Безымянный путь ассасина

Рай покоится в тени сабли.
Хасан ибн Саббах

БЕЗЫМЯННЫЙ (ПУТЬ АССАСИНА)

Перо медленно двигается по бумаге, выписывая мелкие дрожащие буквы. Я постоянно останавливаюсь, уверяя себя, что делаю так только для того, чтобы застыли чернила. На самом деле, я просто быстро устаю. Раньше, в молодости, все обстояло по-другому. Говорили, что из меня получится отличный каллиграф. Но ведь столько лет минуло с тех пор! Я привык к тому, что у меня все время что-то болит, ноги с трудом ходят по земле, а руки вечно трясутся. Я теперь и не помню другой жизни, столько лет прошло с той поры, когда ушли от меня и силы, и боевой задор юности. Только память осталась. Лишь она одна не подводит и все еще остра, как в молодости. За это я и благодарю Всевышнего, потому что знаю: память в мои годы – подарок, которым наделены далеко не все. Я настолько боюсь потерять ее, что записываю свои мысли каждый день. Вот только времени осталось совсем мало, и я надеюсь успеть перенести на бумагу  все, случившееся со мной, до той поры, пока не покину белый свет. Итак, читайте мою повесть - историю ассасина…











Глава 1. Проклят.

Я родился в Александрии Египетской, основанной много лет назад Искандером зуль-Карнайном. Мой отец - мамлюк по имени Иса, служил эмиром у калифа. Мать – еврейка. Отец пленил ее во время одного из набегов в Палестину и поместил в свой гарем.
Отец любил мать и дал мне имя Муса в честь великого пророка евреев, освободившего свой народ от власти фараона в стародавние времена. До семи лет я жил на женской половине отцовского дома вместе с тремя сестрами и двумя братьями. Нельзя сказать, что мне было легко. Мать презирали за ее происхождение, меня - за то, что я ее сын. Я постоянно дрался с братьями и все время ходил в синяках и царапинах. Только мама утешала меня вечерами, говорила со мной на иврите, который я и выучил благодаря ей.
Когда в семь лет меня перевели на мужскую половину дома, я знал, что за место под солнцем надо драться, никому нельзя верить, и отовсюду следует ждать коварного удара. Покинув гарем, я больше не видел матери. Помню только, как она плакала, прощаясь со мной, и остальные жены отца, проникнувшись, наконец, сочувствием, старались утешить ее.
Вскоре отец отвез меня за город, в свое имение, и отдал на обучение старому одноглазому воину по имени Асланбек.
В первый день нашего знакомства тот как следует выпорол меня - на будущее, чтобы я стал послушным. Когда я очнулся, он дал мне в руки мою первую саблю. Какой громадной и неподъемно тяжелой она мне тогда показалась! Вскоре правда, я привык к ней, потому что она была моей единственной игрушкой, и все мои забавы сводились к тому, что я таскал ее за собой по двору. В любом случае, первый в моей судьбе урок послушания я усвоил. Рубцы после той порки до сих пор белеют на моей спине.
С тех пор спал я на тростниковой подстилке, накрытой плащом, моей единственной одеждой. Вставал я на рассвете и ел варево, приготовленное Асланбеком. Потом до захода солнца тренировался: стрелял из лука по мишеням, рубил мечом чучела, метал копья, скакал на коне.
Еще я боролся с Асланбеком. Но что это были за схватки! В любой момент он мог ударить меня, и это являлось сигналом к тому, что мне необходимо вступить с ним в поединок. Мне, мальчишке, драться со взрослым воином, который много раз убивал! Нетрудно догадаться, чем заканчивалась такая борьба.
Когда подходил к концу бесконечный день, я съедал кусок хлеба, и у меня оставалось несколько часов сна до того, как все повторялось снова.
К двенадцати годам я стал худым и жилистым, мог с легкостью забраться на дерево, влезал в любую щель и бегал быстро, как лань. Деревенские мальчишки боялись меня, а я их презирал. Ведь Асланбек внушал мне гордость за род, из которого я вышел. Мой отец - эмир, я сын мамлюка и сам скоро им стану! 
Крестьянские увальни как-то раз попытались меня побить, когда я выбрался прогуляться к берегу Нила. Они навалились на меня впятером и стали мутузить кулаками. Надеялись, наверное, скормить крокодилам, когда одолеют. Они не знали, с кем связались. Все-таки я многому научился от Асланбека. Я одолел их всех и добился их уважения. В конце концов, они стали считать себя моими друзьями. Но я помнил слова Асланбека о том, что верить следует только себе, а дружить лишь с мечом. И ни с кем другим.
За годы обучения, я всего пару раз видел отца. Впервые это случилось, когда он решил навестить поместье. Асланбек заставил меня показывать, как я умею владеть оружием. Под конец он поручил мне догнать выпущенную из загона козу и попасть в нее копьем. Когда я, весь перемазанный кровью, притащил на себе дохлую скотину, отец довольно похлопал в ладоши и, сняв с пояса красивый кинжал, подарил его мне. Вечером того дня я впервые за несколько лет наелся досыта. Мясом убитого мной животного.
В свой второй приезд отец забрал меня с собой в Александрию. Мне стало очень грустно, потому что я расставался с Асланбеком. Несмотря на то, что мне постоянно доставалось от старого вояки, и я едва ли не каждую ночь языком, как собака, зализывал причиненные им раны, я привык к старику и не знал другой жизни. Но я не плакал, ведь все мои слезы давно кончились.
Вскоре, правда, выяснилось, что я распрощался с одноглазым воином не навсегда. По несколько дней я жил при медресе, где обучался чтению и письму, а потом еще несколько – в деревне, где Асланбек нещадно тренировал меня.
Благодаря ученым мудрецам, к пятнадцати годам я твердо усвоил, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.
Я очень быстро постигал науку, которую мне преподавали. Прочтя страницу из Корана, я сразу же запоминалее. А потом мог прочесть наизусть с любой строчки.
Но особенно хорошо мне давались языки других народов. Для этого ничего не требовалось, стоило просто пойти в порт, где собирались корабли со всего мира, и послушать разговоры моряков и купцов. А в порт во время пребывания в городе я ходил очень часто. Я любил смотреть на бесконечную гладь моря, слышать плеск волн и представлять, что где-то там, вдали, есть неведомые страны, где живут другие люди. И, может быть, кто-то из обитателей этих стран сейчас сидит на своем берегу и смотрит в мою сторону, мечтая побывать на земле Египта.
Муллы в медресе удивлялись моим способностям, говорили, что сам Аллах отметил меня, даровав острый ум. А я относился ко всему этому легко, так, как относятся к случайной и не очень ценной находке. Правда, мое стремление повидать другие края вызывало у мулл только недоумение. Они говорили, что там, за морем, простираются земли неверных франков – христиан, позабывших истинного Бога и поклоняющихся идолу, распятому на кресте. И нечего делать правоверному в землях заблудших людей.

Когда мне исполнилось семнадцать, отец взял меня с собой в город Аскалон, который называли воротами в Египет. Времена наступили неспокойные: франки, высадившиеся в Сирии несколько лет назад, захватили Иерусалим, их правитель провозгласил себя королем этого города. Они называли себя людьми креста и носили плащи с его изображением.
Я, будучи совсем еще ребенком, не знал, что отец много лет вместе с калифом воюет с ними. Да что там мы, весь мусульманский мир поднялся на борьбу с неверными, дабы сбросить их обратно в море, из-за которого они пришли, и освободить священный город.
Франки оказались непростым народом. Люди креста стремились взять Аскалон, подчинить его себе, а потом вторгнуться в пределы калифата. Остановить их было трудно, поскольку, по словам отца, франки - отменные воины.
Так начался мой первый поход, в котором я навсегда обрек свою душу на адовы муки, пролив кровь другого человека. Тогда, конечно, все было по-другому: дорога, уходящая за горизонт, сотни конников, знамена и рев труб! А еще боевой задор мальчишки, думающего, будто война – лишь очередное развлечение.
Войско вел отец. А я ехал с братьями в его свите. Отец объяснил нам, что франки совершили очередной набег на наши земли. Еще он сказал, что их довольно много – сотня рыцарей, с конными и пешими оруженосцами, всего около полутора тысяч человек. Ведет их сам король Иерусалимский. Если мы не поспеем вовремя, добавил отец, они могут взять Аскалон. Я еще удивился тогда, ведь в нашем отряде шло вдвое больше всадников. Мы с легкостью побьем франков, говорил я. Отец на это лишь хмыкнул в усы, сказав, что я просто не знаю, кто такие рыцари.
Во время одного из наших привалов со мной произошел  странный случай. Я находился в одном из передовых бивуаков, задачей которого было заметить внезапное нападение врага и подать сигнал войску. Неподалеку от костра, за которым сидел я с десятком солдат, вдруг появился почти голый человек. Как это произошло, никто и не заметил, он просто вынырнул из темноты и встал рядом с нами, оглядываясь, словно голодный зверь.
Я поднялся, чтобы прогнать его, но мой сосед, остановил меня:
- Не трогай его. Он дервиш – блаженный. Господь говорит устами таких, как он.
Я вернулся на свое место, а воины подвинулись, давая дервишу место у костра.
Некоторое время он жевал вяленое мясо, которым его угостили, и молчал. Я заметил, как внимательно, кто с любопытством, кто настороженно, смотрят на него солдаты.
Насытившись, дервиш внимательно оглядел нас всех по очереди. Когда очередь дошла и до меня, он произнес скрипучим низким голосом:
- Протяни мне свою руку парень.
- Э нет, - помотал я головой.
- Давай, давай, - толкнул меня в плечо кто-то из воинов. – Нельзя отказывать блаженному.
Я вновь отказался, чувствуя себя все более неуверенно. На лице моем против воли появилась растерянная улыбка.
И тогда дервиш перепрыгнул прямо через костер и оказался рядом со мной. Не успел я опомниться, как он схватил своей клешней мою левую руку и потянул на себя. Я остолбенел, все произошло слишком быстро, да и хватка у нищего оказалась стальная.
Дервиш долго вглядывался в узоры на моей ладони, потом отпустил ее и молча вернулся на свое место.
- Почему ты молчишь, что случилось? – наперебой стали спрашивать его воины.
А он не отвечал им, просто смотрел на меня, и я до сих пор не могу забыть его безумный взор. Слезы застыли в уголках его глаз.
- Что ты видишь там, бродяга? – выдавливая слова, спросил я.
- Кровь, слишком много крови, - будто выдохнул дервиш.
- Меня убьют завтра?
- Нет, - ответил старик, и кривая ухмылка исказила его лицо, - Но ты еще об этом пожалеешь…
Воины, сидевшие рядом со мной, медленно отодвинулись, оставляя пустое пространство. По кругу сидящих, будто дуновение ветра, пронесся испуганный шепот.
У меня несколько раз дернулось левое веко.
Позднее я понял – это знак того, что придется пролить чью-то кровь.
Столько лет прошло с тех пор. Я и сейчас помню ту студеную и ветреную ночь. Гудел костер, искры его возносились в глубину черного неба. Холодные звезды равнодушно взирали на нас со своей высоты. Сердце щекотало предчувствие опасности от близости врага и предстоящего боя. Дервиш мне казался тогда глубоким стариком, но жизнь прошла как сон, и вот я сам - старик, да еще постарше того бродяги. И я понимаю, почему он плакал,  разглядев линии на моей ладони.
Ранним утром следующего дня мы сразились с франками, и холмы вокруг Аскалона пропитались кровью. Мы бились отчаянно. Моя сабля впервые попробовала человеческую плоть на вкус. Двое пеших воинов пали под ее ударами. В какой-то момент франки зашатались под нашим натиском. Но вскоре я узнал, почему отец так опасался людей креста. Всего сотни рыцарей хватило, чтобы дело обернулось катастрофой. Их вороненые доспехи не брали ни мечи, ни копья, а стрелы просто отскакивали от них. Всякий, кто бросался на их ощетинившийся пиками строй, погибал. В тот день мы познали горечь поражения. В тот день я потерял всех своих братьев.

