Десятая жизнь Марины Петровны

– Куда уходит любовь? Куда скрывается она, когда оставляет нас одних в этом безнадежно холодном мире? Быть может, она улетает невесомой бабочкой в небеса, или тает снежинкой в бескрайних ладонях Бога. Или исчезает последней каплей короткого летнего дождя, впитавшейся в сухую, растрескавшуюся от засухи почву. Но она уходит без всякого предупреждения, тихо и незаметно, и в то же время, её уход – как оглушительный взрыв для сознания! Сознания, которое не может пережить, что там, на месте, где ещё вчера была любовь, теперь царит безжизненная пустота.  Пустота, хранящая ещё память, формы былого, его слова, образы, предметы, но лишившаяся уже самого главного – смысла, ради которого стоит жить в этом мире. В мире, ставшем совершенно бессмысленным, когда ушла любовь…

Марина Петровна – полная женщина в возрасте, с крупным, каким-то по-детски наивным лицом, лежала на старой больничной кровати с продавленной панцирной сеткой. Произнося все эти слова, она смотрела в потолок, и ей, кажется, не было никакого дела до слушателей её монолога и до их реакции. Январский ветер жестоко трепал форточку с единственным разбитым стеклом, прорывался в палату сквозь старые, покрытые шелушащейся белой краской оконные рамы.

– Вы очень красиво, художественно говорите. Я бы так не смогла! То есть, значит, Вы из-за любви сюда попали? Понятно… – сказала Раиса Всеволодовна, лежащая на соседней койке, маленькая худая женщина в черном свитере с гипсом на ноге и перебинтованной головой.  – А у меня вот, совсем идиотический случай, рассказать кому – не поверят! – оживленно продолжила она. – На тридцать первое декабря полезла я в зале на антресоль. Хотела сапоги достать. А живу я одна: мужа и детей нет у меня. Ну и вот подставила стул, роюсь. А форточка в зале у меня открыта была. Ну и что Вы думаете? Прямо в это время на улице стали салюты взрывать, и одна ракета залетела ко мне в форточку и, это самое, мне в глаз!  – Она показала рукой на забинтованную голову. – Ну и само собой, я со стула полетела, и вот – ещё перелом правой ноги в двух местах. Это же надо быть такой невезучей! Хорошо хоть с глазом ничего серьёзного – говорят, видеть будет. Вот так я отпраздновала Новый год, – она несколько натужно рассмеялась.

– Новый год – манящий запах неизвестного, приглашение в новый таинственный мир  - таким он был когда-то в далеком детстве, – снова раздался с соседней койки печальный голос Марии Петровны. – Сейчас это скорее издевательское напоминание о собственной ненужности, об утраченных надеждах, о будущем, в котором тебя уже ничего не ждет. О счастье, которого уже никогда не будет.

– Ну, это зря вы так! – перебила её худенькая женщина в черном свитере – я вот уже пятнадцать лет как живу одна. Ну и что? Главное в этой жизни – не сдаваться! А интерес – его всегда при желании можно найти. А у меня сейчас и пенсия нормальная идет, и ещё я лифтером работаю на полторы ставки, так что какая-никакая, а денежка капает!  Так что можно и платье к празднику купить, и ужином себя порадовать…

– А я не хочу, не буду без любви! – Марина Петровна надрывно прервала её. – Мне здесь ничего не надо.  И если любви не будет, лучше уйти отсюда, оставить этот мир, чем лицемерно притворяться, изображать, что для меня что-то ещё существует, будто что–то имеет смысл в этой пустоте. В этой пародии на жизнь.

– Ну что Вы такое говорите!? – только и воскликнула Раиса Всеволодовна.

– Уэээээ!!! Уээээээээ!  – неожиданно раздался бессильный и страшный стон из дальнего угла палаты. Марина Петровна тревожно повернула голову в попытке найти его источник.

– Это баба Зоя! – успокоила её Раиса Всеволодовна. – Снова в себя приходит. Её три дня назад привезли – совсем плохая, слабенькая была. Лев Алексеевич сказал, она и суток не протянет, не хотел её к нам брать. А вон смотри: уже третий день, и всё живёт.

Марина Петровна разглядела на кровати в углу только бесформенный комок тряпок, из которого раздавалось только страшное тихое «Ууууууаэаааээ!!!», на которое, похоже, никто и не собирался реагировать, и от этого только становилось ещё страшнее. 

Неожиданно входная дверь распахнулась, и в комнату торжественно вошли доктор Мизулин и ещё несколько молодых людей в белых халатах.
– Продолжаем наш обход, – сразу сказал Доктор Мизулин, подводя группу к кровати Марины Петровны. 

