Подарок из ниоткуда

                I
Сквозь щели в воротах сеновала и в створках пробивались косые лучи. Тимошка прислушался. Тихо-то как. Только слышалось квохтанье кур, которые порхались за двором у стены. И ничего более. “Проспал”, - подумалось Тимохе. А чего, собственно, проспал-то? Спешить некуда. А на повети так хорошо! Такой аромат высыхающей травы на шестах и тишина… Нет ни изнуренного стона комаров, ни жужжания мух, оводов, слепней. Тимоха сладко потянулся. “Таньку бы сюда сейчас…” Но Танька приедет дня через три-четыре. Просто у Тимошки с женой отпуск получился чуть-чуть в разницу. Тимоха, соскучившись по ядреной деревенской жизни, по Шеломени, укатил от жены в тот же день, когда получил отпускные, взяв слово с жены, что она приедет “как только, так сразу”.
Он еще потянулся и “пора вставать”, вылез из-под одеяла. Осторожно ступая, направился к выходу. В темноте сеновала проем в стене к лесенке был виден хорошо. В избе вкусно пахло печеным. А на столе под полотенцем возвышалась горка… Шаньги! Конечно же, шаньги. Бабушка знает, что любит Тимка. Дома не было никого. В деревне нежиться некогда. Да еще в летнюю пору. Половина июля – сенокос в разгаре. Тимоха снял полотенце с горки. Шаньги лежали пирамидкой, одна на другой. Румяные, чуть пережаренные, с хрустящей корочкой. Ох… После четырех съеденных шанег он вспомнил, что не умылся. Начищенный рукомойник отливал красноватым блеском. Красная медь. Красивая, солнечная, дорогая раритетная посуда.
Тимошка собрался на речку. Есть там у Родника местечко, Круглое называется по-местному. Рассказывают, что раньше эта поженка была почти идеально круглая, но на ней не росла трава. Он знал, какая травица вымахивает на пожнях, особенно после высокой воды, когда пожни заливает талой водой. Что-то поминали о пропавшей когда-то телушке почти на глазах у пастушки, девочки-подростка. Напуганная девочка стала заикаться, а толком так ничего и не смогла сказать. А вообще-то, на Круглое скотину и не гоняли. Все равно травы-то не было Даже следов зверей здесь не видали. Вообще, “нехорошее место”, считали люди. Ну и что им до этого? Ну, не ходят здесь, и не надо. Не растет трава, ну и пусть. Просто привыкли с незапамятных времен поругивать и побаиваться этого места.
С сожалением смотрит Тимка на мало убывшую горку шанег. Он сыт. Но берет еще две. Оглядывается. Видит чистый лист газеты, заворачивает шанежки и сует в карман ветровки. “Дорогой съем”, - сказал сам себе. Проверил в карманах на месте ли леска, грузила, крючки, складенчик, спички. Все на месте. А червей на гумне или в старом остожье наищет. Идти на речку без снасти Тимка считал пустой тратой времени, даже если идешь не на рыбалку, а по другим делам. Все равно будешь ругать себя, если не найдешь минутки, чтоб забросить удочку под камень на быстери или в омуток под корягу. А вдруг клюнет юркий харюз или толстый язенок. Простым созерцанием речки не отвести душу.
Тимоха выходит на крыльцо с высокой лестницей. И чувство восторга заставляет замереть, а потом учащенно  забиться сердце. Он не выдерживает. По приставной лестнице забирается на крышу и сквозь накатившиеся на глаза слезы оглядывает столь милые его сердцу  шеломянские просторы. Солнце еще не набрало полную знойную июльскую силу, но уверенно и щедро изливало тепло на весь окружающий мир. Заречная сторона утопала в зелени леса. Только над мельницей взбегали на угор дома деревни, которая так и звалась – Заречка. От нее желтыми пятнами от поспевающей ржи вгрызались в зелень леса поля. И дальше по горизонту все лес и лес. Ближе речки деревни перемежались полосками кустов ольхи с отдельными елками и березами. По дороге с Горы лошадь рысью тащила телегу, поднимая мелкую пыль. А пожни на речке пестрели от цветных женских платков, и даже сюда доносились шумы сенокоса: трещала сенокосилка, перекликались мальчишки-копновозы. Изредка вплетался сочный мужской бас. Повизгивали молодые девчата и женщины то ли от избытка чувств, то ли еще от чего… Особенно, когда рядом, словно нечаянно, оказывался шустрый мужик и успевал пощупать ближайшую молодайку. Ух!
На угоре под Горой тоже ворошили подсыхающее сено. А вот и бабушка у бора с дядей дометывают зарод. Ночью росы не было, и к обеду уже поспела метка. Бабушка из-под руки посмотрела в сторону дома, и Тимка, помахав рукой, слез с крыши и побежал под угор, слегка притормаживая. Остановился у зарода.
Сестренка замахнулась на него высохшим дудлем:
-У-у-у, засоня! Нет бы вилы в руки… Вон здоровья сколь! Бугай. А он спит! У-у-у, - и, будто споткнувшись, слегка навалилась на Тимошку. Она была на пять годков моложе его и цвела неприхотливой, но броской красотой молодой женщины. У Тимошки сладко екнуло под ложечкой от ее горячей близости, и он отпрянул, словно от ожога. Бабушка подавала на зарод остатки сгребенного в кучки сена трехрогими деревянными вилами, а дядя Ероха вершил зарод. Он подмигнул Тимке и нарочно строго шикнул на дочь:
-Мужик с дороги. Да от городской пыли ишшо не отмаялся, а ты…  Ишь, какая бойкая! Марш вицы секчи на овершье!
Сестренка засмеялась, показывая белые зубы:
-Ужо… вечером в баньке все отмоешь. Истоплю уж  для братца-засони…  Ай! – это Тимка прилепил ей головку репейника прямо на оборку платья у обнаженного плеча:
-Будешь дразниться, не посмотрю, что ты маленькая…
-А это еще посмотрим, кто кого! – наступала сестренка на Тимошку. Он, пятясь, запнулся за бугорок кротовой норы и упал под общий смех. Бабушка с любовью смотрела на внука и внучку.
Вокруг стремительно носилось оводье. Еще немного, и они прогонят сенокосников. В жару да при безветерье от этого гнуса нет спасенья. От их укусов вспухают волдыри и чешутся потом неуемно и беспощадно. Особенно достается лошадям. И нередко они, доведенные до крайности, просто уносятся, несмотря на отчаянные попытки их удержать, в конюшню либо в кусты. Бывает, не выдерживают и люди. Забиваются в палаши, забираются в речку, а то и удирают домой.
-Я, бабушка, до речки сбегаю, а завтра с вами буду, ну?
-Иди-иди, Тимофейка, отдохни от суеты-то городской. Потолкуй с речкой, с кустами, а вечером попаришься, да чайку попьем…
Сестренка с маленьким топориком убежала в низинку за ивовыми вицами, а Тимошка, помахав бабушке и дяде, заторопился на речку. На Погибелке он свернул к колодцу – здесь самая вкусная вода в Шеломени – зачерпнул дырявой чипней чистейшей воды и отпил. Вода холодная до ломоты зубов, поэтому пил он ее медленно, маленькими глоточками. Такой в жару хлебнешь побольше, и простуда обеспечена. Отдуваясь, оторвался. Вода сквозь дыры выбежала вся, попала даже на брюки. Он повесил чипню на место, утерся рукавом ветровки и, смакуя глазами прелесть деревенской природы, неторопливо пошел к дороге в бор, чтоб через бор выйти на речку к Лаве, а там и до Родника.
