Инжектор

Инжектор

















Глава 1

Одним зимним вечером в начале января, когда вовсю гремели новогодние праздники, как всегда длящиеся недели две, если не считать подготовку к ним и дальнейшее торможение, подобное массивному локомотиву, в маленьком  деревянном домике, расположенном в садовом поселке «Простоквашино», собралась  компания друзей: выпить чаю с тортиком, а то и по крепче чего-нибудь пригубить, да и с другой закуской; посмеяться над шутками прибаутками; в общем, устроить очередные праздничные посиделки, коих за это время было великое множество.   
В упомянутом деревянном домике было всего две спаленки и большая застеклённая, утепленная для зимы веранда, где и собралась веселая компания. Совсем недавно к дому был подтянут газопровод, поэтому хозяева успели подключить батареи и теперь этот обычный дачный домик, в котором жили в основном в теплые дни, стал круглогодичным пристанищем Андрея Павловича Добролюбова и его жены Галины Семеновны. За окном было достаточно морозно, но батареи жарили беспощадно, разливая по дому тепло, которое в такие зимние вечера, словно байковое одеяло нежно обволакивало домочадцев, которые только и кряхтели от домашнего уюта.
На веранде стоял большой прямоугольной формы деревянный стол персон так на десять, окруженный  стульями со спинками, сделанными из деревянных прутков и выставленных в форме веера и обрамленного прочной деревянной рамкой в виде полукруглой периллы. Стены веранды были отделаны деревянной реечкой и сочно выкрашены лаком, от чего даже немного блестели, когда на них падал свет от небольшой хрустальной люстры, висящей посреди комнаты. Чего только не было на столе, потому что Галина Семеновна была добротной хозяйкой и очень любила потчевать гостей разными лакомствами собственного производства: маринованные огурчики и помидорчики, выращенные хозяевами; такие же грибочки, собранные тут же неподалеку; квашенная капусточка; жареная картошка, которая, как нельзя, кстати, подходила к любому маринованному продукту; добротно прожаренные кусочки мяса с луком; медовый тортик, но уже производства неизвестного кондитера и довольно широкий ассортимент шоколадных конфет. Ну и водка, как же без нее! С одной только оговоркой, что сегодня ею баловался только Андрей Павлович, крепкого телосложения, слегка уже облысевший и всегда такой добродушный и гостеприимный, от чего у него всегда было много гостей, любивших его за его простоту и всегда позитивное настроение. Ему было уже глубоко за шестьдесят, но он был все еще крепок здоровьем и парочка рюмочек водки или даже пол литра ну ни как не могли положить его на лопатки. Галина Семеновна конечно, как и любая другая русская женщина, ворчала на него: мол, чего ты старый все не можешь угомониться, а прикладываешься к водочке, но это больше походило на жужжание мухи, от которой Андрей Павлович отмахивался, инстинктивно не обращая особого внимания.
Сегодня в гостях у Добролюбовых собрались: их сын, Семен, мужчина лет тридцати восьми со своей женой, немногим младше его и двумя детьми, девочками, пятнадцати и десяти лет; Валера Скороспелов, ровесник Семена и его старый друг  детства, одногодка - тоже со своей женой и их общий друг Никита Пермяков, но один, потому что испытывал трудности в семейной жизни, а иными словами холостовал уже как несколько месяцев по причине развода со своей женой.  Дом наполнился смехом и веселием и не только от того, что этому способствовала новогодняя обстановка, но и от того, что сейчас здесь встретились люди, которые были связаны  невидимой нитью разных поколений и им было вместе комфортно, хотя и немного странновато, что несколько эпох вот так взяли и сошлись в одном месте и в одно время.
- Никита, расскажи свою историю, которая с тобой приключилась на корабле! – вдруг предложил Семен, улыбаясь и щуря свои небольшие глазки, которые были слегка пьяны от хорошего испанского вина, которое было приобретено им к столу и чем все сегодня и угощались, за исключением Андрея Павловича, который признавал только водку, не считая вино сколько-нибудь серьезным напитком.
 Семен жил в Испании уже много лет со своей женой Настей и дочерями  и давно уже привык к вину и в отличие от своего отца очень любил этот напиток, хотя иногда мог и изменить ему с водкой, но только не сегодня, находясь под бдительным оком своей Насти. Семен был очень похож на своего отца внешне, но только вот его светлая шевелюра была еще густой и пока не собиралась редеть.
