Баба ягодка опять Ч. 18. Букет из незабудок

   Ноябрь в природе не самый хороший месяц. Он может быть как по-весеннему солнечным, так и по-январски суровым, с ветрами, дождями и снегопадами.
В тот год ноябрь выдался на удивление  теплым и солнечным. Машка вытащила с антресолей мольберт, мешочек с красками и отправилась в парк.

Зеркальная гладь озера, легкие перистые облака , разноцветные, будто наряженные в разноцветные платья деревья,  лучики солнца, робко пробивающиеся сквозь кружево осенней листвы, озаряющие теплым светом  всю эту красоту… Разве это не счастье? Она шла по усыпанной кленовыми листьями тропинке, и в голове крутились  стихи:

Кто понял жизнь, тот больше не спешит,
Смакует каждый  миг и наблюдает,
Как спит ребенок, молится старик,
Как дождь идет, и как снежинки тают.

Картину она писала вдохновенно, отчаянно и торопливо, будто боялась опоздать, забыть, упустить что-то значимое, нужное, неуловимое… Пейзаж получался яркий, сочный и чуть-чуть грустный, такой, как она хотела. Душа ее ликовала от счастья, а на сердце было легко и спокойно.

Домой она шла окрыленная и счастливая. На лавочке, возле подъезда, где по обыкновению сидели старушки, никого не было. Видимо, бабульки ушли на обед.
Машка прислонила мольберт к заборчику, а сама села на лавочку. Солнечные лучи, пробившись сквозь белесую тучку, пригрели макушку. Сладкая дрема, окутывая теплом, сиропом растекалась по организму. Машке стало так хорошо, что если бы не мужской голос, раздавшийся за спиной, она бы заснула.
— Девушка, можно посмотреть вашу картину?
Глаза открывать не хотелось, и она лениво махнула рукой. Мол, отстаньте, чего привязались.
— Так я не понял, можно посмотреть или нет? - продолжал настаивать голос.
Она приоткрыла глаза и чуть не рухнула с лавки. Перед ней, во всей красе стоял Алексей, и выражение лица у него было такое счастливое, будто ему вручили Нобелевскую премию.
— Алексей? Ты... вы... — вжавшись в скамейку, пробормотала она.
— Я, Маш, — улыбнулся он, вытянув из-за спины вихрастого парня, — а это Денис. - Он посадил мальчика на скамейку.
Машка сунула картину под мышку и на негнущихся ногах направилась к дому. Алексей попытался ее остановить.
— Маш, пожалуйста, — срывающимся голосом крикнул он, — не уходи! Нам надо поговорить.
— Не о чем нам говорить.
— Я хотел перед тобой извиниться, — схватив ее за руку, прохрипел он.
— Интересно за что?
— За то, что уехал, не объяснился, не предупредил.
— Ну, уехал и уехал, — вымученно улыбнулась она, — мне-то какое дело?
— И все-таки я хотел попросить у тебя прощения.
— Ну, если для тебя это важно, прощаю, — бросила Машка. — А теперь, извини, мне пора.
Она с остервенением вырвала руку. Ноги были ватные, но двигались быстро. Не сбавляя шаг и не останавливаясь, она шла к подъезду. «Быстрее! Быстрее!» — стучало в голове, но сердце кричало обратное: «Останови меня! Прошу тебя! Не дай открыть эту проклятую дверь!»

Войдя в подъезд, Машка поняла, что только что собственноручно пустила свою жизнь под откос.
Не дожидаясь лифта, она медленно пошла по ступенькам — постаревшая, угрюмая и разбитая. На третьем этаже появилась отдышка, на четвертом потемнело в глазах. Она прислонилась  к стене. «Вот она — старость. Надо сказать врачихе, чтобы выписала какие-нибудь таблетки».