Отец вернулся в Александрию опозоренным. И я, мальчишка, стал свидетелем его позора.
В то время в стране было сразу два визиря-евнуха, враждовавших друг с другом. Калиф из рода Фатимидов стал пешкой в их борьбе. Визири жонглировали им, как уличные фокусники. В бесконечной череде интриг любой, кто обладал хоть какой-то властью и влиянием, постоянно рисковал головой. Никто не знал, на кого обрушится гнев могущественных скопцов.
 Один из визирей использовал проигрыш отца, чтобы сместить его и поставить вместо него своего человека. Отца вызвали в Каир, и он не вернулся оттуда.
Я находился в воинском лагере неподалеку от города, так как конные разъезды франков появлялись в самой дельте Нила, а их флот чуть не зашел в александрийский порт.
Помню, как перед самым отъездом отец вызвал меня к себе.
Явившись к нему, я увидел седого, разом постаревшего человека. Горе от потери сыновей и предчувствие скорой смерти буквально придавили его плечи.
- Ты последний мужчина из рода, - сказал он мне. – Скоро я уеду в Каир. Обратно, скорее всего не вернусь. Если убьют меня, гибель будет грозить и тебе. Как только узнаешь, что я отправился к Аллаху, беги. Асланбек даст тебе коня и деньги, он предупрежден. Береги себя, род наш не должен угаснуть.
Я упал на колени перед ним. Отец некоторое время гладил мои спутанные волосы.
- Я был хорошим родителем? – спросил он меня вдруг.
Я поднял голову и замер, не зная, что ответить.
Суровое лицо отца смягчилось.
- Не говори ничего, мой сын. Я и сам знаю, что нет. Иначе не отнял бы Аллах у меня твоих братьев, да и ты не медлил бы с ответом.
Так мы и расстались. Я отправился из города в имение отца, к старику Асланбеку. Находясь там, я узнал плохие новости – калиф казнил отца по наущению одного из визирей. Голову отца привезли в Александрию и выставили на дворцовой площади. Его дом и гарем достался новому эмиру, слуги которого сбились с ног в поисках меня.
Они нашли имение отца. Ночью, как воры, они попытались проникнуть в него. Асланбек, тот самый, жестокий старик, который нещадно колотил меня в детстве, грудью встал на мою защиту. Он убил двух или трех человек, пока его не изрубили на куски. Он успел дать мне уйти.
А я, юный глупец, вместо того, чтобы сразу бежать, поехал в самое логово врага – вернулся в Каир. Глухой ночью я пробрался на площадь и среди частокола копий, на которых висели отрубленные головы казненных, отыскал голову отца. Завернув ее в плащ, я, словно вор, тайком выбрался из города. Наверное, плохо, что я слишком рано разучился плакать. Ведь я захлебнулся неизлитыми слезами, они душили меня, мешали дышать, сводили с ума.
Еще тогда мне стоило призадуматься над тем, что все, с кем я общаюсь, умирают. Смерть уносила любого, кроме меня. Но я был слишком молод, чтобы прийти к подобной мысли. Единственное, чего я хотел, так это спастись, а после отомстить. Поэтому, похоронив останки отца в небольшом оазисе, я два дня и две ночи удирал на коне от выследивших меня преследователей. Они оставили свои попытки только тогда, когда я оказался в пустыне на границе калифата, владений франков и вольных племен. Я быстро смекнул, на что они надеялись: одинокий всадник беззащитен перед многочисленными разбойниками и отрядами христиан, которыми кишела округа. Они думали, что я обречён.





Глава 2. Даи.

Негодяи просчитались. Я уцелел. Два последующих года я провел в пустыне. Под началом бедуинских шейхов я грабил торговые караваны. Потом, уйдя на службу в купеческую гильдию, наоборот, охранял торговцев от таких же разбойников, каким сам был недавно.
Мир вокруг кипел. Народы от Палестины на западедо Эламских гор на востоке пришли в движение. В бесконечных вереницах людей, заполонивших торговые пути, встречались всякие: сельские бедняки, тащившие на себе нехитрый скарб, состоятельные горожане, спасающие накопления, суровые наемники, ищущие, кому повыгоднее продать свою саблю, проповедники десятка религий. Одни искали мира для себя и своих семей, других наоборот, манило пламя войны.
Но и среди этих толп выделялось особое племя. Нет, они не принадлежали к какому-то отдельному народу. Люди этого племени имели самую разную внешность, встречались среди них и арабы, и персы, и ливийцы, попадались даже франки. Их объединяли одинаковые черные одеяния и речи, которые они изрекали. Слова их – сплошная крамола, хула на веру, к которой привыкли люди. Они проповедовали на походных стоянках, в караван-сараях, на сельских сходах и кочевьях бедуинов. И любой, кто, начиная слушать, сомневался, к концу проповеди становился их сторонником. Всякий ум они приводили в смущение. На самый каверзный и хитрый вопрос они могли дать неопровержимый ответ.
Они называли себя даи - проповедники, посланцы Горного старца.
Случилось так, что я оказался в Дамаске и там попал на проповедь самого почитаемого из них, по имени Рашид ад-Дин. Говорили, будто он обитает в горной крепости и лишь иногда спускается в город, чтобы увеличивать армию своих поклонников.
Сказанное им, словно патока, проникло в самые глубины моей души. Я нашел в его словах то, что считал тогда, в молодости, истиной. Некоторые из его речей я запомнил и доныне:
«Вот, слушайте! Мир наполнился обманом. Мать врет сыну, владыка - подданному, учитель - ученику. И Аллах плачет, видя, сколь много стало отступников от истинной веры».
«Оглянитесь люди! Не осталось правоверных на свете. А те, кто зовут себя таковыми, стали отступниками. За это Господь покарал их, разделил и наслал на них неверных».
«Прислушайтесь к зову сердец своих, ибо так говорит с нами Аллах! Мы обязаны убивать неверных, ибо неверный более змея, чем сама змея».
«Кто есть неверные?! Христиане, второе имя которым – ложь. Они говорят, будто несут миру любовь. И прикрываются любовью, творя зло и проливая кровь. Они твердят, что их Бог умер ради всех остальных людей, а теперь всех вокруг убивают именем Его, считая, что имеют на то право».
«В их книгах написано, если ударили в левую щеку, подставь правую. И того они требуют от всех, кто рядом с ними. Но свои щеки они берегут и никому не позволяют касаться их. У них написано – возлюби ближнего, как себя. Но они думают - все обязаны полюбить их, а они имеют право ненавидеть».
«Задумайтесь! Кто еще среди неверных? Только ли люди креста?! Только ли иудеи, читающие Тору?! Нет, среди неверных и мусульмане, все, кто сомневаются, все, в ком мало истинной веры».
«Бог плачет оттого, что мир переполнен неверными. Только тем, кто остались с ним, он подарит счастье. Только те, кто помогут Богу, вступят в рай. И только гибель неверных, к какой бы вере не относились они, есть путь к счастью! Помните, так учит нас Горный старец, единственный, кому после Мухаммеда открыта истина!».
Как просто все было. Как мало надо, чтобы получить благословение Господа! Только взять меч и разить врагов именем Его. Проливать кровь, помогая Ему. Убивать во исполнение Его замысла! А для того, чтобы найти врагов, разрешено врать, притворяться, идти на любую хитрость, вплоть до подлости и предательства. Всевышний все равно простит…
Что еще я, юноша, едва достигший двадцати лет, умел, кроме как убивать?! Кому мне, лишенному дома, оставалось верить? Точно не муллам, уверенья которых не дали моим близким счастья и процветания. И не правителям, которые унизили мой род. В словах даи нашел я то, чего искала моя душа с момента бегства из Египта.
Дни сменялись другими днями, а я все внимал словам Рашид ад-Дина. Многократно повторенное принимается за истину. Я просыпался и смыкал глаза у дома, в котором остановился пророк. В толпе почитателей я шел за ним на площадь. Вечером, когда он заканчивал проповедь и возвращался к себе, я следовал в сонме его учеников. Я следил за его взглядом и ловил малейшее движение его губ. Втайне я мечтал, чтобы кто-то напал на него, а я его спас, и тем самым отличился бы перед ним.
И, видимо, судьба вела меня с момента появления на свет, ибо помыслы мои сбылись. По окончании одной из проповедей я шел следом за ад-Дином среди его последователей. Когда он почти достиг своего дома, на него бросился какой-то безумец с кинжалом. Я первым отразил его удар и тем спас пророка. Только потом в тело несостоявшегося убийцы вонзилось несколько мечей.
Охранники быстро увели ад-Дина, поклонники его в страхе разбежались. Я и не заметил, как остался один на пустынной улице, рядом с окровавленным телом.
Длилось это, впрочем, недолго – кто-то из людей проповедника вернулся ко мне и привел в его дом.
Так я оказался перед лицом человека, которого тогда считал великим.
Он действительно производил необыкновенное впечатление – невысокого роста, щуплый, одет как бедняк. И при этом казалось, заполнял собой всю комнату. От исходившей от него исполинской внутренней силы, мне стало не по себе.
Хорошенько разглядев меня, он приветливо улыбнулся, и в комнате словно посветлело.
- Кто ты? – спросил он.
- Я твой верный слуга. Посещаю проповеди, которые ты читаешь.
- И что ты думаешь о них?
- Ты открыл мне истину. Я понял, как мне надо жить. Ты первый после пророка Мухаммеда.
Рашид ад-Дин снова улыбнулся.
- Я всего лишь голос говорящего моими устами. Все  сказанное мной, является истиной, открытой другим человеком. Давно ты посещаешь мои проповеди?
- С первого дня, как ты пришел в Дамаск.
Ад-Дин замолчал и медленно обошел меня. Затем взял мою левую руку и осмотрел ладонь. На его лице мелькнуло беспокойство. Длилось это всего мгновение, не больше, но я успел его заметить. И сразу вспомнил дервиша, встреченного перед первым моим боем.
- Я хочу посмотреть твою саблю. – попросил пророк.
Взвесив на руках клинок, он понимающе молвил:
- Добрый меч. Немало крови он попробовал, верно?
Я кивнул.
- Как ты думаешь, ради чего стоит убивать? – неожиданно спросил ад-Дин.
Я задумался ненадолго, потом ответил:
- Ради правого дела.
- Нет, - проповедник покачал головой. – Запомни, мальчик. Кровь стоит лить только ради веры. Потому что лишь такое кровопролитие угодно Всевышнему и только с его помощью открывается путь на небеса. В тебе есть вера?
- Да. И сегодня я доказал, сколь много ее во мне.
Рашид ад-Дин вернул мне меч.
- Тогда готовься пройти путь через Северные горы, в долину имама времени – владыки крепости Аламут. Он и есть тот, кто вложил в мои уста истину. Всех отмеченных судьбой он собирает под свои знамена. Слушай меня внимательно, мальчик, найти дорогу туда очень непросто…
























