Страна красной пыли

1.
Похороны шли сплошной чередой. Белые вертикальные флаги вздымались то здесь, то там. И музыка, нескончаемая жуткая музыка, от которой хотелось умереть самому, завывала и дзинькала на весь район с предрассветных утренних часов и до самой ночи.

Происходило что-то странное. За всю свою жизнь он ни разу не наблюдал такого количества следовавших друг за другом похорон. Становилось немного не по себе. Даже солнце, почувствовав неладное, решило внести свой штрих в мрачную картину последних дней: вместо дивных нежных рассветов, которые скрашивали каждое его утро с тех пор как он переехал в высотный по местным меркам, четырехэтажный дом, уже третью неделю, сменяя черноту ночи, на серое полотно неба выкатывался ярко-красный кругляш, чтобы стать жёлтым днем и снова красным камнем упасть за горизонт вечером.
 
Закрытые окна не спасали ни от мозгораздирающих звуков, ни от всепроникающей пыли. Пыль была везде: полосками в дверных проёмах, слоями на оконных рамах и фигурной решётке, невидимая, пока не пройдешь по ней, на полу, мохрами свисающая с паутины, сплетенной трудолюбивыми пауками в труднодоступных для людей местах. Казалось, ещё чуть-чуть и она покроет собой весь его мир.

Он был слишком ленив, чтобы мыть комнату каждый день, а редкая уборка помогала мало. Уже через день можно было рисовать картины пальцем на столе и приходилось менять штаны, присев на стул на балконе. На самом деле это был не балкон, а широкий, открытый, ведущий от лестницы коридор. Отдельные балконы в квартирах тут были роскошью и встречались разве что в рассчитанных на европейцев отелях да элитном жилье.

Отвернувшись от пыльных мыслей, Фрэнк повернулся к зеркалу: посмотрел на себя сначала с одного боку, затем с другого, с неприязнью разглядывая отяжелевшее тело, скорчил рожу, увидев новую, ещё вчера отсутствовавшую на давно немолодом лице морщину, и, набросив на плечи нарочито молодежную рубашку, вышел из дома.
 
Близился вечер. В предзакатные часы он чувствовал себя бодрым, особенно если удавалось прикорнуть часок-другой после обеда. Клиентов было очень мало, меньше, чем он мог себе представить при самых пессимистичных расчетах, поэтому обычно ничто не мешало вздремнуть. Если так пойдет и дальше, то скоро придется покинуть эту приветливо-неприветливую страну красной пыли и двинуться в чуть более развитые края, где опытный, очень опытный, ветеринарный врач не останется без работы. Пенсии, заработанной им за тридцать лет службы в зоопарках Америки, категорически не хватало.

В “Зону” идти было слишком рано и, дойдя до реки быстрым шагом, Фрэнк медленно двинулся в сторону Пабстрит. Он любил набережную Сием Рипа: большие деревья создавали тенистую аллею по обоим берегам одноименных с городом мутных вод, а симпатичные лавочки вдоль дороги, аккуратный тротуар и бредущий рядом увядающий французский квартал переносили его в другую эпоху, когда Камбоджа была частью Французского Индокитая. Гуляя здесь, он представлял себе экзотику и великолепие того времени. Качал головой, глядя на окружающую разруху, и жалел об утерянном величии белого человека и последовавшим за этим упадком всего мира.

Нет, безусловно, и сейчас в любой стране можно найти большие и маленькие островки процветания: шикарные отели, богатые дворцы, щекочущие синеву небоскребы, дорогие машины, ухоженных женщин, сверкающих искусственными зубами и натуральными бриллиантами, – но всё это отдельные персональные клочки когда-то общего национального достояния. В современном же обществе у многих не то, что национальной принадлежности, даже индивидуальной идентификации нет.