Добравшись до пятого этажа, она поставила картину на подоконник, скомкала мешочек с красками и без сожаления выкинула его в мусоропровод. Краски с грохотом посыпались по железному горлу, унося с собой надежды и остатки старого мусора.
К себе на этаж Машка притащилась свободной от надежд, вдохновения и картины.
Перед тем как зайти в квартиру, она долго и тщательно вытирала о половичок, будто избавлялась от прошлого.
Когда за спиной раздался звук остановившегося лифта, сердце ее камнем рухнуло вниз. Она повернула голову и увидела вышедшего из кабины Дениса. Потный, красный и совершенно растерянный, он ринулся к ней.
— Вам просили передать, — протянув букетик из незабудок, робко проговорил он, — простите его, он не хотел вас обидеть. — На глазах у него появились слезы.
– Да что ты, Денис, — проглотив подкативший к горлу комок, горячо заговорила она, — я совсем не обиделась. Просто между взрослыми такое бывает. — Она погладила мальчишку по голове. — Где же вы раздобыли эти чудесные незабудки? Они ведь не цветут в ноябре.
— А мы как в сказке, — услышала она за спиной запыхавшийся голос. — Помнишь сказку «Двенадцать месяцев»? Так вот мы с Дениской попросили Ноябрь, чтобы на время уступил место Июню.
Машка поднесла букетик к лицу и уткнулась носом в цветы.
— Весной пахнут… но спасибо, не надо...
Алексей подошел совсем близко. Ей стало нечем дышать.
— Машунь, может, выслушаешь меня? — чуть слышно проговорил он. — Мы с Дениской с самого утра тебя караулим.
— Поздно, Алексей, поздно, — не поднимая головы,  проронила она. — Прошло, перегорело, прости. — Она вытащила из кармана ключи. — А за незабудки спасибо.
***
Сбросив туфли, Машка пошлепала в ванную. По дороге сняла куртку, кофту,  юбку, чулки... Душ холодным водопадом обрушился на голову. Ледяные ручьи потекли по щекам, по груди, по спине...
Она слизывала с губ перемешанную со слезами воду и умирала от боли. Ну зачем она сказала ему, что все перегорело? Ведь это неправда! А зачем он приехал? Да еще с сыном?! Зачем привез незабудки?! Она присела на краешек ванны. «Да потому что все мужики одинаковые!» — кричал внутренний голос. Но сердце снова твердило свое: «Нет, он не такой! Это ты — дура! И язык твой дурацкий, который опять все испортил!» Она закрутила кран, в голове зазвенело. - Кажется я схожу с ума. - Она сжала руками виски и снова встала под воду. Звон, смешавшись с шумом воды, зазвучал еще громче. «Сейчас у меня случится инсульт», — подумала Машка, слизнув воду с губы. Шум воды стих, но звон стал еще громче. И тут ее осенило: да это же в дверь звонят! Она сорвала с крючка полотенце и кое-как выбралась из ванны.
 
Ноги были тяжелыми и непослушными. Она шла по коридору медленно, как черепаха, цепляясь руками за стены, и ей казалось, что до двери, за которой находится ее бабское счастье, тысячи километров и что она никогда до нее не дойдет.
Но вот расстояние пройдено. Она трясущимися руками повернула замок, дверь медленно поехала внутрь. Алексей стоял на коврике у порога. Глаза их встретились… и уже не надо было ничего говорить.
Машка  уткнулась лицом в  пиджак. Он был колючий и пах абрикосами. Слезы ручьями потекли по щекам. И были они такие горючие, что стало жарко глазам.
– Прости меня, дорогая, что причинил тебе столько боли, —  с отчаянием проговорил  Алексей. — Надо было раньше сообщить, объяснить, рассказать, чтобы ты не переживала. — Он сжал в  руках ее руки. — Но все как-то в один миг навалилось. Внезапная смерть сестры, похороны, оформление опекунства… Прости меня, моя хорошая, милая… я больше никогда не заставлю тебя страдать.
Машка не могла поверить в услышанное.
— У моей сестры подозревали злокачественную опухоль мозга, — снова заговорил Алексей, и голос его стал глухим и корявым. — В тот день, когда мы должны были встретиться, она поехала в больницу, на обследование. В дороге ей стало плохо. Машина потеряла управление и упала с обрыва.  Женечка в Сухуми много лет прожила, дороги горные, как свои пять пальцев, знала… а тут… — Глаза его заблестели. — У нее муж был абхазец, хороший человек, Женьку  больше жизни любил… пропал в горах…   Дениска тогда еще грудной был.. Свекровь от горя умерла, за ней свекор. В общем, из близких родственников у парня, кроме меня, никого.
У Машки потемнело в глазах. «Значит, там, в саду, была его сестра? И она умерла... такая молодая, красивая…»
— Прости Алексей, я не знала. И как же вы теперь?
— Вот так и живем, — оживился он. — Так сказать холостуем…
— И что же ты собираешься делать?
— Не знаю, — замялся он, бросив взгляд на Дениса. — Вот приехали к тебе с предложением. Может, согласишься обосноваться с нами в Сухуми? Дом у нас большой, каменный, виноградник… Денису нельзя в Москву, у него со здоровьем проблемы. Врачи сказали, до шестнадцати лет климат ни в коем случае не менять.
Машка стояла перед Алексеем, вытянувшись в струну, и по щекам у нее текли слезы. Алексей вытирал их галстуком, гладил ее по голове, говорил какие-то очень хорошие слова. Машка слушала его, икала и продолжала рыдать... прижимая к груди самый лучший в мире букет из простеньких ярко-голубых незабудок.