Глава 3. Забыт.

Долгим и трудным оказалось это путешествие. Путь мой пролегал через анклавы франков и мелкие разбойничьи княжества арабов. Днями я прятался в рощах или скалах, шел только ночами.
Постепенно местность вокруг становилась все суровее и безлюднее. Наконец я оказался в горах, где не встречалось никого живого. Только горные козлы испуганно разбегались, завидев меня, да высоко в небесах парили кругами орлы.
На тридцатый день пути, я, измученный до крайности, поднялся на одну из горных вершин и увидел вдалеке цель, к которой так стремился. Нет, не зря прозвали эту крепость Аламут – Орлиное гнездо! Она стояла так высоко, что ее башни, казалось, подпирали небо. Зубцы исполинских стен терялись в дымке облаков.
Близость цели вдохнула в меня силы. Не чувствуя ног, я двинулся навстречу своей судьбе.
Теперь, когда жизнь моя подходит к концу, и предназначение, ради которого я явился на свет, выполнено, могу точно сказать одно: все, что я ни делал, являлось лишь претворением того рока, который вел меня, защищал от одних опасностей и ввергал в другие.
А тогда, много лет назад, я, горя рвением, свойственным юности, и, несмотря на усталость, полный сил, направлялся к обители Горного старца.
Чем ближе становилась крепость, тем больше людей встречалось на моем пути. Стало ясно, что не я один хотел попасть в Аламут. Десятки других людей, в основном молодых, как и я, по горным тропам шли в дом имама времени. Глаза их горели решимостью отдать жизни ради человека, которого они никогда раньше не видели. Наверняка и у меня во взоре пылал подобный огонь, ибо только он мог помочь преодолеть столь трудный путь.
К вечеру, достигнув крепости, я увидел, что у ворот ее собралось около двух сотен человек.
Мы терпеливо ждали, когда створы ворот раскроются, и нас впустят во внутренний двор цитадели.
Напрасно. Всю ночь мы просидели на страшном холоде, сбившись в кучки, чтобы согреться. Наутро встало ослепительное солнце и принесло с собой страшный зной. А ворота все не открывались.
Так длилось несколько дней. У нас не было ни пищи, ни питья. Днем нас иссушало солнце, ночами студеный ветер продувал наши исхудавшие тела. Стражи, охранявшие ворота, откровенно насмехались над нами и кричали сверху ругательства. Иногда, потешаясь, они сбрасывали вниз бурдюк с водой или кусок хлеба, и тогда за него начиналась целая битва отчаявшихся людей.
В один из дней часть из нас бросилась к воротам и начала ломиться в них в безумной попытке попасть внутрь. Смельчаков полили кипящей смолой, и больше не находилось охотников взять крепостную стену штурмом.
Постепенно нас становилось все меньше. Кто-то умер от голода и жажды. Некоторые ушли обратно, проклиная все на свете. Остальные - немного, человек двадцать, остались у входа в Аламут. Я был среди них. Мы понимали, что сил добраться обратно у нас нет; остается только покориться судьбе. Обессиленные, мы словно тени шатались под стенами. Я начал думать, что дни мои сочтены, и я умру здесь, в этих проклятых горах.
Наконец, когда во мне не осталось ни отчаяния, ни злобы, ни сил жить дальше, ворота раскрылись. Словно во сне я увидел людей в белых одеяниях с красными поясами. Они подняли нас, остававшихся у крепости и внесли внутрь. Вскоре, впервые за много дней, я смог поесть и попить вдоволь.
За последующие несколько месяцев я понял, что наука, преподанная Асланбеком - ничто,по сравнению с искусством адептов Горного старца.
Мне и остальным новичкам объяснили, зачем мы пришли в Аламут. Мы поняли, что воля Аллаха вела нас сюда, и единственное, для чего мы родились – убивать во имя и по воле нашего единственного повелителя. Имя ему Хасан ибн Саббах, и ему доступно сокровенное знание. После пророка Мухаммеда он единственный, кому открыта воля Всевышнего. И мы, если пройдем обучение, станем исполнителями высшей воли - ассасинами. Лишь один или двое из нас, новичков, доживут до этого дня.
Годы спустя много небылиц я слышал про ассасинов. Говорили, что нас одурманивают индийским гашишем, водят в сады с голыми рабынями и внушают, что таков и есть рай. Еще говорили, что асассин готов на все ради очередной порции наркотика и день за днем проводит в дурмане, в котором не отличить реальность от сна.
Глупости. Разве смог бы подобный безумец преодолеть трудности, которые  встают на его пути с самого первого дня в Аламуте?
Я постиг очень трудную науку. Наивный, я думал, будто знаю о воинском ремесле все, а оказалось, не знаю ничего. Горный старец собрал в своей обители поистине лучших знатоков искусства убийства людей.
Монахи из Китая научили меня драться голыми руками. Мастера фехтования отточили умение владеть холодным оружием. Алхимики доверили тайны приготовления самых страшных ядов.
И когда, наконец, я выдержал все испытания и остался единственным из тех двух сотен людей, что пришли некогда к воротам Аламута, выяснилось, что все это не главное.
Даи, следивший за моим обучением, привел меня в самое сердце крепости, где показал небольшой скромный домик. В нем, сказал он, живет сам Горный старец. А я, в который раз пояснил даи, появился на свет только для того, чтобы исполнять его волю. Судьба избрала меня орудием его. Как и любого, находящегося в Аламуте.
Какой бы непостижимой, странной не показалась воля моего господина, раз она изречена, я обязан исполнить ее.
Поэтому мне необходимо научиться терпению и покорности. И тогда ибн Саббах дарует свою главную милость – явится передо мной и даст увидеть себя.
Тело мое приобрело крепость камня. Теперь твердость приобретал и мой дух. Не исчислить часов, проведенных мной на вершине главной башни Аламута. И днем и ночью я стоял, припечатанный к стене, не в силах сделать хоть шаг в сторону без приказа даи. Верность и преданность имаму времени. Только верность. Только преданность. Ничего другого я не слышал, находясь в Аламуте.
Свет в маленьких окнах домика Старца, вот единственное, что согревало мою душу. Я в любую минуту мог умереть за своего повелителя. Появись он и прикажи броситься вниз, я бы выполнил приказ, не раздумывая.
Когда и это испытание осталось позади, мне объяснили, что теперь осталось научиться только одному – искусству актера.
«Да, да», рассмеялся тогда даи, видя недоумение на моем лице.
Неизвестно, куда занесет ассасина воля Старца. Возможно, придется отправиться в земли неверных франков, один из больших городов Китая или в кочевья монголов. И везде необходимо быть своим. Если надо, придется стать бродячим фокусником, дервишем, странствующим рыцарем, монахом-отшельником, да мало ли кем еще! Говорить на различных языках, знать обычаи самых далеких стран; все это пригодится ассасину для исполнения воли владыки Аламута.
Вот здесь и дал себя знать мой талант, проявившийся еще в детстве. То, на что у других уходили месяцы, у меня занимало дни. Я с невероятной скоростью читал философские трактаты и свитки с заметками о других землях.  Слету запоминал слова иных языков. Я научился так лицедействовать, что учителя вскоре сказали – мне впору самому учить их.
И вот, два года спустя, настал мой час принести клятву верности имаму времени.
Ночью даи призвал меня к себе. Вокруг него стояли полукругом другие обитатели крепости. Я не видел их лиц, только чувствовал мрачную и непоколебимую силу, исходившую от этих людей.
Перед воротами дома имама, при свете факелов я встал на колени и посыпал голову пылью.
- Клянешься ли ты признавать только одного Бога – Аллаха? – громовым голосом спросил даи.
- Клянусь. Нет Бога кроме Аллаха.
- Отрекаешься ли ты от всех кого знал, от своих родных и близких,  от своего рода?
- Отрекаюсь.
- Клянешься ли ты почитать только одного человека на земле – Старца Горы? Готов ли ты умереть за него?
- Клянусь. Как нет другого Бога кроме Аллаха, так и не узнаю я другого господина, кроме Старца Горы. Я умру за него с радостью.
- Хорошо. Отныне ты федаин – жертвующий жизнью. Забудь свое старое имя. Нарекаю тебя Ибн Фулан – ничейный сын.
Так я стал ассасином.





