В храме

В храме

Жена с сыном собираются в церковь. Сегодня большой православный праздник.
— Пойдем с нами, — говорит жена, — Владыко приезжает из Ставрополя.
— Разве из любопытства, пожалуй.
... Звонят колокола. Народу — не протолкнуться. Помещение церкви забито верующими. Идет служба. Громадный такой, метра под два ростом, настоящий Ослябя, Владыко в черной рясе и высоком клобуке, от которого он кажется еще выше, мощным басом читает акафист, певчие складно вторят на хорах. Пахнет ладаном, душно, и я выхожу во двор. Там тоже полно народу. Улучив момент, присаживаюсь на лавочку.
— Молодежи-то вона сколько, — говорит одна моя соседка.
— Слава Богу! — вторит ей другая, — возвращаются старые времена, люди к Богу идут, правды ищут. Тут она, правда, у Бога, — и она истово крестится.
В самом деле, половина присутствующих — молодые люди, много детей, не капризничающих и не плачущих, на лицах радость. Как-то неловко сидеть молча и я пытаюсь включиться в беседу.
— Говорят, что у каждого есть своя икона, так же, как и Ангел-хранитель, — обращаюсь я к своей соседке, — это в самом деле?
— А как же, — отвечает она, — у каждого он и есть Ангел-хранитель, с рождения, слава Тебе, Господи! — и она осеняет себя крестным знамением. — А вы крещеный? — Обращается ко мне другая.
— Да нет, — отвечаю, не пришлось как-то.
— Надо! Надо крещение принять! А икона своя у каждого, стало быть, имеется. Кто вы по знаку Зодиака? — неожиданно спрашивает она.
— Овен.
Обе мои собеседницы многозначительно переглядываются.
— Креститься бы вам надо.
— Да возраст.... За шестьдесят уже.
— А это никогда и не поздно.
— Я подумаю.
— Чего тут думать, пойдите, да и покреститесь. Жена-то, небось, крещеная?
— И сын, — говорю, — тоже.
— Надо, чтоб вся семья в православии жила.— Бог любить будет.
— Да Он и так всех любит.
— Любит-то, любит, а крещеного еще и бережет.
Я согласно киваю. Помолчали.
— Так как же определить, где моя икона?
— А ты пойди, милай в храм-то и поищи. Она сама тебе знак подаст.
Служба, кажется, закончилась. .Верующие потихоньку выходят, крестятся. Жены с сыном что-то не видать. Немного подождав, захожу в церковь. Окруженный пестрой толпой верующих высится черной громадой бородатый Ослябя.
— Благословите, Владыко. — Он благословляет и дает руку для поцелуя. Вот и моя, выстояв очередь, мнется перед ним в нерешительности. Владыко протягивает ей свою могучую длань и осеняет крестом.
— Цалуй руку, девица. Ты губы не сотрешь, а я все равно руки омою.
Зардевшись, она целует протянутую руку.
— Пошли во двор, тут душно, — говорит жена.
— Вы идите, а я немного побуду, осмотрюсь.
Жена с сыном выходят. Я медленно прохаживаюсь вдоль стен, где развешаны иконы. Чутко прислушиваюсь, вглядываюсь в старинные лики, многие из которых, может быть, писаны несколько столетий назад. Я весь внимание, жду знака. А его нет. Враки все это, думаю, и немного разочарованный выхожу. В коридоре вижу на стене справа большую икону в деревянной раме. На ней изображена во весь рост молодая красивая женщина в парчовом красном костюме, отороченном золотой тесьмой. Снизу подпись «Покровскому Храму в дар от монахини Варвары». Позже сын сказал мне, что это святая Варвара Великомученица, дочь жреца, погибшая за веру Христову в IV веке. Поворачиваюсь. Напротив — того же формата икона под стеклом. Висит чуть пониже. На ней Иисус Христос с ягненком на руках В стекле вижу свое отражение?! Вот он, знак! Это же моя икона, я ведь овен. Не зря та женщина сказала — «Она вам сама знак подаст». Все срослось. Спустя месяц сын подарил мне маленькую иконку — копию Моей. — Ты Овен, — сказал сын, — пусть она тебя защищает. Удивительно, я ведь ничего ему не говорил о своих поисках и о том, что икона, МОЯ, икона сама подала мне ЗНАК! Невероятно! С тех пор я не то чтоб зарядил ходить в церковь, но от нечастых, так скажем, предложений пройти с женой в сторону Храма уже не отказываюсь. В основном жду ее во дворе церкви, пока идет служба и порой захожу в коридор повидаться с МОЕЙ иконой.