Шуршали по коленям мятлик и ежа, у сырины всплошную росла полевая герань с мягкой травкой. Попадались курешки тысячелистника, выделялись ростом и тяжелыми зонтиками белых с розовым отливом цветков. Это солдатская травка. Ею лечат раны, нарывы. Употребляют ее настои и отвары при внутренних кровотечениях и болях в животе. На кромке бора кивают серенькими головками скромные кошачьи лапки. Эти скромники оказывают кровоостанавливающее действие при внутренних болезнях получше и тысячелистника. На вереснике, в сплошняке колючих коротких иголок, зеленели бусинки ягод. Скоро они засинеют и подернутся фиолетовым налетом, созреют. Они тоже ценятся у людей, как средство от чесотки, а также в качестве болеутолителя при ревматизме и подагре. Сам же вересник – великолепное дезинфицирующее средство. Им парятся и в бане. Много знают деревенские знатоки о травках и лесе. Каждая травка, каждый кустик может принести людям пользу, оказать помощь. Только надо знать к ним дорожку, найти общий язык.
Тимошка видит все это разом, в то же время замечая и выделяя мыслью отдельное, свое, не менее значительное, чем все целое. Радость бытия, радость соучастия с жизнью, со всем-всем огромным миром переполняла его сердце и делала счастливейшим существом. Он сейчас не был Тимофеем, отягощенным повседневной суетой и заботой. Он был Тимохой-участником, частичкой великого и чудесного таинства жизни ЗЕМЛИ. Он был клеточкой этого огромного земного организма, клеточкой, наполняющей этот поистине Великий организм. И он был горд от осознания единства с ним. Горд и счастлив. Хотелось сделать что-то красивое и … смешное. Озорство, безвыходно копившееся в сутолоке городской жизни, вдруг вырвалось наружу. И он, подхватив ветку, поскакал на ней, как в детстве на коне, взбрыкивая и гогоча. Потом у большой, седой снизу ели резко остановился. Прислонил ветку, подпрыгнул, уцепился за нижний сук, сделал на него подъем переворотом и полез, царапая кожу, облепляя смолой руки и колени, вверх. Но выше ветки росли настолько густо, что он затормозил, а потом спустился обратно. Так и не покачался на верхушке старой ели. Выплеснув часть эмоций, он поспешил к речке размеренной рысью. Бежать бором было легко и приятно.
Сосновый бор перемежался небольшими еловыми куртинками, а ближе к пожням все чаще стали попадаться березы. Вот сосновый бор остался позади. Крутой поворот с крутиком вниз, и Тимка выбежал на пожни, истоптанные коровьими копытами и удобренные коровьими… Впрочем, он не конкретизировал чем, лишь бы не вляпаться. Он бежал свободно, неторопливо. Просто не хотелось переходить на шаг, но пришлось. К речке сбегали логотинки и сухие, и с грязной водой. Здесь можно и в иле завязнуть. По брошенным жердинкам, не поскользнуться бы, переходил осторожно. Раза два ужалила крапива. А тут еще и комарье стало донимать так, что пришлось ветровку застегнуть на все пуговицы и капюшон затянуть под горло. Теперь отмахиваться стало легче – и от комаров, и от оводов.
Впереди, где-то за Нермой, запогромыхивало. Из-за вершин леса выползала густо-синяя с бело-золотым гребнем туча. А вон на том берегу и местечко, куда стремился Тимка. Место Круглое. Он остановился, ошеломленный. Из-за речных поворотов торжественно и величественно вставала радуга. Яркая и прекрасная. Впереди тучи с ветром носилась густая морось, а позади Тимки сияло полуденное солнце, и редкие кучевые облака  лениво плыли в голубом, бесконечном небе. Ближний конец радуги цветным мерцающим столбом опустился прямо на ЕГО пожню. Показалось Тимоше, что если он сейчас же перейдет речку и встанет под этот призрачный столб, то окрасится и сам, и станет продолжением радуги. Очарование длилось недолго. Верховой ветер неожиданно развернулся и остановил нависшую тучу, а после и совсем угнал ее сердитую в сторону Вонгоды.
Тимоха прямо в сандалиях перебрел речку, влез на невысокий, но крутой берег и вышел на Круглое. Трава и в самом деле здесь росла низкая и редкая. А там, где радуга опиралась своим мерцающим призрачным столбом о землю, был бугорок, словно от заросшего муравейника жгунчиков. «Вроде здесь…”, - подумал Тимка вслух. Трава от мельчайших капелек осевшей мороси парила. Листья деревьев поблескивали на солнце, но это ненадолго. Июльский зной быстро высушит влагу. Тимоха окинул поженку взглядом и мысленно очертил ее кругом. Не получилось. Почему же тогда Круглое? Он огляделся повнимательней.  Ага… Может это и есть зацепка: лиственник хаотично рос кругом, а вот ели… Они и в самом деле, показалось Тимохе, окружили пожню полукольцом, полукругом, двумя языками-гривами спустившись к речке. Поженка между двумя гривами и коренным крутояром напоминала большую тарелку с отколотым краем. Краем этим была речка, ее берег. А вот и предполагаемый центр круга. Это, по прикидке Тимки, и был тот бугорок, о который оперлась радуга.
Он встал на бугорок, проверяя догадку, и стал поворачиваться, прикидывая расположение кромки не круга, а правильной окружности. Если посоображать, то окружность должна быть вон от куста смородины на обрыве по гриве вверх, а далее по крутояру влево… Он поворачивался на месте вслед за воображаемым кругом, выискавая ориентиры, пока не развернулся к речке боком. Вторая грива тоже сбежала к речке, но круг еще не замкнулся. “А вот так стояла радуга…” Он почувствовал легкое головокружение, и что-то необъяснимое, слегка тревожное и влекущее струйкой пробежало в сознании. Мир сдвинулся, стал рассыпаться, растворяться, превращаясь в серую мглу. Испуг не утвердился в сознании, просто не успел. Необычное всегда влекло его больше и сильнее, чем мог остановить страх. Только вот мысли его, Тимохи, спутались и превратились в хаос. Но через мгновение уже снова копошились в голове, но уже не мысли Тимофея, а кого-то совсем другого. Он стал другим в другой реальности его мира. Мысли Тимохи ушли в глубинку сознания под нахлынувшими чувствами его нового, другого.
                II
“Нет меры, нет предела бесконечности, и нет силы понять ее так, как не с кем сравнить, нечем ее постигнуть. Свободная в своей сущности мысль тоже не в состоянии ее понять. Мысль ограничена знанием и воображением. И она вязнет в непостижимом. Как мы малы и бессильны в своем воображаемом могуществе…” Матвею стало как-то не по себе, и озноб струйкой холода пробежался по его телу. Сумерки застали его в часе ходьбы до избушки близ Вавилонского болота на истоке Росохи. Время меняло путик, его облик четыре раза в год. И, если редко торить тропу, то можно и знакомое место не признать сразу. Знакомые ориентиры искажаются со временем и в памяти, и в яви. Посему в лесу можно и не выйти сразу к намеченному месту и покружить, пока не привяжется память к чему-то неподвижному и неизменному. Поэтому и Матвею не хотелось убегать в сторону с путика, что в сумерках может случиться очень даже просто. “Ночую - ка я здесь. Ночь теплая, не зазябну…” он остановился на прогалине, поросшей мелкой травкой. Под матерой темной елью скинул котомку. Только бы мурашики в гости не пожаловали. Если рядом окажется муравейник, то приятного будет мало. Под елкой сухо и даже теплей кажется. Пока не отемнал совсем, насобирал сучьев, натаскал валежника и на безопасном расстоянии от хвойника развел костер.
Темнота сгустилась, наливаясь чем-то таинственным и слегка тревожным. Костерок весело потрескивал, иногда выбрасывая в стороны искорки, гаснущие на лету или рядом в травке. А в темноте, казалось, двигались бесплотные тени, подползали, подкрадывались к огню. И тут же шарахались от его трепетного пламени. Вот одна тень качнулась совсем близко от костра… то ли испуг, то ли недоумение выразились в ее напряженной, гибкой позе. Казалось, размышления о том, свернуться или нет в темноту, занимали ее более, чем что-либо другое. Ее формы трепетали, сливаясь, расплываясь и вздрагивая. Или это просто игра света и тьмы, порожденная костром. И страшновато становилось от этой игры.
