Размышления о языке Эсперанто

 

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЯЗЫКЕ «ЭСПЕРАНТО» (НОВАЯ ВЕРСИЯ).       (Статья доработана

                10.03.15).



Все мы, должно быть, слышали о языке «эсперанто». Этот язык был создан в 19-м веке, и число его носителей в наши дни достигло двух миллионов человек. Язык был задуман как всемирный, предполагалось, что на нём будет говорить весь мир, а это никак не меньше миллиарда человек, но цель не удалась.


Часть фанатично настроенных эсперантистов готовы утверждать, что ничего лучшего больше изобресть невозможно, и что, в конце концов, весь мир всё равно заговорит на Эсперанто.


В то же время было создано множество других языков. В коллекции Янко Горенца насчитывается 5000 искусственных языков. Я думаю, что, наверное, каждый день создаётся какой-нибудь, да язык, а то и два.


Чтобы понять, отчего Всемирный язык не удался, нужно обратиться к истории. В прошлом была Римская Империя. Среди образованных людей латынь была чем-то вроде международного языка. Но, когда империя рухнула, вожди племён всё чаще предпочитали заводить себе переводчика, нежели учить латынь. Всегда находился под рукой один способный лингвист, который владел десятком языком. Другие же сограждане племени и вовсе не проявляли интерес к языкам, лишь так, ради интереса. Для их жизнедеятельности это было не нужно.


Дворянин, князь, или боярин не хотели учить сложную латынь, требующую на это много времени, и к тому же скучную. Вот если бы это был лёгкий, удобный, креативный и интересный язык – дело пошло бы иначе. Из всех свойств главное, выражаясь современным языком, это чтобы язык был «прикольный». Именно такую цель я поставил себе изначально, и шёл к ней 13 лет. Я закончил среднюю школу, истратив на это 10 лет своей жизни, потерянных впустую, и могу сказать, что там скукотища была страшенная. Не было совершенно ничего интересного! Исходя из этого, ища нечто новое, мне удалось овладеть техникой квиласта, сперва, разумеется, надо было её изобрести, а затем развить в себе навык подбора звуков, и, наконец, начать создавать языки, и в конце создать самый лучший. И движущей силой во всём этом было бегство от скуки. Если бы мне нравилось скучать, то тогда, безусловно, я бы принялся зубрить природные языки или компланги. И, я думаю, что в этом и есть прогресс – не удовлетворяться ничем, искать что-то новое. И в конце концов результат был достигнут, мои поиски не ушли в бесконечность, а произвели реальный продукт. Кто-то смотрит на зип-джолзик как на один из множества проектов, я же смотрю на него не только как на нечто «своё», но как на то, к чему много веков шла вся мировая цивилизация. Пусть кто-то придумает что-то ещё более лучшее, и я признаю это, но пока что я не вижу никакой альтернативы Джолзику.


Всякий язык состоит непременно из множества слов, и все их надо учить. Требуется масса времени для овладения языком. Со временем кому-то пришла в голову мысль, что язык можно сделать проще, убрав из него все те формы, без которых можно обойтись: род, падеж, артикли, число глагола и прилагательного, ненужные времена глагола. Язык можно не создавать, а взять любой из существующих, и упростить. Известно, что Черчилль одобрял упрощённый инглиш, который был создан в 1930-м году. «Бейсик инглиш». Такой язык получался лёгким, именовался «симплом», от английского «простой», он мог быть уродливым, но его было легко и просто учить, а быстро овладев, тут же можно и говорить на нём.


Если, допустим, такой язык неудобно применять в быту, то для международного общения он вполне сойдёт.


Если, к примеру, считать науку делом международным, то крайне необходим такой всеобщий научный язык. И им стал латинский. Латынь, со всеми её падежами, сложна. Но так обнаруживался учёный человек, который знает что-то то, чего не знают другие. Если умный гражданин был способен выучить латынь, то ему открывались и другие возможности. Хотя на самом деле, я бы заметил, что способность всасывать информацию вовсе не говорит об уме. Из зубрил вышло много переводчиков, но не все они велики на научном поприще.


В то же время, когда везде стали преподавать латынь, отчего-то никому не приходило в голову сделать её проще, убрав из неё всё лишнее. Это было потому, что многие люди, выучив тяжёлый язык, могли легко возвышаться над простолюдином, имея вид мудреца. А, если в голову умещался ещё и греческий, уже никто не мог сказать, что этот товарищ туп, как полено.


Богатый человек мог себе позволить нанять репетитора и освоить латынь, а крестьянин, занятый целый день делом, оставался в дураках. Тот, у кого деньги, числился в мудрецах, у кого нет денег – слыл дураком. Главным фактором для наличия денег служило благородное происхождение и наличие наследства.