- Что за история? – поинтересовался Валера, глотнув из бокала красного вина и посмотрев внимательно на своего улыбающегося друга, который видимо, знал уже эту историю,  и она его очень забавляла, поэтому к всеобщему хорошему новогоднему настроению, давний смешной рассказ Никиты очень бы пригодился сейчас, чтобы еще выше поднять стрелку уровня смеха, который и так присутствовал.
Пили только сегодня красное вино по той причине, что красное как-то больше подходило к сегодняшнему съедобному интерьеру, так сказать продолжающегося зимнего застолья и к тому же Семен, считающий себя знатоком вин, настоял, чтобы хотя бы в этот вечер ни кто не отвлекался на пиво, а немного прочувствовал вкус чудесного напитка, произведенного на его второй родине. Опять-таки, исключая отца Семена, который считал, что водка подходит к любому пищевому интерьеру и любому блюду, и его было не переубедить, как бы ни кто не пытался попробовать настоять на своем отличном от Андрея Павловича мнении.
Валера был невысокого роста брюнет, спортивного телосложения, очень любивший одеваться в строгие классические костюмы и даже сейчас он был одет в серый костюм, но только вот галстук не стал одевать. Он не был поклонником вина, но вынужден был смириться под натиском друга, и было, похоже, что немного грустил, по всей видимости, из-за отсутствия своего любимого напитка, а может быть просто из-за того, что празднования нового года уже порядком поднадоели и он не знал чем же еще себя развеселить и как еще назло отсутствие пива только усугубляла его грусть, а водку ему не позволяла пить мама Семена, которая боялась, что они с ее мужем наклюкаются до чертиков.
- Тебе понравится! – заверил Валеру Семен, все шире и шире раздвигая свои губы, превращая их в огромную улыбку, не в силах сдержаться от смеха, который видимо, нахлынул вдруг от воспоминаний из рассказанной когда-то истории Никитой.
- Никита ты что! Давай тогда делись байками! – воскликнул Валера, которому нужно было чем-то себя расшевелить, а как не каким-нибудь анекдотом или вот забавной историей из жизни военных моряков.
- Да ладно! – отмахнулся Никита, мужчина помладше Семена и Валеры, худощавый  и черноволосый, который был занят тем, что поедал жадно торт, запивая его бархатным черным чаем. Пить спиртное он не мог, потому что был за рулем, в отличие от Семена и Насти, которые оставались ночевать у родителей и Валеры, за которым с его женой Мариной, высокой (выше мужа) брюнетки, только вот с немного другим оттенком волос, чем у мужа, с большими круглыми  черными глазами, должны были заехать позже, чтобы отвезти их домой.
- Да как, ладно! Никитич! – возмутился Валера
 - Не придуривайся! - вторил ему Семен. – Расскажи!
- Никита! – ну пожалуйста, - словно замяукала жена Семена, такая вся изящная и аристократическая женщина с зелеными глазами, очень начитанная ко всему прочему, в отличие от ее мужа, который сильно не злоупотреблял чтением книг, по той причине, что тратил слишком много своего времени на зарабатывание денег так всегда нескончаемо нужных его любимым женщинам, которых было у него три, не считая, мамы.
- Ну не знаю, - замялся на секунду Никита. – Я же вроде столько раз уже ее рассказывал…
- .. Да раз всего, - перебил Никиту Семен.
- Нет! Много раз!
- Да нет! Один раз!
- Да хватит спорить мальчики, - вмешалась Марина. - Расскажи Никита! Тебя же все просят.
- Да, Никита, расскажи нам свою байку, - чуть ли не хором присоединились родители Семена к просьбе остальных.
Две дочери Семена, занятые кто чем: младшая чего то там рассматривала на своем беленьком планшете, в то время, как старшая переписывалась с кем-то по телефону, вдруг тоже проявили интерес к обсуждаемой взрослыми теме на счет рассказа Никиты, который со слов их отца был очень интересным и смешным.
Никите пришлось сопротивляться не долго, потому что большинство уже решило за него, и к тому же он сам любил эти свои давние истории почти двадцатилетней давности, случившиеся с ним во время его службы на корабле.
- Хорошо! Уговорили! Расскажу так и быть для тех, кто еще не слышал выдержки из моей жизни на авианесущем крейсере: не буду называть его название, чтобы сохранить, так сказать тайну военную, - усмехнулся сам себе Никита.
- Я знаю, - смеясь, заявил Семен.
