Нежный друг мой, беспощадный враг. Н. Гумилев и Л

               
                Вместо эпиграфа:
               
                Нежная музыка смеха.
                Быстрые ловкие ножки.
                В шубке из серого меха
                ты так похожа на кошку.

                Ты была девочкой глупой
                в мире условных приличий.
                Ты для него стала куклой,-
                легкой и лестной добычей.

                Прелесть морозного вечера,
                письма, стихи, чай и кофе...
                Больше терять тебе нечего.
                Сердце разбилось на вдохе.
               
                (Лия Яковлева)

               
 
 « Ожидание писем от любимого человека - сладкая мука, и эту муку Лара Рейснер выносила с трудом. Она прекрасно знала, что тот, кто должен был эти письма написать, находился сейчас, поздней осенью 1916-го, на фронте, на двинском направлении . Он писал редко, и она, чтобы поскорей дождаться очередного письма, ходила к Николе Угоднику, в часовню Христа Вседержителя, расположенную в самом конце Каменноостровского проспекта. Ставила свечи перед образом Николая Чудотворца, покровителя странствующих и путешествующих, и перед ликом Михаила Архистратига, осеняющего своими крыльями небесное и земное воинство.
В церкви было легко и спокойно: свечи перед ликом Николая Мирликийского горели тихо и ласково. Лариса ступала еле слышно, чтобы не потревожить сине-золотой церковный полумрак, источавший покой и надежду.   В письмах она называла его Гафизом, как великого персидского лирика, который мечтал отплыть в "золотую страну Индию", но  так и не осуществил задуманного.  Ее Гафиза звали Николай Гумилев» (М. Кожемякин, Р. Раскина  «Красная Валькирия»).

Первый раз они встречаются в январе 1915 года в кафе «Бродячая собака» ( Гумилев тогда получил свой первый Георгиевский крест).  Николай Степанович сидит  в зале с дамой,  присутствует Ахматова.  Лариса сильно волнуется. Гумилев читает  свои  «окопные» стихи.

Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки.
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий.
Это медь ударяет в медь.
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.

  По воспоминаниям Ларисы она так  нервничает,  что, даже  Анна Ахматова, вышедшая в фойе  встретить Шилейко, подходит  к ней и  пытается  успокоить.  Наконец  Ларису приглашают на сцену, как в тумане она декламирует свое стихотворение «Медному всаднику».

«Боготворимый гунн
В порфире Мономаха.
Всепобеждающего страха
Исполненный чугун.
Противиться не смею;
Опять – удар хлыста,
Опять – копыта на уста
Раздавленному змею!»

   Гумилев пристально  смотрит на Ларису. Она удивительно хороша. Это  какая-то  недосягаемая  арийская  красота.  Когда  Лариса перестает  читать, публика вяло  аплодирует.   Гумилев    улыбается и говорит сидящей рядом с ним даме: «Девушка очень красива, но бездарна».  Лариса  пытается привлечь поэтов  к участию в журнале  «Рудин», который издает  ее отец, профессор  Михаил  Рейснер. Осип Мандельштам один  из немногих,  кто откликается. Направление журнала  откровенно пораженческое  и  мало кому нравится.  К весне 1916 года остаются одни долги и журнал прекращает свое  существование.
  Новая встреча Л.Рейснер с Н. Гумилевым происходит  осенью 1916 в «Привале комендиантов», открытом вместо «Бродячей собаки».
Вот портрет Николая Гумилева, составленный  Валерией  Срезневской, знавшей Аню Горенко и Колю Гумилева с гимназических лет и вспоследствии дружившей с Анной Андреевной всю жизнь:
«Он не был красив, – в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри… Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом… Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу… подтянулся и, благодаря своей превосходной длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире.  А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз нравился многим .»
Что касается Ларисы,  то  по свидетельству современников, она была не только  ослепительно красива, но и поразительно  умна. Ее называли  «Олимпийская богиня».
Родилась Лариса Рейснер  1 мая  1895 года в семье юриста,  профессора права Михаила Андреевича Рейснера в Польше, в Люблине.  На этот день в Германии приходится   большой праздник,  — Вальпургиева ночь . Ее раннее детство  проходит  в Томске, где  отец преподает  в университете, 1903—1907  в Германии, затем семья переезжает в Петербург, где она оканчивает  гимназию с золотой медалью и  Психоневрологический институт.

   Писатель Ю. Н. Либединский  описал «необычайную красоту её, необычайную потому, что в ней начисто отсутствовала какая бы то ни было анемичность, изнеженность, — это была не то античная богиня, не то валькирия древненемецких саг…».

   «Не было ни одного мужчины, который бы прошёл мимо, не заметив её, и каждый третий врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе».
В.Л. Андреев (сын писателя Леонида Андреева)

 «Стройная, высокая, в скромном сером костюме английского покроя. Плотные темноволосые косы тугим венчиком лежали вокруг её головы. В правильных, словно точёных, чертах её лица было что-то нерусское и надменно-холодноватое, а в глазах острое и чуть насмешливое».( поэт Всеволод Рождественский)

   К 1916 году брак Н. Гумилева с А. Ахматовой практически  распадается.
Предыдущий роман Николая Степановича   с Маргаритой Тумповской, дочерью петербургского врача, завершился  летом 1916 года. Сохранились отрывочные свидетельства , записанные другой возлюбленной поэта Ольгой Мочаловой ( роман с которой также приходится  на конец июня 1916 года) в которых Николай Степанович выглядит вполне заурядным лавеласом,  которого в женщинах привлекала покорность.  По ее словам: «Когда добиваться уже было нечего, он облегченно вздохнул: «Надоело ухаживать». Нежная женственность  Тумповской  как нельзя лучше оттеняла его мужественность, отмеченную  двумя Георгиевскими крестами. С такими женщинами  он  чувствует себя уверенно.
      Как бы там ни было,  Маге  Тумповской поэт посвящает сборник своих стихов «Колчан».
 Но его  тянет к  натурам  страстным, волевым. 
 Следующей его возлюбленной становится Лариса Рейснер.
   С  осени 1916 до весны 1917 года, когда Гумилев несколько раз приезжает с фронта,  и разыгрывается  история  их  любви, совершенно не похожая на его обычные  скоропалительные романы  с « мэтрессами», как он  их именует. Хотя Гумилев по инерции относится к Рейснер, как к пишущей стихи барышне, да  еще с редкой красотой, тон  их взаимоотношениям  задает  Лери.
Так она назвает себя,  а его -  Гафизом, по пьесе «Дитя Аллаха».(1916).  В рукописной тетради  Ларисы, относящейся  примерно к 1914 году, есть такие строки:

Не дорожи теплом ночлега               

Меха любимые надень.
Сегодня ночь, как лунный день,
Встает из мраморного снега.
 
