Не жалей заварки. глава невошедшая в Вирусный замп

«Зачем крутится ветр в овраге
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?»
Александр Сергеевич Пушкин.

Мы воздержимся от подробного мастерского изложения, каким грешили французские литераторы: натуралисты, а за ними еврокоммунисты и прочая левая экзистенциальная сволочь, (каждого бы лет на пятнадцать), изложения блестящего, точного, емкого, завораживающего, но изложения чего?
Того, как группа захвата в из специально обученных офицеров взяли с поличным Костоглотного и Храпуна, когда тот передавал своему шефу гугуевские купюры, еще в банке ловко помеченные контрольными вивон-изотопами?
(Надо сказать, что после этого Виталий Витальевич, как ни в чем не бывало, по-прежнему продолжал занимать пост главы города).
Как спокойно и точно Заподлицовский инструктировал послушнически онемевшего попа, «в принципе готового» делится пятнадцатью процентами от пожертвований со своим куратором.
А еще через два месяца любимый ученик генерала Седлова без эмоций, но твердо дал понять мэру, что нельзя вставать на дороге крестного хода, то есть, препятствовать операции «Животворящий крест», особенно, если священнодействие организовано силовиками и силовицами.

Излагать и описывать все это в деталях, упоминая о черных, длинноносых туфлях охранников, растерявшихся перед удостоверениями чекистов, вбежавших в приемную стремительно, как легкоатлеты.
О быстрых победоносно-улыбчивых и прищурах правильного украинского лица старшего группы, уже знакомого читателю Юры Наливайко;
о его темно-синей в редкую тонкую белую полосу футболке, о кроссовках…
Можно было бы и вернуться на пару лет назад, и рассказать, как чекисты по-хорошему убедили Жеребчика, чьи люди, до того входившие в бригаду Сулеймана, застрелили Сурена Ваграмовича, не претендовать на участок на Изобельской, а отдать его под строительство храма.
Нет, друзья, воздержимся.
В недалеком будущем какая-нибудь пожилая иссохшая женщина-искусствовед в длинном пиджаке, стриженная под горшок, печеночный сосальщик изящной словесности, выводя собственную декламацию в пограничье то с вокалом, то с шепотом, и разбивая слова на слоги, вда-вли-ва-я свою речь в уши несчастных слушателей-студентов скажет: «Эв-ксин-ский не мог во всех по-дроб-но-стях писать об э-том, обо всей э-той мер-зо-сти».
Ерунда. Мог, но не хотел.
Не хотел по нескольким причинам, и не только по соображениям гигиены, брезгливости или безопасности.
Главная - резонанс, наложение неодолимой азиатской и лирической хохляцкой лени автора и неподвижного богосозерцания моего однофамильца,  эллина Николая Николаевича Эвксинского, материалы журналистского расследования коего и послужили основой нашей повести, - лени вселенской, умозрительной, глубоко философской.
Именно этот ленный всплеск, взлет синусоиды божественного недеяния, останавливает ненадолго наше повествование и предполагает опустить мерзкие подробности коррупционных сплетений.
Если бы создатели Евросоюза учитывали разницу в психотипах, объединяемых наций, они не стали бы спешить с основанием евро-кибуца.
Ибо для грека, как, впрочем, и для испанца, португальца или сицилийца, просидеть полдня в кофейне за микроскопической чашечкой густого кофе, - дело вполне естественное. А для немца – что-то из ряда вон выходящее.
Отсюда, уважаемые читатели, перманентный экономический и кризис еврозоны.
Вот это-то, существеннейший штрих не вписывающийся в глобальную экономическую модель, мы, пожалуй, добавим к портрету нашего героя, вместо того, что бы веселить диссидентствующих дурней сказкой про попа и чекиста.
Всякое повествование, само по себе, колея, долина, ущелье, каньон. Ото, глазей туды, – глазей сюды. Думай то, думай се…
Обратите внимание: уступы утесов, далекие снежные венцы мироздания, пики гор, сияющие через распадки скалистых склонов, покрытых узкими черными мазками пихт, настолько прекрасны, так приковывают взор своим великолепием, своим отдалением и близостью к небу, что даже не возникает мысли: а что там, за этими белоснежными верхами скалистых хребтов…
Иными словами, литературное творение суть тоннель, дуло, по которому автор разгоняет читателя. Информационно-поэтическая кишка. И не читатель кишку, а кишка читателя переваривает.