- Ну, тайны большой нет здесь! Но все равно я придержусь конфиденциальности в некоторых вещах.
- А то тебя вычислят и посадят на гауптвахту, - расплылся в пьяненькой обворожительной улыбке  Андрей Павлович.
- Ага! Кича мне уже не грозит! Я же гражданский! Но все равно достоверные факты я опущу, - смеясь, произнес Никита. - Вы и так я думаю, догадаетесь, тем более Семен знает. Я тогда выпивший был и поведал  как на духу  все государственные секреты.
- Не томи Никита! - уже даже заерзал Валера на стуле, которому стало жутко интересно послушать историю о службе в армии и на флоте, которую сам он не проходил, но слышал из рассказов друзей много чего интересного.
- Подожди, подожди! Надо же настроиться и войти в транс, чтобы достоверно воспроизвести те  события, приключившиеся со мной в те далекие девяностые годы, - немного с грустью вымолвил Никита, после чего на мгновение закрыл глаза, представив себя как будто в кинотеатре, где вот-вот будет показан интересный фильм, а он всего лишь станет его зрителем, способным пересказать все то, что сейчас он увидит на широком экране. – И так слушайте одну очень забавную историю, где я был одним из главных героев, поэтому расскажу вам, как на духу всю правду, хотя сейчас мне кажется, что все те удивительно-смешные моменты моей корабельной жизни произошли с кем-то другим, а не со мной, - выдохнул Никита, открыв глаза.
Посидев еще несколько секунд молча, навеяв и на всех остальных такое же молчаливое смирение, Никита начал свой рассказ…




Глава 2

Все мы помним начало девяностых годов: время хаоса, время разрухи, время крушения надежд, потери веры в светлое будущее. Кто бы мог подумать, что такое могущественное государство, как Советский союз возьмет и рухнет в одночасье, а оно взяло и просто исчезло с лица карты – вот так раз и нет уже империи зла, как ее обозвали американские дельцы, забыв, однако дать точное определение самим себе.
Я как раз окончил десятый класс и, сделав попытку, поступить в институт и благополучно провалив ее, засобирался в армию. Время повторюсь, было беспокойное и большинство ребят моего возраста любыми способами пытались, как называлось тогда: откосить от службы и надо признаться, что это им удавалось. Вообще ходило мнение такое среди молодежи, что лучше бы было отсидеть в тюрьме, нежели идти в армию. Мир изменился, и ничего с этим уже поделать было нельзя, а можно было лишь только наблюдать за всем происходящим и вниз сходящим вокруг. Что касается меня, то вашего покорного слугу одолевали маргинальные настроения, от чего даже было не по себе, но все-таки здравый смысл восторжествовал, а может быть романтика о солдатской службе, коей был я пропитан из книг и советских фильмов, взяла вверх над воровской и разбойничьей идеей, которая внезапно одолела тысячами, а может быть и миллионами юношеских сердец. 
Так вот по весне 1992 года я, получив повестку в армию, бурно проведя со своими друзьями и семьей проводы, отбыл нести нелегкую службу, так скажем: на военно-морской флот. Я и не думал, конечно, попасть служить на море, бредя с детства военно-воздушными силами и представляя себя в голубом берете, но судьба распорядилась иначе, хотя одеть тельняшку, но только вот не с голубыми, а темно-синими полосками, тоже казалось делом престижным и достойным мужчины, решившего добровольно пойти отдать долг его Родине. 
Прошла только одна неделя, как меня увезли в далекие края к самому синему морю, но уже от романтики, которой я был напичкан, как плюшевый мишка - не осталось и следа. Сейчас я не буду вдаваться в подробности о всех тех прелестях тогдашней моей матроской жизни, потому что это требует отдельного разговора, а скажу так: жизнь на флоте оказалось  совсем не той, о которой я читал в книгах и видел в фильмах, как будто те, кто это написал или поставил сами жили и служили где-то совсем в ином мире, но никак не здесь на земле. Хотя, может быть, когда-то и было все так чинно и благородно, просто и понятно, но те времена, коим я стал свидетелем, ну ни как не походили на то, чем было пропитано мое сердце, и чем бредил мой чересчур впечатлительный мозг.