Ты узнаешь подвижный свет
И распростертые поляны.
И дым жилья, как дым кальяна,
Тобою вызванный, поэт.

А утром розовым и сизым,
Когда обратный начат путь,
Чья гордая уступит грудь
Певучей радости Гафиза?

  Это строфы  великолепно  передают атмосферу поздних прогулок , ночных катаний на санях последнего предвоенного года. Они прекрасно согласуются с той рекомендацией, которую Л. Рейснер дает  Н. Гумилеву в автобиографическом романе 1919 года:  "Нет в Петербурге хрустального окна, покрытого девственным инеем, которого Гафиз не замутил бы своим дыханием, на всю жизнь оставляя зияющий просвет в пустоту между чистых морозных узоров".
   Имя  Гафиз  нравится Гумилеву, и он в работе над новой драмой «Гондла»  дает героине имя  Лери.
   Экзамены на офицерское звание Н.Гумилев проваливает,  возвращается на фронт и присылает Лери стихотворное послание:

 Что я прочел? Вам скучно, Лери,
 И под столом лежит Сократ,
 Томитесь Вы по древней вере?
 – Какой отличный маскарад!
 Вот я в своей каморке тесной
 Над Вашим радуюсь письмом.
 Как шапка Фауста прелестна
 Над милым девичьим лицом.
 Я был у Вас совсем влюбленный,
 Ушел, сжимаясь от тоски.
 Ужасней шашки занесенной
 Жест отстраняющей руки.
 Но сохранил воспоминанье
 О дивных и тревожных днях,
 Мое пугливое мечтанье
 О Ваших сладостных глазах.
 Ужель опять я их увижу,
 Замру от боли и любви,
 И к ним, сияющим, приближу
 Татарские глаза мои?!
 И вновь начнутся наши встречи,
 Блужданья ночью наугад,
 И наши озорные речи,
 И Острова, и Летний сад?!
 Но, ах, могу ль я быть не   хмурым,               
 Могу ль сомненья подавить?
 Ведь меланхолия амуром
 Хорошим вряд ли может быть.
 И верно, день застал, серея,
 Сократа снова на столе.
 Зато «Эмали и камеи»
 С «Колчаном» в самой пыльной мгле.
 Так Вы, похожая на кошку,
 Ночному молвили: «Прощай!»
 И мчит Вас в Психоневроложку,
 Гудя и прыгая, трамвай.
               

   Гумилев  -  Рейснер ( первое сохранившееся письмо)  8 ноября 1916 года. Действующая армия.

  «Лери, Лери, надменная дева,
 Ты как прежде бежишь от меня».

  Больше двух недель, как я уехал, а от Вас ни одного письма. Не ленитесь и не забывайте меня так скоро, я этого не заслужил. Я часто скачу по полям, крича навстречу ветру Ваше имя. Снитесь Вы мне почти каждую ночь. И скоро я начинаю писать новую пьесу, причем, если Вы не узнаете в героине себя, я навек брошу литературную деятельность.
  … О своей жизни я писал Вам в предыдущем письме. Перемен никаких и, кажется, так пройдет зима…  Кроме шуток, пишите мне…  Долгие часы одиночества, предчувствие надвигающейся творческой грозы. Все это пьянит как вино. …Мне непременно нужно ощущать другое существование – яркое и прекрасное. А что Вы прекрасны, – в этом нет сомнения. Моя любовь только освободила меня  от, увы, столь частой при нашем образе жизни слепоты.
 Здесь тихо и хорошо. По-осеннему пустые поля и кое-где уже покрасневшие от мороза прутья. Знаете ли Вы эти красные зимние прутья? Для меня они – олицетворение всего самого сокровенного в природе. Трава, листья, снег – это только одежды, за которыми природа скрывает себя от нас. 
…..У Вас красивые, ясные, честные глаза, но Вы слепая; прекрасные, юные, резвые ноги и нет крыльев; сильный и изящный ум, но с каким-то странным прорывом посредине. Вы – Дафна, превращенная в Лавр, принцесса, превращенная в статую. Но ничего! Я знаю, что на Мадагаскаре все изменится. И я уже чувствую, как в какой-нибудь теплый вечер, вечер гудящих жуков и загорающихся звезд, где-нибудь у источника в чаще красных и палисандровых деревьев, Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я только смутно догадывался в мои лучшие минуты.
     До свидания,  Лери, я буду Вам писать.
    О моем возвращении я не знаю ничего, но зимой на неделю думаю вырваться.
   Целую Ваши милые руки. Ваш Гафиз».
               
    Рейснер – Гумилеву. Ноябрь 1916 года. Петроград (Первое письмо):

 «Милый Гафиз, Вы меня разоряете. Если по Каменному дойти до самого моста, до барок и большого городового, который там зевает, то слева будет удивительная игрушечная часовня. И даже не часовня, а две каменные ладони, сложенные вместе, со стеклянными, чудесными просветами. И там не один святой Николай, а целых три. Один складной, а два сами по себе. И монах сам не знает, который влиятельнее. Поэтому свечки ставятся всем…
… Завтра вечер поэтов в Университете, будут все Юркуны, которые меня не любят. Много глупых студентов. … Вас не будет. Милый Гафиз. Сейчас часов семь, через полчаса я могу быть на Литейном, в такой сырой, трудный, долгий день. Ну вот и довольно".
               
 Возможно, Николай Гумилев  думает,  что завел переписку с очередной  "мэтрессой".
 