Глава 4. Рука судьбы.

На самом деле убивать легко. Не верьте тем, кто говорит иначе. Когда знаешь, что убиваешь ради своей веры, никакие угрызения совести не мучают. Чувство собственной правоты подавляет все сомнения. Я много раз убивал, и с самого первого дня спал спокойно, зная, что поступал правильно. Хуже другое. Наступает момент, когда начинаешь понимать, что тебя просто использовали. Но на осознание такой простой мысли, занявшей на бумаге всего пару строк, мне понадобилось много лет.
Первым был какой-то купец из Мекки. Не знаю, чем он помешал ибн Саббаху, но мне поручили убить его. Никаких трудностей не возникло. Я проник в его дом и зарезал купца прямо в постели, как курицу. Потом я испытал некоторое разочарование. Слишком просто все оказалось, мне не оказали никакого сопротивления. Купец едва успел проснуться, смотрел на меня круглыми от страха глазами и лепетал что-то о пощаде. Да, вспомнил, он еще предлагал деньги. Напрасно. Зачем они мне были тогда! Воля повелителя Аламута не имела цены.
Потом я убил еще нескольких. Среди них - епископ из Назарета, какой-то паломник по святым местам, греческий дипломат, посланный императором для переговоров с франками. Некоторые из убийств оказались совсем легкими. Для совершения других пришлось попотеть.
Кем я только не был, выполняя волю господина -  наемником без роду и племени, монахом-отшельником, торговцем пряностями с юга Аравии. И все для того, чтобы влить яд в чашу приговоренного или почувствовать, как клинок входит в его плоть. Главное: увидеть холодеющий труп врага моего повелителя. Остальное не имело значения.
Лишь раз толика сомнения ранила мою душу. Это произошло, когда я убил поэта. Я не помню теперь, как его звали, но во времена моей молодости слава о нем гремела по всему миру.
Я долго искал жертву, пока не выследил в одной из книжных лавок Бухары. Он вначале испугался, поскольку сразу понял, кто я. Впрочем, пару мгновений спустя поэт овладел собой и попросил хозяина лавки выйти. Когда мы остались одни, он аккуратно вернул выбранную книгу на полку и произнес:
- Я тут нашел любопытный свиток Платона. Очень хороший перевод с греческого. Ты знаком с этим философом?
Я кивнул. В Аламуте имелась прекрасная библиотека.
- Я так и думал, - сказал поэт. – Твой хозяин - очень образованный человек. Ты веришь, что, умерев, мы возродимся в другом теле?
- Я верю в Аллаха, - ответил я. – И в то, что ты должен умереть. А возродишься ты или нет, не моя забота.
Поэт нервно расхохотался.
- А в судьбу ты веришь? Я вот все пытался убежать от нее… думал, здесь, в Бухаре, спрячусь, а она меня все-таки настигла. Ты - ее рука, юноша.
Лицо поэта стало очень серьезным. Он погладил бороду, расправил халат и сказал:
- Прошу тебя, не медли, бей сразу.
- Зачем? – спросил я.
- Что именно? Почему я прошу тебя не медлить?
- Нет. Зачем мой господин хочет убить тебя?
- Ты читал мои стихи?
- Да. Прочел все, перед тем, как отправиться на твои поиски.
- И как они тебе, понравились?
- Твои стихи прекрасны.
- Мне льстит погибнуть от руки поклонника. Знай, юноша, когда-то мы учились в одном медресе с твоим господином и были друзьями. На мою беду, поэт из него никудышный. Вот он и стал проповедником. Наверное, поэтому он и решил убить меня. Делай свое дело, незачем оттягивать неизбежное.
Я вынул из складок халата короткий меч и вонзил его в приговоренного. Клинок плавно вошел  в тело, снизу вверх, и легко достиг сердца. Поэт умер, улыбаясь.
Что-то со стуком упало на пол за моей спиной. Обернувшись, я увидел, что с книжной полки свалился большой свиток. Его крепление сломалось и, подкатываясь к моим ногам, он почти полностью развернулся. Стал виден большой рисунок ладони, испещренный линиями и мелкими письменами. Учебник хироманта, понял я. И сразу слова дервиша эхом отозвались в моих ушах: «Кровь, много крови».
Слишком часто вокруг меня вспоминали судьбу. Я пнул свиток в сторону.
В лавку заглянул хозяин. Увидев меня с мечом, он испуганно залепетал и, подняв руки, бросился прочь.
После, идя по узким улочкам Бухары, я решил для себя, что больше никогда не стану убивать таких, как он. Кого угодно – купцов, священников, воинов, но только не поэтов. Потому что стихи – слезы человеческой души. И Господь, когда хочет наградить человека, дарует ему любовь или дар поэта.

В Орлином гнезде знают, век асассина недолог. Годы подготовки, обучение тайнам боевого искусства, и все ради одного единственного удара. Жизнь федаина ничего не стоит, она целиком в руках Аллаха. Главное, исполнить высшую волю, что будет потом – не имеет особого значения. Если федаина схватят, впереди у него неминуемая смерть. Часто мучительная, долгая. Но федаин встречает пытки с улыбкой. Он знает, Всевышний смотрит на него и посылает муки только для того, чтобы на том свете рай казался еще прекраснее.
Большая часть «жертвующих жизнью» погибает после первого же задания. Немногим повезет вернуться со второго.
И лишь кучке избранных удается лично рассказать своему владыке о совершении третьего убийства. Только тогда федаин докажет свое право на жизнь. Поднявшись на ступень выше, он становится рафиком - младшим пророком.
В честь тех, кто уцелел, в Орлином гнезде устраивают семидневный праздник. Имя убийцы выбивают на бронзовой доске и вешают над воротами крепости. Иногда счастливца удостаивает приемом в своем дворе сам Горный старец.
Я стал единственным, кого десять раз чествовали в Аламуте. И привезя весть о смерти того самого поэта, я получил от имама времени приглашение посетить внутренние покои его дома. Моя радость не имела предела.
Помню, как я оказался в маленькой комнате, напоминающей келью. Самый могущественный человек на земле, тот, кого боялись короли и калифы, сидел передо мной на глиняном полу. Все убранство его жилища составляла подставка с открытым Кораном.
Когда я вошел, ибн Саббах переворачивал одну из страниц книги. Он поманил меня, и я опустился перед ним на колени.
- Счастлив видеть тебя, сын мой, - сказал Горный старец, возложив руки на мои плечи.
Его голос напомнил шорох ветра в листве деревьев. Тихий, незаметный, проникающий в самые глубины души.
Это была единственная фраза, которую я услышал из уст своего владыки. Он назвал меня сыном, и этого хватило, чтобы я еще больше исполнился любви и трепета к нему.
Старец поцеловал мой лоб и подарил мне кинжал из дамасской стали. На клинке его отчетливо читалось одно единственное слово, искусно начертанное неведомым кузнецом. Еще придет время подробнее поведать о его подарке.
С того дня я стал готовится к посвящению в даи - проповедники учения Хасана ибн Саббаха. Я вошел в высший круг его слуг, и мне открылась вся полнота его власти. Я получил доступ к сокровищнице, в которую стекалась дань со всего света. Маги и ученые, плененные Старцем, начали приоткрывать мне свои самые сокровенные тайны. 
Я понял, на чем покоилась власть владыки Аламута. Он был везде и нигде. Его королевство не имело территории. Несколько крепостей тут, пара замков там. И тысячи слуг по всему миру. Многие из них, его слуг - явные, открыто говорящие о своей верности учению ибн Саббаха. Но еще больше слуг тайных. И именно они страшнее всего. Потому что отныне ни в ком нельзя быть уверенным. Любой, кто находится рядом, может оказаться совсем не тем, кем думаешь. Лучший друг, любимая невеста, почтенный епископ, уличный скоморох - все теперь представляют опасность. От всех следует ожидать удара. Поэтому ни один из сильных мира сего не уверен в завтрашнем дне. Все знают, если Горный старец вынес приговор, от него не спастись. Пройдут дни или годы, но рано или поздно холодная сталь клинка, шелковый шнурок или яд найдут свою цель.
Вскоре после встречи со Старцем старый даи дал мне последнее поручение. У Старца есть личный враг, сказал он, франкский барон, некогда ограбивший караван, в котором находилась дань, предназначенная имаму времени. Несколько раз на барона совершались покушения, но ему все время везло. Никто не знает точно, где он сейчас. Совсем недавно лазутчикам, что ищут барона, стало известно, что у него есть дочь, живущая в небольшом поместье под Акрой. Может быть, она знает, где прячется ее отец. Найти барона и убить его – вот мой пропуск в рай. Меня назовут даи аль-кирбай –  голосом повелителя. И никто, ни один другой человек не будет стоять отныне между нами. 
Сейчас я задумываюсь над тем, как превратно понимал счастье. Всего-то смерть десятка людей и благосклонный взгляд человека, которого считал превыше всех остальных на свете. Как глуп я был тогда. Как бросал на ветер свои драгоценные годы, одурманенный изощренной ложью лучше любого гашиша! И сколько еще безумцев, подобных мне, по сию пору полагают, будто убивая, могут заработать счастье. . .
Извините мои дурные мысли. Всего лишь волнение глупого старика, болезненно вспоминающего ошибки молодости. Просто я приблизился к событиям, ради которых и начал свою повесть.