Пройдя общую военно-морскую подготовку в городе «С» в учебной  части (учебка – в простонародье), через несколько месяцев я отбыл в поселок «В» для прохождения службы на огромном корабле, впервые, увидев который, я и представить не мог себе, что такие бывают в реальности. Профессия, которой якобы я был обучен в учебке, называлась  «моторист», хотя толком нас не научили ни чему такому, чтобы иметь хоть какое-то представление об этой профессии и, учитывая еще то обстоятельство, что человеком я был гуманитарной направленности и не плохим спортсменом, мне было скажем честно: очень тяжело перенести тот факт, что вместо автомата мне вручили гаечный ключ, а вместо обучения военным премудростям и боевому искусству, заставили только лишь драить палубу, в прямом смысле слова, вылизывать от мазута отсеки, видимо пытаясь, вбить в меня чувство долга, героизма и патриотизма через выполнение таких вот матросских обязанностей. Сейчас, с высоты своих прожитых лет я понимаю, что то, чего я делал – это было необходимым, потому что и матросы и солдаты должны иметь представление ко всему прочему о чистоте и порядке, а как не через собственные мытарства к этому можно было прийти, поэтому я оправдал всех тех, кто участвовал в моем воспитании. Долг, героизм и патриотизм – это конечно звучит гордо, но если солдаты и матросы и не смогут блюсти элементарные вещи, как гигиена, чистота и бережливость, то грош им цена и легкая добыча для врага. Грош цена и тем, которые не в состоянии будут собрать и разобрать автомат «Калашников», чему, кстати, меня так и не обучили толком, уповая лишь только на далекие воспоминания о начальной военной подготовки, пройденной мною еще в школе и в учебке, где нам пару раз вручили автомат, впервые, чтобы провести общее ознакомление и после, чтобы повесить на плечо во время принятия присяги.
На корабле все оказалось не так, как мне вдалбливали, подходит именно такой глагол, когда заместитель по политической части (замполит) рассказывал нам свои законспектированные заранее байки с таким советским уклоном, запах которого еще не успел выветриться, так же как и его вера в коммунистическое будущее, стояла у него столбняком в горле, и он инстинктивно повторял одно и тоже, чему и был собственно обучен за долгие годы службы, но уже сам давно не верил.  Какого же было мое удивление, когда меня назначили на корабле не мотористом, что значилось у меня в военном билете, согласно записи, которую внесли после окончания учебки, а осушенцем в трюмной группе боевой части 5, которая обеспечивала электромеханическое обслуживание корабля. Также на корабле были и другие части, под номерами 1,2,3,4,6,7 и дополнительные службы, например, как служба снабжения. Каждая часть и служба выполняли свои функции, но ни одна из других частей и служб, как боевая часть 5 не ковырялась с таким рвением и терпением в мазутной грязи. Уже потом, послужив некоторое время я узнал поговорку, бытующую среди матросов, которая искренне охарактеризовала наш статус;  говорили следующее: увидишь трюмного – убей! Да именно – убей! Таково было отвращение, и ненависть к боевой части 5, словно мы были какими-то прокаженными, вечно вонючими и чумазыми, в отличие от белой части экипажа корабля, всегда таких чистых и выглаженных, гордых и высокомерных, которые всегда смотрели на нас свысока, словно на каких-то холопов. Мало того, что меня назначили осушенцем и в самой ненавистной боевой части, так  я еще и понял, что это самая грязная профессия на корабле, после сточников (те, кто занимался чисткой канализационных коммуникаций) и даже мазутчики и то были в большем почете, потому что влетали только  раз в месяц, когда принимали с танкера мазут в цистерны. И то только тогда, когда  происходила утечка мазута по причине переполнения цистерны по вине недосмотра со стороны матросов-мазутчиков. Тогда им доставалось по полной программе, потому что им же и приходилось после убирать мазут с палубы, а я вам скажу, что это очень неприятное занятие. Но это было редко, а вот мне и моим сослуживцам приходилось отгребать через день, потому что корабль был словно дырявое решето. Все дело в том, что на корабле работала пожарная магистраль, паровые турбины и так или иначе в каждом отсеке встречались утечки воды либо образование конденсата, что в итоге подтапливало, и нужно было осушать. В больших отсеках, где находились турбины или дизеля были установлены специальные насосы, которые периодически запускали мы, и осушение затопленного места происходило быстро и без лишних усилий, но были и труднодоступные места либо небольшие отсеки, как например, вентиляционные отделения, где насосы не были установлены; так вот там приходилось осушать переносным инжектором, о чем я опишу сейчас вам более подробно, чтобы иметь общее хотя бы представление об этом аппарате.