     Рейснер- Гумилеву. Ноябрь  1916 г. Петроград. (второе письмо):

 «Милый Гафиз, это письмо не сентиментально, но мне сегодня так больно, так бесконечно больно. Я никогда не видела летучих мышей, но знаю, что, если даже у них выколоты глаза, они летают и ни на что не натыкаются. Я сегодня как раз такая бедная мышь, и всюду кругом меня эти нитки, натянутые из угла в угол, которых надо бояться.
    Милый Гафиз, много одна, каждый день тону в стихах, в чужом творчестве, чужом опьянении. … Говорят, что Бог дает каждому в жизни крест такой длины, какой равняется длина нитки, обмотанной вокруг человеческого сердца. Если бы мое сердце померили вот сейчас, сию минуту, то Господу пришлось бы разориться на крест вроде Гаргантюа, величественный, тяжелейший…
   Ах, привезите с собой в следующий раз поэму, сонет, что хотите, о янычарах, о семиголовом цербере, о чем угодно, милый друг, но пусть опять ложь и фантазия украсятся всеми оттенками павлиньего пера и станут моим Мадагаскаром, экватором, эвкалиптовыми и бамбуковыми чащами, в которых человек якобы обретает простоту души и счастие .
… Человеку надо так немного, чтобы обмануть себя.
     Ну, будьте здоровы, моя тоска прошла. Жду Вас.
 Ваша Лери».

     Их письма о чем угодно, только не о войне.  Гумилев пишет: «О моем возвращении не знаю ничего». Лариса  терзается , к кому он вернется? К Ахматовой? К Тумповской?  А может к другой, с кем флиртовал  до войны?  Эти  мыли  - не плод  подозрительной  фантазией, о  Гумилеве   ходят разные слухи.
1916 год  выдался  для  Николая Степановича урожайным на любовные  приключения.
Встреча в Ялте в 1916 году с молоденькой  Ольгой Мочаловой.  Санаторный  флирт  в Массандровском  парке. Ольга  вспоминает: «На закате, на краю дороги, ведущей в Ялту, были поцелуи. Требовательные. Бурные. Мы бродили во мраке южной  ночи, насыщенной ароматами цветений, под яркими, играющими лучами, звездами. «Вы не знаете, как много может дать страстная близость»,- сказал Гумилев.-   Был поцелуй на горе, заставивший меня затрепетать. «Если бы вы согласились, я писал бы вам письма. Вы получили бы много писем Гумилева».
      
      В  Ялте  он читает  Ольге  свою лирическую жемчужину:

 За то, что я теперь спокойный,
 И умерла моя свобода,
 О самой светлой, о самой стройной
 Со мной беседует природа.

 Вдали, от зноя помертвелой,
 Себе и солнцу буйно рада,
 О самой стройной, о самой белой
 Звенит немолчная цикада.

 Увижу ль пены побережной
 Серебряное колыханье, —
 О самой белой, о самой нежной
 Поет мое воспоминанье.

 Вот ставит ночь свои ветрила
 И тихо по небу струится,
 О самой нежной, о самой милой
 Мне пестрокрылый сон приснится.
               
   К  1916 году относится  его безобидный  роман  с Ольгой Арбениной.
   Доказательством тому служат  записки  О.Арбениной:
 « Я увидела его в первый раз 14 мая 1916 г. Это был вечер В. Брюсова об армянской поэзии — в Тенишевском училище на Моховой. В антракте, проходя одна по выходу в фойе, я в испуге увидела совершенно дикое выражение восхищения на очень некрасивом лице. Этот взгляд принадлежал высокому военному с бритой головой и с Георгием на груди. Это был Гумилев.
 В назначенный день и час мы встретились…. Было ветрено, холодно, листья распустились, но весна задерживалась, a он, с моего согласия, повез меня не на Острова, а в Лавру. Мы прошли через тот ход, где могила Наталии Николаевны и Ланского. Вероятно, хитрый Гумилев придумал эту овеянную ветрами поездку, чтобы уговорить потом поехать с ним в ресторан — согреться. По дороге мы заехали в книжный магазин, где он купил мне «Жемчуга» и надписал:
 «Оле.
 Отданный во власть ее причуде
 Юный маг забыл про все вокруг...»
 И поставил какое-то «будущее» число».
 Н.Гумилев  шутит с ней, говоря:  «Бальмонт уже стар. Брюсов с бородой. Блок начинает болеть. Кузмин любит мальчиков. Вам остаюсь только я» и называет ее  Хлоей. В ресторане в отдельном кабинете он  читает:

 Неожиданный и смелый
 Женский голос в телефоне,-
 Сколько сладостных гармоний
 В этом голосе без тела!

 Счастье, шаг твой благосклонный
 Не всегда проходит мимо:
 Звонче лютни серафима
 Ты и в трубке телефонной!
         
  Через год он отдаст эти стихи Елене из Парижа.
 
  «Потом — пришла Аня», пишет в своих  мемуарах О. Гильдебрант- Арбенина.
«Она перешла в мою шкуру, побледнела и стала говорить тише и смиреннее. Мне кажется, у нее уже все случилось».
Ольга написала  злое письмо Николаю Гумилеву, которое он  сжег в Вогезах.
Пришедшая Аня – Анна Энгельгардт,  еще одна параллельная  возлюбленная поэта периода 1916 года,  изящная , венецианская красавица ,  в будущем  -  вторая жена поэта (Анна Вторая) и  мать  его дочери  Леночки.  Именно ей  адресует он пророческие  строки: 

 Люди входят и уходят,
 Позже всех уходит та,
 Для которой в жилах бродит
 Золотая темнота.

   и посвятит сборник своих стихов  1919-1920 «Огненный столп» .

 И женщину люблю… Когда глаза
 Ее потупленные я целую,
 Я пьяно, будто близится гроза,
 Иль будто пью я воду ключевую.

 Но я за всё, что взято и хочу,
 За все печали, радости и бредни,
 Как подобает мужу, заплачу
 Непоправимой гибелью последней.
 
  Итак, Тумповская,  Арбенина, Энгельгардт, Мочалова и… Лариса Рейснер.
  Но  Лариса  ничего этого не знает. Она  ставит свечи в церкви Николая Угодника и пишет возлюбленному  страстные  письма. Эти письма, сохранившиеся в виде черновиков  в архиве Ларисы Михайловны, станут  бесспорным  доказательством  ее искренней  любви к поэту, а их переписка одним из самых ярких эпистолярных романов Серебрянного  века.

