Веселый эпизод

Жизнь серьезна всегда, но
жить всегда серьезно нельзя.
Г.К. Честертон

Красноармеец  Анисим  Вставский, находившийся после ранения в госпитале, пошел на поправку. Госпиталь располагался в одном из польских городов, через который войска Красной Армии перебрасывались к германской границе. Близился конец войны. В палате, где лежал  Вставский, активно обсуждались фронтовые новости, варианты развития событий; дух раненых солдат и офицеров в ожидании долгожданной Победы был приподнятым. Военные врачи и младшие медицинские работники, стараясь поддержать среди пациентов праздничное настроение, надумали поставить для них концерт. Артисты-любители уединялись на репетициях, заговорщически шушукались между собой, озабоченные подготовкой самодеятельного сюрприза для перебинтованных зрителей.
Получив разрешение главного врача на свободу передвижения, Вставский без промедления ею воспользовался. Ему не терпелось поближе познакомиться с обстановкой лечебного заведения, возвращающего в строй раненых бойцов и командиров. А вдруг посчастливится встретить панночку Ирэну, работавшую в госпитале медсестричкой? Между полячкой Ирэной Коханьской и Анисимом с первых дней нахождения в госпитале возникли те нежные и волнительные отношения, которые порой охватывают молодых людей, способных к чистым душевным переживаниям. Васильковые глаза русского пехотинца горели таким необыкновенно привлекательным и радостным светом, что редкий человек мог скользнуть по ним равнодушным взглядом, не приметив в них небесную магию неиссякаемого жизнелюбия. Что же оставалось юной романтической особе, как не раствориться в неотразимой сини русича, не откликнуться на волшебный зов, полыхающий в его лучезарных глазах?
Не в перевязочной ли его ненаглядная панночка? Вставский направился к кабинету для перевязок раненых. Вот и дверь открывается… Ирэна?.. Но от увиденного помутились синие глаза солдата. Из кабинета вышел форменный немецкий офицер! Самый настоящий! В полной немецкой форме, он спокойно спустился по лестнице и, хлопнув дверью, вышел из госпиталя на территорию прилегающего парка. Наступила тишина. Вот это номер! Что же тут, в конце концов, творится? Что за интрижки плетутся в чинном польском местечке? Пехотинец, побывавший за кипучую фронтовую жизнь в бесчисленных горячих переделках, невольно прислушался. Откуда-то из палат доносились обрывки солдатских разговоров… Глухое шарканье шагов по коридорам верхнего и нижнего этажей… Ничего подозрительного вокруг, только учащенный стук собственного сердца…
Нет, что-то здесь не то. Анисим  внимательно осмотрелся и с запозданием понял, что торчит, словно пень, на освещенной площадке. Бесшумной тенью скользнул в темный угол коридора. Предательство? Перед ним всплыли глаза Ирэны, ясные и преданные…  Как не верить таким глазам? Из перевязочной донеслись женские голоса. Через приоткрытую дверь проникала полоска света, растворяясь в полутемном коридоре. Но вот из комнаты колобком выкатилась рыженькая толстушка Машенька и покатилась по лестнице вниз, торопливо перебирая короткими ногами. Следом вышли Ольга Никифоровна, военврач, и Ирэна. Замкнув дверь на ключ, они о чем-то пошептались в полутьме, затем врачиха, чему-то улыбаясь, взяла девушку под руку и повела за рыженькой…
На следующий день после прогулки по госпиталю настроение у Анисима было никудышным, голова забита мучительными размышлениями. Может быть, здесь лечат какого-нибудь антифашиста или советского разведчика? Но почему он разгуливает по госпиталю в немецкой форме? Вдобавок ко всему, после вчерашнего вечернего обхода в палате упорно не появлялась Ирэна. О чем они шептались с Ольгой Никифоровной, когда от них ушел немец? Куда они исчезли обе вслед за ним?