Каждая ночь в лесу у костра своеобразна и неповторима. Он достает из котомки, а правильней сказать, из ягдташа, охотничьего рюкзака,  хлеб и сало. Это лучшая еда для путешественника по тайге. На прутике ломтики сала корчились над жаром, золотели, истекая шипучими чистыми каплями. И аромат их далеко разносился по свежему воздуху. Насытившись, он достал фляжку и глотнул прямо из горлышка пару глотков крепкого настоя чаги. Больше и не надо. Если выпить кружку чая или просто воды, то скоро захочется пить еще и еще. А так…  Вполне хватит, да и воды с собой носить не надо.
Чага – березовый гриб-трутовик. Заварку из чаги пьют так же, как чай. Чай из чаги вкусный, напоминает по вкусу фруктовый напиток. А настой из этого гриба помогает при раковых опухолях. Пьют настой при язвах органов пищеварения. Да и так просто, как общеукрепляющее, действие чая из чаги в народе известно давно.
Сидит Матвей у догорающего костра, зачарованно глядя на мерцающие угли. Волшебный, чарующий блеск и переливание. Кажется ему, что вот-вот из золотого жара выкатится Огневушка-поскакушка или юркая саламандра. Вот уже услеживает Матвей глазами текучее ее тело и вспыхивающие звездочками глаза. Сейчас вот… Еще немножко… Заворожено ловит момент ее появления. А золотой жар дрожит и дразнит.  Вдруг ярко вспыхивает уголек и, словно застыдившись своего порыва, угасает, покрываясь белым налетом. Так хочется чуда, и тревожится душа чем-то необъяснимым, возвышенным и грустным. И хочется верить во все – во все доброе и чудесное.
Матвею всегда хорошо спится после гипнотического действа от созерцания угасающего костра. Заливать огнище нет нужды. Ночная, травянистая почва тянет влагой. Остывает воздух, и на листочках мелкими-мелкими капельками оседает роса. В теплую ночь ее мало. Зато в прохладную - деревья и трава словно подернуты сединой, и видны все узоры из паутинок. Матвей нехотя отходит от угасающего костерка и забирается на ель, прислушиваясь к шорохам леса. Закрывает глаза. Уснул? Нет… Дремлет. Как говорится – спит в пол-уха.
Мягкие шаги. Легкие. Иль это полудремотные фантазии? Нет. Шаги. Кто-то остановился близь. Настоящий, материальный. Матвей поднимает голову, смотрит сквозь прищур глаз. Ага. Вот и силуэт вырисовывается. Матвей вылезает из-под елки. Неподалеку от почти погасшего костерка стоит мужик, слегка наклонив голову набок. Матвей немножко удивлен, но на правах хозяина приветливо говорит:
-Может, подойдешь или так и будешь стоять? А, гость ночной? Познакомимся буде.
-А я со всеми знаком. Правда, меня не всяк знает. А то и не обязательно…  Здравствуй, друг ночной.
Подошел. Поздоровались рукопожатием. Пришедший:
-Не вовремя я… Разбудил тебя верно? Или отвлек от дум текучих?
-Да не… А, может, и к лучшему. Вдвоем-то веселей время коротать. Сейчас огонек подживим…
Подбросил мелких сучков к углям, подул, и легкое пламя запрыгало, разгораясь. Подкинул еще:
-Звать-то тебя как? – и, не дожидаясь ответа. – Сала с хлебом или чаю только?
-Да у меня у самого кое-что имеется…
Снял перекинутую через плечо сумку, ловко бросил, словно положил, возле разгорающегося костра. Огонь разгорелся быстро, сгустив темноту вокруг себя. Ночи были еще не очень темными, но огонь все равно сгущал мрак. Подошедший спросил, устраиваясь возле костра:
-До избушки дойти запоздал что ли? Или устал? Тут близко.
-Не… Давно не был здесь. В сумерках мог не справить путик да пройти мимо. Потом вертаться. Знаешь, не люблю возвращаться. А ты-то почто избу прошел, если знаешь ее?
-Да у меня дело такое…, - протянул пришлый мужик. Бросил взгляд в глаза Матвею, то ли с лукавинкой, то ли со скрытой угрозой, в темноте не разобрать. – Сегодня мне все равно, а вот скоро, - помолчал и, про себя словно, - надо успеть…
Тряхнул головой Матвей. Не тянул за язык. Надо, сам скажет, а нет, так у каждого свои дела. Хотя обычно у незнакомых людей в лесу у костра искренности бывает больше, чем в любой другой обстановке. Если, конечно, насильно в душу не лезть. Это они, видимо, оба понимали и не спешили с беседою. Деловито, без суеты достал мужик завернутое в провощенную бумагу сало и нарезанный ломтями хлеб. Посмотрели друг на друга и расхохотались. Матвей:
-Ну, если еще и чай с чагой, то вообще…
-Как ты угадал? У тебя тоже?
И опять над костром ежатся ломтики сала, разливая ароматный дух. Матвей молчал, созерцая огонь, единяя его со своим внутренним состоянием. В единении огня и души рождалось новое необъяснимое чувство, непостижимое и немного пугающее. Словно далекие сполохи вспыхивали и угасали искры  древней памяти необъятной истории человеческого рода, его рода. И был он частичкой могучей родовой общности поколений, ее памятью и продолжением. И эта великая сила чувства ДУШИ МИРА наполнила его гордостью и осознанием той великой ответственности, которую он несет перед всем живым и сущим, перед прошлым и будущим своей, Матвея, разумной жизнью. Растворившаяся во вселенной мысль пощадила сознание, и он вернулся в себя такого, каким он был сейчас в это время.
Ночь уже овладела миром. Мир же для Матвея и гостя сосредоточился вокруг костерка. Ночи в это время могут казаться и темными, и холодными. Это кто как воспринимает. Небо было сероватым, а закатная его половина отливала синевой. Но уже с южной стороны затягивалась густой темнотой от плотных облаков. Прохладой тянуло от травы и листьев, но холода не ощущалось. Матвей подбросил еще сучьев, и снова рой искр, мелких и вялых, улетел в траву.
-Так какое же у тебя дело? А может, если нужда и вместе… Мне-то спешить некуда, - Матвей подвинулся поближе к огню. Уж так устроено все на земле живое. Тяга к огню просто неистребима в любую погоду, особенно ночью. И не замерз, а хочется ближе и ближе к животворному теплу. Ночной гость, не спеша, закончил с ужином и тоже подвинулся к огню. Подогнул полу куртки под бок и лег, закинув руки под голову. Из-под полуприкрытых глаз вспыхивали отблески костра. Помолчали.
Но вот лежащий, словно почувствовав нечто, слегка напрягся. Приподнялся на локоть левой руки, резко повернувшись от костра. Правую же воздел в ту сторону и приглушенно проговорил:
-Слышишь? – прислушиваясь еще более.
-Впрочем, ты не можешь услышать… Никто не может… Только я один. Один я и никто более…, - его ленивую безучастность и равнодушие словно слизнуло пламя, вытянув горячий багровый сгусток в ту сторону. Лицо в трепете пламени озарилось ожиданием и нетерпением. - Это близко. Уже близко… Неужели нашел… Я нашел, - бормотал он, закрыв лицо ладонями. И стон облегчения и тоски вырвался из его груди.
Матвей оторопело и изумленно смотрел на него. А тот уже сидел, поджав ноги под себя, слегка качался, не отрывая ладони от лица. Матвей встал, подошел к нему, положил руку на плечо:
-Знобит что ли тебя, брат? – положил вторую руку на голову, - или душа стонет, тешится болью?
Мужик молчал. Матвей достал из-за пазухи фляжку, отвинтил пробку:
-Накось, глотни. Да не задохнись. Чистый медицинский спирт.
Поднес флягу ко рту гостя. Тот стиснул фляжку и сделал два глотка, поперхнулся, с шумом втянул воздух. Отпустил фляжку и посмотрел на Матвея:
-Напужал я тебя… Ужо, отойду малость. Скажу. Может, не поверишь. А так оно и было. Так оно и есть. Это вечная сказка. Нет, вечный сон. Но не легкий и пушистый, а тяжелый и грустный. Хочешь, уйдешь в сон?..