Однако, подобное определение более подходит пиар-ассу, политтехнологу из чекистов, комсомольцев или шоу-бизнеса, использующему мирного читателя в своих коварных прагматических целях, далекому от совместного творчества творца автора и творца читателя.
И ослу понятно, что ущелье - не труба, не дуло и, тем более, не кишка.
Технолог, нейропакостник, строит сюжет, сам оставаясь неподвижен, словно сидя на унитазе, суровым и серьезным взором помогая себе напрячь пресс, то есть, импульсами мышц живота, проталкивать усваемого читателя (или избирателя), все дальше и дальше по пищеводу, обильно обдавая его желудочными соками и желчью.
Подлинный художник, напротив быстр, стремителен и живо переменчив, как Меркурий.
Он одновременно и ведет своего спутника, и забегает вперед, и по сторонам. А иногда и отстает.
От поля битвы у стен Трои он уносится то в Фессалию, то в Пелопонес, то к к непорочным эфиопам, то в страну дивных мужей гиппомолгов, бедных, питавшихся млеком, справедливейших смертных.
У подлинно великого произведения искусства есть фантастическое свойство, и если вы уже знакомы с ним, оно обнаруживается особенно ярко. Уж, коль мы обратились к Гомеру, попробуйте, вновь открыть и начать чтение «Илиады». Независимо от того, что вам прекрасно известны судьбы богов и героев, воспетые великим старцем, вы, все равно, вдруг начинаете чувствовать уверенность, что после ссоры с ахейским вождем Ахилл, оставив эллинский стан, отправится на своих быстровесельных кораблях к себе во Фитию. Никуда он не уплывет, и это нам и прекрасно известно, но вопреки этому, мы начинаем верить, что уплывет!
Надеемся, что спор греков и троянцев будет разрешен поединком двух соперников, - а этого не произойдет, - что Патрокл вернется с поля боя к другу Ахиллу, а Гектор к любимой семье, хотя мы хорошо осведомлены. - погибнут оба. Нет, мы не только надеемся, но верим и ждем именно того, чего не будет.
Гений Гомера, который, конечно, и сам был обманываться рад тому, как будут разворачиваться события поэмы, настолько селен и великолепен, что способен обновить знакомое и известное, и превратить в неведомое и непредсказуемое.
Вот прямая кишка вполне предсказуема… К черту кишки!
Сменим метафору, - умножим ее на минус единицу.
И когда я записал все это, что наговорил Николай Николаевич, - мы еще ели жареную ставридку, а после думали запить погадаевским чаем, - а затем дал ему прочесть, и предложил слегка отредактировать, он решительно воспротивился.
Я указал ему, на три однокоренных слова в одном предложении:
— Ото, в той фразе, трохи повыше: «творчество» и два «творца», три однокоренных слова в одном предложении.
К тому же, все эти «что», «то», «се» …, - надо бы как-то подшаманить стилистику.
Но Николай Николаевич гневно воскликнул: «Это окопавшиеся на журфаках и в литинститутах иллюминаты запрещают студентам употреблять однокоренные слова более одного раза во фразе! Они рекомендуют избегать причастных и деепричастных оборотов, навязывая тем самым русскому языку смысловое истощение и лексическую дистрофию"!
Николай Нмколаевич глубоко вздохнул.
— Не требо слухать, шё там те козолупы брешуть. Нехай будуть и обороты, и однокоренные слова в одной фразе!
Я уже вижу, как воротят свои властительные, геморроидально-осанистые рыла эти, так называемые, литераторы! И я рад этому!
— Но, май фюрер!
— Найн!!!
Пытаясь избавить повествование от обличительно-гражданственного налета, а может быть, приостановить в целом и перенаправить действо своего произведения, Николай Николаевич, представляя свой замысел метафорически, предложил автору другую картину: прелестная, сказочная долина в высокогорье, меж двух пиков, темной, почти черной, скалой-пирамидой и другой напоминающей египетский треугольник, серой известняковой вершиной.
Хрустально-чистый, ручей бежит по свежими альпийскими лугам.
Но самое замечательное в чудесном распадке высокогорья, не в скалистых кручах, не в огромных цветах среди густых луговых трав, а в том, как он заканчивается: цветущей поляной, полого поднимающейся в верх, прямо в небо. Дальше – бездна, залитая светом пропасть, где с немыслимой высоты в пронизанной солнцем дымке видны застывшие в внизу изгибы лиловых хребтов, а напротив, на другом краю пропасти огромной белоснежной диадемой высится многоглавая гора Агепста.