Тяжело вздохнув, Фрэнк в который раз задал себе вопрос: почему бы не уехать в Сиануквиль? Там и воздух чище, и климат лучше, там есть море, смягчающее любые печали и уносящее гнетущие думы, – в общем, атмосфера куда более подходящая для стареющего джентльмена. Криво улыбнувшись и махнув рукой, словно отгоняя меланхолию, он свернул направо и вышел к центру ночной жизни города - к улице, утыканной барами, ресторанами и маленькими магазинчиками странной одежды и дорогих сувениров.

Этим вечером ему хотелось разговоров до хрипоты, дружеского похлопывания по плечам, терпкого пива и вкусной еды, поэтому он направился в Лондри Бар. Уютная обстановка и хорошая живая музыка привлекали туда много людей, и после восьми-девяти вечера там было невозможно ни пообщаться, ни посидеть с комфортом. Сейчас же бар был почти пустым, лишь в глубине, на мягких диванчиках развалились трое его старых знакомых.

– Фрэнк, дружище! – Бенуа поднялся ему навстречу. Сухопарый француз вызывал у Фрэнка двоякие чувства: с одной стороны, открытость и дружелюбие, которые поначалу показались ему наигранными, подкупали, с другой стороны, что-то заставляло постоянно язвить и подкалывать приятеля по поводу и без. Наверное, зависть. Бенуа был хорош собой и выглядел намного моложе большинства своих ровесников, в том числе и Фрэнка. Мало того, француз был не глуп и успел заработать себе небольшое состояние. И сейчас жил на него припеваючи, не задумываясь ни о какой работе.

Сидевший за Бенуа вечно насупленный Тимео тоже родился во Франции, но его предки, очевидно, были выходцами с Востока, и никто в их компании французом его не числил. А за глаза они порой называли его арабом. Тимео был моложе их всех раза в полтора, но несчастная любовная история заставила его бежать на край света, где он уже полгода заливал свое горе алкоголем, закусывал амфетаминами, задымлял травкой и заштриховывал бесконечными местными девушками разной степени легкости поведения. При всем при этом он умудрялся всегда оставаться чрезвычайно серьезным и выглядеть так, будто не сидел в баре с дружками, а готовился выступать перед Генеральной Ассамблеей ООН с важным докладом.

Третьим был Джон, он же Джек – тот порой путался в показаниях. Мутный тип, утверждающий, что он американец, но периодически говорящий то с британским, то с австралийским, то с неведомо-каким акцентом. Здесь это никого не напрягало, а лишь придавало ему колорит. Фрэнк звал его Джон-Джеком, чтобы не ошибиться. Джон-Джек был здоровенным детиной, явно увлекавшимся бодибилдингом в молодости. Впрочем, он и по сей день поддерживал форму и не забывал продемонстрировать это, надевая обтягивающие футболки. Литые мышцы, узкие джинсы и неизменные футболки резко контрастировали с пожёванным жизнью немолодым лицом.

– Ты как раз вовремя, – сказал Бенуа, широко улыбаясь. – Эти двое битый час пытаются доказать мне, что все женщины продажны, поэтому в мире не осталось любви, а разномастные певцы продолжают её восхвалять, так как это самое эффективное средство манипуляции мужчинами и, соответственно, ходовой товар.

– А ты не согласен? – спросил Фрэнк, присаживаясь и подзывая официанта.

– Конечно же нет! – длинные пальцы Бенуа подцепили сигарету из пачки и отправили в тиски ровных белых зубов. – Именно потому каждый из нас чувствует потребность в любви, что она – часть нашей природы. Просто сейчас, в век потребительского отношения ко всему, мы думаем только о том, как получить что-то, не умея и не желая при этом ничего отдавать самим. И дело тут не в женщинах вовсе. Это всех касается, независимо от пола.