Сон. Что это? Просто необычное состояние сознания? Путешествие мысли в иных реальностях? А может, это намек… На что? Или просто фантазии неизрасходованных в яви эмоций. Войди в него, мир, полный веры во все, что происходит. Здесь даже понятия нет о лжи и лицемерии. Ты видишь рану и веришь в нее. Ты чувствуешь боль, и она есть. Но ненасытны во сне желания. Если уж хочешь пить, то не напиться. Если уж любишь, то безоглядно. Только нельзя, чтоб душой овладел СТРАХ.
-Скоро встретимся. Ты сможешь. Жду тебя у Шеломени на речке. Помоги мне и себе тоже… Ты сможешь…, - сон неумолимый и неотвратный навалился на Матвея.
                III
Да никогда не было здесь этой деревни. Матвей даже представить не мог, что на лесной речушке Нерме почти напротив Ермаковой горы стоит такая деревня. Вдоль высокого левого берега стоят в одну линию домов пять, тесно примыкая друг ко другу. Матвей удивлен настолько, что подходит к ближайшему дому и трогает стену руками.  Стена как стена. От дерева вроде отходит тепло и успокоение. Только жителей что-то не видно. В каждом доме две двери. Крылечки низенькие в одну ступеньку. Над крылечками козырьки. По бокам невысокие перильца, заколоченные снизу сплошным заборчиком. Матвей постучался в первую же дверь. За дверью что-то зашуршало, легонько стукнуло, и дверь приоткрылась. Выглянула испуганная женская головка, спросила:
-Ты один?
Почти вышла, огляделась – еще не старая вовсе женщина и  впустила Матвея  внутрь. Его встретил мужик в красной навыпуск рубахе:
-Не привел никого за собой? – спросил подозрительно. – Тогда пойдем чай пить.
-А кого я должен привести? – Матвей вопросительно смотрел на хозяев. На дворе раздался стук словно от тяжело скачущего большого животного. Тут же последовал дикий вопль, полный тоски и угрозы.
-Привел-таки… Ты… Ты…, - мужик с силой втолкнул женщину в следующую дверь и юркнул туда сам, захлопнув дверь. Матвей ничего, конечно же, не понял. Однако он понял, что сделал что-то не так. И это что-то могло оказаться очень и очень нехорошим. Он вышел на улицу. Огляделся. На другой стороне дороги или по-деревенски улки под громадными деревьями увидел темный силуэт какого-то крупного животного. Под ногами пробежала крыса, потом еще… Матвей осторожно приблизился к силуэту и рассмотрел живой ужас.
Это было животное, похожее на свинью. Горбатое мощное туловище на коротких ногах, обросшее грубой, почти черной щетиной, грязной и длинной. Острый, крутой загривок. Почти от самого загривка вытянулась башка с поросячьей ныркой, тоже вся в щетине. Заметно торчали клыки. Маленькие красные со свечением глаза свирепо уставились на Матвея, разглядывали его. С какой скоростью явилось это чудовище и откуда? Оно медленно приближалось. Страх? Нет, жуть? Нет, просто неизбежность неотвратимого. Чудовище, пусть будет свинья, приостановилось. Матвею показалось, что в ее свином рыле мелькнуло удивление, смешанное с яростью. Ага, свинья неуверенно остановилась. Копыта задних ног заскребли землю, вырывая корни, разбрасывая сучья и камни. Ее должны были испугаться, кричать и корчиться от страха. “Только нельзя, чтоб душой овладел страх”, - выплыло в сознании Матвея.
Он, стиснув зубы, взял себя в руки. И понял! Он понял, что не боится. А от этого страдает его враг. Страх, не найдя места в душе Матвея, овладевал свиньей. Она визгливо хрюкнула, и рядом с ней Матвей увидел карлицу. Широкое лицо с красной опухолью вместо левого глаза. А правый светился такой же красноватой жутью, как и у свиньи… нос маленький, красный, картошинкой. Да и все в ее лице было каким-то красным и вспученным. Щеки, губы, подбородок лоснились и вздрагивали. Уши длинней обычных, а из них вывалились кончики седых всклоченных волос. На голове грязная косынка по-пиратски. Одежда карлицы напоминала что-то нищенское. Ног не было видно. Они стояли, решаясь… На что? Они поняли, что только испуг от неожиданности овладел Матвеем, но не страх! И то на время. А так ждали страха! Овладей страх Матвеем, и он был бы в их власти.
Матвей и чудовища молча смотрели друг на друга. Им даже овладело любопытство, что же дальше? Эти поняли. Их существо вдруг съежилось, и карлица, готовая зло заплакать, закатила глаза и взвизгнула отчаянно и злобно. Вскочила на урода - свинью, и они умчались в глубину видимого пространства, которое уходило в темноту и бесконечность. Крысы, окружившие было его ноги, точно по команде, волоча облезлые хвосты, с каким-то хрюканьем и визгом удирали в щель завалившегося сруба старого погреба.
Спотыкаясь о корни и камни, Матвей миновал тень огромных старых деревьев, вышел на освещенную улицу. Был вечер. И контраст света и тени стал особо заметен. Дома старого почерневшего дерева. Все двухуровневые и темные. Над козырьком одной двери горела тусклая лампочка, а рядом светилось окно. На перилах низкого крылечка сидели две девочки, болтая босыми ножками, дразня Матвея. Лиц их Матвей не разглядел в тусклом свете: “А может, расслабиться…” Девочки словно услышали его мысль и подались навстречу. Они дразнили Матвея, то показывая, то пряча в тень прелестные свои формы. Блестели глазки и реже зубки. Но мысль о них Матвею в его положении показалась настолько нелепой, что тут же исчезла, оставив после себя след романтичной грусти, как мелкая рябь на спокойной величественной глади. Надо было идти.
Он потом поймет, что сейчас только что одержал величайшую победу над собой, удержал душу от страха. Без сожаления уходил он из странной деревни, хотя девчонки некоторое время еще стояли перед его мысленным взором. А то, что ночевать придется опять в лесу, так это его не огорчало. Он чувствовал себя даже лучше ТАК, и не иначе. У него была цель. И он шел к ней. “Иду, гоня воздух впереди себя…”, - иронизировал он над собой. Он шел к Шеломени.
                IV
Сколько времени Матвей ходит по этим увалам. Как же он, опытный таежник, блудит, кружит здесь между Вонгодой и Евдой, по угорам Нермы, Севажа и Росохи? Ведь он здесь бывал. Давно, правда. Но опытный таежник и в незнакомом лесу три раза по одному месту не ходит. Бывает, во второй раз на одно место выйдет, кружнувшись в тайге. Но, чтоб столько времени в одних лесах? Этого Матвей постигнуть не может. Так же, как и выйти из леса не может. Солнца нет, но ему и не обязательно. В лесу немало и других примет, чтоб определиться с направлением. Опытный глаз их быстро находит. Вот муравейник у ствола старой сухой сосны. Муравьи устраивают свой дом всегда с южной стороны ствола. Так же располагается белкин дом. С северной стороны у дерева всегда крона реже. Почему же Матвей потерялся? Устал. Присел на поваленное ветром дерево. Кончилась еда. Ну, с голоду во второй половине лета в лесу не сгинешь. Грибы, ягоды, травка… Из всего можно извлечь пользу. Так ведь это любому другому, но не ему, опытному таежнику.
Все же есть хотелось почти все время. Где он сейчас? Все ручьи бегут в речки. Речки в реку Двину здесь. Ну, негде блудить, а он не может выйти к Шеломени, да уж хотя бы к Вонгоде. Прямо по руслу любого ручейка не пройти и пятидесяти метров. Ветровал, заросли и ямки не дадут. А выйдет Матвей из лога, чуть спрямит поворот, спустится обратно к ручью. Глядь, а ручей бежит уже в обратную сторону. “Кажется… или я сам отемнал…”, - размышляет Матвей. Снова и снова он сосредотачивается, принимая решение, куда идти, и опять путает. Устал. Только вчера был в верховьях Севажа, влезал на высокую сосну, в пасмурной серости видел светлые пятна Шеломянских угоров… Да он и так знал, куда надо идти. Знал, а выйти не мог. А когда забывался на коротком отдыхе, ему казалось, что он не Матвей, а некто другой. И все ищет дорогу домой, но не в этом, а в ином, неведомом Матвею, далеком и таинственном мире. И щемит сердце у Матвея от чего-то не найденного, не постигнутого.