Я нашел его в катакомбах Аламута. Он сидел на гнилом соломенном тюфяке и жевал кусок хлеба, запивая его водой.
Стайка мышей бросилась в стороны из-под моих ног.
Узник подобрался и убрал в сторону еду.
- Ты бить меня пришел, да? – спросил он. - Почти каждый день сюда кто-то приходит и бьет.
Я глубоко вздохнул, впуская в легкие запах сырости и испражнений.
- Нет, бить не буду. Как зовут тебя, рыцарь?
- Я идальго Хосе Монпейра из Кастилии. – в голосе узника появились нотки гордости, когда он произнес свое имя. - Это далеко на Западе. Ты слышал о моей родине?
- Да. Она за землями греков и франков. Как ты оказался здесь?
- Решил поклониться Гробу Господню и повоевать с вами, неверными. Потом попал в плен и третий год как заперт в этой темнице.
- Расскажи мне об обычаях своей страны.
Кастилец мечтательно закатил глаза.
- Моя страна… Как давно я не бывал там… Сейчас время созревания апельсинов. Крестьянки танцуют в полях, благодаря Бога за хороший урожай. Над округой разносится колокольный звон, вечерами цикады поют в рощах…
Я нанес ему пощечину.
- Меня не интересует, когда цветут апельсины в твоей деревне. Я просил рассказать о ваших обычаях.
Идальго замолчал, слизывая кровь с разбитой губы. Потом сказал с упреком:
- А говорил, что не будешь бить. Вы ведь меня не отпустите, верно?
Я не стал ему врать.
- Не отпустим. Ты закончишь свои дни здесь.
Рыцарь покачал головой. Расчесал пятерней грязные спутавшиеся волосы.
- Я понял. Ты хочешь, чтоб я поведал тебе о своей стране. А несколько дней спустя другой идальго Хосе Кастилец поедет по дорогам грешного мира. И все ради того, чтобы совершить новое убийство?
Он оказался очень проницателен, этот грязный, покрытый насекомыми пленник.
- Тебя не касается. – ответил я. - Просто выполни мою просьбу.
Кастилец задумался.
- А ты выполнишь мою?
- Смотря, что ты попросишь.
- Раз мне все равно не жить, так дай хоть возможность умереть достойно. Я не хочу, чтобы меня зарезали или удавили, как преступника. Сразись со мной в поединке. Позволь перед смертью ощутить в руках меч.
- Странно. Ты первый, кто просит меня о смерти, как об услуге. Обычно люди стараются выпросить хоть несколько мгновений жизни.
- К чему такая жизнь? Лучше погибнуть один раз достойно, чем тысячу раз умирать здесь день за днем.
Настал мой черед думать. В конце концов, решил я, почему бы и нет. Он слаб, шансов против меня у него нет. Я дам ему право на последний бой.
- Хорошо. Мы сразимся. Обещаю. Я и сам хочу когда-нибудь умереть в бою. А пока буду внимательно тебя слушать.
Пять дней я провел в разговорах с идальго. Я узнал все о его родном крае. О том, как там появляются на свет и умирают. О том, как празднуют свадьбы и хоронят людей. О том, как горячи их женщины и как пьянит молодое вино.
А утром шестого дня мы бились один на один. И противник мой оказался вовсе не так слаб, как я думал. Кастилец дрался,словно раненый волк. Беспощадно, отчаянно, до последнего.
Когда же схватка наша окончилась, я долго  стоял над телом рыцаря, чувствуя, как горит глубокая рана на моем плече.





























Глава 5. Рыцарь Кастилии.

Аллах, наверное, посмеялся надо мною. Я, столько раз убивавший и так надеявшийся встретить достойного соперника, чья сабля будет острее и быстрее моей, все еще дышу. Дети моих детей стали глубокими стариками, а моя собственная душа все никак не хочет покинуть дряхлое тело. Я всегда думал: столько лет впереди, я успею исправить свои ошибки, смогу гордиться собой. А вот сейчас понимаю,  впереди ничего не осталось, ничего не изменить. Остается только писать о них, об ошибках, дабы еще раз осознать всю их тяжесть и надеяться, что хоть так я смогу очистить свою душу. . .
Тот день запомнился мне навсегда. Каким удивительно ярким выдался он! Никогда ни до, ни после не было у меня такого дня.
Все оказалось проще, чем я предполагал. Здесь, в самой глубине королевства франков, люди успокоились. О набегах мусульман несколько лет как никто не слышал. Мечети давно переделаны в церкви, дома эмиров захвачены новой знатью. В городах все больше звучит латынь.
Следуя по прямой, как струна дороге, я приехал к небольшому поместью, окруженному огромными платанами. За низкой стеной виднелся аккуратный домик.  По узкому каналу лениво текла прозрачная вода, видимо из подземного ручья.
Облачение рыцаря-паломника сделало свое дело. Привратник, не задавая никаких вопросов, открыл ворота и впустил меня внутрь. Я заметил, что в поместье совсем немного людей: кроме старика-привратника лишь несколько слуг-мусульман.
И еще хозяйка. Она вышла мне навстречу из дома вместе со старой сарацинской служанкой, следовавшей за ней как тень. Хозяйка оказалась очень молода, наверное, ей только исполнилось восемнадцать лет, не больше. Она была из той породы людей, в которых больше обаяния, чем красоты. Робкий наклон головы, светло-каштановые волосы и легкая улыбка на алых губах. А еще – удивительные глаза, меняющие свой цвет с карего на зеленый, в зависимости от направления и выражения взгляда.
Обычаи гостеприимства велят накормить путника и дать ему отдохнуть. Поэтому, едва я умылся, как меня угостили обедом на террасе дома под сенью деревьев. Простая и удивительно вкусная пища: теплые лепешки, фрукты, мягкий сыр и подогретое вино.
За трапезой я назвался именем убитого идальго. Девушка поведала то, что я и так знал, еще только отправляясь в путь.  Зовут ее Инесса, и она благородная госпожа, дочь барона (тут она запнулась и не назвала имени отца), что в этом поместье она живет несколько лет, почти не выходя за его пределы, и что отец вот-вот собирается возвращаться в Европу и возьмет ее с собой.
Поев, я вынул из походной сумки изящную золотую подвеску, взятую в сокровищницы Горного старца. Девушка неуверенно приняла подарок и оглянулась на служанку. Старая сарацинка неодобрительно нахмурилась, и девушка вернула украшенье мне.
- Не бойся, - сказал я. – Это всего лишь благодарность за приют.
- Спасибо, но Зухра, моя кормилица, считает, что нельзя принимать подарки от мужчин. Как ты оказался в наших краях?
- Я принял крест пять лет назад и направился на Святую землю.
- И куда ты следуешь теперь?
- В Акру, хочу сесть на попутный корабль и навестить родной дом.
- Хорошо, тогда отдыхай, в путь отправишься, когда захочешь.
Инесса вышла из-за стола и направилась к дому. У самых дверей она остановилась и, чуть наклонив голову, внимательно посмотрела на меня. Затем улыбнулась чему-то, ведомому только ей, и скрылась в прохладной темноте здания.
Весь оставшийся день я отдыхал и встретился с хозяйкой поместья лишь поздним вечером.
Я вышел на террасу дома и присел на лавку. В саду пели цикады, в небе висела нереально большая луна.
- Почему ты не спишь, рыцарь? – услышал я голос Инессы позади.
- Здесь так тихо и спокойно, а я почти забыл, что это такое – не ждать удара в спину. – Я сказал тогда чистую правду.
Девушка присела рядом.
- Зухра говорит, ты напоминаешь сарацина. И ты не совсем тот, кем хочешь казаться.
- Это та старуха, которая тенью весь день следовала за тобой?
- Да. Она крещеная сарацинка, моя кормилица. Я ведь почти не помню мать. Зухра вырастила меня, как родную дочь.
- Твоя кормилица зря волнуется. В Кастилии все  такие, как я.
- Поведай мне о своей родине.
Я вспомнил идальго и рассказал Инессе все, что узнал от него.
Тогда еще я подумал, что зря ударил пленника, когда он говорил мне про цветущие апельсины. Рассказ о них понравился моей собеседнице больше всего.
Когда я закончил, Инесса сказала:
- А я пуленка – родилась здесь, в Палестине, и никогда не бывала в других странах. Мама умерла, когда родила меня. Здесь остался только отец…
Она долго говорила потом. Я немногое запомнил из ее слов, кроме того, что отца она видит редко и тот все время говорит, будто настала пора выдавать ее замуж. Мое внимание целиком поглотил голос Инессы. Не то, что именно, а как она говорила. Ее речь походила на песню флейты, тихую, мягкую, с нотками светлой грусти.
Время летело незаметно. Когда Инесса закончила, то, помолчав, спросила:
- У тебя есть дама сердца?
- Нет, - ответил я.
-Это неправильно. У настоящего рыцаря обязательно должна быть любимая, которой он посвящал бы все свои подвиги.
Инесса встала и вдруг коснулась рукой моих волос.
- Я была бы не против стать дамой твоего сердца.