– А я говорю, во всем виноваты женщины! – Тимео обиженно поджал губы, будто это не он, а его перебили. – Все они, начиная со школы, выбирают парней с деньгами. Или у тебя богатые родители, или вкалывай все свободное время, чтобы развлекать ее, покупать ей побрякушки со шмотками, кормить салатами, стоимостью в айфон! А в ответ что? Красивое, вечно недовольное личико, однообразный секс и постоянные скандалы? Не можешь предоставить желаемое, тебя с радостью заменят тем, кто может. Проституция куда честнее. Ты получаешь ровно то, за что платишь, ни больше, ни меньше. А главное – никакого выноса мозга.

Эта речь звучала явно не впервые. Фрэнк подумал, что Тимео уже не раз убеждал себя этими словами. Прерванный Бенуа только снисходительно улыбнулся, без слов показывая, что он думает о тираде молодого человека.

– Парнишка прав, – Джон-Джек откинулся назад, закинув мощную руку на спинку стула. Чрезмерный загар не скрывал, а наоборот, подчеркивал морщины на его лице, делая его отчаянные попытки молодиться еще более нелепыми. – Вы только посмотрите, что сейчас происходит по всему миру: феминизм наступает на мужское достоинство туфлями со стальными набойками. Речь идёт уже не о равных правах, а о неравенстве в пользу женщин! Это как диктатура меньшинства, где любое несогласие воспринимается как дискриминация и покушение на права его представителя! Ты уже не то что мнение не можешь выразить, но и забота, проявленная по отношению к «слабому» полу, может быть расценена как оскорбление. И что остается мужчинам, которых постоянно отвергают?

Все это Фрэнк слушал вполуха, изучая меню. Наконец, он остановился на своем любимом мясе по-французски, и сделав заказ, поднял глаза. Троица выжидательно смотрела на него.

– Я согласен со всеми вами, – сказал Фрэнк, хитро прищурившись, и глотнул принесённого расторопным официантом пива.

– Как со всеми? – как же приятно было смотреть на вытянувшееся лицо Бенуа.

– Да-да, со всеми и ни с кем одновременно, – Фрэнк выдержал театральную паузу, чтобы насладиться произведенным эффектом, затем продолжил: – Возьмем Тимео. Ты говоришь, женщины виноваты во всем, требуют то, требуют сё, хотят денег и красивой жизни. С одной стороны, ты совершенно прав, так и есть, но с другой, женщины дают нам в ответ то, что мы заслужили. Деньги? Тьфу. Что ещё ты готов предложить? Что могут предложить девушкам молодые петухи, считающие себя мужиками? Защиту, заботу, верность, любовь? Что, кроме удовлетворения своей похоти и повышения собственного статуса за счет симпатичной подружки ты хотел получить? И что готов был отдать за это? – Ошарашенный Тимео стал еще серьёзнее, если такое было возможным. Фрэнк кивнул сам себе. – Равноценный обмен, я считаю.
 
Идем к Бенуа, – француз довольно кивнул, как бы одобряя сказанное Фрэнком. – Как я уже сказал, я согласен с тем, что люди разучились отдавать и думают лишь о том, как удовлетворить свои «хотелки» поскорее. И в тоже время кто виноват, что современные мужчины не ценят женщину, не видят её внутреннюю красоту, не умеют добиваться её и служить ей? Конечно же женщины: мамы, воспитывающие из мальчиков маменькиных сынков, душащие их своей опекой, разгребающие все проблемы сорванцов и разводящие тучи над головами своих сладеньких великовозрастных малышей руками; девочки и девушки, идущие на все, лишь бы понравиться, позволяющие ругаться и пить рядом с собой, прощающие грубость, а порой и побои, отдающие свои тело и любовь за деньги и капельку внимания. – Бенуа хотел было возразить, но Фрэнк жестом руки остановил приятеля и тот позволил ему договорить.