В конце концов, всё-таки, была создана упрощённая латынь. В 1884-го году Штурмхёффель создал такой язык. В том же году Куртон представил свой проект. На оба проекта мало кто обратил внимание. В это время имел популярность язык Шлейера, имелся в наличии язык Заменгофа, но все эти лингвопроцессы, надо заметить, проходили не так ярко, освещаясь лишь в газетах и журналах. Многие об этом ничего не слышали, а если и слышали, то не придавали значения. В наше время происходит всё то же.
Люди, окрылённые мечтой о всеобщем языке, чаще всего не имели денег, чтобы выпустить свой учебник. Если же учебник выпускался, он расходился, но дальше ничего не происходило. Необходимо было раскручивать язык, и делать это по технологиям 19-го века.


Общество, в какой-то мере, было готово к принятию языка, и дела у Шлейера, в какой-то мере, пошли на лад. Но язык имел 4 падежа. Шлейер надеялся, что к новому проекту сначала подтянется интеллигенция, а затем можно будет посадить за учебники и людей попроще. Это был как-бы «бизнес-план». Если же жить, не имея никаких «бизнес-планов», то тогда вообще никакого Всемирного языка не получится, а будет конланг для разговора с самим собой.


С крестьянина взять нечего, а богатый, образованный патриот своей Родины, видя великую цель, легко может выучить Волапюк, поскольку он и любой иностранный язык обычно одолевает. Сложность языка должна не останавливать, а наоборот, подстёгивать. Можно вспомнить рекламный стих:


Кто театр уважает –
Непременно к нам придёт
А цена не испугает,
А, напротив, подстегнёт.


Зигмунд Фрейд тоже заметил, что дорогие сеансы его лечения имеют больший толк, чем дешёвые. Трудный язык воспринимается как нечто значимое, не какая-то дешёвка.
Но этот план не сработал. Наоборот, лёгкий и удобный Эсперанто быстро вытеснил Волапюк. И это был новый «бизнес-план». Если бы общество для принятия языка созрело полностью, всё было бы совершенно по-другому. Собрались бы единомышленники вместе, и вместе бы создали новый язык, обсудив вопрос о том, каким он должен быть. Но когда единомышленников мало, и собрание трудно профинансировать и организовать, то тогда каждый сам создаёт проект нового языка, и обычно думает, что он самый лучший.
Заменгоф создал самый лёгкий язык, какой только возможно. Это напоминает то, как в обезьяньем мире самый сладкий банан самый востребованный. Мысль о том, что люди чем-то напоминают обезьян, в той или иной форме не могла не придти в голову тому, кто думает не только о том, как создать язык, но и как сделать его популярным.


Эсперанто - банан самый доступный. Язык настолько лёгкий, что только ленивый его ещё не выучил. Язык нельзя сделать настолько лёгким, чтобы его совсем можно было не учить, или выучить за две недели, но кое-что возможно. Если считается, что в любом естественном языке должно быть как минимум 100 тысяч слов, то в одной книге говорится, что в Эсперанто всего 1000 слов, а недостающие формы образуются за счёт «агглютинации», то есть «склеивания». Более длинное слово можно слепить из более коротких кусков, каждый из которых является отдельным словом.


Можно заметить, что в латинском языке 95 тысяч слов. Если бы в наши дни существовал упрощённо-латинский язык, в качестве всемирного, то число слов превышало бы 100 тысяч. Язык мёртвый, но в наше время многие создают в нём неологизмы, типа «махина лаваториа» - «машина стирающая». «Автоцинетум» - «автомобиль».


И, тем не менее, и этот бизнес-план провалился. Причина в том, что автор языка так и не понял, что именно в бананах ценят обезьяны. Это если говорить грубо. Можно сказать, что лёгкость изучения Эсперанто можно сравнить с доступностью бананов. Бананы висят низко, и дотянуться до них легко. Но, если где-то, более высоко, висит ещё более вкусный банан, то обезьяна, отказавшись от лени, полезет на самый верх дерева. И в то же время несколько ленивых обезьян останутся внизу, предпочтя употреблять более доступные бананы. И эта группа обезьян, ненавидя верхолазов, примется упорно вопить, что доступные бананы и слаще, и вкуснее. И, даже попробовав новый продукт, они будут упрямо твердить своё. И некоторым будет даже казаться, что нижние бананы вкуснее верхних – даже если они будут постоянно пробовать и те, и другие.