Инжектор представлял из себя, что то вроде трубного тройника, потому что имел три железных конца, два из которых имели резьбу, чтобы можно было навернуть пожарные шланги, а в третий конец был уже вмонтирован   шланг, сделанный из прочной  резины, напоминающее гибкий патрубок. Я же прозвал этот шланг диаметром, наверное, мм 50, как хобот слона, потому что уж больно он походил на него, потому что этот патрубок был весь такой в морщинистых кольцеобразных  изгибах, как у слона. Весил этот железный мой друг килограммов шестнадцать, поэтому мое тело, а в особенности плечи спустя столько лет хорошо еще помнят этот вес, который мне пришлось потаскать по кораблю, потому что таких вот подтопленных труднодоступных отсеков было нескончаемое количество и первое время мне пришлось здорово побегать с этим весом, потому что инжектор вручался самому молодому и начинающему осушенцу, которым и стал я. Ко всему прочему  мне приходилось еще таскать за собой пару шлангов пожарных и еще пожарный ствол (весом килограммов 10), накручивающийся на конец одного из шлангов, чтобы удобнее было, потом например, фиксировать его допустим в напольное очко (дючка)  гальюна (туалет), чтобы сливать воду, нагнетаемую в систему инжектора из затопленного отсека. Принцип действия инжектора сводился к тому, что к одному его концу прикручивался пожарный шланг, который в свою очередь подключался к пожарной магистрали давлением, не меньше 9-10 бар. Вода под таким мощным давлением через пожарный шланг попадала в корпус инжектора, стремясь к выходу во второй противоположный конец, который либо скидывался за борт корабля (к нему также прикручивался пожарный шланг), если отсек находился где-то рядом, либо, как я уже сказал, крепился в дючку, куда мы сливаем фекалии, которые в свою очередь стекаются за борт корабля. В третий же хоботообразный шланг вода не попадала, а там только лишь создавалось что-то вроде подсоса из-за сильного давления воды и специальной внутренней конструкции инжектора и за счет этого через этот самый хобот и осушался отсек, словно это был пылесос, который вместо мусора и пыли всасывал воду.
Как я вам и сказал, мы осушенцы отгребали от других матросов очень часто, как будто были виноваты за то, что наш любимый корабль благодаря «бережному» к нему отношению был похож на ржавое – да еще и дырявое корыто. В действительности, конечно же, мы не были ни в чем виноваты, но это не кому было не нужно объяснять и доказывать, а приходилось только молча сносить эти все обиды. Тем более, например я был еще совсем молод и имел статус карася (так называли молодых матросов, прослуживших половину года), а это давало негласное право всем остальным старше служащим беспричинно обижать младших, тем более трюмных, тем более каких-то там осушенцев.  Вот так и началась моя служба настоящая, в грязных трюмах, вместо красивых небесных просторов, когда ты выпрыгиваешь из самолета в темно-зеленой камуфляжной форме, раскрывая через несколько секунд свой парашют Д-6, и летишь спасать мир от злодеев.
Я чувствовал, что во мне растет ненависть одновременно с завистью к небожителям, как я стал называть тех, кто служил в других частях. В особенности я возненавидел матросов из боевой части 7 (артиллеристы), таких надменных матросов, служивших там, надо было нужно еще поискать. Чем уж они заслужили такой брезгливости, с какой они смотрели на  остальных, а в особенности на нас, стоит только догадываться, потому что в действительности они не чем от всех других смертных не отличались, может только жили в чистоте и уюте, хорошо питались и спали и вряд ли когда либо бывали в грязных промазученных отсеках или очищали огромные цистерны, расположенные в самом низу корабля, от хлорки, ветошью вручную, перед тем как залить их свежей питьевой водой. По сути, они конечно не были ни в чем виноваты, как сейчас я понимаю и как тогда отвергал мой разум в силу моего животного инстинкта, который попросту хотел, есть, спать по-человечески, чтобы иметь нормальные кондиции для несения службы, но это было невозможно, потому что мы трюмные всегда были обязаны что-то делать, и такое понятие, как «аврал» пропитал весь наш организм от чего лично мне было стыдно смотреть на себя в зеркало, в котором я только видел опухшую от недосыпания и чумазую от вечного скитания по трубопроводам и отсекам, физиономию.
Как-то однажды в начале декабря 1992 года, когда я вот только можно сказать отпраздновал месяц своего пребывания на корабле мне сообщил  командир группы, в которую входили осушенцы, а также мазутчики, сточники, паровики, водянщики, одним словом короли г… и пара, как сами мы себя называли, старший лейтенант Аверин, чтобы мне нужно немедленно идти осушать вентиляционное отделение, расположенное на третьей палубе между такими-то сходами (трапами, соединяющими разные палубы и имеющие нумерацию).