«То есть, я говорю о смене предмета нашего повествования, такой же стремительной, как и смена видов, там, в очаровательной седловине на хребте.
— Предположим, оставив жадного и невежественного, хитрого, но тупого попа, этого чекиста с его кремневым мозгом, а с ними пасторально-либеральное фрондерство, мы будто бы обратим взор от той, до неприличия прекрасной долины в бескрайнюю даль за обрывом… - тут Николай Николаевич осекся, промолчал с полминуты и выругался: - Что б тебя…! Забыл! Я же туда ходил с друзьями, когда еще в школе учился, тому назад лет тридцать.
А теперь, Трофимыч, знакомый егерь, рассказывает, что и там  чекисты!
Долина сегодня наполовину залита бетоном, перерыта, заполнена темноликими таджиками и узбеками в резиновых сапогах.
Луга обезображены колеями-бороздами бульдозерных гусениц. В травах буреют ржавые связки арматуры. Отставной генерал, шеф ФСБ Окатышев строит здесь себе дачу… Куда деваться мне от них!
В Сирию, в Сирию....
— Но там же война.
— Да, но я же не в бой, а в обитель подамся. Ты не представляешь, как это прекрасно, - молится под свист пуль.
— Батька сенсей, - сказал я Николаю Николаевичу, - не впадай в разврат!
— Причем, здесь разврат? – Николай Николаевич сплюнул ставридью косточку.
— Разврат суть измена собственному Пути, своему Дао.
Вообрази, - нет, я не спекулирую на китайском колорите, экзотике. Там, Тао Юань Мин в переводе Ахматовой, пагоды, гонги, драконы, «Речные заводи».
Я именно о Дао универсальном, которое, в равной мере, касается жителей всех возрастов, рангов и образовательных цензов, Старотиторовской, Шанхая, вместе с Шанхайским университетом, Вологды, Урюпинска, Днепропетровска, Рима или Челтэнхэма, включая Каир, Лиму, деревеньку папуасов где-нибудь в Новой Гвинее… До чего крепкий этот «Кемел», вот, уж, поистине, - сержантские сигареты!
— Ты сказал: «вообрази». И я вообразил себя британским капиталистом в Шанхае времен Чан Кай-ши. И продолжая воображать, вот, думаю задрать ноги, будто я их положил на плечи рикше.
— В этом случае, ты уподобишься пациентке на приеме у гинеколога.
Так вот, лингвистика прямо указывает нам на то, что есть разврат. Ибо данное слово содержит южнославянское, точнее старославянское, неполногласие. - ра-
Ты же знаешь, что старославянизмы, в основном относящиеся к высокому стилю, содержат неполногласия: «град», «брег», «шлем». Оным соответствуют исконно восточнославянские, «город», «берег», «шелом». Иные слова в этих пар сохраняют общее лексическое значения, например, «врата» - «ворота», различаясь лишь стилистически, другие же, напротив, расходятся по смыслу: «власть» - «волость». (Власть понятие сугубо юридическое, социальное, волость административно-географическое).
Или же производные от «бремя» и «беремя»: «обремененная» и «беременная».
— Ты хочешь сказать, что мы, простые крестьяне- литераторы, вечно беременны?
— Тебе видней. Прежде всего, я хочу сказать: не перебивай! Дай закончить думу о разврате!
— Ну, что ж, - Николай Николаевич выключил газ, и стал заваривать чай, подняв в вытянутой руке кухонный чайник высоко, выше собственной головы, над заварочным, дабы увеличить длину струи, и, в следствие этого, аэрацию воды, клокочущей и поющей в округлой фарфоровой пустоте священного сосуда, – излагайте. Слушаю.
— «Разврат» же, старославянизм «разврат» абсолютно расходится по смыслу с парным ему восточнославянским «разворот». Заметь, никакого секса, никаких гениталий, извращений.
Здесь в основе идея вывихнутого пути. Это - не поворот, не изменение, а измена, разрыв, разрушение Дао.

— Оригинально, но к чему ты выстроил сее сооружение?
— А для чего ты прервал повесть? К чему этот разврат? Этот сдвиг! Оползень повествования!
— Да, Господи, Боже мой! Разве мыслимо противостоять Дао? Противиться воле Неба?
— Вот, именно!