Матвей переобулся. Портянки порвались, и приходилось у пяток прикручивать мягкую моховую подушечку. Мох сфагнум – великолепный лекарь ран, мозолей, а также средство для дезинфекции. И ноге мягко. По еле заметной тропке идет Матвей. Тропинке все равно, куда ее протоптали. Если животные, то чаще к водопою, а значит, к ручью или речке. Сейчас Матвей взял направление просто на север, как он считает. Шаг его стал тяжелеть и терять уверенность. День светлел, тучи тончали, и он надеялся. На взгорках и сосновых рединах небо становилось светлей и выше, но солнца так и не было. Хотелось есть. Матвей шел. Вот его тропка нырнула в ложок, запуталась в зарослях ольхи и неожиданно вынырнула на светлую поляну с низким беломошником вперемешку с мелкой лесной травкой и курешками брусничника, увешенного однобокими по зрелости ягодами. А под раскидистой сосной стоял ларек. Удивление Матвея было притуплено голодом, и он поспешил к ларьку. Продавщица сидела, опершись локтем о столик перед окном, задумчиво глядела на подходившего Матвея. От безделья что ли, но на лице ее не было видно никакого интереса ни к чему. Только когда его голодный взгляд устремился к горке консервов, она спросила, верней, даже утвердила:
-Оголодал, болезный…  Что бродишь?
“Бродишь” у нее звучало, как “плутаешь” или “блудишь”. Не дожидаясь ответа, предложила:
-Возьми вот кефиру сперва выпей, а потом можно и о густом подумать.
Матвей знал, как надо питаться после голодухи, чтоб не расстроить “нутро”, но сейчас он был готов съесть все сразу. Он с наслаждением выпил бутылку кефира, очень вкусного, такого он еще не пробовал. С интересом посмотрел на продавщицу. Женщина, как женщина. На вид добрая жена и мягкая мамаша нескольких детишек. Слегка полная шатенка чуть моложе тридцатника с добрыми голубыми глазами.
Матвей попросил буханку хлеба, еще бутылку кефира и несколько банок трески в масле. Она с сомнением покачала головой:
-Не осилишь.
-Как не осилю? Сейчас не смогу, так дорога поможет…
-Не-е-е… Так не дам… Не можно.
-Почему? – не понял Матвей.
-А у меня так. Только то даю, что можно здесь. А дальше… Дальше бесполезно.
Матвей ничего не понял.
-Бесполезно, понимаешь? Вроде бы все есть, а ничего нет. Обман получится. А я здесь не для обмана. Здесь можно все, что спросишь. Больше ничего сказать не могу. Я здесь временно и не отсюда.
Матвей только сейчас сообразил, осознал, что ларек-то в лесу. Он осмотрелся. К нему нет ни дороги, ни тропинки. Просто стоит сам по себе. Для кого же и зачем? Но в эти рассуждения ему было влезать пока просто лень. Он уже был сыт и почти счастлив. Да что там почти. Он был по-настоящему счастлив, а еще ему очень хотелось спать.
Она улыбнулась даже кокетливо, а может это только показалось ему:
-Заходи сюда, - открыла дверь внутрь ларька, - здесь нет ветра, зато есть постель. Устал, вижу.
Он послушно, с детской непосредственностью, шагнул за бесшумно открывшуюся дверь. Места внутри оказалось довольно, чтоб разместилась у стенки довольно широкая постель. На топчане что ли? Уточнять не стал. И он, не раздеваясь, пробормотав извинение, лег. А через мгновение уже спал легким счастливым сном. А может, это был сон во сне? Да и была ли явь вообще? Да ему было все равно. Ему было просто хорошо! Он снова и снова наедался. Благо, в ларьке даже при фантазии было чего выбрать. Они болтали с продавщицей, и она все более нравилась Матвею. Простая, обыкновенная женщина, хотя чем-то необычная. А ему было и не обязательно вникать во все подробности. Ему было легко, празднично. Он был счастлив тем легким пушистым счастьем, какое бывает только во сне. Они смеялись, подтрунивая друг над другом, по поводу и без повода. Он, кажется, пробовал всего понемногу и никак не мог напробоваться.
-А этого можно? – безудержно смеясь, показывал Матвей.
-У меня все можно, - так же, смеясь, отвечала она.
-Правда, все? – он не мог справиться со смехом, - что ни попрошу?
-Что ни попросишь – все дам… Я уж тебе говорю, говорю… Все можно…
Она заливисто смеялась, потряхивая локоном волос, который постоянно свешивался на глаза.
-Понимаешь, все…, - и она лукаво опустила глаза, где так соблазнительно подрагивала грудь ее, натягивая кофточку. Матвею это очень понравилось, и он взялся за верхнюю пуговку кофточки. Пуговка словно ждала этого прикосновения и с готовность отпала. Потом вторая…
Сон есть сон. И, конечно же, произошло чудо. Ожила сказка в лесу. Но настолько она была ярка и правдоподобна, настолько осязаема и чувственна, что Матвей не мог вспомнить потом, было ли ему когда еще так хорошо в жизни, как это случилось теперь. Буйство. Взрыв. И он проснулся. А может, и не спал вовсе. А может, так все и было, как было. Просто все смешалось, да и Бог с ним. Ему было замечательно легко и хорошо. Она была рядом и с улыбкой смотрела на Матвея.
-Еще что-нибудь хочешь?
У Матвея вдруг выплыло из глубины сознания ТО главное, к чему он стремился: выйти наконец из порочного круга, в котором он оказался, выйти из леса. Попасть на речку Евду у Шеломени, где его должен ждать… Кто он, тот, с которым связала его судьба? И нельзя опоздать. Если уже не поздно… И он сказал:
-Спасибо тебе, Явление. Доброе и ласковое явление. Ибо ты явилась мне в трудное время, в странное время, в котором я не мог  найти выхода.
Он обнял ее за плечи. Ласково погладил волосы ее, погладил спину, тихонько поцеловал в теплые губы:
-Я не знаю, кто ты, но знаю, что ты – частичка добра и душевного покоя. И я унесу с собой свет и тепло, которые ты мне подарила. И надежду. Покажи мне путь, по которому я должен идти. Ты знаешь…
Глубокие с чудесным сиянием ее глаза чуть-чуть подернула грусть. А может, Матвею это показалось…
-Не ищи добро на стороне – оно в тебе. Не ищи веру в людях – она в тебе. Не проси любви у кого-то – любовь в тебе. Ищи путь, которым идешь к пониманию своей сущности, своей сути. Поймешь если – обретешь печаль за свое несовершенство. И тем глубже будешь чувствовать ДОБРО и все доступное чувствам рядом с ним. Это нелегко. Это очень нелегко. Так как так же остро будешь чувствовать ЗЛО. Выдержишь? А теперь иди. Иди не в сомнении, а в уверенности. И придешь.
Она легонько провела ладонью по его лицу, словно снимая паутину, застилавшую глаза. Легко подтолкнула, ласково, как дитя:
-Иди. Помнишь: “Путь осилит идущий”. Иди…
-А ты?.. Как же?.. Без тебя… Я… Я не могу…
-Не беспокойся… Я всегда с тобой. Ты не знаешь, но это так. Я в тебе. Я всегда в тебе. В твоих грезах, в твоих снах, в твоих сказках. Я приду к тебе, когда тебе будет ТАК ЖЕ нужно, как было теперь, когда ты очень-очень этого захочешь. Иди-иди…
                V
Матвей снова идет в лесу. Он не понимает. Отключился что ли на какое-то время, или это от него ускользает сон. Красивый и немножко грустный. Он уверен, что еще до вечера будет на Евде - речке. Он собрал пару горстей крупной черники и с удовольствием ее съел. Впереди обозначился просвет. Поляна что ли? Подошел ближе.