- Найдешь, Академик сам эту вентиляшку (вентиляционный отсек). Понял боец? – грозно посмотрел на меня маленького роста, светловолосый Аверин.
Тут я хочу еще пояснить, что ко мне прилипло прозвище «Академик», потому что я не очень-то полюбил эту свою службу, как я уже пояснил ранее, и прежде чем куда-то там отправиться осушать я усердствовал сильно языком, объясняя бесполезность всех этих многочисленных телодвижений, которые я совершал, носясь по кораблю. По большому счету я просто выторговывал себе время, чтобы больше отдохнуть или если повезет вообще откреститься от очередного дурного задания, которое мне нужно было выполнить  где-нибудь там,  Богом забытом отсеке, похожем больше на дырку в преисподней.
- Так точно! – как-то уж совсем вяло ответил я и медленно отправился к себе в небольшой отсек, где хранились все мои принадлежности и где верно ждал меня трижды проклятый инжектор, при виде которого меня уже выворачивало, хотя впервые я его увидел всего месяц тому назад. А ведь еще впереди было столько времени, пока, наконец, не прибыло бы молодое поколение, и мне посчастливилось бы передать этот инжектор, как переходящий вымпел молодому и еще наивному матросу.
Потратив немного времени на сборы, водрузив на свои «могучие» плечи моего лучшего друга, я двинулся к месту очередного назначения, где мне предстояла совершить некий обряд осушения, а если серьезно, то сделать несколько не замысловатых действий: найти этот вентиляционный отсек; посмотреть, где находится поблизости пожарная магистраль, чтобы подсоединить шланг; найти гальюн  и самое главное, чтобы он был действующим, потому что многие гальюны были да такой степени засорены и забиты разной всячиной, что не функционировали, и это касалось в основном гальюнов общего пользования, расположенных вне зоны, жилых кубриков матросов, а потому менее ухоженных и от того пребывающих вот в таком плачевном состоянии. К счастью мне удалось поблизости отыскать такой вот гальюн, ниже на одну палубу. Помещение гальюна было небольшим не более 1 квадратного метра, где была размещена металлическая дючка, на которую можно было влезть только ногами и уж совсем было бы неудобно прислониться к ней вашей пятой точкой. Состояние этого помещения было конечно плачевным: все помещение гальюна отдавала таким едким запахом смрада и к тому же все переборки (стены) по пояс были вымазаны …, не буду уточнять чем! Всюду была разбросана использованная туалетная бумага, но самое главное вроде как гальюн функционировал, потому что я смыл, а вода благополучно ринулась по своему трубопроводу туда, куда ей и следовало бы двигаться. Успокаивало еще и то, что напор воды, который извергнется, из прикрепляемого  мною пожарного ствола будет довольно приличным, хотя конечно не во столько бар, как из пожарной магистрали, но все-таки нешуточный, поэтому даже, если появилось бы какое-нибудь препятствие, то под давлением воды оно сгинуло бы в воды залива.
Когда все приготовления были закончены и хобот моего инжектора был готов поглощать  воды вентиляционного отсека, я открутил до самого конца вентиль на пожарной магистрали и лениво принялся наблюдать, как падает уровень воды. Прошло минут пять, и вода заметно исчезала, как вдруг я увидел, что водяная воронка, образованная в месте забора воды исчезла, а это означало, что в инжектор попал мусор и он засорился, перестав всасывать. Я сильно выругался, потому что нужно было теперь поменять местами шланги и выбить тем самым мусор из инжектора, что требовало определенного времени и усилий, а воды оставалось совсем уже немного. Изначально-то было ее мало, может быть сантиметров тридцать на площадь квадратов десять, а теперь осталось совсем немного, но нужно было бы осушить до конца иначе бы покоя мне не дали. Я переставил местами шланги, открутив совсем шланг, который шел в гальюн и тем самым пробил сильным водяным напором инжектор и после заново собрал в первоначальном порядке в надежде, что вскоре все сделаю, как надо и отсек будет высушен. Включив заново напор воды, и когда с хобота инжектора раздался знакомый всасывающий звук, я облегченно вздохнул и стал дальше наблюдать, но только внимательней, чтобы на этот раз не пропустить какую-нибудь бумагу, которая снова могла бы забить проход в инжекторе. Однако секунд через тридцать инжектор вновь перестал всасывать воду. Как же я ругался в те секунды, вы бы только знали! Вспомнил, наверное, всех и вся на всем белом свете в нелицеприятной форме, но делать было нечего, и я снова пошел закрывать магистраль, чтобы повторить процедуру чистки инжектора. Пока я медленно шел закрывать клапан на воду, я вспомнил, что, когда я чистил свой инжектор, то мельком вроде заметил одного из матросов, принадлежащих как раз к так нелюбимой мною боевой части 7, спускающегося по тому трапу, который шел туда, где был расположен тот самый гальюн, сейчас используемый мною для стока воды. Он был весь такой холеный, высокий тёмно-русый матрос, в новенькой робе (рабочая каждодневная одежда матроса), стрелки которой были выглажены так, что можно было порезаться об них. «Вот урод! - подумал я сгоряча, - Точно чего-нибудь специально натворил, например, перегнул шланг  или закрыл затвор на стволе!». Мы испытывали взаимные  друг другу одинаковые антипатии, как сытый ленивый от безделья богач и голодный изможденный трудом бедняк.