Утром мы вдвоем отправились в конную прогулку по окрестностям поместья. Теплый западный ветер доносил солоноватый запах моря. Океан полевых цветов простирался под копытами наших коней. Вокруг, до самого горизонта, гряда за грядой, тянулись зеленые от трав холмы.
Инесса смеялась, кричала мне что-то, что я никак не мог разобрать на скаку.
Я тогда впервые подумал: целый мир принадлежит мне. Нет никакого Аламута, Иерусалима, бесконечных войн. Только несущиеся кони. Только сверкающие изумрудами глаза Инессы. И соленый запах моря, что нес теплый западный ветер.
В полдень мы остановились на берегу небольшого ручья.
Инесса поила водой наших коней. А я присел на камень и стал вырезать из кусочка дерева кораблик.
- Знаешь, - сказала девушка. – Зухра настаивает, чтобы ты поскорее уехал. Она тебя боится.
- А чего хочешь ты?
- Я бы хотела, чтобы ты остался еще на несколько дней. Много месяцев я не общалась ни с кем, кроме слуг. С тобой интересно.
- Я не очень-то разговорчив. Кроме того, я могу не успеть на корабль.
- Будет и другой корабль. Мне хорошо с тобой. Спокойно. И я тебе верю, в отличие от кормилицы.
Я приделал к кораблику парус из кусочка ткани и протянул его Инессе.
- Вот, возьми. Пусти его по течению.
- А дальше?
- Как знать, вдруг он выплывет в какую-нибудь реку, а оттуда попадет в море.
Девушка бережно взяла мою поделку в руки и спустила ее в воду.
- Пусть это и будет корабль, на который ты так торопишься. Он доплывет до берегов твоей родины и принесет весточку о тебе.
Я улыбнулся.
- Хорошо. Да будет так, как ты говоришь.
Инесса подошла ко мне и подняла мою руку, в которой находился кинжал, подаренный мне владыкой Аламута.
- Какой интересный у тебя клинок. Откуда он у тебя?
- Это подарок одного очень почитаемого мной человека.
- На нем что-то написано на языке сарацинов. Давай попросим Зухру, она прочитает.
Я убрал клинок в ножны.
- Не стоит. Мало ли что написал кузнец из племени неверных. Меня это не интересует. Главное, что сталь на нем отменная.
Обратно мы ехали очень медленно, давая коням отдохнуть. Когда мы приблизились к поместью, багровое солнце садилось за нашими спинами.
Засыпая, я понял, что влюбляюсь.







Глава 6. Такийя.

Для того, кто выбрал путь ассасина, такого чувства, как любовь, не существует. Отвергая все и всех, кого знал раньше, раб Горного старца и в будущем отрекается от страстей обычных людей.
Только вот любой, пусть и самый лучший, убийца - всего лишь человек.
Величайшие философы мира пытались узнать, что такое любовь. И никто из них так и не ответил на этот вопрос. Я бы не смог тем более.
Я так никуда и не поехал ни на следующий день, ни через день. Конечно, в мои планы и не входило куда-то ехать, но ведь и влюбляться тоже не входило.
Каждое утро мы с Инессой отправлялись гулять вместе. Иногда вообще не разговаривали, порой болтали без умолку.
Как-то раз Инесса сплела венок из полевых цветов и надела мне на голову:
- Когда венчают новобрачных, в церкви на них надевают короны. Равнина - наш с тобой храм. Полевые цветы – наш венец.
На обратном пути мы заехали в маленькую часовню. Как и большинство христианских храмов, она находилась в переделанной мечети.
В прохладном полумраке священник бормотал молитву перед алтарем. Инесса долго слушала его, ее губы бесшумно вторили словам служителя.
Когда молитва окончилась, Инесса повернулась ко мне и прошептала на ухо:
- Не могу без тебя, мой идальго.
Ночью она прокралась в мою спальню. Сбросив с себя рубашку из тончайшего сукна, забралась в мою постель. Ее поцелуи напоминали прикосновение каленого железа. Только хотелось еще и еще чувствовать их на своем теле. Я оказался ее первым мужчиной. Сдавленный крик боли спустя пару минут уступил место тихим, настойчивым стонам страсти.
Никогда раньше я не знал, что это такое – забыться в объятиях женщины, раствориться в них без остатка. Никогда мне еще не хотелось наплевать на мир вокруг себя, променять его на тепло и ласку хрупкой девушки, что была рядом со мной.
Мои руки обнимали тонкиеплечи Инессы. Ее ровное дыхание согревало мою грудь. Она спала. А я все никак не мог решить, что делать дальше. Сомнения как ржавчина разъедали мою душу. Я словно разделился надвое, и обе половины пытались убедить меня поступить в дальнейшем по-своему.
Я ошибался. Инесса не спала.
- Маленькой отец водил меня к одному старому еврею, - задумчиво сказала она. – Тот колдовал в моем присутствии. Чертил какие-то круги и треугольники, гадал по внутренностям птицы. Колдун сказал, мне надо опасаться человека с черным сердцем. Он придет за мной, чтобы унести в ад. Ты ведь спасешь меня от него, правда?
Я поцеловал ее волосы.
- Я спасу тебя от него. От целого мира спасу, милая моя.
Инесса обняла меня так крепко, как только могла.
- Я так и знала, любимый, - сказала она, и, зевнув, добавила, - А еще я отослала от себя Зухру. Запретила подходить ко мне. Теперь она следит за садом.
- Почему?
- Она говорила про тебя плохие слова. Пыталась порчу навести. Я застала ее за ворожбой. Я тебя люблю.
- И я люблю тебя.
Насчет Зухры Инесса оказалась права. Ее стало почти не видно в доме. Лишь раз, случайно оказавшись на заднем дворе поместья, я заметил ее маленькую фигурку.
Старуха, согнувшись в три погибели, полола цветочную клумбу. Увидев меня, она с трудом распрямилась.
- С тех пор, как ты здесь появился, - сказала она, - цветы почти не растут. Розы совсем завяли.
- Поверь, мне не нужны твои розы, - ответил я.
- Я не знаю, кто ты и зачем ты сюда приехал. Об одном прошу тебя – не трогай мою девочку. Я вскормила ее своим молоком. Она для меня как дочь. Заклинаю тебя Христом, Аллахом или иным богом, которому ты молишься, если ты вообще молишься кому-то, уходи отсюда!
Зухра бросила свою тяпку на землю.
- Потерпи немного, - произнес я. – Осталось недолго. Скоро я уеду. Инесса отправится вместе со мной. И ни у кого, поверь, ни у одного человека, включая тебя, не получится помешать нам стать счастливыми.
Старуха без сил опустилась на клумбу и заплакала.