– Вот это, можно сказать, наш позор. – Он горестно указал на женщину. – Уму непостижимо, но она уже девятый раз поступает к нам с одним и тем же диагнозом: странгуляционная асфиксия в результате попытки повешения. Эта дама любит разыгрывать у себя в прихожей такую сцену: когда её муж приходит вечером со смены, перед тем, как он входит в квартиру, за несколько секунд, она вешается в прихожей прямо в проеме перед входной дверью – то на колготках, то на ремне, то на ещё черт-пойми-чем. Ну и всегда, он в последний момент спасает её, вытаскивает из петли, вызывает Скорую. Конечно, её везут сюда, в БСМП.  И каждый раз мы лечим её, поднимаем на ноги, только для того, чтобы она через пару-тройку недель снова попала к нам в точно таком же, если не хуже, состоянии! И всё это вместо того, чтобы лечить нормальных людей, реально нуждающихся в нашей помощи. Вот к примеру, того эмчеэсовца из двенадцатой палаты, который лежит весь в хлам переломанный. Нет, мы вынуждены возиться с этой тупой коровой! Хотя ей, как ни странно, ничего снова не будет. Любой из нас на её месте давно бы помер. Шутка ли: девять раз вешаться?! А ей всё хоть бы что! – доктор Мизулин задумался. Все вокруг молчали.

– Но между тем, вам, как будущим врачам будет очень полезно на этом живом примере пронаблюдать результаты странгуляционной асфиксии, или, как в народе говорят, повешения.  Прежде всего, основной её признак: багровая странгуляционная борозда на шее. Заметьте – рядом мы видим следы от предыдущих восьми попыток: швы, рубцы и подтёки.  Кровоизлияния в кожу и мягкие ткани шеи по её краям – посмотрите, довольно обильные. Кстати, в судмедэкспертизе они являются основным доказательством того, что человек был повешен при жизни. Это важно. А то ведь у нас знаете, как: убьют человека в драке к примеру, а потом инсценируют, будто он сам повесился. Так вот: этих кровоизлияний по краям канавки в таком случае не будет! Лицо отечное, багрового цвета. Также мы наблюдаем сильные кровоизлияния в склеры глаз. Шейные вены набухшие. Красота – да? Дыхание тяжелое, артериальное давление повышенное.  Всё вы это видите на примере данного пациента.

Знаете... – доктор сделал паузу – по-хорошему, вышвырнул бы я её прямо сейчас отсюда: нечего тут место таким занимать. Её место скорее в дурке. Но поскольку её привезли к нам через Скорую помощь, в реанимацию, мы обязаны соблюдать весь протокол, предписанный в таких случаях, и в конце предоставить полный отчет со всеми заключениями и снимками.  А посему, коллеги, наша пациентка сейчас проследует в рентген-кабинет на снимок шейного отдела позвоночника, который обязателен в таких случаях. Кстати, друзья, поскольку наши санитары уже наотрез отказываются возиться с этой дурой, а весит она сто с хреном килограмм, ваше присутствие тут как нельзя кстати: мы сейчас с вашей помощью погрузим эту тушу на каталку и отвезем её. Ведь сама она ни за что не встанет! Не за тем она сюда приехала, видите ли! Так… Помогайте! Вот так. Чудненько. Поехали! – процессия вместе с каталкой тронулась в коридор.

– Уээээ Ааааа!!! Аааа! – раздался отчаянный хрип из тряпичного угла бабы Зои.
– Что это? – встрепенулись сразу несколько студентов.
– А… это так… Пошли! – доктор пренебрежительно махнул рукой и первым вышел в коридор.
– Возможно, вам в голову придет вопрос: зачем человеку делать с собой такие зверства, которые регулярно проделывает над собой она?  - продолжал по ходу объяснять доктор Мизулин. – Действительно, зачем? – переспросил он сам у себя. – А ответ как всегда лежит на поверхности: посмотрите на это довольное, хоть и отекшее мурло: как же, столько мужчин возятся с ней, проявляют свою заботу! Да ведь в реальной жизни ей такое счастье и не снилось! Вот она и лежит, млеет тут. На курорт приехала гнида, развлекаться! Ну, ничего, мы развлечем уж, как можем… Его голос постепенно исчез в гулком коридоре.

Ветер снова завыл в форточке с разбитым стеклом. За окном занимался поздний зимний рассвет. Бессильное солнце, словно нехотя, постепенно освещало стены палаты, покрытые потрескавшейся и местами отвалившейся синей краской, паутинки, сплетенные предприимчивыми пауками в углах потолка, местами проржавевшие никелированные спинки больничных коек. За дверью прогремела каталка. Раиса Всеволодовна потянулась, достала из верхнего ящика своей тумбочки апельсин и начала его смачно чистить: больничная жизнь шла своим чередом.