С этими мыслями я не торопясь направился к  гальюну, в надежде, что так оно и сеть и тогда мне нужно будет только поправить шланг или открыть затвор, а не переставлять шланги, на что потратилось бы гораздо больше времени и сил. Вентиль же на магистрали я все-таки на всякий случай закрыл.
В то время, когда я матроской походкой,  вразвалочку, сунув обе руки в карманы, приближался к трапу, ведущему на нижнюю палубу, я услышал,  вроде как кто-то ругался внизу, там, где гальюн, причем голос был таким истеричным, что у меня даже по телу пробежал холодок. Я весь напрягся, не зная даже, чего и подумать, но чувствуя, что это как то касается меня. Я вытащил руки из карманов и чуть ли не крадучись подошел к трапу и только поставил ногу на нижнюю ступеньку, как увидел, что снизу к трапу подбежал тот самый матрос с ошалелыми глазами и перекошенным лицом и в мгновение ока поднявшись наверх, пролетев стрелой мимо меня он буквально на глазах исчез, убежав по коридору в направлении носовой части корабля. Я также заметил, что он на ходу застегивал свои брюки.  Этот самый матрос почему-то был весь мокрый с ног до головы, и даже волосы его были все взъерошены, как будто кто-то его пополоскал в душе, но забыл причесать; еще я заметил, что его роба, была вся в какой-то коричневой грязи и бумаге, похожей на туалетную и также можно было сказать о его нашивке, еще недавно чистенькой и белой, пришитой  на левой части груди, где красовалась надпись: «бч 7». Некоторое время я стоял в растерянности, потому что не мог прийти в себя от увиденной мною картины, понимая наверняка, что весь этот переполох был связан именно со мной и моим любимым инжектором. Страх ненадолго сковал меня, потому что я представил, что вот сейчас прибегут эти бравые матросы и надают мне очередных тумаков за что-то там случившееся внизу, но немного погодя я пришел в себя, понимая, что ни кто не прибежит и  спустился вниз и заглянул в гальюн.
Я не буду вам рассказывать, что я увидел в помещении, потому что в принципе там было очень теперь чисто и даже запах смрада, вроде как исчез, оставив после себя запах морского прибоя, а лучше расскажу, что произошло там в то время, когда этот самый холеный матрос из боевой части 7 спустился в гальюн справить свою человеческую нужду.
Так вот в то время, когда я прочищал свой инжектор и после вновь  настраивал его на работу, ни чего неподозревающий пижон-артиллерист, как я и упомянул, решил посетить  гальюн. Видимо ему было невтерпеж  дотянуть до своего кубрика, поэтому решил не откладывать столь важное дело. Он спустился вниз по трапу и, войдя в гальюн, увидел, что  в дючку воткнут пожарный ствол. Хотя, когда он спускался он, конечно, обратил внимание, что к гальюну протянут пожарный шланг, но не предал этому значения, тем более шланг в тот момент  был не под давлением. Надо было бы ему задуматься, что и шланг и ствол ни так просто сейчас здесь находятся, но почему уж он решил, что это неважно я не знаю, скорее всего, от своей сытой и спокойной жизни ему и в голову не могло прийти, что его подстерегает опасность. Одним словом он вытащил ствол из дючки и положил его прямо напротив себя, причем тонким концом ствола сам того не понимая прицелился аккурат на свое нежное и ухоженное тело, в матросском обмундировании. Потом взобрался на постамент, снял штаны и, задрав глаза вверх от удовольствия, которое приготовился, видимо испытать, закряхтел. В этот самый момент, я, справившись с подготовкой инжектора к дальнейшей эксплуатации, отвернул водяной барашек….