Перед ним открылось озеро. Да и место какое-то странное. Открытая луговина была похожа на поскотину, а на той стороне озера, похоже, была деревня, от которой теперь ничего не осталось, и пустошь постепенно зарастала лесом. Озеро было небольшое, вытянутое туда, где в кочках зарождался ручеек. А на берегу ручейка с обеих сторон росли могучие старые черемухи, под которыми всплошную рос смородинник с начинающими зреть ягодами. Противоположный край озера сплошь затянут высокой осокой и переходил в болото с высокими кочками. А вот берега были веселые и травянистые. В северную часть на берег бежала горка с единичными невысокими еще сосенками и кустиками вереса. А метрах в сорока от берега раскинута палатка. Да, место для отдыха было чудесное. Возле палатки ближе к воде дымил костерок. Над ним в двух  вилках осиновая жердочка, а на жердочке висел задымленный чайник и такой же черный котелок. На пологой части берега примятая трава. Явный след бредня. Ветерок донес аромат из котелка. Значит, уха уже была готова. У Матвея в желудке что-то пробурчало и засосало.
Он перешел низинку по за черемухами и направился к палатке. В палатке послышалась возня и приглушенный смех. Потом высунулась белокурая голова, покрутила носом и исчезла. Снова смех и из палатки выкатился комок, распрямился и превратился в девчонку. В обыкновенную девчонку, которой нет еще и двадцати. Вообще-то в ней было все привлекательно, как отметил про себя Матвей, даже очки, которые чудом держались на вздернутом носике.
-Вуй, какие ароматы…, - увидела подходившего Матвея, - и какие гости… Здравствуйте! Вы к нам?
Из палатки вылез парень. Тоже в очках. Белесые волосы взлохмачены и напоминали парик. Он смотрел на Матвея с чувством скрытой досады. Конечно же, им вдвоем было лучше, чем будет втроем. Это читалось на его лице, но парень был вежлив.
-Здравствуйте… Как раз к обеду… Будете с нами?
Матвей улыбнулся. Поздоровался с ребятами.
-Если вы приглашаете, отказываться просто грех, - он виновато развел руками, - а я пуст, как перевернутая посуда. И… правда. Как аромат унюхал, так чуть бегом не побежал.
Ребята уже вовсю улыбались. А девчонка развязала рюкзаки и быстренько подготовила все к обеду. Следует ли подробно обращаться внимание на то, как быстро и с каким аппетитом была поглощена уха. А вот то, что ее еще и не хватило… Это факт, который послужил поводом… Не будем спешить. Попили заваренного на смородине и черемухе (не ягодами, но листьями) кипяточку, и Галчонок, так Костик звал девчонку, убежала мыть посуду. Костик – это наш новый знакомый, предложил Матвею взять тоню, то бишь пробрести разочек с бреднем по озеру. Он пояснил, что Галчонка-то в воду не заставишь лезть, и поэтому в первый заход рыбки подняли мало, но уху-то съели…
-А с вами может тоню и посолидней поднять, - говорил Костик. – Озерко-то небольшое, но в середке ямина. А у того берега хламу много и зацепов. Опять же на концах илисто очень и вязко. Вот, если яму обойти и протащить оба плеча по воде, хотя бы метров пятнадцать-двадцать, то что-нибудь и посерьезнее получится… Мы с ней и в прошлом году здесь отдыхали. Уж больно незаметное озерко-то, невзрачное. И рыбачить как-то никто не додумался, да и в лесу оно… А мы вот с подружкой “сбрендили” с бредешком - то и удачно, - тараторил Костя, разбирая бредень.
Матвей помог парню. Вдвоем управились быстро. На заводной конец привязали длинный шнур. Это, если яму не удастся обойти “пешком”, то шнур поможет протащить плечо и на расстоянии. Здесь же привязали дополнительный груз, чтоб низ бредня шел по дну и в яме. Пошли.
Костик решительно полез в воду, а когда бредень выбрал длину, забрел и Матвей. Костя шел по пояс, потом, загибая плечо, по грудь, по шею… И вдруг исчез с головой. Вынырнул и снова ушел под воду, словно его кто-то дернул. Опять вынырнул с вытаращенными от испуга глазами, колотя руками по воде, и снова его утащило обратно под воду. Было похоже, что он ногой или ногами попал в петлю шнура или в бредень запутался, а бредень у самого заводного конца зацепился за что-то на дне. Надо бы не рваться вперед, а просто ослабить натяг шнура или бредня и выпутаться. Матвей бросился на помощь.
-Костя, не рвись вперед, ослабь шнур!.. И поймешь, где…
Но Костя уже нахлебался воды и отчаянно бился, пытаясь вырваться. Матвей достал парня, подхватил подмышки и двумя руками вытащил его из глубины, понес на берег. Ничто и никто не держал больше Костю. Ослабленная петля, видимо, просто спала с ноги. Отдышались. Зубы Костика выбивали дробь. Озноб испуга, ну, и от воды тоже. Потом вытащили бредень. Хребтинка натянулась, и бредень шел тяжело. Над ямкой лопнули пузыри, и пошло дело легче. Что-то выдрали из донного ила. Бредень тащился внатяг. Что-то явно тащилось за ним. Вот Галчонок подхватила плечевой кол, и из воды показался лоснящийся черный предмет. Вытащили, и Матвей отцепил нечто похожее на мешок или на матерчатую, вернее, брезентовую, большую сумку, спутанную ремнями. Разрезали ремни и материал. Ребята с любопытством смотрели, как Матвей из разрезанных лохмотьев достал небольшой скованный железными полосами сундучок. Железо почти съела ржа, но дерево, было видно, что сохранилось очень даже неплохо. Несколько ловких нажимов ножом, и сундучок открыли. Удивились необычайно: в сундучке было совсем сухо. Матвей объяснил это тем, что притвор был залит воском, а дерево, разбухнув в воде, запечатало все даже мизерные щели, если такие и были. Но вряд ли. Провощенный лоскут материи закрывал содержимое. Сердца наших героев учащенно бились в ожидании чуда. И чудо явилось. Под лоскутом сверкали золотые монеты, ничуть не потерявшие блеска, золотые пластинки, цепочки и, конечно же, бриллианты. Время их не тронуло.
Что здесь было! И все это сверкало, сияло, переливалось, будоража и затмевая сознание. Мысли куда-то исчезли, словно дьявольская сила, исходящая из клада, слизнула разум. Хотелось выть, орать, плясать… Что-то делать дикое, первобытное. И они пустились в пляс около сундучка с сокровищами. Мир вокруг них исчез, сосредоточившись здесь, в одном месте. Сияющий, блистающий, ослепительный колдовской мир.
Утихли первые взрывы эмоций от сумасшедшего, неожиданного подарка судьбы. Они стали осторожно, с интересом перебирать драгоценности, любуясь снова и снова чудесными вещами, так неожиданно оказавшимися у них. Налюбовавшись, сидели, не зная, что и как говорить. Матвей смотрел на ребят с интересом и даже с любовью. Да и как! Не такие головушки приходили к неистовству, потере разума от блеска драгоценностей. А эти? Только интерес и все…
А ведь с таким богатством можно… Да черт те что можно! Практически все, что доступно. Сам же Матвей рассуждал так: он здесь гость, и судьбу клада будут решать ребята.
Возбуждение было настолько велико, что все забыли про ужин. И уже затемно ребята полезли в палатку. Матвей же по привычке прилег у костра. Ему не спалось. Перед глазами неотрывно блестело золото, сверкали драгоценные камни. Да в палатке было что-то как-то тихо. Слишком тихо и от этого неспокойно.
Матвей прислушался. Тихо. Он снял с сундучка ветровку, наброшенную Галчонком, открыл крышку и снова любовался блеском, россыпью звездочек, играющих в камнях. Тревожное ощущение от близости и доступности богатства невольно закрадывалось в сердце, в душу, будоражило и сбивало мысль к одному: Твое… Твое… Ты богат! Очень богат!
