Фортуна защитника Отечества

О невероятном везении в воинской службе

Друзья! Мне несказанно повезло с армией! Никогда и нигде в жизни мне так не фартило, как на срочной службе! Два года, две недели и два дня в сапогах стали незабываемым эпизодом, определившим всю мою биографию. Биполярный мир давно ушел в прошлое, но я по-прежнему горд называть себя солдатом самой грозной армии самой лучшей страны.

Мое везение началось еще с призывной комиссии. Во всех списках мы с моим другом Сашкой Сизых оказывались рядом, сначала моя фамилия, следом его. И призвались мы в один день, 13 ноября 1987 года! Из Усть-Илимска нас привезли поездом на пересыльный пункт в Гончарово, пробыли мы там три дня в ожидании «покупателей» и, представьте, вместе поехали в Красноярск, в учебку – школу младших авиационных специалистов. Там нас определили в один батальон, в одну роту, в один взвод, в одно отделение и даже койки во втором ярусе тоже оказались в одном кубрике. Надо ли говорить, как много значит в армии поддержка сердечного друга!

Конечно, тяжело было поначалу, в основном, психологически. Строевая, уставы, наряды, хозработы, снег, все по команде, на бегу, второпях. Хорошо помню это чувство затравленности, и голод, голод, голод! По нашим ощущениям, мы катастрофически не доедали, особенно сладкого. Но примечательно, что минобороны вдруг изменило солдатский рацион. Сливочное масло долгие годы полагалось только на завтрак по 20 граммов, а тут, аккурат через день—два нам стали давать две пайки по 15 граммов на завтрак и на ужин. Целых 10 граммов везения ежедневно!

В нашей роте были русские, туркмены, армяне, азербайджанцы, казахи, киргизы, буряты, украинцы, грузины, белорусы, москвичи и даже три немца из Казахстана. Многие южане по-русски вообще не говорили. Бывали и стычки. А как пообтерлись да познакомились поближе, зажили дружно. Один раз нашему многонациональному взводу довелось чистить картошку для столовой. Предстояло начистить целых шесть ванн, и начистили, в 5:40 утра закончили, от зарядки нас освободили, а от занятий – нет. Служба!   

Не прошло и месяца, как мне снова улыбнулась удача. Надо сказать, еще со школы мы с Сашкой были заядлыми меломанами, с еще одним товарищем, как и мы – самоучкой, сколотили ВИА, баловались музыкой. Я на клавишах только аккорды мог давить, другие – струны едва теребили, но все мечтали стать музыкантами. И как-то вечером наше отделение с хозработ возвращалось, подходим к казарме, видим, стоит наш сержант, а с ним рядовой из постоянного состава ШМАСа. Построили нас. «Музыканты есть?», спросил он. «Есть!», говорю. Как же, я же музыкант!

Кто бы мог подумать, что с нас двоих начался гарнизонный оркестр. Уже на следующий день после завтрака я не встал в общий строй, а побежал в клуб. Солдат вручил мне огроменный оркестровый барабан, колотушку и ключ для натяжения мембраны, а сам взял палочки и барабан поменьше. Мы вышли на площадку у дороги, по которой роты после развода на плацу маршировали в учебные корпуса. Вот они приближаются. «Ну, не волнуйся!», подбодрил он меня. Я кивнул, и мы ударили. «Раз, раз – раз, два, три!». Я задавал ритм под левую, он сыпал дробями. Вялые колонны заметно выровнялись, подтянулись. Видим, они уже приближаются к нам, впереди – сам полковник Фирсов, командир части. Раз, и он вдруг крикнул «Смирно!», перешел на четкий строевой шаг, вскинул руку и, поравнявшись с нами, отдал честь. А за ним все десять рот промаршировали, равняясь на барабанщиков. Это был мой звездный час!