Сейчас трудно вспомнить, сколько времени я провел вот так, вместе с Инессой, в маленьком поместье, затерянном  среди холмов Палестины. Месяц, два или больше, не знаю. Это не имеет особого значения. Для меня теперь вообще мало что имеет значение. Вначале мелькнула стрелой молодость, потом утекла сквозь пальцы зрелость, и вот я - просто беспомощный старик, которому ничего не осталось, кроме воспоминаний.
Никто из живущих в поместье, казалось, и не удивлялся тому, что я никуда не поехал. День за днем я проводил вместе с Инессой. Пусть это было не слишком-то по христиански, но, когда человек любит, его мало волнуют вопросы пристойности, а религия вообще отходит на задний план.
Нашу идиллию портила лишь старая Зухра. Я все время чувствовал спиной ее взгляд, даже когда оставался совсем один. Но оборачиваясь, я никого не видел позади.  Глупая старуха. Не решаясь более приблизиться к Инессе, она пыталась отвадить меня от нее с помощью примитивного деревенского колдовства. То тут, то там, в разных частях поместья, находил я особенным способом свитые веточки, странные рисунки на земле, кусочки бумаги с заклятиями.
Все это мне нисколько не мешало. Скорее забавляло. Беспокоило иное: как быть дальше? Как исполнить то, что велено? И стоило ли исполнять вообще?
В одну из ночей на поместье напали. Те, кто это совершили, оказались никудышными воинами. Их умения хватило только на то, чтобы прирезать привратника, да Зухру, случайно оказавшуюся у каморки старика.
Шум погубил нападавших. Нескольких я убил голыми руками, несмотря на ятаганы в их руках и кольчуги, защищавшие их тела. Мои учителя в Аламуте гордились бы этой схваткой.
Пока я дрался с одними врагами, вторая их группа успела добраться до Инессы. Едва услышав ее крик, я, сломя голову, бросился на помощь. Двое негодяев тащили ее к задним воротам поместья. Увидев меня, они отбросили девушку в сторону и приготовились к схватке.
Надо отметить, эти двое дрались отчаянно, поняли, с кем имеют дело. Убить их оказалось не самым легким делом. И все-таки я их одолел. Одному по плечо отрубил руку его собственным мечом, и пока он захлебывался кровью, перерезал шею второму.
Когда все стихло, остались только я и Инесса. Она безмолвно стояла посреди луж крови. Ее глаза округлились от страха, тонкие руки прикрывали рот. Я понял, она старалась не закричать. Все свои силы направила на то, чтобы не сорваться, остаться в своем уме.
Я отвел Инессу на террасу дома и укутал одеялом. Потом нашел на кухне вино, разбавил водой, согрел и отнес ей.
Она долго, мелкими глотками пила напиток. Дыхание ее постепенно становилось все спокойней и спокойней, тело перестал бить озноб. И только неистовые от страха глаза все пожирали темноту вокруг себя. А мне самому вина не требовалось. Я пьянел от одного только запаха ее волос. Воздух вокруг нас был напоен их цветочным ароматом.
Когда Инесса успокоилась и пришла в себя, я решил, что настало время открыть ей правду, пусть не всю, но хотя бы часть ее.
- Я мусульманин.
- Что?
- Мое имя не Хосе Монпейра из Кастилии, меня зовут…, - я запнулся. – Сейчас я зовусь ибн Фулан. Мне поручили убить твоего отца.
Чаша выпала из рук Инессы. Вино разлилось по полу. В темноте оно очень походило на кровь.
Я рассказал Инессе кто я, где родился и как попал в крепость Аламут.
- Я не единственный, кто должен исполнить смертный приговор. В Аламуте не знали, где скрывается барон. Но узнали, где он прячет тебя. Я должен был войти к тебе в доверие и узнать, где твой отец, а потом, с другими людьми выполнить приговор Старца.
- Я тебе не верю, - прошептала Инесса, - я просто не могу поверить тебе. Ты врешь, ты ведь просто шутишь… Я видела, как ты крестился, как молился в церкви…
- Такийя, - сказал я. – Притворяться, врать, поклоняться другим богам, но верить только в своего. Клясться в преданности, а потом предать. Быть верным, и нанести удар в спину. И все ради единственного хозяина. Вот что такое такийя, последнее из посвящений ассасина. Тебе не понять, девочка, каково это – принять такийю и следовать ей.
- Ненавижу тебя, - произнесла Инесса.
Она поднялась, чтобы уйти, но не смогла – ноги ее подкосились, и она упала прямо в разлитое вино.
Я поднял ее на руки и посадил обратно на скамейку.
- Послушай, - сказал я. – Хозяин Аламута приговорил к смерти не только твоего отца, но и всю вашу семью. Я влюбился в тебя, и когда другие слуги Старца потребовали выдать тебя им, отказался. И тогда они решили похитить тебя. Ты видишь, что из этого вышло. Девочка моя, нам надо бежать. Сейчас, немедленно. Отца тебе не спасти, он обречен. Его все равно выследят. У нас еще есть шанс. Доберемся до Акры, оттуда на корабле в Александрию. Скроемся там на первое время, а потом подумаем, что делать дальше.
- Я никуда не поеду без отца. Он сейчас в Иерусалиме. Его прячут рыцари из братства госпитальеров.
Я яростно ударил кулаком в стену. Происходило то, чего я так стремился избегнуть. Судьба вела, нет, несла меня своим могучим течением туда, куда хотела. Теперь в ее поток попала и Инесса.
Девушка приблизилась ко мне.
- Ненавижу тебя. – Сказала она, и добавила. – И люблю.
Потом она ударила меня по щеке, и я подивился, сколько силы оказалось в ее маленькой ладошке.
Не медля ни минуты, мы оседлали коней и отправились в путь. До самого рассвета мы мчались без остановки, и лишь когда на горизонте стали видны башни Иерусалима, решили сделать передышку.
Час или два мы отдыхали в небольшой роще. Инесса молчала, я тоже не хотел говорить. Только на этот раз молчание было совсем другим, чем еще недавно, когда нам никто кроме друг друга не был нужен. Сейчас оно давило нам плечи словно камень, мешало дышать.
Когда мы вновь сели на коней, Инесса сказала:
- Год назад у нас побывал один пилигрим из Англии. Уходя, он подарил мне книгу про подвиги славного рыцаря по имени Ланселот. Он совершал их во имя своей дамы. Когда я увидела тебя в первый раз, то поразилась тому, как ты похож на него. Глаза, волосы, фигура, все так, как описывал автор. Вот я и потеряла голову. Вообразила себя дамой из рыцарского романа. Влюбилась в тебя до сумасшествия. И мне наплевать, как тебя зовут и откуда ты родом. Я все равно буду с тобой, пока дышу.
- Я не знаю, кто такой Ланселот, - ответил я. – Но клянусь, что буду с тобой до самой последней минуты. . .
Потом снова был долгий путь. Пыльная дорога, вереницы путников, невероятная смесь франкской и арабской речи. Не в первый раз я вступал в священный город. И все равно, он постоянно приводил меня в смущение и трепет. Словно огромный улей, только наполненный не пчелами, а людьми. Совсем недавно он стал христианским. Камни мечети Аль-Аксы еще хранили память о страшной бойне, которую учинили в пределах ее стен франки, когда брали город. Пока не все минареты переделали в церкви, еще мелькали на улицах муллы и встречались дервиши в рваных халатах. Я и Инесса с трудом пробирались сквозь бесконечные толпы людей, заполонивших узкие кривые улочки величайшего из городов мира.
Когда мы достигли конечной цели нашего путешествия, уже стемнело. Обитель госпитальеров находилась неподалеку от Аль-Аксы. Просторный дом, когда-то видимо принадлежавший богатому купцу, теперь, благодаря паре башен и высокой стене, превратился в небольшой, но хорошо укрепленный замок. Ворота его оставались открытыми, ведь обитель являлась приютом для всех странников, решивших посвятить свою жизнь священной войне за дело Христа.
Никто из тех нескольких человек, что располагались во внутреннем дворе обители, не обратил внимания на приехавших девушку и ее спутника-рыцаря. Лишь когда Инесса подошла к одному из членов братства, одетому в темную рясу из верблюжьей шерсти, он внимательно осмотрел меня и пошел куда-то во внутренние покои дома.
Вскоре он вернулся и пригласил нас следовать за собой. В просторной зале, освещенной факелами, я увидел высокого мужчину в рясе. Типичный франк по виду – крепкий, длинноволосый, седые усы свисают до подбородка. 
Инесса упала перед ним на колени и взяла его руки.
- Батюшка! Прости, что приехала сюда. Нам грозит опасность. Нас чуть не убили. Меня спас этот человек, - она показала на меня, - его зовут (она замялась на мгновение) . . . Хосе Монпейра. Он кастилец, и несколько лет назад принял крест.
Бедная девочка! Сейчас она могла  просто сказать правду и тогда моя судьба решилась бы в один миг. Но и тогда, перед лицом своего отца, она стремилась выгородить своего Ланселота.
Барон поднял с колен дочь, потом крепко обнял ее.
- Инесса, девочка моя милая. Ты устала, тебе надо отдохнуть. Отец Иоанн, он привел вас сюда, наверное, все еще в коридоре. Он найдет тебе келью, там ты сможешь прилечь. А я пока поговорю с твоим защитником.
Он проводил дочь до дверей и буквально вытолкнул ее из залы. Потом повернулся ко мне и спросил:
- Ну и как ты спас от гибели моего ребенка?
- Ночью на твое поместье напали. Они хотели похитить юную баронессу. Я не дал им этого сделать.
Барон подошел к окну и распахнул ставни.
- Люблю ночной воздух. – сказал он. – В нем нет запахов дыма, конского навоза, мусора из городских стоков. Он чист, наполняет силами и дает покой. Мне хорошо думается ночью. Знаешь, я очень много передумал за последнее время. Как ты сказал, твое имя, рыцарь?
Я назвался ему.
Старый барон усмехнулся.
- Я давно жду смерти. Она неотвратима с тех пор, как владыка Аламута вынес свой приговор. Но вот о чем я не мог и подумать, так это о том, что родная дочь приведет ко мне убийцу.
Барон скинул с себя рясу. Под ней оказалась вороненая кольчуга. На поясе барона висел короткий меч.
- Я хорошо знал идальго Хосе из Кастилии. И ты на него совсем не похож. – Сказал старый франк.
Выбор сделан. Течение предначертанного оказалось слишком сильным. Избегая судьбы, неизменно следуешь ей. Я как паук, искусно сплел сеть интриги, обманул всех, кто был вокруг, но, в конце концов, запутался в собственной паутине вместе с жертвой. Воля хозяина превыше всего, говорили в Аламуте. Я ассасин и не имею права чувствовать и тем более, не имею права сомневаться в том, что делаю.
Сердце защемило так, словно его пронзила стрела. Задергалось левое веко.























Глава 7. Человек с черным сердцем.

