V. Чаепитие в гнезде

«-Пауки, Варя, - санитары квартир, очищают наше жилище от комаров, мух…
-Но они такие страшные. Неужели нельзя без них? У нас нет мух, и этим паукам нечего ловить.
-Без них? Можно. Но ты же не убиваешь кошку только потому, что она не ловит мышей?..»

Мне трудно дышать. Глаза не открываются, ресницы безнадежно трепещут, как пойманная бабочка. Сердце в груди заходится стуком от ужаса.
-Помогите… - шепот сдувает с губ белую липкую пелену, я медленно поднимаю руки, и протираю глаза. На пальцах остаются белые катышки.
Господи. Господи, Господи. Я вся в паутине.
Я смотрю на свои руки, ощупываю лицо. По щекам катятся крупные слезы, но я даже не осознаю, что плачу. Я вся в паутине. Я брезгливо и с силой тру лицо ладонями, запускаю руки в волосы, кричу так, что белый туман вокруг сотрясается. Нет, это не туман. Это прозрачные стены, бледные, словно лохмотья чьей-то мертвой кожи, а на них – сотни пауков. Черные, рыжие, жирные и тощие, словно сама Смерть. Они ползают вверх – вниз, покачиваются, плетут новые сети… Я стою в пустом пятне среди этого хаоса – вокруг меня вроде бы никого.  Все твари шевелятся на расстоянии вытянутой руки.
Ад, думаю я. Мой мозг создал Ад.
Наверное, в минуты оцепенения, когда мы погружаемся в кромешный ужас, в голове щелкает аварийный переключатель. Он ведет нас, словно луч фонаря, через мглу. Слабенький, как детская рука, но надежный. И я начинаю мыслить твердо, пока все мое тело трепещет. Во что я одета? На мне толстовка, старые джинсы, кеды. Дрожащими руками ощупываю карманы. В левом кармане – коробок спичек. В правом – ключ. Старый, будто от бабушкиного сундука, успокаивающе холодный. Спички? Зачем мне спички? Внезапно я вспоминаю сцену из детства. Я плачу в углу кухни, отец подходит ко мне, утешает. Хрупкий детский пальчик указывает на белый ком паутины под раковиной и целое паучье гнездо. «Мой мяч закатился туда». Отец понимающе кивает, открывает ящичек стола. В руке – мятый серый коробок. «Смотри, Варюша, сейчас мы освободим мячик. Но сама так никогда не делай». Спичка чиркает красной головкой о шершавую поверхность коробка, отец бросает ее  в паутину, и нежная пряжа мгновенно вспыхивает. Я будто бы вижу, как корчатся и исчезают маленькие тельца, как обугливается линолеум. Отец сметает с мячика пепел и протягивает его мне.
-Если я брошу спичку – я сгорю вместе с ними, - дрожащим голосом говорю я сама себе, - Я и страх уничтожу, и пауков, и себя вместе с ними. А ключ…
Я оглядываюсь, прищуриваюсь. Слева от меня шторка из белых нитей будто бы приветственно движется, и я вижу расплывчатые очертания двери. Выход. Сдаешься или будешь играть дальше? Я облизываю пересохшие губы и закрываю глаза. Как соблазнительна мысль просто так закончить эту канитель, бросив спичку – как желание уснуть в сугробе. Бежать через паутину, чувствуя пауков на своем лице и в волосах… Я чувствую, как сердце вздрагивает от ледяного укола. Протянутые руки тонут в призрачной пелене, девственно белой, ни единой мошки. Единственная муха здесь – я. Сама несусь в лапы к хищнику.
И я решаюсь. Сегодня я – хищник.
Я определяю направление,  зажмуриваю глаза и погружаюсь в водоворот липких нитей и длинных тощих лап. Пара тел шлепается мне на волосы, что-то щекочет щеку. Я кричу с закрытым ртом, и получается нелепое мычание. Ноги движутся медленнее из-за  толстого слоя паутины -  неплохие валенки, если не приглядываться. Со стороны я, наверное, похожа на мумию – от макушки и до ступней  все покрыто отвратительными лохмотьями и шевелящимися телами. Я останавливаюсь, щупаю стену.