   Гумилев- Рейснер  8 декабря 1916 года:

 «Лери моя, приехав в полк, я нашел оба Ваши письма. Какая Вы милая в них. Читая их, я вдруг остро понял, что Вы мне однажды сказали, – что я слишком мало беру от Вас
.. . И в моей голове уже складывается план книги, которую я мысленно напишу только для Вас. Ее заглавие будет огромными красными, как зимнее солнце, буквами: «Лери и любовь».
А главы будут такие: «Лери и снег», «Лери и персидская лирика», «Лери и мой детский сон об орле». На все, что я знаю и люблю, я хочу посмотреть, как сквозь цветное стекло, через Вашу душу, потому что она действительно имеет свой особый цвет, еще не воспринимаемый людьми (как древними не был воспринимаем синий цвет). 
 Я помню все Ваши слова, все интонации, все движения, но мне мало, мало, мало, мне хочется еще. Я не очень верю в переселенье душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаниях Вы всегда были похищаемой, Еленой Спартанской, Анжеликой из Неистового Роланда и т. д. Так мне хочется Вас увезти.
 Я написал Вам сумасшедшее письмо, это оттого, что я Вас люблю. Вспомните, Вы мне обещали прислать Вашу карточку. Не знаю только, дождусь ли я ее, пожалуй, прежде удеру в город пересчитывать столбы на решетке Летнего сада.
 Пишите мне, целующему Ваши милые, милые руки.
 Ваш Гафиз».

   В конце декабря 1916 года Гумилев приезжает в Петербург.  Он  едет с женой в Бежецк навестить мать и сына.  Встреча с Рейснер  может  быть лишь мимолетной.   Из сохранившихся черновиков Рейснер, трудно понять до или после новой встречи написано ее письмо: «Я не знаю, поэт, почему лунные и холодные ночи так бездонно глубоки над нашим городом. Откуда это все более бледнеющее небо и ясный, торжественный профиль старых подъездов на тихих улицах, где не ходит трамвай  и нет кинематографов… Милые ночи, такие долгие, такие бессонные.
… Ангелы в раю, очень музыкальные от природы, смеются, как галки на заборе, и не могут успокоиться. …  Пожалейте обо мне…  Лери.
P. S. Ваш угодник очень разорителен, всегда в нескольких видах и еще складной, с цветами и большим полотенцем».
 
 К этому периоду относится  стихотворение  Николая Гумилева «Девушка»

 Мне не нравится томность
 Ваших скрещенных рук,
 И спокойная скромность,
 И стыдливый испуг.

 Героиня романов Тургенева,
 Вы надменны, нежны и чисты,
 В вас так много безбурно-осеннего
 От аллеи, где кружат листы.

 Никогда ничему не поверите,
 Прежде чем не сочтете, не смерите,
 Никогда, никуда не пойдете,
 Коль на карте путей не найдете.

 И вам чужд тот безумный охотник,
 Что, взойдя на нагую скалу,
 В пьяном счастье, в тоске безотчетной
 Прямо в солнце пускает стрелу.
               

Гумилев – Рейснер  15 января 1917 года

 «Леричка моя, Вы, конечно, браните меня, я пишу Вам первый раз после отъезда, а от Вас получил уже два прелестных письма. Но в первый же день приезда я очутился в окопах, стрелял в немцев из пулемета, они стреляли в меня, и так прошли две недели. Из окопов писать может только графоман…  стульев нет, с потолка течет, на столе сидит несколько огромных крыс, которые сердито ворчат, если к ним подходишь.
     И я целые дни валялся в снегу, смотрел на звезды и, мысленно проводя между нами линию, рисовал себе Ваше лицо, смотрящее на меня с небес. Это восхитительное занятие, Вы как-нибудь попробуйте. …Заказанная Вами пьеса (о Кортесе и Мексике) с каждым часом вырисовывается передо мной ясней и ясней. Сквозь „магический кристалл" (помните у Пушкина) я вижу до мучительности яркие картины, слышу запахи, голоса.  …  И, все-таки, я счастлив, потому что к радости творчества у меня примешивается сознание, что без моей любви к Вам я и отдаленно не мог бы надеяться написать такую вещь.
Теперь, Леричка, просьбы и просьбы: от нашего эскадрона приехал в город на два дня солдат, если у Вас уже есть русский Прескотт, – пришлите мне. Кроме того, я прошу Михаила Леонидовича купить мне лыжи и как на специалиста по лыжным делам указываю на Вас. ...
 Целую без конца Ваши милые, милые ручки.
 Ваш Гафиз».
 
    Рейснер – Гумилеву. 16-17 января 1917 года.

    «Мой Гафиз, – смотрите, как все глупо вышло. Вы не писали целую вечность, я рассердилась – и не подготовила Вашу книгу. Солдат уезжает завтра утром, а мне М. Л. позвонил только сегодня вечером, …  значит, и завтра я ничего не успею сделать. Но все равно, этого Прескотта я так или иначе разыщу и Вам отправлю. Теперь – лыжи. Таких, как Вы хотите, нигде нет. Их можно, пожалуй, выписать из Финляндии, и недели через две они бы пришли. Но не знаю, насколько это Вас устраивает?
…Миниатюра еще не готова – но, наверно, будет готова в первых числах. Что сказать Вам еще? Да, о Вашей работе. Помните, мы как-то говорили, что в России должно начаться Возрождение? Я в последнее время много думала об этих странных людях, которые после утонченного, прозрачного, мудрого …  вдруг просто, одним движением сделались родоначальниками совсем нового века. 
  Я очень жду Вашей пьесы.  …   Вероятно, форма будет чудесна, Вы это сами знаете. Но помните, милый Гафиз, Сикстинская капелла еще не кончена – там нет Бога, нет пророков, нет Сивилл, нет Адама и Евы. А главное – нет сна и пробуждения; нет героев; ни одного жеста победы – ни одного полного обладания, ни одной совершенной красоты, холодной, каменной, отвлеченной красоты, которой не боялись люди того века и которую смели чтить, как равную. Ну прощайте. Пишите Вашу драму, и возвращайтесь, ради Бога».
Приписка на полях: «Гафиз, милый! Я жду Вас к первому. Пожалуйста, постарайтесь быть, а?»Ваша Лери»


 Гумилев - Рейснер. 22 января 1917 г. 