И ты, Джон-Джек, тоже прав, феминизм из защиты прав женщин превратился в фарс. Женщины кричат, что мы должны видеть в них личности и при этом возвели стриптиз в ранг спорта, ходят полуголыми, трясут задами, тратят миллионы на свою внешность и одежду – делают все, чтобы мы за силиконовыми грудями не могли разглядеть их души со слабостями и страхами. Но почему так происходит? А потому что мы сами, при виде чего-то большего, чем симпатичная мордашка, бежим в страхе, сломя голову. Не то придется меняться и расти, а мы так хотим вечно оставаться беззаботными детьми. Мы продолжаем играть женщинами в куклы, игнорируя тех, кто не следует нашим правилам.

Жизнь намного проще, чем мы думаем, но куда сложнее, чем нам хотелось бы. Всё взаимосвязано, господа, всё взаимосвязано.

Затем они долго спорили, вскоре перейдя от пива к более крепким напиткам, а потом переместились вместе в Зону Один, дискотеку, где пытались провести соцопрос среди танцовщиц, тусовщиц и профессионалок любовной сферы. В итоге, как и многие другие, этот вечер закончился для Фрэнка в комнате мотеля с местной девицей, за деньги позволяющей на время перестать чувствовать себя старым и никому не нужным. На очень короткое время.
 
Домой он доехал на так удачно подвернувшемся ему мототакси - ходить пешком по темным улочкам было столь же безрассудным, как привести домой проститутку или случайную знакомую. Поднявшись на свой этаж, он не поспешил в квартиру, а присел на деревянную резную скамью, стоявшую в углу маленькой терраски, образованной коридором-балконом. Достав измятую пачку сигарет из кармана, Фрэнк устроился поудобнее и закурил. Он ждал.

С того места, где он сидел, открывался вид на маленький соседний дворик, где стоял старый деревянный дом. Как положено на сваях. Дерево, из которого он был сделан, почернело, и на фоне него в серости предрассветного часа особо выделялся красно-золотой домик духов, стоявший возле распахнутого окна одной из комнат.
Что-то звякнуло и, открыв глаза, Фрэнк понял, что почти уснул. От упавшей на пол сигареты остался лишь фильтр да горстка расползающегося пепла. Мужчина встрепенулся и посмотрел вниз, туда, где во дворе стояла колонка. Возле неё, как обычно, с первыми лучами солнца появилась Она. И ни жалкое подобие блёклого рассвета, ни возобновившаяся заунывная музыка не могли приглушить её красоту.
Длинные чёрные волосы убраны наверх, открывая смуглые руки и мягкие, покатые плечи, невысокая фигурка замотана в простой красно-желтый саронг, как в платье, милое лицо сияет улыбкой – она буквально излучала женственность, кротость и доброту.

Мужчина не знал ни её имени, ни сколько ей лет, ни замужем ли она или живёт с родителями. Иногда ему безумно хотелось с ней познакомиться. Но он не мог, не смел даже думать предложить ей свою избитую, убогую, ставшую циничной до неприличия, любовь. И ещё он боялся, боялся до одури, что узнай он её ближе, эта сказка, это чудо развеется, как и все остальные сказки и чудеса в его жизни.
И всё же, где бы его не заставала ночь, каждое утро он был здесь, на этой лавочке, чтобы хотя бы на пару минут, вынырнув из духоты привычного мира и погрузившись в звенящую свежесть её чистоты, стать самому немножко светлее и улыбнуться, глядя с вызовом и надеждой в лицо хмурому новому дню.


2.
Пустота. Пустота обволакивала, убаюкивала, уговаривала не открывать глаза, но он вытянул ноги, с трудом повёл больным плечом и разлепил веки.

Сны окончательно покинули Фрэнка несколько лет назад, и теперь ночами он оставался один на один с сосущей бездной, незаметно угнездившейся внутри после развода с Мэри и отъезда из Штатов. И вроде бы он перестал любить жену задолго до подписания бумаг и мечтал освободиться от их постылого сожительства, но, получив развод, не почувствовал ожидаемого облегчения. В тот день растерянность и пустота пустили корни в его душе, в существовании которой он всегда сомневался.