Ошибка и Заменгофа, и Шлейера была в том, что вовсе не надо было создавать какой-то оригинальный, совершенно новый язык. По современным меркам, Эсперанто – это банальный, старый язык, с седой бородой. В конце 19-го века он казался чем-то сверхновым, сверхоригинальным, неслыханным. Новое всегда и хорошо и прекрасно, но только не для толпы. Для толпы вполне сошёл бы упрощённый латинский, и был бы поддержан (без особых эйфорий, спокойно, без недоумений, без борьбы с инакомыслием, без сопротивления, но с поддержкой властей, через школы и институты).


Я, например, совершенно точно уверен, что джаз – это лучшая музыка. Если же я захочу, чтобы диск Диззи Джиллеспи был в каждом доме, то все скажут, что я безумец. Своё всегда каждому – гласит латинская поговорка. Эсперанто сумел объединить какое-то число людей, которым этот язык нравится, но дальше дело не пошло. Отсюда следует, что доступность языка – это вовсе не главное, а главное, чтобы язык нравился толпе, точно так, как всем нравится Расторгуев, а не Колтрэйн.


Но угождать толпе – дело неблагодарное. Чтобы создать язык толпы, надо опуститься до их уровня. Но это вовсе не означает, что надо стать таким, как человек толпы. Надо всего лишь совместить Высшее с низшим. То есть, создать простой, удобный и выразительный язык, в котором должны быть факультативные формы для желающих создавать более сложные мысли, отдаляясь от толпы. Внешне язык должен быть слегка грубоват, изобиловать согласными, быть чем-то средним между немецким и испанским. И мне, должно быть, это было сделать легче, поскольку у меня нет никаких высших образований, и круг общения был всегда самым низким.  Удалось, или нет – судить вам.


Если вернуться в конец 19-го века, то на тот момент уже как-бы был «международный язык». Латынь была рапространена в узком кругу учёных, медиков, и других, как и сейчас изучается и используется. Проблема была лишь в том, что латынь слишком сложна. Но никто не мешает убрать из неё всё лишнее, оставив необходимое. И тогда грамматику можно будет изучить за 1 час, а потом лишь наращивать запас слов (в своей голове).
Для всех слоёв населения латинский язык был делом обычным, привычным, надёжным, вызывающим доверие. Трудно сказать, почему народ думает именно так, а не иначе. Но он так думает. Наша цивилизация всегда строго держится своих шаблонов и привычек. А новое – резко отвергает. Новое, может быть, лучше, но разве это докажешь. Кому, например, понравится слово «сваранджа», означающее «привет» на джолзике? Оно звучит непривычно, следовательно, по этой единственной причине его надо резко отвергнуть. «Прочь отсюда, джолзик, ты вторгся на чужую территорию».


Теперь можно рассмотреть, что конкретно мне, и как думаю, всем другим, не нравится в языке Эсперанто. Возьмём русское слово «пока»:


Эсперанто – «адиау»
Русский – «пока»
Испанский – «адьёс»
Итальянский – «чао»


Из всех четырёх вариантов, я думаю, лучше звучат итальянский и испанский. Возьмите эти или другие слова и проведите опрос населения. И, я уверен, что наиболее звучными будут названы именно естественные языки, а Эсперанто проиграет.


Один мой знакомый в молодости изучал испанский, и продолжает его повторять, а про Эсперанто выражается нелестно. Это, говорит, какой-то искусственный язык, там всё сомнительно, всё не настоящее, а искусственное. А испанский, говорит, формировался в естественной среде, где всё было живым, активным, натуральным, природным. Примерно как народная песня. Мнение одного человека, конечно же, принимать за истину не стоит. И даже мнение абсолютно всех, если оно не совпадает с истинным мнением, тоже ничего не стоит. Важна только Истина, и больше ничего.


Но язык, как известно, является средством коммуникации, и вовсе не требуется, чтобы он был истинным или лучшим. Язык должен быть именно таким, чтобы он устраивал большинство. И поэтому, всю энергию, которая была использована на создание и продвижение языков, следовало бы направить на создание ново-латинского языка и его продвижение в массы.


Известно, что самый лучший способ подавить какую-либо идею – это её поддержать. Для разрушения идеи более эффективна не лобовая атака, а разрушение её изнутри. Когда вместо одного, эффективного, устраивающего всех, языка, создаётся совершенно другой, то тем самым общее дело быстро и ловко приходит в упадок. Хотя я не стал бы винить в этом отцов-основателей. Они не ведали, что творят. Можно даже сказать, что они как-бы думали, что творят «добро», то есть нашли идеальную формулу, разработали лучший «бизнес-план», но план оказался неверным.


Могу назвать множество причин, почему мне не нравится Эсперанто:


Фрато – брат
Фратино – сестра


Вот именно поэтому. Оригинальные, умные идеи совмещены с традиционной европейской лексикой, старой, привычной, которая как-бы и требует точно таких старых, обычных форм грамматики. Тут же представлено оригинальное вместе с повседневным. Постройте какой-нибудь суперсовременный, дизайнерский дом, но, если это кубический дом с треугольной крышей, то говорить о «дизайне» странно. Или всё новое, или всё старое. Не вливают новое вино в мехи ветхие.