 "Леричка моя, какая Вы золотая прелесть, и Ваш Прескотт и Ваше письмо, и главное Вы. Это прямо чудо, что во всем, что Вы делаете, что пишете - так живо чувствуется особое Ваше очарованье. Я и "Завоеванье Мехики"   читаю с таким чувством, точно Вы его написали. А какая это удивительная книга. …    пример Кортеса меня взволновал и я начал сильно подумывать о Персии. …Переведусь в кавказскую армию, закажу себе малиновую черкеску, стану резидентом при дворе какого-нибудь беспокойного хана, и к концу войны кроме славы у меня будет еще дивная коллекция персидских миниатюр. А ведь Вы знаете, что моя главная слабость - экзотическая живопись. ...Я прочел статью Жирмунского .  Не знаю, почему на нее так ополчались. По-моему, она лучшая статья об акмеизме, написанная сторонним наблюдателем, в ней много неожиданного и меткого. Обо мне тоже очень хорошо, по крайней мере, так хорошо еще обо мне не писали. ...
 Почему Вы мне <не> напишете…
 Напишите мне, что больше на меня не сердитесь. Если опять от меня долго не будет писем, смотрите на плакаты - "Холодно в окопах". Правду сказать, не холодней, чем в других местах, но неудобно очень.
 Лери, я Вас люблю.
 Ваш Гафиз."
 
 Ему 30. Он убежденный монархист, мужчина "с опытом". За плечами неудачный брак, рождение  сына, вереница  романов. 
 Ей  20. Она  молоденькая студентка,  увлеченная  революционными идеалами  свободы, равенства, братства.
 Они такие разные. Но сколько в их переписке  вдохновенной  игры, сколько романтизма! Николай Степанович  опутывает Ларису словами.  Инстинкт охотника влечет его, овладевает им и он уже не может отказаться  от добычи, которую  преследует, потому что отступать – не в его характере. 
               
 Как в этом мире дышится легко!
 Скажите мне, кто жизнью недоволен,
 Скажите, кто вздыхает глубоко,
 Я каждого счастливым сделать волен.

 Пусть он придет, я расскажу ему
 Про девушку с зелеными глазами,
 Про голубую утреннюю тьму,
 Пронзенную  лучами и стихами.

 Пусть он придет! я должен рассказать,
 Я должен рассказать опять и снова,
 Как сладко жить, как сладко побеждать
 Моря и девушек, врагов и слово.
                (Рыцарь счастья. 1917)

   В конце января, примерно 26-27 числа, Н. Гумилев  отправляется  из Окуловки в Петроград. Незадолго до этого он получает письмо от своей  «золотой прелести» Лери.
   
    Рейснер – Гумилеву. Конец января 1917 года. Петроград.

"Застанет ли Вас это письмо, мой Гафиз? Надеюсь, что нет: Смотрите, не сегодня, завтра начнется февраль, по Неве разгуливает теплый ветер с моря, - значит кончен год. (Я всегда год считаю от зимы до зимы) - мой первый год, не похожий на все прежние: какой он большой, глупый, длинный - как-то слишком сильно и сразу выросший. Я даже вижу на носу масса веснушек, и невообразимо длинные руки. Милый Гафиз, как хорошо жить. Это, собственно, главное, что я хотела Вам написать."
  Возможно,  одна из целей визита  поэта -  встреча с Ларисой .
 Позже исповедуясь  А. Ахматовой, Лариса  расскажет, что   Николай Степанович "назначил ей свидание на Гороховой улице в доме свиданий.  "Я его так любила, что пошла бы куда угодно" – говорит  она. Гумилев это чувствует.
 Но что  же происходит   между  ними в  невзрачной  гостиннице, так  напоминающей  Николаю Степановичу колониальный  африканский отель?
 Приведем свидетельство Ахматовой из ее "Записных книжек":«Лариса Рейснер сказала мне, что когда Николай Степанович предложил ей на ней жениться, она только заикнулась, что не хочет меня огорчить, а  он сказал: "К сожалению, я  уже ничем не могу ее огорчить».
 
    А вот  что пишет в своем дневнике  1926 года  Павел  Лукницкий:
   « Ларисе Рейснер он  назначил  свидание на Гороховой в доме свиданий, где и сделал с ней  решительно всё. Правда потом предлагал жениться и Лариса передает А.А. , что  она очень любит А.А. и не хочет сделать ей неприятное. И будто бы Николай Степанович на это ответил: « К сожалению, я уже ничем не могу причинить  Анне Андреевне неприятность». ...А.А. говорит, что Лариса, это рассказывая помнила свою обиду на Ник.Степ. и чувство горечи и любви было еще в ней».
     Разговоры  о «предложении жениться» существуют  только в  перессказах, сам же Н.Гумилев нигде об этом не обмолвился.Возможно, это всего лишь  попытки Ларисы восстановить свое попранное  самолюбие. 
  Несмотря на то, что Николай Степанович не собирается  рвать отношения, чему свидетельством являются несколько сохранившихся писем-открыток,  отправленных из Окуловки и из других мест, включая три великолепных стихотворных послания,тон его писем резко меняется.
  Больше посланий, обращенных к Лери,не будет.
  Вплоть до лета 1917 года будут письма от "Н.Гумилева - Ларисе Михайловне", последние - из  Стокгольма и Бергена в конце мая 1917 года.
 Уже в июле 1917 года в Париже Николай Гумилев встретит свою самую трепетную любовь и окончательно забудет о Ларисе. Но пока он еще пишет к ней.
 
 Открытка Гумилева Ларисе Рейснер от 6 февраля 1917 года.