Вставский  поделился сомнениями с Бабичем, бывалым фронтовиком и соседом по палате. Тот служил в разведке, но получал непрерывные взыскания за то, что, оказавшись в немецких позициях, без удержу уничтожал живую силу противника, не сообразуясь с полученными заданиями, и по обыкновению возвращался из разведки без «языка», истребляя встречавшуюся немчуру направо и налево. Уединившись, Вставский с Бабичем обсудили инцидент с немецким офицером, объявившимся на территории госпиталя. Условились держать язык за зубами и разобраться в этой заварушке самостоятельно. Бабич установил наблюдение за перевязочной.  Внизу послышались шаги. Разведчик бесшумно приник к лестничным перилам и глянул вниз.
Это был он! Немец в офицерской форме нагло поднимался по лестнице, устало опираясь рукой о перила. Разведчик впал в ярость, мозг работал лихорадочно. Что делать? Вдруг его осенило. Бабич ворвался в перевязочную, бросив на медичек одичавший взгляд. Те замерли на месте, наблюдая, как взбунтовавшийся больной схватил таз, наполненный перевязочными бинтами, ватными тампонами, плавающими в кровяных нагноениях, и выскочил за дверь. Бабич с остервенением окатил нечистотами поднимающегося офицера. Тот отпрянул назад, удерживаясь за поручни перил. Облитый перевязочными отходами, он фыркал, отплевывался от стекающих растворов, хватал воздух ртом, плохо соображая, что с ним происходит. Вслед за кровавым ушатом на офицерскую голову, с которой свешивались бинты и клочья алевшей ваты, полетел пустой тазик и, ловко нахлобученный на макушку, крутанулся по ней несколько раз и с грохотом покатился по ступенькам лестницы. Бабич, круто повернувшись, кинулся в свою палату…
Атакованный офицер по-бычьи помотал головой, кое-как пришел в себя и, позабыв про усталость, вбежал в перевязочную, явившись в незавидном убранстве. Медичкам в тот день с лихвой хватило сюрпризов – сначала взбалмошный боец куда-то убежал с тазом, в который сбрасывались отхожие материалы, а следом заявился Петя Кабанов, капитан медицинской службы, украшенный перевязочным отребьем и мокротами. Русский офицер в немецкой форме, разразившись злой бранью, принялся сбрасывать с себя свисавшие бинты и ватные лохмотья. Медички, разобравшиеся в последствиях концертной затеи с переодеванием, дружно расхохотались. Кабанов, не разделяя веселье сотрудниц, сорвал со стены полотенце и брезгливо вытирал лицо.
- Петруша, ты же сам придумал для концерта веселый эпизод с немецким офицером, вот он и получился еще лучше, чем в твоем сценарии, - успокаивали разгневанного артиста участницы самодеятельности, - Давай поставим этот номер в концерт, какое удовольствие получат наши зрители!
- К черту этот дурацкий номер! К черту  идиотскую форму! Хорошо еще, что живым остался, - не успокаивался Петя Кабанов, срывая с себя немецкий костюм.
Разъяренный Бабич, устроивший фрицу кровавую головомойку, влетел в палату. Его глаза горели холодным бешенством.
- Получил зверюга по заслугам! Фашист недобитый! Разгуливает здесь по госпиталю как у себя в Берлине, - бросил он на ходу Вставскому, продолжая возбужденно метаться между койками и выкрикивать колкие обвинения в адрес медиков.
- Что горланишь, как баба базарная? – осадил Бабича старшина Грязнов, - Здесь лежат тяжелораненые, а ты рычишь диким зверем! Объясняй толком, что у тебя стряслось?
Резкие слова старшины  остудили бунтаря. Он притих, тяжело опустился на койку. «Они деревню сожгли, всю семью в могилу загнали, а наши врачи их лечат! Как это перенести?» – произнес дрожащим голосом Бабич, поделившись с товарищами непреходящей душевной болью, и глухо, прикрывшись рукой, заплакал. Тяжело видеть мужские слезы. Слезы сильного человека  – редкость, и они не украшают мужчину в минуту слабости. Грязнов глазами показал присутствующим на дверь. Раненые потянулись в коридор. Вставский пояснил старшине ситуацию со странными похождениями по госпиталю немецкого офицера.
- Успокойся, дружище, - старшина подсел к Бабичу, - Разберемся с этим немцем. А ты сходи и умойся, сразу полегчает.
Бабич встал, набросив на плечо полотенце, и вышел из палаты. Простым людям пристало обходиться простыми средствами, чтобы превозмочь душевную боль.