С тех пор прохождение торжественным маршем стало ежедневным. В других ротах нашли профессиональных музыкантов-трубачей, нас доукомплектовали духовыми и получился настоящий военный оркестр, сердцем которого бился мой барабан. Каждое утро я бежал в клуб, ротное начальство обязали днем отпускать меня на репетиции. Удивительно, но никто из оркестрантов, включая пропитого, старенького майора дирижера, НИ РАЗУ не сказал, что я сбиваюсь или играю не так. Лишь однажды мой сержант отругал меня за высокий ритм: «Ты нас всех загнал сегодня своей колотушкой!». Получается, я с полным правом могу считаться музыкантом, стать им на гражданке у меня не было ни единого шанса.

Мы с нетерпением ждали первого дембеля. «Малый дембель – тоже дембель!», это вам любой курсант учебки скажет. Распределяли в действующие части по заслугам. Сашка уехал первым, в Липецк, а мне снова подфартило: направили в Краснознаменный Белорусский военный округ, под Минск, в компании с новым знакомым, земляком Лехой Герасимовым. Этот здоровенный усть-илимский парень с природной смекалкой и золотыми руками еще покажет себя.

Оказались мы с Лехой в батальоне связи Н-ского авиационного полка стратегических бомбардировщиков. Ту-22 – гроза НАТО, эта махина берет на борт 40 тонн керосина и ядерный заряд, летит со сверхзвуковой скоростью за тысячи километров и способна уничтожить небольшое государство. Полк оказался образцовым, гвардейским, а гарнизон – уютным военным городком, словно игрушечным, утопавшим в зелени. Он примыкал прямо к аэродрому. Здесь был даже целый микрорайон из девятиэтажек, а буквально в сотне метров от него в капонирах укрывались стратегические бомбардировщики. Кругом асфальт, все очень чисто и благоустроено, идиллическая картина.

И наш комбат подполковник Александров был просто помешан на модернизации, порядке и чистоте: и стены, и пол в нашей казарме, все табуретки и столы были отделаны струганой лакированной рейкой. В части постоянно что-нибудь ремонтировали и дисциплина была железная. Проклиная все, мы «шкурили» это дерево битым стеклом. Казалось, командир не выносил, если какая-то попавшаяся на глаза деревяшка не зачищена и не залакирована. Но потом мы с удовольствием лежали на полу у телевизора, не боясь испачкаться.

Наш старшина, прапорщик по фамилии Самкин, недавний афганец, сразу сказал мне, что оборудование, которое я изучал в учебке, уже давно снято с боевого дежурства, и вообще «оно для авиации ПВО, а у нас тут дальняя бомбардировочная». Учитывая учебу в ШМАСе, дисциплинированность и политическую грамотность, мне предписали изучать новую специальность, называлась она чудно – линейный надсмотрщик, по-простому – телефонист. Пристроили меня к наставнику, белорусскому парню из тамошних, звали его Юзек, он призвался на полгода раньше.

На нас с Юзеком была ВСЯ телефонная связь в гарнизоне: не только военные, но и гражданские объекты, в том числе жилые дома и соцкультбыт. Связь частенько выходила из строя, в дождь и грязь, в жару и холод мы наматывали километры, к вечеру валясь от усталости. Я постепенно вникал в тонкости дела, запоминал схемы кабелей, расположение объектов, улиц, домов. Приходилось по чердакам, подвалам да по деревьям полазить и с катушками побегать – как в кино про войну, когда связисты под пулями провода тянули. Бывало, сядет ночью секретный борт, к нему караул приставят, часовому связь нужна, меня поднимают по тревоге – навесишь на себя три катушки, бежишь и молишься – лишь бы кабеля хватило. В нашем хозяйстве числился знаменитый ТАИ-43 – полевой телефон времен Великой Отечественной, тяжеленный аппарат на ремне весом почти в 10 кило, единственный сохранился – фронтовик, крепкий, надежный, ни разу не подвел, только шею потную ремнем натирал. 

Помимо всех тягот и ответственности ремесло линейщика сулило и большие привилегии. Как можно без связи? У меня был броневой документ о праве нахождения на всей территории гарнизона. Меня везде с нетерпением ждали и с благодарностью провожали, и я рад был стараться. Но почему-то постоянно волновался, переживал – справлюсь ли, удастся ли найти обрыв, замыкание, заземление провода или еще какую неисправность, к тому же меня регулярно колотило током, особенно в сырую погоду. Каждая телефонная линия стала моей личной линией фронта, каждый оживший телефон – моей личной победой. Хоть я и очень скучал по дому, по «гражданке», мне нравилось быть полезным Отечеству.