 "Лариса Михайловна, моя командировка затягивается и усложняется. Начальник мой очень мил, но так растерян перед встречающимися трудностями, что мне порой жалко его до слез. Я пою его бромом, утешаю разговорами о доме и всю работу веду сам. А работа ужасно сложная и запутанная. Когда попаду в город, не знаю. По ночам читаю Прескотта и думаю о Вас. Посылаю Вам военный мадригал только что испеченный. Посмейтесь над ним.
 Ваш Н.Г.

 Взгляните: вот гусары смерти!
 Игрою ратных перемен
 Они, отчаянные черти,
 Побеждены и взяты в плен.

 Зато бессмертные гусары,
 Те не сдаются никогда;
 Войны невзгоды и удары
 Для них - как воздух и вода.

 Ах, им опасен плен единый,
 Опасен и безумно люб, -
 Девичьей шеи лебединой,
 И милых рук и алых губ".
               

Открытка Гумилева Ларисе Рейснер от 9 февраля 1917 года.

 "Лариса Михайловна, я уже в Окуловке. Мой полковник застрелился и приехали рабочие, хорошо еще, что не киргизы, а русские. Я не знаю, пришлют ли мне другого полковника или отправят в полк, но наверно скоро заеду в город. В книжн.<ом> маг.<азине> Лебедева, Литейный (против Армии и Флота) есть и Жемчуга, и Чужое Небо. Правда, хорошие китайцы на открытке? Только негде написать стихотворенье].
 Иск<ренно> пред<анный> Вам Н. Гумилев".
               
10 февраля Гумилев, видимо, опять  появляется  в Петрограде,
22 и 23 февраля Гумилев по какой-то надобности оказывается  в Москве и посылает две открытки Ларисе Рейснер с "Канцонами". Первая "Канцона" никогда более Гемилевым не перепечатывается.               
 
 Бывает в жизни человека
 Один неповторимый миг:
 Кто б ни был он, старик, калека,
 Как бы свой собственный двойник,
 Нечеловечески прекрасен
 Тогда стоит он; небеса
 Над ним разверсты; воздух ясен;
 Уж наплывают чудеса.
 Таким тогда он будет снова,
 Когда воскреснувшую плоть
 Решит во славу Бога - Слова
 К всебытию призвать Господь.
 Волшебница, я не случайно
 К следам ступней твоих приник.
 Ведь я тебя увидел тайно
 В невыразимый этот миг.
 Ты розу белую срывала
 И наклонялась к розе той,
 А небо над тобой сияло
 Твоей залито красотой.
               
 
  На следующий день, оттуда же, он посылает еще  одну "Канцону". Единственную, оставленную им впоследствии за бывшей возлюбленной. Эта "Канцона", в другой редакции, с изменениями печатается  в вышедшем в 1918 году сборнике "Костер".   

 Лучшая музыка в мире - нема!
 Дерево ль, жилы ли бычьи
 Выразят молнийный трепет ума,
 Сердца причуды девичьи?
 Краски и бледны и тусклы! Устал
 Я от затей их бессчетных,
 Ярче мой дух, чем трава иль металл,
 Тело подводных животных!
 Только любовь мне осталась, струной
 Ангельской арфы взывая,
 Душу пронзая, как тонкой иглой,
 Синими светами рая.
 Ты мне осталась одна. На яву
 Видевши солнце ночное,
 Лишь для тебя на земле я живу,
 Делаю дело земное.
 Да! Ты в моей беспокойной судьбе -
 Иерусалим пилигримов.
 Надо бы мне говорить о тебе
 На языке серафимов.
               
  Лариса ему не отвечает, но одно ее стихотворное "Письмо", явно обращенное к  поэту  напечатано 30 апреля 1917 года в Горьковской "Новой жизни". Н. Гумилев в городе.  Правда период  написания стихотворения  - конец 1916 или начало 1917 года, когда  Николай Степанович, находясь в окопах, долго не отвечал на ее письма.
               
 Мне подали письмо в горящий бред траншеи.
 Я не прочел его, - и это так понятно:
 Уже десятый день, не разгибая шеи,
 Я превращал людей в гноящиеся пятна.

 Потом, оставив дно оледенелой ямы,
 Захвачен шествием необозримой тучи,
 Я нес ослепший гнев, бессмысленно-упрямый,
 На белый серп огней и на плетень колючий.

 Ученый и поэт, любивший песни Тассо,
 Я, отвергавший жизнь во имя райской лени -
 Учился потрошить измученное мясо,
 Калечить черепа и разбивать колени.

 Твое письмо - со мной. Нетронуты печати.
 Я не прочел его - и это так понятно:
 Я только мертвый штык ожесточенной рати,
 И речь любви Твоей не смоет крови пятна.
               
  15 мая Гумилев  покидает  Петроград. Через два дня он - в Швеции, затем, через Норвегию  едет  в  Англию. 1 июля 1917 года прибывает  в Париж. В архиве Ларисы  Рейснер  сохранилось  много стихотворных набросков, в том числе и посвященных  Николаю Гумилеву.  Мысленный  диалог между ними все еще продолжается. Доказательством тому служат  письма Гумилева, отправленные  в Петроград сразу же после того, как он покидает столицу. Первая его короткая остановка - Стокгольм.  Николай  Гумилев  посылает Ларисе  стихотворное послание.   

 Страна живительной прохлады,
 Лесов и гор гудящих, где
 Стремительные водопады
 Ревут, как будто быть беде!
 Для нас священная навеки
 Страна, ты помнишь ли, скажи,
 Тот день, как из Варягов в Греки
 Пошли суровые мужи?
 Скажи, ужели так и надо,
 Чтоб был свидетель злых обид
 У золотых ворот Царьграда
 Забыт Олегов медный щит?
 ......................
 Н. Гумилев.
 Привет и извинения за такие стихи".
               
 Спустя 4 дня Гумилев посылает Ларисе короткое письмо уже из Норвегии.

 "Лариса Михайловна, привет из Бергена. Скоро (но когда неизвестно) думаю ехать дальше. В Лондоне остановлюсь и оттуда напишу как следует. Стихи все прибавляются. Прислал бы Вам еще одно, да перо слишком плохо, трудно писать. Здесь горы, но какие-то неприятные, не знаю, чего не достает, может быть солнца. Вообще Норвегия мне не понравилась, куда же ей до Швеции. Та - игрушечка. Ну, до свиданья, развлекайтесь, но не занимайтесь политикой.
 Преданный Вам Н. Гумилев".   
   