*

За окном был пасмурный январский день. Марина Петровна снова лежала на своей койке. У неё в ногах сидел маленький мужчинка, брюнет с крупными, неправильными чертами лица – это был её муж Виталий.

Виталий нежно гладил её руку, смотрел в её лицо и глупо улыбался. Видно было, что от переполнявшей его вины он непременно хочет сказать что-то утешительное. Но поскольку Виталий был некрасноречив, у него только и получалось что:
– Мариночка… Милая…, – и после долгой паузы, -  Ну что же ты? ... – снова долгая пауза.
– Мариночка, милая…, – он пытался как можно более нежно смотреть на неё. Она лежала молча с мученическим видом, временами открывая глаза и глядя на мужа. Внешний наблюдатель вряд ли заметил бы в этой женщине что-то радостное, что-то кроме усталости и бессилия, но на самом деле это было далеко не так.

Раиса Всеволодовна тем временем, лежа на койке, увлеченно читала истрепанную книжку в мягком цветастом переплете под броским названием «Криминальный барон». На её обложке был изображен мужчина, целящийся куда-то из огромного пистолета, а рядом с ним – соблазнительная блондинка в красном купальнике.

В уголке бабы Зои тоже произошли определенные изменения: на её тумбочке теперь был развернут тройной складень из икон Спаса, Богородицы и Николая Угодника. А возле кровати на белом клеёнчатом стуле сидела стройная, хотя уже в возрасте, женщина в сером вязаном платье с платочком на голове – её дочь Анастасия. Она зачитывала вслух излюбленные места из назидательной духовной книжки, которую она сочла, видимо, уместной в данной ситуации. Книга называлась «Послания и проповеди пророков нашего времени: старца Марона (Протасова) и старицы-мученицы Агнии (Ничко).»

– …слепо надеешься на милость Божию? Нерадеешь? – Зря! Глупо это, да и грех, – продолжала читать Анастасия. - А чтобы ты не заблуждался, я вот тебе что скажу: вспомни, что было с человечеством до воплощения Спасителя нашего? – Смерть ожидала всех в конце их пути, и добрых, и злых, и праведных, и грешных. Смерть, простая смерть, небытие – вот что ожидало мириады нераскаявшихся грешников! Что же ожидает их теперь после того, как Спаситель пришел на землю и соединил воедино человеческое естество с бесконечным естеством Божиим? – Теперь их, как причастных вечному Божественному естеству ожидает вечное, не имеющее конца мучение адское. Бесконечный мир невыразимых страданий. Страданий, которые только будут выгодно оттенять вечные наслаждения немногочисленных праведников, искупленных кровью Сына. Они думали легко уйти в небытие, эти миллионы и миллиарды грешников, но огромная вселенская мышеловка захлопнулась, неумолимо возвратив их на свет Божий, превратив их в бесконечный источник мучений. «Не мир пришел я принести, но меч» (Матф.10:43), – так говорил сам Христос про свою миссию. Вот ты говоришь, что Бог по отношению к тебе трансцендентен, что ему нет дела до твоих помыслов и грехов, но подумай сам: стал бы он в таком случае преодолевать такие онтологические трудности с воплощением, объединением ограниченного и бесконечного существа в Единое, чтобы вот так показательно наказать грешников? – Нет ведь! Поскольку велик Бог-ревнитель и безмерна ненависть его ко всякой скверне человеческой. И за каждый конкретный, мимолетный грех здесь на земле тебя ждут там, во аде, неизъяснимые и бесконечные наказания.
 
Анастасия читала проникновенным, поучительным тоном, отделяя предложения увесистыми паузами. После прочтения этого пассажа, баба Зоя, казалось, совсем пришла в себя и теперь она смотрела в потолок ясными, вдумчивыми глазами. Виталик перестал просить прощения и просто молча гладил руку жены. Даже Раиса Всеволодовна отложила книгу про криминального барона и задумчиво смотрела в окно.

– Но ты, вероятно, спросишь меня, мой любознательный Поликарп, - продолжала с выражением читать Анастасия, - неужели человечество тех годов не ощущало сгустившихся над ним туч бесконечного, беспощадного возмездия? – Конечно же, отвечу я тебе, ощущало. Ощущало в лице избранных представителей своих – прежде всего в лице Иуды Искариотского, в лице наиболее образованных священников иудейских.  В конце концов, им удалось убедить даже Сына – Иисуса Христа в чрезмерной жестокости и чудовищности такого наказания для рода человеческого. Увы, только Сына, но не Отца! Была найдена даже лазейка, якобы позволявшая обнулить результаты боговоплощения и вернуть всё назад: позорная смерть на дереве, по слову Божиему, подвергающая проклятию того, кто был ей подвергнут (Проклят пред Богом всяк, повешенный на дереве (Втор.21:23)). Они думали, что если Иисус погибнет таким образом, то его богочеловеческая природа не распространится на всё человечество и проклятие вечной жизни минует род людской. Отсюда и идея, что «один человек должен погибнуть за людей (Иоан.11:50)». Отсюда и слова Господа Иуде в последнюю ночь: «Что делаешь, делай скорее» (Иоан. 13:27).