Дверь исчезла!
Я безуспешно щупаю гладкую стену, протираю лицо. Взгляд в панике обшаривает пространство вокруг. Двери действительно нет, я бежала не туда… Но ведь я двигалась по прямой! Я молча плачу, ручейки слез смывают с лица липкую грязь. Паук судорожно карабкается по пряди волос, щекочет кожу на щеке. Я вижу темный силуэт двери справа от себя и снова несусь вперед, зажмурив глаза, вытянув руки, вскрикивая каждый раз тогда, когда ощущаю шевеление в волосах. Руки с силой упираются в стену. Дверь испарилась, дразня меня своим темным пятном за белыми кулисами.
Я падаю на колени, срываю с себя густые мотки паутины, брезгливо вздрагиваю и хнычу. По-детски, жалко и безнадежно.
-Это нечестно! – визжу я во все горло, и голос обжигает меня изнутри, словно кипяток. – У меня должен быть шанс! Я не могу здесь просто застрять!
Последнее слово сотрясает своей мощью ближайшую волокнистую стену, и пара пауков шлёпается на пол, беспомощно натыкаясь друг на друга и взмахивая суставчатыми лапами. А ведь они растут, думаю я. Когда я только открыла глаза, они были размером с наперсток. А сейчас некоторые из них потягаются с моей ладонью…
-Вы кормитесь мной, - шепчу я, и этот хриплый голос действует на меня странно, - Я боюсь, а вы этим пользуетесь. Твари подлые, ненавижу вас, чтоб вы сдохли.
Паук на ближайшем коконе смотрит на меня россыпью блестящих глаз.  Глаза…
Я же все время бежала с закрытыми глазами. Может, от меня требуется совсем другое? Я встаю на дрожащие от волнения ноги, пристально вглядываюсь в силуэт двери. Погружаю лицо с широко распахнутыми глазами в мягкую податливую массу нитей и блестящих черных тел. Я вижу их, всех до единого. Паутина оседает на ресницах, обволакивает слизистую глаза, но я стараюсь моргать как можно реже. Как я выгляжу со стороны? Наверное, ужасно. Я впала в странный транс, будто бы отделилась от собственного тела. Впереди маячит призрак двери, и он становится все четче и ярче с каждой отдернутой мной занавесью. Наконец, дрожащая рука тянется к холодной металлической ручке. Она не исчезает, она реальна.
Я радостно всхлипываю, достаю ключ из кармана толстовки. Комната нависла надо мной, напряженно наблюдая за тем, как пальцы нервно толкают ключ в замочную скважину. Сухой треск древнего механизма приводит меня в чувство, и я закрываю за собой дверь, очутившись в коридоре, подозрительно похожем на тот, что в моей квартире. Вот так. Все позади, я одолела самую сложную часть.
-Минуточку, - шепчу я, усаживаясь на стул, - Минуточку.
Ноги предательски дрожат, но паутина исчезла, как и сидящие на ней восьминогие твари. Я судорожно выдыхаю, пытаясь побороть неприятнейшее ощущение, похожее на тошноту. Мне кажется, что в этот раз все сложнее, чем в предыдущий. Оно и понятно – пауков я боюсь сильнее, чем большого скопления людей.
-Варечка, пойдем обедать! – несется из кухни. Я замираю, вскинув голову, прислушиваюсь. Тишина.
-Мама? – шепчу я, поднимаясь со стула. Это невозможно, это опять какой-то фокус подсознания. Я тихо шагаю обутыми ногами по линолеуму, осторожно, словно лань, почуявшая охотника.
-Варя, иди сюда!
Я резко останавливаюсь. Что здесь не так? Этот голос. Что-то едва уловимое рассыпает мурашек по коже и холодит спину. Что? Тембр?
-Иди сюда, быстро! – да, я улавливаю это, тихое, словно отдаленный шум на диктофонной записи. Мерзкое утробное хихиканье, всхлипывание, щелканье.
-Парабеллум, - я умоляюще смотрю на руку, - Пожалуйста, Парабеллум. Ты мне нужен.