Если же создать какой-то суперсовременный язык – то он будет в точности выглядеть как инопланетный. И толпа, подобно стаду быков, замычит. Именно поэтому я придумал такой язык, который напоминает о Европе, перекликается с европейскими языками, но при этом не ворует у них слова. Он – посередине. Но и в таком виде Джолзик принять толпе будет нелегко. Потребуется время, пока люди привыкнут.


Если же поступить наоборот – создать совершенно традиционный язык, похожий на европейские – то он будет скучен. Ну, придумали в 1950-м году «Интерлингву». Читаешь – а там половина слов итальянские. Или, например, читаю один из новейших языков:
«Бон жур» – «добрый день».


И сразу же пропадает охота такой язык учить. Верить своим ощущениям – зачастую глупо, но очень часто по своим ощущениям можно судить и о других. У всех людей один и тот же сенсорный аппарат.


Некоторые злопыхатели ехидно строчили в интернет:


«На ложбане и клингонском люди говорят, а твой язык никто не хочет учить». Или: «На этом сайте ни один человек даже не захотел просмотреть твой язык». Создаётся впечатление, что, если за мной будет закреплена группа единомышленников в 20 человек, то это будет каким-то «знаком качества». Никак не могу согласиться.


Я думаю, что, даже если первые 5 лет у меня не будет ни одного сторонника, то и тогда ещё лет 5 надо будет продолжать работу. Если я считаю, что мой бизнес-план самый успешный, и если я не вижу ни одного достойного кандидата на роль Всемирного языка, следовательно, надо продолжать работу над проектом.


С другой стороны, эсперантисты обычно считают, что нет никакой значительной альтернативы их языка. Рассмотрев Джолзик, некоторые из них уже решили, что этот язык ничего не стоит. Никаких аргументов против моего языка не нашлось, только бормотание о том, что «эсперанто лучше». А почему лучше – этого не понять. Они готовы до бесконечности это повторять, тратя время впустую. Но, с другой стороны, большинство эсперантистов даже не подозревают, что существует Джолзик. И могли бы, может, что-то сказать, пусть и против проекта. Если так – то всегда рад выслушать чужое мнение.
А пока что на лингвофорумах происходит какое-то «брожение мозга». Мозг как-бы забродил, и даже пенится. Одни просто болтают ни о чём, другие идут в лобовую атаку, третьи пытаются поймать меня на неграмотности. Одна лидеплаистка уверяла, что я не знаю, что такое «сложносочинённое предложение». И не подозревала, что у меня пятёрка по русскому. Один товарищ умудрился ляпнуть, что в моём языке вообще нет ни грамматики, ни словаря. Третий уверял, что ни один американец не станет учить язык со свободным порядком слов в предложении. (Но для меня привлекательней африканский регион, с его множеством языков. Если Джолзик станет всеафриканским, то и американцев он сможет покорить.) Ещё один товарищ дал мне задание перевести несколько фраз на джолзик. Когда я перевёл – никаких комментариев не последовало. Ещё один гражданин сказал: «а как критиковать твой язык, если это вообще не язык». Но, я бы заметил, что, если в Токи-Поне всего 123 слова, и это полноценный язык, то с какой стати мой язык не считается языком при наличии 1000 слов. Это не все слова, планируется пополнение. И, кроме всего, была масса обид, но, разумеется, не с моей стороны.
Со своей стороны я отношусь к этому по-философски. Комплексный язык тут ещё могут одобрить, а вот параязык не вписывается ни в какие шаблоны. Стоит ли думать о десяти крикунах, когда мир так огромен? Может быть и так, что вскоре у меня появятся сторонники и они осудят меня за то, что я тратил время на крикунов, отвечал на их вопросы, выполнял переводы.


На этой невесёлой для эсперантистов ноте и следует закончить наше повествование. Их язык устарел. И он уйдёт, как и ушёл «коммунизм». Не хотелось бы, конечно, разрушать чужое дело, перетягивая людей из чужой банды в свою. Но другого пути нет. И, чем скорее это произойдёт, тем будет лучше для всех. Для меня, например, интересы всего мира важнее, чем личные интересы конлангеров.


И ещё одна большая просьба – не отнимайте у меня время. Если у вас есть ценные мысли – прошу писать. Но, если нет – прошу не отвлекать от важной работы. Все эмоциональные недовольства лучше излагать на «прозе ру». Там у меня 10 тысяч читателей, и вас быстрее заметят. Найти меня легко по фамилии Браев-Разневский. Успехов!



________________________________________