Но все эти задумки обернулись крахом, и как мы знаем, через два дня после казни Христа на дереве, люди все равно отправились в вечность. Избранные праведники еврейские – в вечную жизнь райских наслаждений, а все остальные – в неугасающий искупительный огонь геенских мучений. Мертвые вышли из своих гробов и рассказывали об этом по всему Иерусалиму. Не в силах снести такое поражение человечества и свое личное поражение, Иуда Искариотский вешается на старой маслине, и мы можем понять ход мыслей этого проницательного юноши: неопределенное ожидание мучительного ада ещё страшнее, чем сам ад!

После этих слов баба Зоя осознанно потянулась рукой к граненому стакану с водой, стоявшему на тумбочке, и Анастасия помогла ей его взять. Баба Зоя сделала сразу несколько глотков.
–…вдумывались ли вы, ожесточенные сердцем люди, - продолжила читать Анастасия, уже судя по всему, наставления старицы-мученицы Агнии, -  что представляет из себя реальность, целиком состоящая из пыток и наказаний? Реальность, не допускающая и малейшего шанса выбраться из неё. Реальность, длящаяся вечно, не имеющая никакого завершения? Согласились бы вы хоть на один процент, на одну тысячную рискнуть тем, чтобы любимые Вами существа, ваши дети попали навсегда в такую мучительную бесконечную реальность. – Конечно же нет! – возмутитесь Вы. – Как можно такое предположить?! -  А между тем, со времен Христа абсолютное большинство человечества неизменно попадает туда, идет своей «пространной дорогой и широкими вратами» (Матф. 7:13) в глубины ада. Я видела гигантские катакомбы, где бесконечные сонмища осужденных душ, лишенных всякой надежды, проклинают своих родителей и сам час своего рождения.  И я твердо решила для себя: принятый в Церкви позитивный подход к вечной жизни, заостряющий внимание только на одном аспекте – вечном блаженстве святых, и совершенно не обращающий внимания на чудовищные страдания большинства человечества, для меня совершенно недопустим!

Сегодня в Церкви все богословские проблемы с адом и вечными муками привычно решаются с помощью упоминания некоей «милости Божией». «По милости Божией» мы не попадем в ад, а если и попадем, то не так будем страдать – опять-таки по «милости Божией». Откуда происходят эти умозаключения – я не знаю. Достаточно открыть Новый завет и попытаться найти в нем фразу «милость Божия» - и мы убедимся, что в Новом завете это выражение практически ни разу не используется! И уж точно Вы ни разу не найдете упоминания о какой-то «Милости Божией» и всепрощении в будущем. Зато слово «ад» там - упоминается 14 раз, слово «геенна» - 12 раз, слово «суд» -  вы найдете 31 раз. Так что прекраснодушные богословы, выходит, создали миф о вездесущей «милости Божьей» именно на потребу сегодняшней публике, опираясь исключительно на свои гуманные рассуждения, а не на Слово Божье! 

Посему мы, исповедуя абсолютную богоугодную чистоту и воздержание, должны прервать жизнь человечества. Люди должны перестать воспроизводить себе подобных – так, и только так, миллиарды душ спасутся от неизбежных адских пыток, не имеющих конца! Так мы спасем ещё не рождённых детей наших от Божьего гнева, пылающего на всё несовершенное, грешное человечество!

**

– А всё-таки твой Виталька тебя любит – мечтательно произнесла Раиса Всеволодовна, когда свет уже выключили и единственным источником освещения в палате стал сизый далекий фонарь за окном. – Я видела, как он на тебя глядел. Если бы не любил, он бы так не глядел. Да и зачем вообще ему было бы тут сидеть целых четыре часа, если бы он не любил?
– Да. Мой Виталик меня любит, – спустя некоторое время, упрямо сказала Мария Петровна.
– Просто… просто он порой про это… забывает.  И мне приходится ему об этом напоминать. И я буду, буду ему напоминать. А ведь когда-то, когда-то всё было совсем иначе. Когда-то… - Марина Петровна прекрасно помнила это время.

***

В здании горуправы на Ленина, где расписывали новобрачных, в эту субботу было как обычно людно. В фойе очередные бракосочетавшиеся делали групповые снимки, а те, кто только собирался расписываться, строились перед широкой мраморной лестницей.