Вдруг чьи-то руки стиснули его горло, раздался резкий шипящий с всхлипом звук, и его перевернуло на спину. Кто-то душил его. Матвей напряг шею, втягивая голову в плечи, рванулся, перевернувшись на живот. Прямо перед ним с искаженным лицом, замахнувшись толстым суком, стояла Галчонок. Матвей понял, что на нем в стремлении удушить распластался Костик и мешал ей ударить. Матвею не стоило большого труда встать на четвереньки. Он оперся головой в землю и локтем левой руки, а правой поймал за волосы Костика и резко рванул к своему плечу. Всхлипнув от боли, Костик отпустил его шею и откатился в сторону. Матвей тут же получил удар суком по спине. Хорошо, что в борьбе с Костиком куртка задралась и смягчила удар меж лопаток. И все же попало от худенькой девчонки довольно сильно.
Матвей начал терять контроль над собой. Золотой блеск еще стоял перед глазами. Злость вместе с болью стала затягивать сознание. Он приглушенно зарычал, схватил Костика поперек туловища и легко отбросил его в сторону. Осатаневшая девчонка уже снова наносила ему удар, но он принял его на руку и свободно отвел в сторону. Тут же схватил ее за горло. Беспомощно мотнулась головка, и она забилась в руках у Матвея, все еще пытаясь достать его кулачонками. Еще момент – и он придушил бы ее, беспомощную. Но увидев близко у своего лица ее выпученные глаза, почувствовав, как она обвисла у него в руках, он словно сбросил пелену с сознания: “Боже, что это со мной?.. Что я делаю?..”, - ужаснулся Матвей. Он прижал Галчонка к себе. Гладил ее волосы, спину, успокаивая, уговаривая, лаская. И девочка пришла в себя. Вздрагивая и всхлипывая, она прижалась к Матвею и неудержимо заплакала.
-Поплачь, милая, поплачь…, - говорил Матвей, нежно, по-отцовски прижимая ее к себе. Он видел, что Костик уже поднялся и на нетвердых ногах, покачиваясь, шел к ним. Видно было, что его мутит. Посеревшее лицо его исказилось отчаянием. Матвей притянул его к себе и тоже обнял. Так и стояли они втроем, осмысливая случившееся. Даже у Матвея слегка дрожали ноги, а ребят просто трясло. Сколько времени они стояли так, слушая друг друга, успокаиваясь и приводя в порядок мысли и души.
Потом сидели молча у костра. Матвей ломал и подбрасывал в огонь сухие сучья. Ребята, поджав колени к подбородку, следили за мерцанием углей, искрами, за рождением огня. Успокоение медленно овладевало ими. И вот уже Матвей, улыбаясь, поглядывает в их сторону. И вдруг он захохотал, запрокидывая голову, показывая на них пальцем. Улыбнулась галчонок. Посмотрел на нее Костик и заразительно засмеялся вслед за Матвеем. И вот они уже хохочут все втроем. Ребята упали в траву и хохотали, катаясь у костра.
Наступила разрядка. Утирая слезы, переглядываясь, уселись все рядом. И вот они уже оживленно, перебивая друг друга, почти крича, выплескивают накопившееся удивительным красноречием.
Ребята сказали, что увидев Матвея с сокровищами, решили, что он хочет украсть и убежать. Они потеряли рассудок и набросились на Матвея. Тот успокоил их, что и в мыслях не было бежать, хотя мысленный грешок, что он один владеет таким огромным богатством, был. Но только чуть-чуть, самую малость. Он просто любовался ими. Все равно спать не хотелось. Да и интерес клад вызвал просто необычайный.
Костик, а после и Галя признались тоже, что мысленно погрешили против Матвея. Но это, видимо, бывает у всех в такой ситауции или, вернее, может быть. Ведь уж слишком необычная ситуация, и примера ее разрешения у них просто не было. Как? Кто? Зачем? Когда? Вопросы… Вопросы. И никто не может ответить.
Говор. Смех. Всепрощение. И короткий сон под утро.
Матвею пора идти. Его ждут, и он теперь направление не потеряет. И головы тоже. Он решил клад оставить у ребят. Они молодые, вроде еще не развращенные. И дай Бог, употребят сокровища разумно. Он бродяга-охотник, и кроме общения с природой ему не нужно ничего, а о будущем он не задумывался. Почему? Он и сам не знал. Просто ТАК ему было лучше. Ребята сказали, где он их может найти в случае нужды. Все же девочка надела ему на шею кулон с золотой цепочкой в виде змеи, заглатывающей собственный хвост, тоже золотой и с изумрудным глазом, крепко поцеловала Матвея в губы и отвернулась. Костик тоже обнял Матвея, дружески похлопал, совсем по-взрослому, по спине. И Матвей ушел. Просто и навсегда.
Навсегда ли? Для нас – да. Но мы не знаем жизни героев там, у них, в их мире. Родившись раз, герои не умирают. Пока есть память у людей, пока живы их дела, рожденные авторской фантазией. И там, в их мире, они продолжают жить. Вот только как? К сожалению, наши миры слишком различны, чтоб мы могли встретиться и узнать друг друга.
                VI
Грустно Матвею отчего-то, и не подавить эту непрошенную грусть. От чего же? Сожаление о кладе? Сожаление о том, что вряд ли увидит еще своих нечаянных друзей? А может, сожаление о пути, по которому он шел, отсчитывая годы, без жены, без детей. Кто знает? Просто незнакомо щемит в груди и хочется плакать.
К вечеру он вышел к шеломянским угорам. Здесь, вон у той излучины речки ждет его ночной гость, повстречавшийся у Росохи. Точно. На берегу речки у обрывчика сидел ОН, задумчиво разглядывая что-то в речке. Что он видел там? Матвей подошел, поздоровался. Тот встал, подал руку и внимательно, очень внимательно посмотрел Матвею в глаза. Словно в душу к нему заглянул. Облегченно вздохнул и заторопился, развязывая заплечный мешок, лежавший у костра. Хитро так взглянул на Матвея:
-Оголодал, вижу… А где твой заплечник? Потерял что ли?
Матвей только сейчас сообразил, что у него действительно нет рюкзака. Он даже представить не мог, где его оставил. Скорей всего у озерка. Он поразился мысли, что так ни разу и не вспомнил о своем неизменном спутнике – рюкзаке. Вот те на! Он даже растерялся:
-Поди ж ты… И впрямь посеял где-то. Где? Ума не приложу…
-А что? Много походил? Много видел чего? Или…
Матвей промолчал. Подозрительно посмотрел на ночного гостя. Знал тот что ли? Но о чем? Ежели Матвей и сам сомневался в том, что… А может, сон это все. И чудище-свинья с карлицей, и ребята у озера, и клад… А? И еще что-то смутно-красивое и грустное.
И смутился Матвей. И не нашелся с ответом. Полез под рубаху поскрести зачесавшуюся грудь и… нащупал кулон. Вытащил. Золотая цепочка, а на цепочке стилизованная змея, заглатывающая свой хвост, с изумрудным глазом. И снова ничего не ответил Матвей, буркнул только:
-Да-а-а… Э, ежели есть чем, угости. Поклюем, как говорила курица, забираясь в огород соседа, - после небольшой паузы. – Звать-величать тебя как?
-Меня? А у меня имен, что у воробья перьев. Шучу, шучу. Не сердись. Зови меня Иваном, а я тебя Матвеем буду кликать… А может, Тимофеем. А?
Что-то шевельнулось в сознании Матвея. Вроде ветерок теплый дохнул знакомым-знакомым и сник. Посмотрел Матвей на Ивана. Тот сосредоточенно резал сало. И показалось Матвею, что Иван не рядом с ним, а где-то далеко-далеко… “Покажется же…”, - промелькнуло в мыслях.
-Да нет, не показалось.