Однажды сижу вот так, как когда-то, на лавочке. Во дворе молодежь толпится; то-ли на крестины пришли, то-ли на службу — не понять. Кто крестится на Храм глядя, кто — нет. Верующие и не верующие, может так, за компанию пришли, и тут женщина пожилая, по виду постарше меня, подходит.
— Можно рядом присесть?
Я подвигаюсь, освобождая ей место. Служба еще не началась. Жена в Храме, на исповеди, а я вот тут дожидаюсь. Можно бы просто посидеть, помолчать, но почему-то тянет пооткровенничать.
— Интересный случай, — говорю я соседке, — поехали как-то с женой в Псыж за шиповником. Вышли на конечной и переулком в сторону спуска к Кубани. А там, перед спуском, забор бетонный, метров двести длиной. Кое-где по-над забором кучки мусора. Смотрим так осуждающе: дома напротив, а они свалку устроили. Запах, нехорошо! — Дураки, — морщится жена, — совсем мозгов нет, что ли? И вдруг: надпись на стене. Большими такими каракулями красной краской: «МУСОР ЗА ЗАБОР НЕ БРОСАТ! ШТРАФ — ТВОЙ СОВЕСТ!». С акцентом надпись, старик видно писал. Но как точно и лаконично. И симпатично даже, что с акцентом, мол, главное суть, а не форма.
— Да, мудрость не навязчива, она как охотничий выстрел — навскидку и наповал, — улыбнулась соседка. — Муж, наверное, охотник? — спросил я. — Дед. Мы не местные, из-под Курска. Грязино село называлось, где отец мой родился. Семья большая, десять ртов, на всех корова одна, да лошаденка — кляча. Кое-как сводили концы с концами. Ну, отец мой, он из детей самый старший, решил дела семьи поправить, поехал с обозом соляным аж в Соликамск. Удачно съездили, с прибытком. Вот, думает, приеду, еще телочку купим, даст Бог и лошадь — все легче будет малышей поднимать. Да судьба иначе распорядилась. Во время ночевки вытащили у него все деньги, его же попутчик и вытащил, да и был таков. Слава Богу лошадь с подводой оставил. И вот стоит он перед домом своим родным, никак зайти не решается. Гол ведь, как сокол — надежа. С прибытком дома-то ждут, а он... пустой. Тут и отец его — дед мой с охоты возвращается. — Чего задумался, али дома родного не узнаешь? Мать-то, небось, заждалась сынка своего — добытчика. Расплакался «добытчик» горькими слезами поведал отцу беду свою. И ведь не ругал его отец, не ударил, а приобнял так за плечо и говорит, — богатство — дело наживное. СЛАВА БОГУ, ЧТО НЕ ТЫ УКРАЛ! Руки-ноги есть, еще заработаешь. Главное — совесть чиста. Мы с братом на печи лежали, когда отец эту историю матери нашей — жене своей рассказывал. Знал наверняка, что не спим, у детей ведь всегда ушки на макушке для взрослых секретов.
Сейчас я думаю, что если б он нам специально это рассказал, в назидание, может и не запомнилось бы. А так, как заповедь Божья на скрижалях Моисеевых записанная, вроде Ангела-Хранителя. Были ведь моменты, когда искушал нечистый. И всегда против соблазна слова эти деда моего, как огненные в мозгу молнией проносились «СЛАВА БОГУ, ЧТО НЕ ТЫ УКРАЛ».
...Зазвонили колокола. Народ потянулся в Храм. Моя собеседница поднялась, перекрестилась и, поправив платок, стала подниматься по ступенькам.