Виталик почувствовал небольшое замешательство: он не знал, что дальше надо делать, куда идти. На нем был почти новый костюм с синеватым отливом, который ему одолжил на свадьбу его старший мастер по его участку, Виктор Петрович. Костюм был слегка великоват и временами задевал штанинами по полу.  Рядом с ним, держа его за руку, шла его молодая невеста Марина – полноватая сдержанная девушка. Марина целый месяц выбирала себе по объявлениям подвенечное платье. На голове была хитроумная шляпка с фатой – взятая напрокат у подруги. Было ли это платье красивым? Как вообще выглядела его невеста? – Виталик вряд ли смог бы сейчас ответить на эти вопросы: в его ушах неистово стучал пульс, бешеные порции адреналина выбрасывались в кровь. Он знал только одно: сейчас он должен, во что бы то ни стало, жениться. Вся его старая жизнь, словно сотканная из неудач и унижений, сегодня заканчивалась – он теперь будет женатым человеком, он, наконец, заживет как все нормальные люди!
Как обычно, Виталику в его замешательстве помог дядя Серёжа, который был ему вместо отца: - Ребята, кажется нам сюда надо! – он повел их в угол зала, где за столиком сидела нарядная дама в багровом вечернем платье и молодой парень в белой рубашке и стильном узком галстуке.
– Изотовы, – сказал дядя Серёжа, – они у вас на час сорок пять записывались!
– Да, да, есть такие, – сказала женщина, окинув быстрым оценивающим взглядом большую полноватую девушку в нелепом платье и маленького худощавого парня в костюме не по росту.  Она раскрыла большой потрепанный журнал, – Вот здесь распишитесь, пожалуйста: сначала жених, а потом невеста.

Виталик взял ручку и расписался. Марина тоже. – Ну вот, от имени святой католической церкви, объявляю вас мужем и женой! Пошли ребята домой! Расписались! – Сказал дядя Серёжа и громко заржал.
– Нет, - сдержанно улыбнулась женщина в красном, - они всего лишь расписались в том, что прибыли на церемонию. Пройдите в зал. На саму роспись вас вызовут отдельно.   
– Музыку будете дополнительно заказывать? – быстро спросил у Виталика парень в белой рубашке.
– Что? – не понял Виталик.
– Музыка: Мендельсон там, «ласковый и нежный зверь». Исполняется струнным квартетом. В стандартные услуги не входит. Если заказываете – платите прямо сейчас пятьсот тысяч.
Все молчали.
– Мы…, пожалуй, нет… - пробубнил Виталик. Он и представить не мог, что тут потребуются какие-то дополнительные деньги.
– Фото-видео съёмку заказываете? – уже небрежно спросил парень в белой рубашке.
– Нет.
– Хорошо. Давайте ваши кольца.
– Кольца!!! Господи! – Виталик стал хлопать себя по карманам, но напрасно. Он уже с ужасом вспомнил, что оставил их в верхнем ящике стола. Как он мог?! Теперь, когда уже почти ничего не отделяло его от счастья, он сам же всё и испортил. Нет! Это невозможно!
– Я их оставил дома, – коротко сказал он. – Сколько у нас есть времени? Тут близко. Я сбегаю!
– У вас есть двадцать – от силы двадцать пять минут. Учтите, вы последние! – сказала дама-регистраторша.
– Марина, я сейчас! Я мигом! – Виталик уже подбегал к стеклянным дверям фойе.


– От Центрального до Спички третий троллейбус идёт минут десять. Ну в лучшем случае – семь, – думал Виталик, перебегая дорогу возле пединститута. – Три минуты до троллейбуса, бегом. Там - у меня максимум пять минут. Кажется, я успеваю.

Давай, Виталик, беги! Беги во всю прыть, беги словно ветер! Беги навстречу своей мечте!

Он бежал по весенним калужским улицам. Рядом, за оградой, в сквере Карпова цвела сирень. Был удивительно мирный, ясный солнечный день. Всё вокруг было наполнено обещанием жизни и счастья, даже несмотря на то, что у него сильно закололо с непривычки в боку, дыхания не хватало, а во рту чувствовался какой-то солоноватый привкус то ли нахлынувшего кислорода, то ли разбушевавшейся в сосудах крови. Словно в сказке, тройка подошла к остановке практически сразу.

Теперь он сидел на заднем ряду у окна и думал. Думал о том, что сегодня он впервые окажется в одной постели с женщиной. Впервые в жизни! Да-да, Марина была такая принципиальная, что сразу поставила ему условие: до свадьбы: ни-ни! Немудрено, что они так быстро женятся… С одной стороны, он этого так сильно хотел. С другой стороны, сейчас он думал: а вдруг у него что-нибудь не получится? Вдруг что-нибудь пойдет не так? – Да ну, глупо! Что тут может пойти не так? Он ведь нормальный мужик: пусть небольшой, зато настырный и напористый: такой всегда возьмет своё!