Много ли надо солдату! Бывало, что, зайдя к абоненту на квартиру, я обнаруживал там накрытый стол, люди всегда тепло благодарили, угощали конфетами. У меня даже завелась Теща – тетушка средних лет, повариха солдатской столовой. Когда-то давно один из моих коллег-предшественников тайно провел ей в квартиру линию, параллельную кабинету начальника дома офицеров. С тех пор в нерабочее время начальника Теща с удовольствием пользовалась этим блатным телефоном с выходом на ГТС Минска. Всех наследных линейщиков она с тех пор называла «зятьями», а абонентскую плату регулярно вносила в тарелку в виде котлет или поджарки. Вот свезло так свезло! Это было, пожалуй, даже ценнее, чем равнение на барабанщика.

А еще наш комбат, даром что весил 130 кг, был просто помешан на спорте. Физподготовка в батальоне, как чистота и порядок, была тоже возведена в культ. «Спортивные праздники» к тихому неудовольствию солдат и офицеров он устраивал регулярно. А как-то летом объявил, что через два месяца к нам из Москвы прибудет министерская комиссия по физподготовке принимать нормативы Военно-спортивного комплекса, и что можно заработать нагрудный знак «Воин-спортсмен». Мы и так все были в тонусе, а тут решили добавить нагрузок. И я придумал свою методику.

В 6:05 ежедневный четырехкилометровый кросс в кирзовых сапогах по бетонке. Начинаешь бег не суетясь, затем прибавляешь и держишь темп, следишь за дыханием, а на последнем километре ускоряешься и на финиш набегаешь как на стометровке. Потом растяжка, перекладина, брусья. Какой кайф, друзья, после всех этих самоистязаний окатиться до пояса ледяной водой, отфыркиваясь и покрякивая от удовольствия! В итоге дошло до того, что на одном из командирских «праздников» я уперся и прибежал первым.

Комиссия приехала в августе. На финише кросса я оказался только третьим, подтянулся 15 раз. А потом была стандартная военная полоса препятствий: стенка, разрушенный мост, лабиринт, лестница, канат, метание гранаты... Набегаю на финиш, а там сам комбат ждет, слышу, как он секундомером щелкнул и голос его радостный: «Две минуты десять секунд. Второй разряд!!!». Опоздай я всего на секунду, в норматив бы не уложился. В общем, вручили мне два значка с удостоверениями: «Воин-спортсмен I класса» за ВСК и за 2-й разряд на ПП. На весь батальон оказалось только два обладателя 1-го класса.

Дембель неизбежен, как крах империализма! Стояло лето, уже скоро моя служба должна была завершиться. Я давно заматерел, стал настоящим «дедом» и с удовольствием пользовался этим положением. В ленинской комнате всегда были свежие подшивки газет, я каждый день внимательно читал прессу, следил, как меняется моя страна, брал книги в гарнизонной библиотеке. В программе «Время» показали сюжет о том, что в далеком родном Усть-Илимске удлинили взлетную полосу и открыли прямой рейс из Москвы. Быстро доберусь! А еще у меня была тайная обитель. В штабе полка, где располагались телефонная станция и наш главный коммутатор, в подвале была неприметная аккумуляторная. В свое время Юзек провел туда телефон, притащил топчан, чайник и виниловый проигрыватель, я тайком покупал пластинки и наслаждался музыкой, покоем и одиночеством.   

За хорошую службу меня делегировали в Смоленск представлять наш батальон на комсомольской конференции Н-ской Воздушной армии. Летели туда, не поверите, с комдивом на его служебном Ил-17 и еще двумя комсомольцами из полка и батальона техобеспечения, сначала в Бобруйск в расположение дивизии, забрали там других делегатов, а потом в Смоленск, в штаб армии. Саму конференцию помню плохо – речи, доклады, напутствия и прочее, а в заключении награждали и командарм торжественно вручил мне нагрудный знак «За отличие в воинской службе» недавно учрежденный ЦК ВЛКСМ. Служу Советскому Союзу! Я прикрутил его рядом с комсомольским значком, и на моем кителе слева у сердца стало два Ильича. В часть я вернулся героем, замполит попросил выступить перед активом, а я заикался, двух слов связать не мог, он все сам за меня и сказал...