- Я лгал тебе, Инесса.
- Я поняла.
- Нет, не поняла. Изобличая свой обман, я продолжал врать тебе. Когда я говорил тебе про то, что не хотел допустить смерти твоего отца и пытался лишь спасти тебя, я снова лгал. Только такийя во всем этом являлась правдой. Прости. . . Все делалось для того, чтобы исполнить волю моего хозяина.
Да, именно так. Один обман являлся лишь оберткой для другого, еще более подлого и гнусного, а тот, в свою очередь для третьего. И ко всему этому толика правды, чтобы приглушить его невыразимо горький вкус.
- Ты зря полюбила меня, баронесса. Нельзя любить негодяев, тех, кто предает и продает. Тех, кто врет в глаза, замышляя убийство.
- Любят просто так. За то, что дышишь, ходишь по земле, улыбаешься.
- Прости меня. Он приказал убить не только барона, но и самого близкого ему человека. А им оказалась ты. Ослушаться его приказа я не смею. Я не твой Ланселот, я…
- Ты просто убийца, верно?
Вот так, коротко и ясно. Не благородный ассасин, борец за веру, исполнитель высшей воли, а обычный убийца. Но ведь так и есть.
- Да.
- Как странно, я ведь теперь не знаю, как тебя зовут.
Инесса поднялась со стула, на котором сидела, переступила через окровавленное тело отца Иоанна и подошла ко мне.
- Я поняла, что написано на твоем клинке.
Только одно слово – такийя.
В последний раз я взглянул в ее бездонные глаза. Сейчас они казались чернее ночи.
Когда я ударил, она вздрогнула и тихо вскрикнула, совсем как ее отец недавно. Теплая кровь потекла по моей руке.
«Не плачь», вот и все, что она успела произнести перед смертью. Затем, правда, она попыталась сказать еще что-то, видимо, очень важное, но ее губы лишь беззвучно шевельнулись. Он схватила мою руку, ту самую, которой была нанесена рана, и через прикосновение я почувствовал замедляющиеся удары ее сердца.
После короткой агонии душа покинула ее.
Я отнес тело Инессы в залу, туда, где находился прикрытый рясой труп старого барона. Теперь они оба покоились вместе – отец и дочь.
Оставалось только незаметно покинуть пустую обитель госпитальеров и раствориться во мраке.
Призраком я скользил по темным улицам. Я не знал, куда иду, чего хочу, как быть дальше. Внутри разгорался огонь, потушить который я так и не смог по сию пору.
В ту ночь я первый раз на самом деле попробовал гашиш. Несколько дней я провел в пьяном угаре в каком-то притоне на окраине Иерусалима. Вокруг бесновались шуты, забавлявшие местных гуляк. Проститутки похотливо смеялись мне в лицо и алчно ловили монеты, которые я разбрасывал вокруг себя.
В безумных видениях, полных крови и смерти я все пытался разобрать, что именно пыталась сказать моя любимая, перед тем, как я убил ее. Стоило закрыть глаза, как я видел ее, и вновь и вновь пытался прочесть по губам ее слова.
А когда, наконец, я понял, что она хотела донести до меня, то в порыве бессильной ярости разогнал всех пьяниц и курителей гашиша, собравшихся вокруг. Потом я с криками резал свои ладони кинжалом, подаренным Горным старцем.
Линии на  руках, те самые, по которым мне столько раз предрекали горькую судьбу. Проклятые линии, как я хотел извести их со своего тела!
Кровь Инессы на клинке смешалась с моей собственной. . .
Проспавшись и протрезвев от душевной и телесной боли, я решил, что мне осталось теперь только одно – убить чудовище, пославшее меня совершить преступление. Добраться до него и вырвать проклятое сердце. Утолить чувство мести. Утопить его в крови. Навсегда прекратить вереницу смертей, взявшую начало в Аламуте и опутавшую мир.
Теперь мне опять предстоял путь на север, туда, где горы подпирали небо, в Орлиное гнездо.

Для того, кто сутками стоял, прислонившись к холодным камням стен Аламута, незаметно пробраться в крепость не составило никакого труда.
Я проскользнул мимо стражников. Обошел все ловушки и капканы. Прокрался мимо огромных псов, еще помнивших мой запах. Решимость искупить свою вину сделала меня бесплотной тенью, наполнила неукротимой силой, превратила в зверя.
Хозяин Аламута казалось, даже не сменил позу с тех пор, как я видел его в последний раз много месяцев назад. При свете немного чадящей лампы он читал Коран, бесшумно шевеля губами.
Он поднял голову, и на лице его появилась лучезарная улыбка.
- Возлюбленный сын мой. Как я рад видеть тебя! Весть о твоем подвиге опередила твой приход.
- Я проклят теперь, - сказал я. – Всевышний не простит меня за совершенные грехи.
- Ты, никак набрался христианской ереси за время своих путешествий, - с горечью произнес старец. – Сын мой, выбрось из головы это двуличное учение. Ты исполнял волю Господа, тебе нечего бояться.
- Ради тебя я убил любимого человека.
Ибн Саббах поднялся. Далось ему это не без труда. Подняв с ковра трость, он приблизился ко мне, обошел со спины и я почувствовал его дыхание на затылке. То было дыхание дракона.
- Тебе пришлось выбирать, сын мой. Ты мог остаться с ней и прятаться до конца дней своих, опасаясь любого шороха и просыпаясь в холодном поту, боясь смерти. Но любовь к женщине проходит рано или поздно, и то, что казалось таким дорогим, со временем теряет смысл, а объект любви вызывает лишь разочарование. Поэтому ты и выбрал другой путь. Идти с гордо поднятой головой, не страшась ничего; знать, что явился рукой Аллаха. Помнить - есть нечто посильнее, чем любовное чувство – преданность тому, кто сделал тебя тем, кто ты есть сейчас. Посмотри на себя. Ты молод и силен, ты достиг небывалых высот. Весь мир открыт для тебя. И все благодаря мне! Ты понимал это и потому принес любовь в жертву другой цели, гораздо более  высокой.
Я сглотнул. Комок в горле мешал мне дышать. Рука  потянулась к кинжалу. Тихо лязгнула сталь. Я повернулся лицом к ибн Саббаху.
- Видишь?! Здесь смешались и ее и моя кровь. Осталось добавить твою. Я пришел убить тебя.
Никаких эмоций не отразилось на лице имама времени. Только презрительно дернулись тонкие хищные губы. 
- Так чего ты медлишь, ассасин? – спросил он. – Если тебе хватило сил прикончить беззащитную девушку, разве ты остановишься перед убийством беспомощного старика?
Я занес руку. Один удар. Потом кровь польется из тела старца, а вместе с ней вытечет и душа. Всего лишь удар. Я столько раз проделывал подобное.
- Я и поэта когда-то убил, - сказал я.
- Тем более тебе не в новинку.- Ответил ибн Саббах.
Он отвернулся, предоставляя возможность ударить себя в спину.
Я понял, что не могу. Не осталось больше сил. Старик словно высосал их все. Я убил одну любовь, убил Инессу. Оставалась вторая. К бесконечно мудрому, властному и жестокому человеку. 
Занесенная рука безвольно опустилась.

Меня долго пытали потом. Раскаленный металл терзал плоть. Плети, словно змеи обвивали тело. От деревянных колодок трещали кости. Пальцы с вырванными ногтями превратились в кровавые обрубки.
В Аламутехорошие палачи. Они ничего не хотели добиться от меня. Просто упражнялись в своем искусстве. А еще им очень хотелось, чтобы я закричал. Несмотря на безумную боль, им не удалось вырвать из меня ни единого стона. Только смех. Да, я смеялся. Над ними, над болью, над искалеченным телом, а больше всего над злой насмешкой судьбы. Кровавая пелена застилала глаза. Тело походило на страшную рану. Когда мои мучители уставали, они бросали меня в одной из бесчисленных камер подземелья. А вскоре все начиналось сначала.
Длилось так до тех пор, пока ко мне не пришел сам Горный старец. Он смотрел на мои муки и слезы катились по его щекам. Наконец он отдал приказ палачам, и пытка прекратилась.
Меня бросили на соломенный тюфяк и ибн Саббах долго сидел рядом, гладя мои волосы. Ничем не выдал он своего гнева, лицо его хранило смиренный вид.
- Так странно, - задумчиво сказал старец, прерывая бесконечное молчание. – Некогда я без раздумий приговорил к смерти сына только потому, что заподозрил его в покушении. А вот приказать казнить тебя не могу. Не из милосердия, нет, не обольщайся. Просто ты потерял веру в избранный путь, и в тебе проснулась совесть. Теперь ты ищешь смерть как награду. Сколько бы дней тебе не осталось, мальчик мой, помни одно: если выбрал одну сторону, держись ее до конца, какой бы плохой она не являлась. Начнешь метаться, останешься ни с чем.
С этими словами он ушел и с тех пор мы никогда не виделись.
Едва раны немного затянулись, как меня выгнали из крепости, глухой ночью, в непогоду, подобную той, что разразилась, когда я впервые увидел Аламут. Мне дали мех с водой и пару хлебов.
Я остался совсем один. Искалечен, раздавлен, уничтожен.
Идя по горным тропам, куда глаза глядят, я проклял Бога. 

Помню, дня за три до того, как я убил Инессу, мы с ней отдыхали в поле.
Она незаметно для самой себя заснула. Я склонился над ней и смотрел на ее спокойное лицо. Сорвав травинку, пощекотал ей носик. Она, не просыпаясь, поморщилась. Вздрогнули закрытые веки.
Нет, не могу, подумал я, а в следующее мгновение вспомнил имама времени. Покорность, вот его основная заповедь.  Мои чувства не имеют значения. Я, лишь рука судьбы.
На горизонте появилась темная грозовая туча. Она стремительно надвигалась на солнце. Сверкнула молния.
Инесса проснулась.
- Нам надо собираться, - сказала она. – С тобой все хорошо, любимый?
Не отвечая, я поцеловал ее. На лице Инессы появилась улыбка:
- У меня есть хорошая весть для тебя. Осталось недолго, скоро все узнаешь.
Раскат грома расколол небо. Впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно.

На этом моя повесть закончена. То, что происходило потом, не имеет никакого значения. Все последующие годы я лишь притворялся живым. Я умер в тот самый час, когда вонзил холодную сталь в тело той, кто любила меня и носила  чреве своем моего ребенка. Ведь последнее, что она успела сказать, те самые два слова, которые я прочитал по ее губам, были:
- Наш малыш. . .
Я уверен, Аллах не знает, что такое такийя. Если он хочет наказать человека, то делает это сам, не прибегая ни к чьей помощи.
Только не в моем случае. Я много раз думал о том, чтобы прервать свое существование. Хотел покончить с собой самой позорной смертью – повеситься. Тогда не будет мне места ни в раю, ни в аду и душа моя сгинет без остатка. Я передумал. Я, столько раз убивавший других, знаю толк в смерти. Самую мучительную погибель я придумал для себя сам. Каждый день медленно убивать себя. Страдать от содеянного и упиваться собственной мукой. Вот какое наказание я выбрал. А как еще?! Покрытый струпьями старик с отнявшимися ногами. В ожидании последнего дня жизни как милостыни. И вечно получающий от Всевышнего отказ в единственной оставшейся просьбе. Но рано или поздно и мой час настанет. И мне все равно, в какой из кругов ада попадет моя душа. Погубившему свою любовь нет прощения. Ведь я и есть человек с черным сердцем.