    Лариса  молчит.
    Павел Лукницкий в своем дневнике 1920 года  делает  такую запись: « Л.Рейснер в разговорах с АА о Гумилеве сказала, что считала себя его невестой, что любила его, а он обманул  ее.  Говорила с ненавистью. Не  верно ли предположение о том, что эта ненависть возникла после того, как она узнала о романе Н.С. с Анной Энгельгардт в 1916 году параллельно ее роману?».
    Но самым  сильным ударом становится для нее то, что стихи, которые  Гафиз читал «золотой прелести» Лери, она найдет потом в сборнике поэта « К синей звезде» (1917), который целиком посвящен новой парижской возлюбленной  Елене Дюбуше.
    Он отнял у нее всё.
   
   Рейснер  -  Лозинскому с фронта, 1920 год :
 « Совсем сломанной и ничего не стоящей я упала в самую стремнину революции. Вы может быть слышали, что я замужем за  Раскольниковым – мой муж воин и революционер. Я всегда его сопровождала в трехлетних походах и в том непрерывном потоке людей, которые непрерывно выбивались снизу, омывая все и всех своей молодой варварской кровью. И странно, не создавая себе никаких иллюзий, зная и видя все дурное, что есть в социальном наводнеи, я узнала братское мужество и высшую справедливость и то особенное волнение, которое сопровождает творчество, всякое непреложное движение к  лучшему. И счастье».
    В конце лета того же  1920 года  Л. Реснер  возвращается в Петроград.
    Ей 25. Нет больше восторженной  студентки,"так  похожей на кошку", есть  Лариса Рейснер, «Красная Валькирия», легендарный  комиссар Волжской флотилии, жена командующего Балтийским  флотом  Федора Раскольникова,  влиятельная, красивая,  вызывающая  зависть у женщин и восхищение у мужчин. На митингах в провинции она выступает в кожанке и алой косынке, а в Петрограде вместе с мужем,  живет в здании Адмиралтейства, разъезжает на автомобиле, совершает  по утрам  конные прогулки с Александром  Блоком, который весьма  увлечен ее образом  революционной Жанны д Арк.  Вместе  с А. Колонтай  они реквизируют  гардероб государыни  Александры Федоровны и щеголяют  в царских украшениях и туалетах. На маскараде «новой элиты»  Лариса появляется в роскошном театральном костюме по эскизам художника Бакста.Она  принимает  ванную из пяти сортов шампанского, а на замечания  соратников,  отвечает: «А разве мы делали революцию  не для себя?».
    Она писатель, публицист, о  ней ходят легенды, ей посвящают стихи.
    Одна из таких легенд, будто бы  по приказу  Ларисы  Рейснер прогремел исторический выстрел «Авроры». 
      Она общается со старыми литературными друзьями, которые близки к  Гумилеву  – Мандельштамом, Вс. Рождественским. С Николаем Гумилевым они даже сидят в одной комнате на заседаниях поэтов. 
    Сохранилось  короткое  стихотворение  Ларисы Рейснер:
         
            Мы чужие и друг другу далеки
            И когда случайно на афише
            Мы приветствует друг друга тише
            Чем прошедшие в тумане моряки.

   Вот стихотворение  Николая  Гумилева "Прощение":

   
Ты пожалела, ты простила
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.

Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, кто был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.

Всё, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Всё, что даровано богами,
Мне, воину, и мне, поэту,

Всё, пред твоей склоняясь властью,
Всё дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.

Я побегу в пустынном поле
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.

И не узнаешь никогда ты,
Чтоб не мутила взор тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.

    Стихотворение включено анонимным составителем в упомянутый сборник "К синей звезде", напечатанный в Германии уже после гибели поэта. Но поскольку  рукописный альбом, подаренный поэтом Е.Дюбуше( или его копия )так и не найден, говорить уверенно о времени его написания и адресате нельзя, но похоже, этой тайны не узнает никто.               
   
    Наступает страшное, голодное время.
    Лариса Рейснер помогает Анне Ахматовой, с которой поддерживает отношения. Она рассказывает обо всем, что  связывало её  с Николаем  Степановичем  зимой  1916 года,даже просит отдать ей на воспитание Левушку.
  Николай Гумилев занимается  литературными  делами, вокруг него по-прежнему вьются "мэтрессы" его поэтического объединения.
  Он так щепетильно относится к вопросам чести, но история с Лери...
  Упоительная «самофракийская  победа» счастья поэту не принесла.

 В час моего ночного бреда
 Ты возникаешь пред глазами —
 Самофракийская  Победа
 С простертыми вперед руками.

 Спугнув безмолвие ночное,
 Рождает головокруженье
 Твое крылатое, слепое,
 Неудержимое стремленье.

 В твоем безумно-светлом взгляде
 Смеется что-то, пламенея,
 И наши тени мчатся сзади,
 Поспеть за нами не умея.
               