…. Что происходило после, остается только догадываться, но то, что этому холеному так любящего себя матросу срочной службы было не сладко – это факт. Может быть, он боролся за живучесть, со спущенными штанами, взгромоздившись верхом на необузданный пожарный ствол, пытаясь его усмирить, а может быть, он, пытаясь спасти свою голову, встал в позу страуса, засунув голову в дючку, потому что иначе было бы не спастись, может быть….. но выглядел он после такой баньки – мокрым, несчастным, безумно испуганным и таким жалким матросиком, что, скорее всего теперь мы были квиты, как матрос боевой части 5, вечно грязный, вонючий и замученный от непосильного труда и матрос боевой части 7, которому на личном примере пришлось испытать тягости моей и моих сослуживцев, службы, чтобы понимал теперь, а самое главное прочувствовал на своей собственной шкуре, как же порой жизнь бывает, не справедлива и поучительна одновременно.
Вдоволь насмеявшись над всей этой комической ситуацией, я обратно воткнул пожарный ствол в дючку и вернулся в вентиляционный отсек заканчивать свое осушенское дело. Когда процесс был завершен, прежде чем сворачивать шланги  и собираться восвояси, я подошел к своему инжектору и с того не сего погладил его и слегка приподняв с палубы поцеловал холодное железо с улыбкой на лице, понимая, что он словно прочитал мои мысли и немного поправил творящееся на корабле неравенство среди матросов, оказавшихся в разных дивизионах и почему-то решивших, что одни лучше других, словно экипаж корабля  разделился по классовому признаку, а не по уставу.

Глава 3

Никита Пермяков закончил рассказывать, причем последние слова, которые он произносил, уже кроме него ни кто не слышал, потому что все друзья гоготали, в особенности мужская их половина. Семен заливался от смеха больше всех, хотя уже слышал эту историю, но она его настолько забавляла, что у него даже слезы выступали, когда он безудержно проливал смех.
Андрей Павлович также далеко не отставал от сына и даже в пылу смеха не заметил, как его рука, державшая вилку, воткнутую в горстку квашеной капусты, соскользнула, и он  непроизвольно влез своей большой мозолистой ладонью в тарелку, откуда мгновенно брызнуло капустным соком, попав на его жену и младшую внучку, но и они даже не обратили на это внимание, потому что и им было сейчас очень весело и смешно. Смеялся и Валера, с которого словно рукой сняло праздничную утомленность, и только один в этой компании скромно улыбался, с грустью в глазах, вспоминая давно канувшее в лету время – это был Никита.
- Никита расскажи еще что-нибудь интересное, - насилу остановившись хохотать, попросил Семен.
- Давай в следующий раз! На сегодня, я думаю, с вас хватит, - улыбнулся Никита и подлил себе чаю, чтобы немного смочить пересохшее от рассказа горло.
- Да брось! – поддержал Валера Семена. – У тебя если много таких баек, то я готов их все выслушать на одном дыхании.
- Баек то много, но лучше их не смешивать между собой и рассказывать в разное время. Сегодня вы от меня одну историю услышали, а после, когда встретимся, послушаете другую. Может, хоть тогда чаще будем встречаться, а то вон нам уже, поскольку лет набежало, и мы все реже и реже видимся – так и жизнь пролетит, и не заметим. Тут же для вас стимул будет повидаться, чтобы послушать мои правдивые корабельные истории, которые, помимо того, что довольно смешны, но еще и очень поучительны, если вы обратили на это внимание, - подмигнул Никита
- Ты не чего не приврал хоть? – поинтересовался Андрей Павлович, который облизывал свою ладонь, которая вся была в капусте, то и дело, улыбаясь, не пытаясь даже остановиться.
- Конечно! – с интонацией произнес Никита.
- Конечно! – передразнил его Валера, в шутку.
- Да нет, серьезно! Все, что я вам поведал и что еще дай Бог, расскажу когда-нибудь – это правда, до последнего слова.
Я надеюсь, что ты не тот самый Мюнхгаузен, - прищурившись, спросила Настя.
- Нет! Но во мне что-то, безусловно, есть от него, - также прищурившись, парировал Никита.