Внезапно ход его мыслей прервала непонятно откуда возникшая кондукторша: – Ваш проезд!? – уже нетерпеливо требовала она.
– Слушайте, у меня сегодня свадьба, – начал Виталик. – Я спешу домой за кольцами. А сумка с кошельком у дяди Сережи осталась, в ЗАГСе.
– Я не знаю никакого дяди Серёжи, плати деньги или мы тебя ссадим!
– Ну нет у меня денег, говорю тебе, я на свадьбу спешу!
– Тогда давай на выход!
– Вот же дура, я же тебе человеческим языком объясняю, что ты взъелась?
– Степаныч! Останавливай троллейбус. Тут этого молодого наглого хама надо ссадить!

…Теперь Виталик бежал по улице Болдина, вслед за уходящим троллейбусом. Он посмотрел на часы. Из-за проклятой тупой кондукторши он выбился из графика. Но можно было прилично срезать, если рвануть прямиком через школу. Слева была его родная, четвертая школа, в которой он отучился все десять лет. Ворота, к счастью, были ещё открыты, из них выходила детвора с портфелями. Виталик забежал на территорию школы. Но пробежав её насквозь, он наткнулся на неожиданное препятствие: забор! Его ничего не стоит перелезть, если ты ребенок и одет в шорты или джинсы, но в этом костюме… Он начал неуклюже взбираться на забор, стараясь не задеть его костюмом – да где там! Спрыгивая, он всё-таки задел брючиной за железный штырь, раздался треск. Плакали штаны Виктора Петровича! На левой ляжке зияла позорная дыра, сантиметров пятнадцать. Но если поставить обе ноги вместе, то и не видно. Время рассматривать штаны и скорбеть над утратой не было – надо было бежать дальше.

Давай, Виталик, беги! Беги навстречу своей судьбе!

****

Ровно через день, по настоянию Льва Алексеевича её поспешно выписали. Марина оказалась перед воротами БСМП с полиэтиленовым пакетом, в котором были собраны все её нехитрые пожитки. Дико болели мышцы шеи, даже просто стоять было больно. Но делать было нечего – Марина Петровна медленно побрела пешком в сторону дома.

Дни шли за днями, и Марина видела, как мучительно угасает внимание, которое проявлял к ней Виталий. Придя домой, он старался уткнуться в телевизор или газету. А на её попытки вызвать его на откровенный разговор, он как обычно отговаривался тем, что сильно устал на смене, и теперь у него просто нет сил на выяснения отношений и поиски истины. Ему было удобно так жить. И главное, он не замечал, что всё идёт не так, не замечал, как ей нужно его внимание, сочувствие.   Он полностью замкнулся в своей комфортной скорлупе, утешая себя мыслью, что теперь всё наконец наладилось, и нет никаких явных поводов для опасений. Напрасно она постоянно жаловалась ему на боли в шее, напрасно пыталась заглянуть ему в глаза за ужином, он снова был непробиваем. И тогда Марина Петровна решила: пусть не прошел ещё и месяц, пришла пора для следующего раза!

*****

Виталик выбежал на улицу Александра Матросова. В этом месте Калуга внезапно превращалась в самую настоящую деревню: маленькие, в основном деревянные домишки, утопающие в зелени, разбитые кривые дороги. Он посмотрел на часы: времени катастрофически не хватало!  Но можно было его выиграть, если не обегать очередной квартал по дороге, а рвануть напрямую – прямо через заборы, тогда оставалось каких-то сто метров. Да и народу никого вокруг видно не было. Пробежав по улице Матросова пару дворов, он решительно запрыгнул на деревянный забор. Перелезть его было проще простого. Одного он не учел: этой ночью хозяев этого дома ограбили, вынесли магнитолу и какие-то деньги, и они вызвали милицию. И теперь процессия, состоящая из хозяина, хозяйки и молодого участкового милиционера как раз выходила из дверей прямо ему навстречу. Милиционер увидел мелкого парня в разорванных штанах, лихо перепрыгивающего через забор.
«Это что такое?» – почему-то вырвалось у него. И потом, после небольшой паузы: «Стоять!»
– Товарищ милиционер, не надо, я на свадьбу опаздываю! – только и ответил Виталик, и, пользуясь всеобщей растерянностью, пробежал дальше, мимо дома, к сараю.

Возле сарая стояла собачья будка, возле которой на длинной цепи лениво лежала собака – помесь кавказской овчарки с не-пойми кем. Увидев непрошеного гостя, собака вскочила на лапы, залаяла, рванулась навстречу Виталику.

