48 из 62. Клуб геологов

         Утром 10 июня 1967 года Лёшка Шатов, пронёсшись по улице Кооперативной до самого берега Полуя, влетел в дом своего друга Саньки Инусова.
— Скорей! Опоздаем! — крикнул он, едва не споткнувшись за порог. — Там уже толпа стоит! — Он махнул рукой в сторону Клуба геологов, где сегодня давали незнакомый фильм — «Кавказскую пленницу».
— Успеем, — взглянув на часы-ходики, сказал Санька и, неспешно напяливая на себя свитер, прибавил: — Полчаса ещё.
— Билетов не хватит!
— Да ладно? — не поверил Санька и тем не менее засуетился. Оставаясь в прихожей в грязных сапогах, Лёшка заглянул в комнату.
— Никого?
— Угу.
Лёшка осмотрелся. Гостиная, она же родительская спальня, была выстлана тяжёлыми туркменскими коврами; поперёк комнаты стояли две кровати с железными спинками, два стула и ножная швейная машинка у окна, в другом конце — дверь в детскую… Жить можно! Зато с улицы Санькин дом смотрелся как сарай, обшитый разномастными кусками рубероида и случайными дощечками — узкими и широкими, длинными и короткими. Это было несуразно, нелепо. Впрочем, и другие дома на Кооперативной выглядели немного лучше собачьих конур. При постройке железной дороги Салехард-Игарка в этом конце улицы жили охранники концлагерей.
— Пить хочу, — сказал Лёшка, обернувшись к трёхлитровой банке с чайным грибом, стоявшей на привычном месте на кухне. Санька самодовольно хмыкнул и сам налил ему шипучего напитка.
— Интересно, о чём кино? 
— А-гу-у, — промычал Лёшка, отпивая большими глотками из кружки, затем подождал, когда пузырьки газа ударят в нос, а на глаза выступят слёзы, и только потом ответил:
— О войне! Кавказские горы. Пленница. Разведчики…
— Это Никулин, Вицин и Моргунов — разведчики? Они всегда алкашей играют!
Лёшка пожал плечами. Санька криво улыбнулся. Вытянув перед собой руки, он переплёл пальцы и заломил их сначала внутрь, а потом наружу. Суставы захрустели и раз, и другой. Лёшка вздрагивал и морщился, как от боли. Эту Санькину привычку он ненавидел. Они дружили давно, с детского садика. Санька отличался сдержанностью и рассудительностью, хотя в его жилах текла горячая туркмено-татарская кровь. Лёшка, напротив, был дёрганный, нетерпеливый. Стоять долго он не умел, ему надо было скакать, бежать, лететь. Санька говорил скупо, Лёшка тараторил часами. Они почти не ссорились, но могли дать друг другу леща при случае. Лёшкины родители не одобряли эту дружбу, потому что на дух не переносили Санькиных родителей. То ли за их национальность, то ли за их прошлое. Мать отсидели в концлагере — за три колоска, отец — за то, что с другими, такими же, как он, басмачами воевал против советской власти. Теперь Санькина мать работала билетёршей в Доме культуры, а отец — дворником в детском садике.
— Опять полчаса, — сказал Лёшка, кивнув головой на циферблат. — Стоят, может?
Мальчики прислушались, часы не тикали.
— Кино! — крикнул Лёшка, бросаясь из дома вон.
Санька, одеваясь на ходу, выскочил следом за Лёшкой.
Т-образное здание Клуба геологов стояло на пересечении двух улиц — Чапаева и Кооперативной. В столбике буквы Т находилась столовая, а в перекладине Т — зрительный зал. Коридор разделял их. Подчас в столовую врывались крики, выстрелы и музыка из кинофильма, а в зрительный зал проползал дразнящий запах жаркого. Десять деревянных колонн поддерживали фронтон. По государственным праздникам главный вход был украшен цветными лампочками, портретами вождей и кумачовыми призывами, в простенках висели киноафиши, сделанные либо в типографии, бумажные, либо кистью клубного художника — гуашью по фанере.
Когда Лёшка и Санька примчались к клубу, двери были ещё заперты. Дети, будущие зрители, то сбивались в гудящий рой, то распадались на оживлённые группки. Самые буйные пацанята стучали в дверь кулаками и пятками.
— Отворяйте! — кричали они злыми голосами. — Время вышло!
Более терпеливые детки, взрываясь смехом, вспоминали прежние фильмы Гайдая, не забывая при этом проверить дверь. Ещё одну группку составляли знатоки. Перебивая друг друга, они спорили, о чем был новый фильм «Кавказская пленница». Каждый имел свою версию, и все они были ошибочные.
Вдруг двери распахнулись. Дети бросились в клуб. Плотный поток, затопив фойе, прихлынул к окошечку билетной кассы. Задние напирали на передних. Крики, пыхтение, свист, тычки кулаком.
— Держись крепче! — обернувшись, прокричал Лёшка своему другу. Санька сзади обеими руками обхватил его, чтобы между ними никто уже не мог влезть. В жёсткой сцепке, будто паровоз и вагон, они продвигались к кассе. Давка была страшная. Деньги за билет (десять копеек) готовили заранее, пока можно было попасть в свой, а не в соседский карман. Лёшка, стиснутый со всех сторон, смеха ради поджал ноги, и минут пять провисел над полом. Вот кто-то дерзко пошёл по головам, направляясь к кассе, но его стащили на пол. Наконец течение прибило Лёшку и Саньку к заветному окошечку. Встав на цыпочках, Лёшка подал деньги.
— Девятый ряд. Два билета!
Пожилая женщина-кассир подняла глаза ровно настолько, чтобы взять Лёшкину мелочь. Сосчитав и бросив монеты в кассу, она придвинула к себе блок неразрезанных билетов и, макая перо в чернильницу, проставила номер зрительного ряда и места. Затем оторвала от блока два билета и подала их Лёшке.
— Шестой ряд, — прочитал он на билете и возмутился: — А нам надо девятый!
Скользнув равнодушным взглядом по Лёшкиному лицу, она отрезала:
— Следующий!
И тотчас с обоих боков от Лёшки в окошечко просунулись кулаки с деньгами. Его грубо отпихнули от кассы. Он полез в драку, но Санька остановил его.
— Наплюй. Поменяемся потом!
Локтями пробивая себе дорогу, они двигались вспять толпе. Первым, пригибая голову и упираясь ногами в пол, лез Санька. За ним, как за ледоколом, шёл Лёшка. Вот они выбрались из толпы и, обменявшись взглядами, рассмеялись. Лёшка был без пальто.
— Сняли!
— Как шкурку с зайца!
Они кинулись выдёргивать пальто из толпы.
— Хорошо, штаны не сняли!
— Да уж!
Поправив одежду и пригладив волосы, они подошли к вертушке в балюстраде, отгородившей проход в зрительный зал. Перед вертушкой, как часовые, торчали две старушки-билетёрши. Проверив у мальчиков билеты, они оторвали негнущимися пальцами полоски с надписью «контроль» и сняли вертушку с тормоза.
— Проходите. По одному!
Так Лёшка и Санька очутились в коридоре, в который открывались двери зрительного зала. Звучала расслабляющая песня Марка Бернеса:
 