Почуяв мой ужас, кинжал ласково прижимается прохладой рукоятью к вспотевшей ладони, словно любимый питомец. Я судорожно выдыхаю, не отрывая взгляда от темного пятна за стеклянной вставкой в двери кухни. За матовой поверхностью что-то движется, извивается, словно дым, принимая причудливые образы.
-Мама, - шепчу я снова, не зная зачем. Рука нащупывает металлический шарик ручки, я распахиваю дверь и останавливаюсь на пороге. Наша уютная кухонька, наш маленький храм порядка и уюта превратился в паучье гнездо. Мягкая драпировка нитей округлила комнату, словно бы я попала в большой кокон. Здесь тоже паучки – маленькие, длинноногие, больше похожие на струйки дыма, чем на реальных земных существ. Но мой взгляд прикован к врагу, вспухшему женскому телу с восемью блестящими овальными глазами на лице (морде?). Я вижу жвала, сочащиеся ядом, но между ними свисает длинный, словно тряпочка, розовый человеческий язык. Две ноги превратились в длинные ходули, поросшие черным мехом, руки – два крюка до далеких до земли колен. Я никогда не думала, что во мне живет безумный гений – кому под силу выдумать такое?
-Варя, выпей ча-а-а-ю, - булькает Страх, покачиваясь под потолком, - Поку-у-у-шай…
-Нет, спасибо, - мой голос звучит рассеянно, почти спокойно, - Я неважно себя чувствую.
Глаза существа слепо поблескивают, и меня и вправду мутит от этого зрелища. Нет, не смогу, думаю я. Пусть оно меня сожрет, убьет, испепелит, кислотой брызнет. Я не смогу.
В пальцах медленно теряет твердость Парабеллум.
-Варя! – слышу я сдавленный крик справа и подскакиваю от неожиданности. Жуткие чары рассыпались, и паукотварь озадаченно потрясла косматой головой.
-Даяна!
Я бросаюсь к кокону рядом со столешницей,  неуклюже разрываю призрачные путы, но пленница качает головой.
-Варя, не беспокойся за меня. Убей Паука, иначе ты навсегда останешься здесь!
-Но я не могу, - хнычу я от бессилия, судорожно нащупывая рукоять клинка в руке, - Я не могу!
-Ты можешь, - голос моей наставницы звучит так твердо, что слезы вмиг высыхают, - Будь сильной, Варвара. Смотри, во что он превратил светлый образ твоей мамы! Борись или умирай, Варя. Ты согласилась на войну, приняв Парабеллум, и теперь отступать поздно!
Я отворачиваюсь от Даяны, вытираю рукавом нос. В волосах все еще комочки паутины и дохлые тела.
-Давай попьем чаю, - говорю я, вперив взгляд в холодные глаза-бусины, - Я проголодалась.
Вокруг меня сгущается темнота, но я почти слышу, как трутся друг о друга ненавистные существа, как любовно сплетаются их лапы, как опускается белая пелена на мою голову, словно фата на лицо невесты.
Зверь передо мной торжествует.
Я улыбаюсь.
***
-Варя, что с тобой?
Пауки, паутина, санитары.
«Санитары квартиры, Варя»…
Чьи-то руки бережно прикладывают холодную тряпочку к моему лбу.
-Милая моя, да ты горячущая!
Я слабо открываю глаза, смаргиваю странную муть. Надо мной нависает тревожное мамино лицо:
-Я вызываю «Скорую»!
Словно бы в качестве согласия, я перекатываюсь на край кровати, и меня рвет черной водянистой жижей. Мама вскрикивает, хватает мои волосы и скручивает в конский хвост, ободряюще поглаживает по спине, и меня внезапно захлестывает горячая волна любви к ней. Мне так стыдно, я бормочу извинения, и меня скручивает снова. Мама молча гладит меня и гладит, до тех пор, пока рвота не сменяется сухими спазмами.
-Ты чем-то отравилась, милая?