– Черт! – теперь он был посреди узкого коридора: впереди была кавказская овчарка, сзади – молодой участковый, который наверняка задержит его как минимум на несколько часов и тогда – конец свадьбе! Думать было некогда. Виталик прыгнул с разбегу прямо на собаку, целясь ей ногой в спину. От ужаса и неожиданности кавказец взвизгнул, и каким-то невероятным образом, буквально за десятую долю секунды вывернулся из-под его ноги. В следующий момент Виталик оказался уже на собачьей будке, а в следующий – непонятным ему самому образом перелетал через забор, попав на территорию друзей отца – Хрипуновых, которые знали его с самого младенчества. До дома оставалось буквально тридцать метров. Это чудо – кажется, он успевал! 

******

Марина Петровна неспешно готовилась. Она принесла с кухни табуретку. Привязала к палке, на которой в прихожей висела декоративная плетёная занавеска, давно припасенный ремешок, продетый петлёй в свою пряжку, и стала ждать у окна. Виталий возвращался с завода каждый день в одно и то же время: в четыре – двадцать пять. Она издалека приметила его зелёную куртку.

Вот он идёт, мой любимый – медленно сказала Марина Петровна. Конечно, ей было страшно. Но не так, как было страшно в первый раз. Она прекрасно представляла себе всё, что будет происходить дальше, и это придавало ей сил и спокойствия.

Вот Виталий кинул бычок в серый, подтаявший сугроб, вошел в подъезд. Лифт поехал вниз. Оставалось не более минуты. Марина Петровна встала на табуретку и продела голову в петлю. Вот мотор лифта снова загудел, стали раздаваться щелчки, отмеряющие этажи. Кабина остановилась, и двери лифта открылись. «Пора!» - решила Марина Петровна и вытолкнула у себя из-под ног табуретку…

*******

Возвращаясь в этот день домой, Виталий думал о своей дурацкой судьбе. Он всё чаще ловил себя на мысли, что ему по правде, ужасно страшно идти домой, где его снова может ожидать ЭТО. И оно произойдет в любой момент, нагрянет неожиданно, и он совершенно не знает, как с этим жить, что делать, чтобы его предотвратить, и главное, не понимает: за что на него свалилось такое нечеловеческое наказание? Живут же тысячи, миллионы нормальных мужиков, нормальных семей, которые и представить себе не могут такого ужаса! Которые просто приходят вечерами домой к своим женам, детям, которые их ждут, радуются их приходу. Которым нечего бояться у себя дома! А для него этот запредельный кошмар стал уже практически постоянной реальностью.

Чем он заслужил такое? Всю жизнь вкалывал на заводе, всё приносил в семью. Да, жили не очень богато, да – не было детей. Но видит бог, он делал всё, что только было в его силах. Делал всё, чтобы жить хорошо, мирно, счастливо, жить по-человечески. – И что взамен?

Испытывал ли он какие-то чувства к своей жене? – Да. В основном это было чувство страха – страха перед мощнейшим непредсказуемым источником душевных страданий. К тому же Марина сильно изменилась за последнее время: вечно оплывшее лицо, синюшная шея в шрамах с безобразными кровоподтеками – зрелище, надо сказать, не для слабонервных! Виталию стоило огромных усилий, чтобы не показать своего ужаса и отвращения при виде всего этого. Он вел себя нейтрально, так, будто всё было нормально, как раньше, будто ему вовсе не было страшно. Уже одно это, считал он, было его огромным личным подвигом – подвигом, который он совершал ежедневно ради своей семьи, ради своей жены. Да, не у каждого мужика хватило бы сил на такое.

Он задумчиво вышел из лифта. И тут дверь соседней квартиры открылась, и из неё вышла соседка Вика – одинокая дама, недавно схоронившая мужа.
– Виталий Алексеевич! Здравствуйте! – скороговоркой сказала она.
– Добрый день, Виктория Андреевна! – ответил Виталий.
– Как ваши дела, как здоровье у Марины Петровны, – пронзительно глядя в глаза, спросила Вика.
– Да вроде всё нормально, знаете, стабильно. Да.
– Ой, а я Вас хотела попросить! Мне очень не хватает мужской силы, - она кокетливо улыбнулась, – тут надо со шкафа чемодан тяжелый снять – не поможете?
– Отчего же не помочь? Я – с удовольствием! – ответил Виталий и вошел вслед за ней в её квартиру.

Вика что-то лопотала про коммунальные платежи, про детский садик, а Виталий смотрел на её стройную ещё фигуру, на крепкую попку, обтянутую джинсами, и внезапно поймал себя на мысли о том, как он соскучился по нормальной женщине. О том, как часто он себе отказывал по жизни в простых удовольствиях, и о том, какая, должно быть, фантастическая эта Вика в постели. И главное – вот она уже три минуты стреляет в него глазками, кокетничает и шутит – похоже, и она была бы не против! – Невероятно! А чего он, как идиот, тупит?! Надо будет как-нибудь взять и воспользоваться такой возможностью!