Как-то сыграли тревогу. Похватали мы «калаши», противогазы, химкомплекты, побежали каждый по своим объектам, все что нужно сделали, отрапортовали. Скомандовали отбой. Возвращаемся веселые, довольные, у казармы перекурили, почистили сапоги, зашли, переобулись в тапочки и со всей амуницией поднялись в спальное помещение, заправляем кровати, шутим, смеемся... Вдруг заорала сигнализация в оружейной комнате, дневальный с тумбочки крикнул: «Сдавать оружие!». И тут в долю секунды меня словно прошил электрический разряд в миллион вольт. Мой автомат!

Говорят, что перед смертью в сознании за секунду пробегает вся жизнь... Пока в тапочках я пулей летел вниз по лестнице, успел увидеть бесславный конец моей военной карьеры: «сгноят на тумбочке», теперь все хозработы мои и комбат не простит, домой поеду под Новый год, хорошо, что самолет теперь летает, может и успею к празднику. Выбегаю и встаю как вкопанный: кругом ни души! Вижу – аккуратно приставленный к сапожной тубме одиноко притулился мой родимый, самый верный на свете АК-74 за номером 168-ХЭ, единственный в нашем батальоне автомат центрального боя, это прапорщик Самкин на стрельбах вычислил и всегда просил меня и стрелял только из него. Спасибо, Фортуна! Ты лучшая из богинь!

Леху же с самого начала отрядили на отдаленную РЛС, где в лесу на боевом дежурстве жили два солдата. Он раз в неделю приезжал на велосипеде помыться в бане, поменять белье и сполна воспользовался таким порядком дел, завел цивильную одежду, устраивал «самоходы» в окрестные деревни и мотался на электричке в Минск. Многие его неосторожные предшественники на этом попадались и остаток службы проводили в казарме. Леха же являл собой образец конспирации, смекалки и житейской мудрости. Он что-то перепаял в карманном радиоприемнике и настроил его на частоту РЛС, превратив в пейджер. Если с «вышки» звонили и требовали Герасимова к телефону, второй боец сообщал, что, мол, ушел по воду, вернется – перезвонит, а сам включал станцию, и Лехин приемник начинал пищать, где бы тот не находился в радиусе десятков километров. Он добегал до таксофона и звонил на «вышку» по городской линии: «Прибыл. Звонили?».

Больше потрясений на службе не было. В день моего 20-летия, 28 сентября 1989 года вышел последний приказ министра обороны СССР №342 о демобилизации и очередном призыве, подписанный маршалом Язовым, далее уже были указы президента Горбачева. Наш комбат тем временем договорился провести в казарму горячую воду и всем дедам определил дембельский аккорд – выкопать траншею под трубу. Я уже сдал дела молодому и с удовольствием поработал лопатой. Мне опять повезло, воду дали 27 ноября вечером, а 28-го утром я символически весь вымылся, надел гражданское, раздал значки, попрощался и поехал в Москву. Армейская удача как-то сразу отвернулась от меня, я опоздал на самолет, двое суток, полуголодный, проторчал в Домодедово и улетел только следующим рейсом. До сих пор отчетливо помню, как в усть-илимском аэропорту, на выходе из ТУ-154 мне ударил в нос забытый за два года пьянящий дух тайги. Дома!

А Леха так ни разу не попался на самоходе и уехал домой с безупречной репутацией через неделю после меня. В одной из самовольных вылазок он познакомился с местной девушкой Татьяной, через месяц после дембеля вернулся, забрал ее в Усть-Илимск и женился. Я был у них свидетелем на свадьбе. Чета воспитала двоих сыновей и уже отпраздновала серебряный юбилей. Недавно они снова съездили в Белоруссию к родственникам. Леха сказал, что в нашей казарме теперь школа.