-Чай, - словно в бреду бормочу я, - Этот чай…
Мама кивает:
-Да,да,да, мне тоже было плохо утром после чая! Наверное, партия бракованная… Завтра выкину его и куплю другой! Сейчас принесу тебе кисленького, после этого полегчает…
Мама вихрем вылетает из комнаты, а я свешиваю голову с кровати, мутным взглядом созерцая черных мух, налетевших от слабости. Язык вываливается из открытого рта, тело сотрясает дрожь. Кажется, так плохо мне никогда не было.
Время летит, ночник согревает черные ладони ночного сумрака, а я медленно возвращаюсь в реальный мир. Тело слегка покалывает от обморока, в коем я находилась телом, пока душой боролась с пауками. Краем уха я слышу мамину возню на кухне, ее обеспокоенное бормотание. Щелканье педали мусорной корзины, глухой стук о ее дно. Выкинула чай. Я слабо улыбаюсь. Завтра мне будет плохо как никогда, ведь после первого «похода» меня даже не тошнило. А что же будет в следующий раз? Улыбка сползает с моего лица.
И я жалею, что ввязалась во всю эту историю.
***
-Значит, ты участвуешь в …ммм… Абстрактной такой войне против самой себя?
-Вы не понимаете, Леонид Алексеевич. Я воюю не против себя, а против тех, кто в моей голове.
Тонкие сухие губы изгибаются в снисходительной усмешке, словно губы отца, которому ребенок рассказал о бабайке в шкафу.
-Ну конечно.
Меня потряхивает от злости. Вот старый козел! Сидит, вертит свою дорогущую ручку, синие глаза мерцают от непонятного торжества. Есть в нем в этот раз что-то странное, отталкивающее…Пугающее. Словно он обрадовался, что заветная шкатулка Пандоры, мучившая его столько лет своим надежным замком, наконец распахнулась.
-Значит, ты повернула Ловец Снов семь раз, так? И переместилась в свою голову?
-Вы ведете себя непрофессионально, Леонид Алексеевич, - хмуро отрезаю я, разглядывая аккуратно подпиленные ногти на своих руках, - Я только что Вам все рассказала, и повторяться я не собираюсь. Поезд ушел.
Синий насмешливый взгляд сталкивается с гневным голубым.
-Варя, ты все еще принимаешь лекарства?
Я открываю рот, закрываю его и густо краснею. Я не принимала таблетки уже неделю. Но ведь мой первый «трип» был до этого, когда я еще наслаждалась горстками разноцветных пилюль. Псизиатр видит мое замешательство и коротко кивает:
-Так я и думал.
-Вы не понимаете! – повторяю я, уже более раздраженно, - Ведь Вы не можете влезть ко мне в голову с ногами и посмотреть, как там все плохо!
-Варенька, при всем желании, я бы не стал этого делать, - Леонид Алексеевич трет глаза шишковатыми пальцами, - Мои ботинки слишком грязны для твоих чистых мыслей.
«Если бы Вы видели… Если бы знали…», - лихорадочно думаю я, но прикусываю язык. Кажется, список прописанных мне лекарств готов увеличиться вдвое. Леонид Алексеевич победоносно ухмыляется.
-Значит, это тебя тревожит, Варя?
-Только не выворачивайте наизнанку мои рассказы, - огрызаюсь я, - Я ведь знаю, на что Вы горазды – Вам скажешь про тень в углу, Вы раздуете ее до уровня стада слонов в моей постели.
Леонид Алексеевич встает из-за стола, я вскакиваю, и мой стул с грохотом опрокидывается. В глазах психиатра больше не пляшут солнечные зайчики; синева угрожающе налилась штормовыми тучами.
-Варвара, - предупреждающе говорит он. Я разворачиваюсь  так резко, что волосы, собранные в хвост, рассекают воздух со свистом. Вот так, Варя, вот так. Дверь с оглушительным грохотом захлопывается за мной, оконные стекла жалобно дребезжат. Я с издевкой улыбаюсь двум ошарашенным пенсионеркам, ожидающим своей очереди, но улыбка надламывается по вине дрожащих губ.
«Я не сумасшедшая», - в панике думаю я, дрожащими руками откидывая волосы с глаз.

Я не сумасшедшая.