Матвей ошеломленно смотрел на Ивана. Иван на Матвея. И опять видит Матвей в глазах Ивана тоску. Мучительную тоску. Только запрятана она глубоко-глубоко и ищет выход. Кажется, она вот-вот вырвется. Только как?
-Давай подкрепимся или поклюем, как ты сказал. Потом разговаривать будем. Добро?
Мужики с удовольствием принялись за еду. Поели, попили чаю из зверобоя. Чай из зверобоя – благодать для желудка. Только пить надо не слишком густой отвар полевого чая, как еще называют люди – зверобой. В больших дозах он ядовит. Зато умеренные лечат.
Потянуло в сон. Но Матвей, лежа у костра, приготовился слушать Ивана, приглашая его к откровению:
-Толкуй, сопутник, я весь внимание, - полушутя говорил он, укладываясь поудобней.
Он смотрел в небо, беспредельное и манящее.
-Я долго, очень долго ждал не обязательно тебя. Просто человека, который помог бы мне умереть. Да-да! Именно умереть! Уйти из этого мира. Только не перебивай, - он помолчал. – Скитаюсь я по свету, не помню, сколь веков, сколь сотен лет. Помнишь что-нибудь о Вечном жиде? А я Иван, не помнящий родства…
-Я думал, что Иван, не помнящий родства, - это выдуманный в народе персонаж. Вроде Золушки или Матюши Пепельного…
-Частично так оно и есть. Но только частично, - помолчал. – Про меня говорить – ночи не хватит. Это не тот сказ. Я скажу одно, что только с тобой теперь смогу уйти из этого мира. Так как ты послан мне Судьбой. Тяжело скитаться по свету. Тебе спасибо, что наконец появился здесь. Я чувствую… Знаю… Скоро, очень скоро откроется окно в твой мир. Это здесь, близко, но где точно – пока сказать не могу. В той реальности не будет Ивана, не помнящего родства. Останется сказка о нем и все.
Замолчал Иван, задумался. Матвей же был просто поражен тем, что только что услышал. Словно забытая песня вспыхивали и гасли смутные воспоминания. О чем? Он не мог сказать. Он не мог осмыслить…
-Чувствуешь, что у тебя нет прошлого? – напомнил о себе Иван. – Ты об этом не думал. А подумай… Вспомни что-нибудь предметное, ясное.
И Матвей в самом деле не мог вспомнить ничего ощутимо ясного, былого. Прошлое казалось смутным, скользящим, исчезающим. Оно было. Он знал, что было. А вот ЧТО?
-Не понимаю. Я нутром понимаю, что иду к какой-то цели…  А кто меня ведет, что манит… Да и мешает кто-то… Или что-то…
-Ты идешь сам к себе домой. Тебя ведет связь времен и мирового порядка. Ты пришел, чтобы встретиться со мной… Видимо, я прощен… И мне пора занять то место, которое предназначено Судьбой. Там я смогу найти успокоение своей душе, стать частичкой ДУШИ МИРА. Это должно случиться, возможно, уже завтра. Я это чувствую. Чую зов… Зов оттуда. Из мирового энергетического мысле-поля. Это и есть ДУША МИРА, - Иван помолчал. – И твоя, друг мой, душа очень созвучна с ней. Поэтому ты и пришел сюда за мной. Да, а… А ты идешь к себе домой, выполнив миссию проводника. Вот и все. Любой путь не бывает прямым и ровным. Да и… Выбора не было. Хотя…, - Иван лукаво посмотрел на Матвея, - были соблазны?.. А?
-Ты что, подглядывал или следил за мной втихаря?
-Ну что ты… Я просто знал. Просто знал и все. Понимаешь, ты идешь, а у меня в голове словно откладывается все, что с тобой происходит. Словно я сам во всем участвую, только пассивным наблюдателем, - Иван помолчал. – А признайся, что блуждать по лесу да еще в местах известных не шибко-то… А?
-Хочешь сказать, что все время был со мной? Даже когда…
-Ну не виноват же я! Правда, не всегда четко… Вот твоя встреча с кабаном что ли? Не понял… Только жуть в сознании. Поверишь ли? А как окатило страхом. Потом прошло. За тебя испугался. Что? Плохо сильно было?
Матвей понял, что часть страха от него, причем бо'льшая часть, передалась Ивану. Поэтому он и вышел из этой ловушки без особых душевных потерь. А ведь мог бы и очень здорово пострадать. А может бы и… Впрочем, что было бы, то и было бы. Гадать не стоит.
-Давай не будем о прошлом, - он вскинул глаза на Ивана. – Давай о будущем. Что я могу? И что ты ждешь?
-А ты думаешь, я знаю? Знаю только, что вот-вот наступит момент истины. А главный будешь ты. Вот как и что – там видно будет. Давай отдыхать. Скоро… Скоро ВСЕ решится. Сам поймешь…, - Иван смотрел на Матвея, ожидая новых вопросов. Но Матвей молчал. Он пытался найти в себе что-то, понять и… не мог.
Утром их разбудил далекий раскат грома. Солнце уже вышло из-за вершин елей и лило на землю тепло и благость. А со стороны Горы и Заручья наползала темно-синяя с сединой туча. Тугой ветер нес впереди ее морось, и воздух перед тучей казался серым и плотным.
И вдруг словно взметнулся столб воздушного огня, разметался. И вот уже во всей красе над Шеломенем встала радуга. Один конец ее опустился в лог Ожеговского ручья, второй – в речку Евду где-то за Вершиной. И тут Матвей понял ВСЕ. Как были, в одежде, они бросились с Иваном в речку, почти перебежали ее и рванули в угор. Миновали Михашино, выбежали к ручью у крутика и увидели то место, где, как говорят в народе, радуга пьет воду. Радужный столб призрачно колебался прямо под деревней над густым курнем осоки, сбегающей в ручей. Они бежали, а тучу медленно относило в сторону Березовки. Дождевые брызги вместе с тучей уносил ветер, а с ними и радугу. Место они заметили точно. Только бы ЭТО было здесь. Здесь и сейчас! Матвей встал прямо в середину курня осоки. Иван был бледен. Губы его беззвучно шевелились. Молитву он шептал что ли? Матвей потянул его за руку и поставил рядом с собой. Иван, словно сомнамбула, не реагировал ни на что. Матвей стал медленно поворачиваться к востоку, увлекая за собой Ивана...
                VII
Тимофей словно проснулся от какого-то наваждения. Спал он что ли? Солнце уже клонилось к вечеру, а он даже не успел порыбачить. Только теперь почему-то даже желания не было. Что-то творилось в его сознании. Носились видения, не оформившись, исчезали, смутные и тревожные. Он огляделся. Ничего особенного в Круглом не было. Да и что могло быть? Он перебрел речку и, не торопясь, пошел домой. На душе было как-то не так. Неспокойно. Беспокойство, зародившееся в глубинах его сознания, не исчезало, и мысль томилась в бессилии.
Бабушка с помощниками сметали стог и теперь отдыхали. Сестренка, лукаво стреляя глазками, потчевала его супом. Наваристым, с листьями крапивы и одуванчика для заправки. Тимка был рассеян, и это ее обижало.
Бабушка внимательно смотрела на него. Видимо состояние внука ее тоже обеспокоило. Она, кивнув внучке, сказала:
-Сходите-ка к родничку под Заручьем. Ключик там есть маленький, а пользы много. В нем вода целительная. Душевное расстройство в норму приводит. Здесь когда-то, сказывают люди, радуга воду пила. Из того места и родился ключик. Испей-ка, парень, да умойся. Утре снова сходишь. Отойдет хвороба, - помолчала и спрашивает внука. – Увидел кого или услышал что? Волнение в тебе, неуютность.
Он молчал. Слегка зачесалась грудь. Он запустил руку под рубашку и… вытащил золотую цепочку с подвеской в виде змеи, заглотившей собственный хвост. Она, казалось, посмотрела на хозяина изумрудным глазом.
с. Красноборск.
Март - июнь 2007 г.
P.S. А ключик с серебряной водой, так его называли старожилы, бьет и сейчас. Только зарос травой, заброшен… Возродится ли? Как и