Ладно бы у них были дети, тогда расставание с семьей могло отразиться на нём подобным образом. Но детей, как и любви, не было, а пустота – вот она. Реальна до безобразия. В его голову упорно лезла мысль, что сделай он рентген от грудной клетки и ниже, то он будет чисто-чёрным, без единого пятнышка.

Иногда Фрэнку самому хотелось стать пустотой, ведь она в любой момент может стать чем угодно. Но он оставался Фрэнком, а его пустота – пустотой. Ничем другим она быть, похоже, не имела никакого желания.

Он прошлёпал босыми ногами до кухни, приютившейся в коридорчике сразу на входе в квартиру, поставил на огонь воду для кофе и только потом пошёл умываться. Вкусный, пахнущий шоколадом Мондулькири стал приятным сюрпризом, когда он впервые ступил на красную землю Камбоджи. Кофе сюда привезли французы. Его выращивали на севере и пили со сгущёнкой, готовя в удобных маленьких заварниках.

Втянув в себя утреннюю дозу сладкой бодрости, мужчина глянул на часы и понял, что уже далеко не утро. Был полдень. Клиентов сегодня не намечалось, и Фрэнк решил почитать, а затем, чтобы немного развеяться, сходить на выставку, посвященную Ангкор Вату, проходившую в небольшом парке, справа от набережной. Сомнительное развлечение, конечно, но это было бы чем-то свежим в бесконечной череде баров и дискотек. Сием Рип не часто баловал своих постояльцев наличием выбора. 

Взяв в руки книгу, он уселся в кресло у окна, поёрзал, чтобы устроиться поудобнее и начал читать. Вот уже третий месяц он мусолил повесть Хэмингуэя «Старик и море» и всё никак не мог её добить. С хорошей книгой время летит незаметно, но какое-то смутное раздражение мешало Фрэнку сосредоточиться. Ему виделось, что он и есть тот рыбак, а огромная рыба – его мечты, которые он никак не может отвоевать у моря жизни. И, зная конец истории, он подсознательно оттягивал ее завершение. А ведь когда-то это была его любимая книга.

В этот раз он не дочитал до конца всего пару страниц. Заложил нужное место очередным приглашением на одну из многочисленных местных свадеб и, наспех одевшись, вышел из дома. По дороге хотелось еще заскочить в кафе – перекусить. Там, где готовили хорошо, кушать каждый день было не по карману, поэтому днём он старался готовить сам, чтобы сэкономить деньги на вкусный вечер. Вечер Фрэнка обыкновенно начинался с заката и часто продолжался до рассвета, поэтому ужинать он предпочитал основательно, чтобы надолго хватило сил. Но сегодня настроения готовить не было совсем, а до заката было еще далеко.

Съев пару жаренных яиц с тостами в небольшом чистеньком кафе, он неспешно двинулся к Королевскому парку.

Фрэнк рассчитывал увидеть малочисленную степенную публику, состоящую из пожилых белых барангов, прогуливающихся под руку со своими кхмерскими женами. Но уже на подходе к месту проведения выставки стало очевидно, что он ошибся. Небольшой парк кишил людьми: помимо тех, кого он ожидал увидеть, тут присутствовали неясного происхождения разноцветная молодежь, три группы корейских туристов, местный бомонд и даже несколько белых семей с детьми. «Должно быть это сумасшедшие русские», - подумал он. Редко кто, кроме них тащил в страну третьего мира своих отпрысков.

Обойдя половину выставки, двигаясь от края к центру, Фрэнк с удивлением обнаружил Бенуа, Джон-Джека и Тимео, что-то активно обсуждавших и распивавших пиво прямо на кромке фонтана. Приятели совершенно не смотрели на расставленные вокруг стенды с фотографиями и не видели его. Фрэнк подумал, что слишком уж они бодры, с учётом того, что вчера он, как обычно, ушёл первым. И уже было двинулся к ним – узнать, что они тут забыли, как вдруг увидел пожилого мужчину и непроизвольно замер.

