Я тоже

Как только мы свернули на просёлочную дорогу, из динамика запел Леонид Фёдоров. Эта песня зазвучала сама собой. Датчик случайностей выбрал именно её из тысячи композиций на карте памяти.

Осматривая гор вершины,
Их бесконечные аршины,
Вином налитые кувшины,
Весь мир, как снег, прекрасный,
Я видел горные потоки,
Я видел бури взор жестокий,
И ветер мирный и высокий,
И смерти час напрасный.

Режиссёр умер 18 мая. Где это произошло, не имело никакого значения. Годом раньше в своём последнем фильме он всё показал. Его душа выбрала своё место – полуразрушенную старую церковь на берегу красивой северной реки. И мне нужно было туда приехать на сороковой день. Я не знал, почему нужно, но шёл за своим предчувствием.

Вот воин, плавая навагой,
Наполнен важною отвагой,
С морской волнующейся влагой
Вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
Кладёт огонь лихой погони.
И пляшут сумрачные кони
В руке травы державной.

В отпуске я мог свободно распоряжаться своим временем. Но сохранить в тайне свою поездку было невозможно, поэтому пришлось выдать её за невинное туристическое путешествие. Постоянно за всё волновавшаяся мама попросила не ехать одному. Нужно было найти безумца, который согласился бы составить компанию. К счастью, был человек, для которого пятьсот километров в одну сторону оправдывались посещением в соседнем захолустном областном центре пары музеев, да скопированного с древнего образца собора. Про разрушенную церковь я сказал лишь вскользь. О смерти режиссёра он не знал, как не смотрел и его последний фильм. Минусом было лишь то, что поездку с сороковин пришлось сдвинуть на ближайшие выходные. Но я подумал, что это не имеет большого значения, ведь мытарства души длятся долго.

Где лес глядит в полей просторы,
В ночей неслышные уборы,
А мы глядим в окно без шторы
На свет звезды бездушной,
В пустом сомненье сердце прячем,
А в ночь не спим, томимся, плачем,
Мы ничего почти не значим,
Мы жизни ждём послушной.

Мы выехали рано утром. Поездка предстояла долгая, и Мишка, вернувшийся вчера домой поздно, досыпал на заднем сиденье. Я одновременно торопился и старался ехать аккуратнее, чтобы резким торможением перед очередной колдобиной не сбросить своего друга на пол. Как он потом объяснил мне, мы проезжали по участку трассы, чудесным образом оказавшемуся между границами ответственности администраций двух районов. Ремонта здесь не было уже лет двадцать.

Нам восхищенье неизвестно,
Нам туго, пасмурно и тесно,
Мы друга предаём бесчестно,
И Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
Мы нас самим себе простили,
Нам, тем, кто, как зола, остыли,
Милей орла гвоздика.

Навигатор показал, что пора сворачивать. Дальше ехать пришлось по просёлочной дороге, мимо заброшенных зернохранилищ и полуразрушенных домов. Выспавшийся наконец мой спутник осоловело смотрел по сторонам. Судя по выражению лица, ему не нравилась окружающая картина. Что касается меня, я не был бы удивлён, если бы за следующим поворотом возник блокпост, на котором ждали, чтобы сказать, что оттуда ещё никто не возвращался.

Я с завистью гляжу на зверя,
Ни мыслям, ни делам не веря,
Умов произошла потеря,
Бороться нет причины.
Мы всё воспримем как паденье,
И день, и тень, и сновиденье,
И даже музыки гуденье
Не избежит пучины.

Машина упёрлась в засеянное пшеницей поле. На противоположной его стороне виднелся остов церкви. Мы пошли по краю, но вскоре плюнули на уважение к чужому имуществу и опасность возможного появления сторожа с ружьём и потопали прямо по посевам. Молодые побеги приятно щекотали ноги в шлёпанцах.

В морском прибое беспокойном,
В песке пустынном и нестройном
И в женском теле непристойном
Отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
Воспели смерть, воспели мерзость,
Воспоминанье мним как дерзость,
За то мы и палимы.

Церковь стояла на самом краю заболоченного полуостровка. Как будто именно она в своё время остановила речную стихию, разлившуюся в результате ирригационных экспериментов строителей коммунизма. С тех пор так и стоит она у самой кромки воды, слегка наклонившись к реке.
Последние десятки метров пришлось преодолевать по заболоченной почве. Мы прыгали с кочки на кочку, то и дело поскальзываясь и проваливаясь в чавкающую сырость. Наконец, обозначился подъём и мы вышли на полянку, посреди которой возвышались стены храма.

Летят божественные птицы,
Их развиваются косицы,
Халаты их блестят как спицы,
В полёте нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
Пускай бренчит пустое стремя –
Сходить с ума не надо.

Взволнованным криком нас встретили чайки. Старые стены были усеяны их гнёздами, и они не ждали здесь гостей.
Мы вошли через ту часть церкви, где должен был располагаться алтарь. От храма остались только стены, вызывавшие недоумение растений, которые одинаково комфортно чувствовали себя как снаружи церкви, так и внутри, и только эти стены всё ещё держались под напором кустарников и молодых деревьев.

Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
Пусть рысью конь спешит зеркальный,
Вдыхая воздух музыкальный –
Вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
В последний час зари сонливой
Гони, гони возок ленивый,
Лети без промедленья.

Я первым вошёл под свод колокольни. В фильме отсюда забирали. Я стоял, подняв голову, и смотрел в образовавшийся на месте купола круг неба.
- Отойди отсюда, - испуганно сказал Мишка.
Он незаметно подошёл, и первое, что бросилось ему в глаза, - огромная балка, еле-еле удерживаемая старой кирпичной кладкой прямо над нашими головами.
Мы спустились к воде. Сели под стеной на берегу и решили перекусить перед обратной дорогой.

Не плещут лебеди крылами
Над пиршественными столами,
Совместно с медными орлами
В рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
Теперь приходит на мгновенье,
На смерть, на смерть держи равненье,
Певец и всадник бедный.

Бредя к машине, я не мог понять, как же так получилось. Я ехал, чтобы проститься с режиссёром, чтобы понять что-то, чтобы что-то произошло. Но ничего не случилось и я ничего не почувствовал.

Так сочинилась мной элегия
О том, как ехал на телеге я.
(Александр Введенский)

Всё стало понятно через четыре дня. На сороковой день колокольня церкви обвалилась. Тяжесть балки, из-под которой меня оттащил Мишка, всё-таки одержала победу над твердью древних стен. Оказалось, я ездил туда не для прощания с режиссёром, а для прощания с жизнью. Это мама помешала осуществиться дьявольскому плану. Это была последняя услуга, которую она успела оказать мне при жизни. Через полгода её не стало.

2015