Усатый и Намка

   В общаге Намку знают все. Намка добрая. Приветливая. Обаятельная, очаровательная, как все очень сильно и многими, особенно отцами, любимые дети. И балованная, как эти самые любимые дети. В чертах ее лица что-то очень нежное, неуловимо восточное, может, это мягкий овал лица, удлиненные глаза, такие черные, что зрачок едва просматривается, точно черный жемчуг в ночной воде, может, пушистая персиковая смуглость кожи…Или удивительная гибкость и танцевальность фигуры и походки?
   Намка – любимица семьи, в которой она седьмая и младшенькая, потому полна достоинства и сознания своей ценности на этой земле. Больше всего она любит наряжаться и раскидывать карты на предмет выявления своих неподражаемых качеств, которые должны превозноситься ее поклонниками, если хотят быть в милости. Поклонников у нее очень даже много, потому ими особо не дорожат.   Подумаешь – этого добра, как говорится…

   Намкин карточный расклад называется «что я нравлюсь». Не потому, что она такая неграмотная ни разу, но вот – просто так захотелось, так и назвалось. Игрушка примитивная, но Намка ее страстно любит. Заходишь в комнату, только и слышно: глазки, бровки, реснички, губки, ножки…А из другого угла сыплются тройные интегралы, логарифмы, правило Лагранжа, Крамера матричный метод. Кому что роднее.

   Намка пользуется своим обаянием и распространяет его и на нас. Ну, как-то рука не поднимается прервать ее «что я нравлюсь» на жарку  картошки или уборку.  Потому картошку обычно жарим мы с Женькой. Если уж быть совсем точным, то жарит Женька, а я ее развлекаю. Но полы чаще мою я! Истинная правда.

А Намка сидит на своей кроватке, сложив стройные ножки по-турецки, хлопает длинными ресничками и радостно сообщает:

- Этому мои губки нравятся! А этому мой интеллект! А Усатому – все нравится!

И довольно хохочет.

Усатый - это неизменно преданный Намкин кавалер. Захочешь про него что сказать...и не найдешь, что. Кроме, конечно, усов. Предмета его гордости, а наших насмешек.

Усатому – да, в Намке нравится все. Он уже четвертый год на глазах у всего честного студенческого люда ходит за Намкой, как привязанный хвостик. Выполняет ее мелкие поручения, стоически терпит капризы, а чаще просто сидит и молчит. Как говорит наша Рыжая:

- Смо-о-о-о-о-о-отрит

К нему уже привыкли, как к предмету мебели – стулу или шкафу-пеналу.

Как-то Намка протянула за окошко пятого этажа свою изящную ручку и, разжав пальчики, отпустила на волю ветра красный в белый горошек шелковый шарфик. Искоса глянула на молча сидевшего в углу Усатого…

Через полчаса Усатый шарфик принес. Уж как он его ловил – Богу известно. Но принес и молча сел в углу, а Намка победоносно глянула на обалдевших девчонок и ни слова Усатому в поощрение не сказала.

Как-то раз послала Усатого наломать в соседнем скверике сирени. Наломал прямо под портретами Политбюро, потому что там светлее, хотя и рисковал получить от прогуливавшегося милицейского наряда пятнадцать суток.

И мы от Намкиных щедрот получили волну ошеломительного запаха сирени на целую неделю. Хотя благодарности к Усатому почему-то не испытывали никакой.

Усатый продолжал служить преданно и верно. Подносил яблочко, находил для Намки редкие конспекты, иногда даже посылался в длинные очереди за деликатесами. Каюсь, пользовались и мы, беззастенчиво ели желтые бразильские бананы и импортные груши.

Усатого мы и жалели, и немножко презирали за мягкотелость и амебность.

Однажды Намка нас поразила в самое сердце. Достала откуда-то кружевной фартучек, повязала на голову широкую витую ленту-обруч, чтобы удержать за спиной каскад падающих волнами волос,  и взяла в руки веник. Мало того, что вымела комнату, вернее, ее серединку, так еще и насыпала в кастрюлю гречки и понесла на кухню – варить.  Сварила немытую, но сварила-таки! От великого изумления  полусырую гречку мы дружно проглотили и  решили, что назавтра в Москве будет шторм или торнадо. Но так как больше этот подвиг не повторился, то, к счастью для восьми миллионов жителей и многочисленных гостей, столица устояла, обошлось без катаклизмов.