Лет на восемь-десять старше него, немного сутулый, скромно, но опрятно одетый и с какой-то абсолютно нелепой сумкой на колесиках, которую он волочил за собой, сцепив руки на спине. Мелкими шажками, бессмысленно улыбаясь, он перемещался от одной группы людей к другой, заглядывая через плечо, часто моргая, кивая и поддакивая, встревая в чужие разговоры на мгновение, чтобы тут же двинуться дальше, не замечая удивленных взглядов, направленных ему вслед.

Пожилые европейцы давно никого не удивляют в Юго-Восточной Азии. Спортивные и расслабленные как Бенуа, еще молодые телом, но старые душой как Тимео, скрывающиеся от себя самих как Джон-Джек, потерянные и никому не нужные как Фрэнк – все они тут искали тепла и ласки, которые им дарили местное жаркое солнце и доступные южные женщины.

Но этот человек заставил Фрэнка забыть обо всём. Смутное поначалу ощущение крепло и расползалось по его сознанию, заполняя его полностью. Он словно смотрел на себя со стороны: жалкого свидетеля жизни, питающегося объедками, перепавшими ему с чужого праздника. У него давно уже не было своих чувств, своих планов, своих идей и лишь упрямая эфемерная надежда непонятно на что не давала ему это увидеть.

Ежедневно он брал у окружающих время, силы, эмоции, пока еще отплачивая натужными шутками, устаревшим жизненным опытом да деньгами – тем малым, что имел. Но скоро и это кончится, пустота поглотит его полностью, и тогда он станет тем самым стариком, выпрашивающим или выхватывающим без спроса крошку здесь, крошку там.
Фрэнк стоял и не смел пошевелиться, разорвать кокон наваждения. Казалось, земля забирает последние его силы. И тут чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо:

– Эй, дружище, ты оглох что ли? – звучный голос Джон-Джека вернул его в действительность. – Мы зовём тебя уже пару минут, а ты стоишь как ледяной истукан! Что за…– верзила запнулся, увидев глаза повернувшегося к нему товарища.

– Ты в порядке, Фрэнк? – хором спросили подошедшие Тимео с Бенуа.

Проведя рукой по глазам, Фрэнк встряхнулся, вымучил улыбку и сказал:

– Да всё в порядке, ребята, – он огляделся, высматривая старика в толпе, но его нигде не было видно. – Должно быть перегрелся. Пойдемте в тень.

Пока они шли к тенистой аллее, Бенуа сбегал к палаткам с напитками и принес холодной воды. Фрэнк напился и хмыкнул, глядя в озабоченные лица.

– Чего испугались то? Уже и задуматься нельзя, как хоронят! Я ещё всех вас переживу! – трое смущенно переглянулись, глядя на то как Фрэнк корчит из себя веселье.

Тем вечером всё было как обычно: ужин, бар, дискотека, пародия на любовь. Мужчины не склонны драматизировать, и если друг говорит «всё хорошо», значит - всё хорошо. Поэтому все быстро забыли об инциденте и наслаждались собой. Бенуа ослеплял девушек улыбкой, Тимео снисходительно поглядывал на окружающих, Джон-Джек поигрывал мускулами, Фрэнк шутил.

А утром, поднимаясь по лестнице, Фрэнк не заметил нежных красок рассвета, покрывших небо розовыми поцелуями, прошёл мимо своей излюбленной лавочки, даже не оглянувшись. И не увидел с какой тоской на его спину смотрела та, что ждала его каждое утро с эфемерной глупой надеждой непонятно на что.

Где-то совсем рядом опять раздалась похоронная музыка. Громко. Будто бросая вызов живым. Но Фрэнка она больше не раздражала. Он сдался. Он стал пустотой.