           Просто я работаю волшебником, волшебником…

Юная публика разглядывала фотопортреты артистов на стене, говорила шёпотом, не стучала сапогами, не сплёвывала на пол. Всё чинно, культурно. Лёшка с Санькой даже оробели: казалось, артисты тоже разглядывают их, оценивают. В конце коридора, на тумбочке возвышалась глыба горного хрусталя. Дивные призмы кристалла сверкали и переливались преломлённым светом. Лёшка попытался отломить кусочек минерала, да только порезал до крови палец. Из столовой донёсся запах говяжьего гуляша. Друзья с улыбкой переглянулись, вспомнив любимую гречку с мясной подливкой за шесть копеек… Они стали искать щелку, чтобы посмотреть на поваров, но их едва не сбил с ног Валерка Рывко, влетевший как ураган.
— Чума с этой «Кавказской пленницей», мало не задавили. Все пуговицы ободрали. Какие места?
— Шестой ряд.
— А мне девятый дали.
— Мы к тебе пересядем!
И вот двери распахнулись, как бы приглашая публику в зал. С дикими воплями, с улюлюканьем, расталкивая друг друга, зрители понеслись по проходам, рассыпаясь по рядам… Откидные сиденья трещали, как пулемёты. Тут и там — или спорили из-за места, или дрались. Какой-то мальчик, бредя по проходу, считал пальцем ряды. Наконец зрители расселись и ждали начало сеанса. Зал гудел, как улей. И пока не погас свет, Лёшка с Валеркой играли в номера билетов, отбивая по лбу друг другу разницу в цифрах.
— Один!
— Четыре!
Валерка получил три щелчка.
— Два!
— Девять!
И теперь Лёшка подставил лоб под семь щелбанов.
Между тем сеанс задерживался. Зрители, оборачиваясь к окошечку кинобудки, недовольно свистели. В разных углах раздавалось:
— Механик, гони кино!
— Сапожник!
— Кина не будет: кинщик пьян!
Голоса множились и крепли. Отдельные зрители поднимались, стуча сидениями, и скандировали:
— Кино! Кино! Кино!
И вот свет померк, застрекотал кинопроектор, вспыхнул экран. Зазвучала бойкая музыка, пошёл киножурнал. «Фитиль»! — радостно воскликнул зал. Обычно давали скучную кинохронику с трибунами, наградами, комбайнами, шахтёрами. Когда журнал кончился, то ненадолго дали свет, опоздавшие зрители заняли места. Вот свет погас. Началась «Кавказская пленница».
Смех не стихал все полтора часа. Каждая ужимка, каждый взгляд Никулина, Вицина и Моргунова доводили зал до истерического хохота.
— Мамочка, умираю! — стонал Лёшка, стуча кулаком по деревянному подлокотнику своего кресла.
— Останови меня! — умолял Санька, хватая его за локоть. — Ха-ха-ха! Живот лопнет! Останови!
Рядом взвизгивал Валерка и, тычась в Саньку лицом, громко всхлипывал: — Осыкаюсь! Помогите! О-сы-каюсь.
Мальчик слева сполз под кресло и колотил кулаком по полу. Сосед справа, сложился калачом, точно у него были колики, и трясся в беззвучном смехе. Зал гоготал, ревел, выл, кричал. Тихо было только один раз, когда мстители прокрались на дачу товарища Саахова.
И вот кино кончилось. Снова трещали откидные сиденья. Под ноги летели использованные голубые билетики. Подмоченные зрители выходили из клуба, щурясь от дневного света. А между тем пока шёл фильм, выпал снег и теперь понемногу таял. Можно было лепить снеговика или швыряться снежками. Лёшка и Санька шли в шеренге мальчиков.
— Этот пивка захотел, а кружка из-под носа — фьють!
— А Вицина взяли за ноги, за руки и в дверь — тыдыщь! тыдыщь!
— А этот, ка-ак воткнёт шприц!
— А выдернуть не может.
— Бамбарбия!
— Киргуду!
И кто-то пел:

О-го-го хали-гали!
О-го-го самогон.
О-го-го сами гнали,
О-го-го сами пьём!