Но если кто думает, что Намка была такая вот глупая размазня, то сильно ошибается. Намка недаром гибкая и ловкая. Однажды, опоздав к закрытию общаги, она запросто по трубе на второй этаж залезла. И, как ни в чем не бывало, появилась в комнате в ярко-алом бархатном платье  с разрезом и громадным букетом роскошных гладиолусов, будто  ее из театра привезли на лимузине. Как она их по трубе втащила, опять же  остается загадкой.

Один раз, правда, здорово Намка просчиталась. Вот чует мое сердце, что нравился ей этот поклонник, нравился больше всех. Собираясь в кино, она тщательнее обычного выбирала наряд, духи и косметику. Ну и хороша она была в тот вечер! Статная, уверенная, оживленная. Бедному Усатому она такая и не снилась.

Кинотеатр располагался неподалеку, минут десять ходу, но молодой человек что-то опаздывал. К такому наша Намка не привыкла. По внешнему виду гнев ее был не заметен, но внутри, похоже, все кипело.  Оставалось ровно десять минут, Намка давно была готова, чуть заметно постукивала ярким накрашенным ноготком по  краешку зеркальца, когда в дверь торопливо постучали. Намка по-королевски выпрямилась и гордой походкой проплыла к двери:

- Вам не кажется, что Вы немножко опоздали?

Что-то пытался он сказать в оправдание…

- А я считаю, Вы опоздали навсегда
И дверь закрылась.

Я так думаю, больше для нас была устроена эта показательная сцена, и Намка в глубине души пожалела о своей резкости и безапелляционности. Но молодой человек больше не пришел.

Было их много, Намкиных поклонников, но как-то к пятому курсу остался только один, и был этот один – все тот же пресловутый Усатый, который молчал-молчал да и стал к этому времени аспирантом. Отношение Намки к нему еле заметно изменилось…Его к ней – тоже. Замаячила нашему Усатому перспектива остаться в Москве, а «приютская» красавица Намка продвижению его карьеры поспособствовать никак не могла.

Весной нас расселили, и я потеряла Намку из виду.

Ну, а драматическая Намкина история развернулась на моих глазах. Близкая Намкина подружка Таня как-то остановила меня в институте и рассказала, что Усатый не заходит к ним уже неделю, а Намка третий день лежит, отвернувшись к стене.

- Что делать, - посоветовалась она со мной
- Найди Усатого и прямо спроси, что происходит.

Советы давать я, конечно, молодец, но вот воплотить их…
Вечером я зашла к ним в комнату и увидела жалким калачиком свернувшуюся Намку, носом в тощую и мокрую общежитскую подушку. Спросила глазами:

- Ну, что?

Татьяна беспомощно развела руками.
Мы вышли и она рассказала:

- Ты ж меня знаешь, как я боюсь таких ситуаций. Ну, нашла его все-таки. Спросила, что он с Намкой делает. У него руки заколотились об портфельчик, сказал, что придет.

- И что?
- Сама видишь что. Дома-то что у нее будет…подумать жутко

Вечер мы просидели около Намки, пытались ее накормить, отвлечь, ничего не получилось.

Жизнь продолжалась. Дрогнуло-таки у Усатого сердце, летом они с Намкой расписались в местном ЗАГСЕ и поселились в аспирантской общаге. Еще через какое-то время родилась на свет девчонка, серьезная, как Усатый папа, и красавица, с едва просвечивающими восточными чертами, как мама.

Через год моя Женька, будучи проездом в Москве, аккуратно посетила всех наших друзей и подруг, включая «Усатых Намок».

Усатый принял ее по-барски, предложил кофейца с армянским коньячком. Мила (Намка) в легком халатике суетилась вокруг гостьи и поминутно спрашивала Усатого:

- кофе? Чаю? Может, печенья принести? У меня есть с изюмом. ?..

Усатый вальяжно отдавал приказания, а она почти бегом исполняла.

Женька говорила, что-то в ней пропало, какая-то искра жизни, легкость…безмятежная радость, что ли.

Женька немного посидела для приличия и поскорее ушла.
В дверях новая Мила обняла ее крепко-крепко, повернулась и ушла летящей танцующей походкой, только и оставшейся от прежней Намки.