   Весной  1921 году Федора  Раскольникова назначают  послом в  Афганистан  и Лариса уезжает вместе с мужем.
   3 августа того же года Николай  Гумилёв  арестован  по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В.Н.Таганцева». В ночь на 26 августа его расстреляют.
   7 августа умирает Алексендр Блок.
   Только осенью Лариса Рейснер  получает  известие о расстреле Гумилева и кончине Блока.
   Смерть Николая Степановича становится для нее страшным ударом. Позже она скажет, что «гибель Гумилева – единственное пятно на ризах революции».
   В своем письме - криптограмме  от 24 ноября 1921 года к Анне Ахматовой она по известным соображениям пишет только о Александре  Блоке:  « Газеты, проехав девять тысяч верст, привезли нам известие о смерти Блока. И почему-то только Вам хочется выразить, как это горько и нелепо. Только Вам - точно рядом с Вами упала колонна, что ли, такая же тонкая, белая и лепная, как Вы. Теперь, когда его уже нет, Вашего равного, единственного духовного брата, - еще виднее, что Вы есть, что Вы дышите, мучаетесь, ходите, такая прекрасная, через двор с ямами, выдаете какие-то книги каким-то людям - книги, гораздо хуже Ваших собственных.…  Вы Радость, содержание и светлая душа всех, кто жил неправильно, захлебывался грязью, умирал от горя. Только не замолчите - не умирайте заживо.
Горы в белых шапках, теплое зимнее небо, ручьи, которые бегут Вдоль озимых полей, деревья, уже думающие о будущих листьях и плодах под войлочной оберткой, все они кланяются на языке, который и Ваш и их, и тоже просят стихи. И горы и земля хорошо знают, как молчалива смерть.Целую Вас, Анна Андреевна...Искрене Вас любящая Лариса Раскольникова»
    Нет сомнений, если бы Лариса былав Петрограде, она бы все сделала для освободения Гумилева из тюрьмы.
Она пишет своей матери в Москву:  «Девочку Гумилева – возьмите. Это сделать надо – я помогу. … Если бы только маленькая была на него похожа».
   Весной 1923 года  Лариса покидает  мужа.  Она говорит  Ф. Раскольникову, что ей надоел Афганистан и она  намерена  добиться его  перевода  в Москву, но  вместо этого,неожиданно присылает  письмо, в котором попросит развода. Раскольников дает Ларисе развод.
   Вскоре она связывает свою судьбу с неказистым, но блестящим журналистом  Карлом  Радеком.В 1923 году они отправляются в Гамбург, чтобы принять участие в  восстании под  руководством Эрнста Тельмана. После подавления восстания,  возвращаются на родину и Лариса уходит от Радека. Ей всего 28 лет, но она  чувствует себя уставшей,разочарованной.
   4 февраля 1926 года Лариса Рейснер, выпив стакан молока, заболевает  тифом.
 Первой сообщает о её смерти  9 февраля 1926 года «Вечерняя Москва»:
«Сегодня в 7 утра скончалась от брюшного тифа писательница Лариса Михайловна Рейснер… В течение последних дней  т. Рейснер находилась в бессознательном состоянии и никого не узнавала.  … Тов. Рейснер  умерла, не приходя в сознание. В момент смерти около больной находились врачи и ее отец, проф. Рейснер».
    Тело  Ларисы переносят в Дом печати, около гроба ставят почетный караул литераторов и поэтов. Более двадцати газет и журналов помещают сообщение о неожиданной смерти  Ларисы Рейснер. Печатаются  воспоминания о разных периодах ее жизни, посвященные  ей стихотворения,а также  тексты  траурных  писем, телеграмм  из Кабула, Берлина, Парижа,  от Раскольникова из   Ташкента, из Осло от Коллонтай, от посольства Афганистана в Москве, от редакций, музеев, различных учреждений.
    11 февраля огромная толпа заполняет проезд Никитского бульвара около Дома печати, звучит траурная музыка.
  Варлам Шаламов  -  Борису Пастернаку :
 «сотни раз перечитывал каждую строку, которую она написала… Героиня моей юности, в которую я был по-мальчишески влюблен, и эта влюбленность очищала, подымала меня…».
    Всеволод  Вишневский  посвятит  ей свою «Оптимистическую трагедию», а Борис Пастернак назовет ее именем героиню романа «Доктор Жеваго».
 «Ей нужно было умереть где-нибудь в степи, в море, в горах, с крепко стиснутой винтовкой в руках, ибо она отличалась духом искательства. Этот воинствующий дух, не щадя себя, она отдавала революции», – это слова из некролога.
   Смерть  спасает эту  необыкновенную  женщину от ареста,  от пыток, от расстрела, потому что вскоре  всех, с кем она была так или иначе связана,  уничтожат.  Расстреляют  Карла Радека. После публикации в эмигрантском  журнале  «Открытого письма Сталину»  в Ницце убьют Федора Раскольникова.
   Тело Ларисы  Рейснер  покоится  на „площадке коммунистов“  Ваганьковского  кладбища .
   Тело Николая Гумилева  лежит в безымянной могиле на Ржевском полигоне. 
Незадолго до смерти Лариса  пишет своей матери: «Если бы перед смертью его видела - все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца.»
 После смерти в вещах Ларисы обнаружат плотный конверт с пометкой:  "Если я умру, эти письма, не читая, отослать Н.С. Гумилеву. Лариса Рейснер" и  письмо, относящееся,вероятно,к 1919 году : "В случае моей смерти, все письма вернутся к Вам. И с ними то странное чувство, которое нас связывало, и такое похожее на любовь. И моя нежность - к людям, к уму, поэзии, и некоторым вещам, которая благодаря Вам - окрепла, отбросила свою собственную тень среди других людей - стала творчеством. Мне часто казалось, что Вы когда-то должны еще раз со мной встретиться, еще раз говорить, еще раз все взять и оставить. Этого не может быть, не могло быть. Но будьте благословенны, Вы, Ваши стихи и поступки.  Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный. И будьте чище и лучше, чем прежде, потому что действительно есть бог. Ваша Лери".   
 
        *  *  *
          
 О тебе, о тебе, о тебе,
 Ничего, ничего обо мне!
 В человеческой, темной судьбе
 Ты — крылатый призыв к вышине.

 Благородное сердце твое —
 Словно герб отошедших времен.
 Освящается им бытие
 Всех земных, всех бескрылых племен.

 Если звезды, ясны и горды,
 Отвернутся от нашей земли,
 У нее есть две лучших звезды:
 Это — смелые очи твои.

 И когда золотой серафим
 Протрубит, что исполнился срок,
 Мы поднимем тогда перед ним,
 Как защиту, твой белый платок.

 Звук замрет в задрожавшей трубе,
 Серафим пропадет в вышине…
 …О тебе, о тебе, о тебе,
 Ничего, ничего обо мне!
         
          _____









               
 
 

 
               
 
               
               


Рецензии
Как мало я знаю... Когда - то читала о Ларисе Рейснер небольшую книжечку, помню, белая обложка и ярко имя и фамилия. Знаю, что в детстве она жила в районе Чёрной речки недалеко от города Терийоки. Много читала и о Гумилёве. А вот о романе этих исключительных, с такой трагической судьбой, людей не знала.

Ольга-Гось Литвинова   16.05.2021 10:59     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.