…– Да, да, не говорите! Превратили беседку детского садика в помойку и место для принятия алкоголя и наркотиков – поддержал он тему разговора. – Я тоже готов вместе с Вами жаловаться! Нам надо как-нибудь собраться вместе, всё это подробно обсудить, может быть, бумагу какую-нибудь совместно напишем в органы власти. Я тоже считаю, что это нельзя вот так оставлять – медленно сказал Виталий, окидывая соседку оценивающим взглядом с головы до ног…

********

Когда Виталик вбежал в фойе Горуправы, народу в нём осталось совсем немного. В углу за столиком всё ещё сидели регистраторы и слонялись немногочисленные гости их свадьбы. Виталик подбежал к невесте: Я успел! Слышишь, я сделал это! – он открыл коробочку с двумя заветными кольцами.
– Вот наши кольца! Мы готовы расписываться! – он решительно протянул шкатулку даме в красном платье.
– Так… – женщина посмотрела на часы и на секунду задумалась, – Хорошо! Изотовы, проходите к лестнице!

Он взял Марину за руку и небольшими шагами, чтобы не отсвечивать дырявыми штанами, повел её к той самой лестнице, после которой начиналась Семья. Всю дорогу Виталик ловил на себе влюбленный взгляд своей невесты. Марина безумно гордилась своим женихом.

*********

Когда Виталий повернул ключ и открыл в деверь, Марина Петровна уже не задыхалась в петле, как это было в прошлые разы, даже не дергалась в конвульсиях: она неподвижно висела, опустив голову. Одета она была в свое любимое белое платье в фиолетовых цветочках.

– Господи! Да что же ты наделала?! Опять! – воскликнул Виталий и начал доставать супругу из петли. Ему всегда это стоило огромных усилий, при его небольшом росте. Он подставил под ноги Марине табуретку, с большим трудом ослабил и снял петлю, оттащил супругу на диван в зале. За всё это время Марина не проявила никаких признаков жизни: покрасневшие глаза её были на выкате, голова безвольно болталась из стороны в сторону.

Когда приехала бригада Скорой помощи и зафиксировала смерть от удушения, странный маленький мужичок не на секунду не отходил от покойницы: он гладил её руку, с ласковой улыбкой смотрел в глаза и всё время без конца повторял: «Мариночка, милая, ну что же ты? Прости меня, Мариночка, милая…»

**********

Проведя около трех минут в петле, Марина почувствовала, как мозг её, лишенный доступа кислорода практически мгновенно отключился. Пропала прихожая, входная дверь, бежевые обои в золотистых завитках. Но тьма была совсем недолгой.

Внезапно нечто, похожее на сильнейший вихрь, обняло её, подхватило и понесло куда-то – неизвестно куда. Когда этот вихрь отступил, оставил её одну, Марина увидела, что стоит на чем-то… наподобие лесной полянки. Но это не была обычная лесная полянка. Это место не принадлежало вообще нашему миру. 

Первое, что она почувствовала – был мощнейший, неудержимый поток любви, который изливал на неё весь этот прекрасный, добрый мир. Любовь, казалось, шла отовсюду: от любящих небес, от живых растений, покрывавших землю, от кузнечиков и забавных пушистых зверьков в траве, глазевших на неё. Но больше всего любви она чувствовала от Существа, которым оказался вихрь, перенесший её в это чудесное место. Оно стояло напротив неё, с расправленными крыльями, и в его взгляде была безграничная доброта и… кажется, совсем немного сожаления. «Я не должна была сама уходить», – каким-то образом Марина сразу догадалась об источнике этого сожаления.

Вдруг, из сияющих небес, прямо на неё пошел дождь. Это был добрый, целебный дождь – сразу догадалась она. Дождь, казалось, растворял и каким-то образом стирал всё плохое из её земной жизни: страшные шрамы на её шее навсегда смылись под воздействием этого целительного дождя. Дождь смывал все её слезы, сожаления, страхи – всё теперь под его струями казалось поучительным, но совсем-совсем не пугающим. Она постепенно становилась тем, кем  была всегда, кем и была создана изначально.

Боже, как здесь прекрасно! Как здесь много любви и доброты! – громко сказала она своему Спутнику, который с доброй улыбкой наблюдал за ней всё это время.

– Всё на свете сделано из любви и ради любви – это касается и того мира, откуда ты только что вернулась. И даже когда у тебя нет возможности понять и увидеть это, ты должна найти в себе силы, чтобы хотя бы в это верить. Помнишь ведь, какой раз уже мы с тобой пытаемся зазубрить эту нехитрую истину? – в его голосе прозвучали едва заметные печальные нотки.
– Но я опять, со своим максимализмом, слишком увлеклась и всё испортила? Да?
– Ничего, не переживай. В следующий раз, я верю, ты точно сможешь!