— Против Дао не попрешь. Дао, друже, не пропьешь…- вдруг Николай Николаевич ехидно хихикнул себе под нос, - Дао, что конь без яиц…
Да, и вообще, что ты меня завел в эти бамбуковые заросли? Я православный человек, и, зная это, вам, уважаемый даос, уж, коли вы, почтеннейший, коснулись этой темы, уместно было бы вспомнить притчу о зарытых в землю талантах, что ли… о виноградарях…
«Зачем крутиться ветр в овраге,
подъемлет лист и пыль несет…»
Александр Сергеевич в этом стихотворении отстаивает право поэта заниматься вещами неприметными, невзрачными малопочетными. Хоть прохожий ему и напоминает: «стремиться к Небу должен гений». Ты же тянешь бедного гения к земле, во прах, в грязь...
— Для химика не существует грязи, сказал Чехов. Взялся исследовать, так не прерывай процесс, не порушь Дао.
— То-то. Не разрушь… Дао литературное, Кубань спортивная…  Давай чай пить!
Ах, Стефан, сознание композитный материал, вот, ты погружен в творчество, но это лишь тонкая, хоть, не спорю, и драгоценнейшая прослойка твоей души. Возьмешь пониже, - попадешь в другой слой, в напыление какого-нибудь непотребства, или, напротив, в мембрану целомудрия, за которой следуют слои прагматических смол, твердых и прочных, как панцири крылатых гусар пана Ходкевича.
— «Было время, гордо шляхта голову носила,
С москалями и ордою мерилася силой.
С турком, немцем…»*
— «Были когда-то и мы рысаками…». Ты что, друже, мелешь! Куда мы повесть завели? Очнись, Никола! Оно, конечно, плевать, что скажет этот, «нашего х…я крюк»* - критик? Да, и черт с ним, с критиком, «некрещеный лоб»*!
— Мать его ё…!*
— Пожалей читателя! Подумает: и автор, и источник – оба без царя в голове! Сплошная демократия в черепушке?! Мабудь, макроэкономисты с чекистами в литературу подались, и как водится, все развалили! Сюжет, фабулу, архитектонику – в клочья!
— Без царя в голове, без государя, нельзя. Тут ты прав, батька Степан. Необходима коронная тема.
— Так ты, Николушка, и есть коронная тема.
— «Королем играла шляхта.
И король тот - горе!
Так скажу, - не Ян Сабесский.
Не Стефан Баторий».
Да, столько уже накатали, столько словесного материала извели… На счет чекистов ты тоже прав: их удел - деструктив, разрушение, трясины, ступор, катастрофа, на какую неспособны стихии. Природные катаклизмы не в состоянии нагадить так, как это умеют бойцы вооруженного отряда партии.
Единственное, что им удалось, - это атомная бомба. Но здесь главная заслуга физиков, работавших под началом Лаврентия Павловича Берия, человека интеллигентного, то есть не вполне чекиста.
Мне в детстве довелось видеть одного пожилого ученого, грузинского эстонца, учившегося вместе с Берия в сухумском реальном училище. Он свидетельствовал, что Лаврентий Павлович был честнейшим и интеллигентнейшим молодым человеком. Старик до конца своих дней был убежден, что Берия подло оклеветали.
Прошу отметить. Мы говорим о темной стороне чекизма. В сущности, в обязанность офицера спецслужб входит - обеспечить безопасность государства.
Но если говорить о демоническом начале, о чекистах, как о носителях национального проклятья, то надо обратиться к истокам. (Так еще две минуты, и чай полностью заварится). Надо вспомнить, что ЧК было создано по распоряжению Льва Давидовича Троцкого, и входили в эту гоп-компанию несколько десятков «жидков с револьверами», ну, и наверно еще и несколько русских дураков в бескозырках.
Теперь я отсылаю вас к Василию Витальевичу Шульгину, чьим определением «жидок с револьвером» мы пользуемся. Шульгин сказал: «…в дни революции нет зверя страшнее, чем жидок с револьвером». Кстати, развал царской армии, чему был свидетелем Василий Витальевич и инициировали в ожесточенном бесконечном споре с Милюковым представители ревкома, два жидовских мерзавца и один русский дурак.
Все вышесказанное не исключает нашего глубочайшего уважения к еврейскому народу. В конце концов, любая нация – это тоже нечто композитное, где присутствует свой ушкуйнический слой.
И последовавшие за тем, события истории являют нам примеры того, как в результате кадровых обновлений, через чистки и репрессии органов ЧК, ОГПУ, НКВД, самые что ни на есть братья славяне, русаки, хохлы, белорусы массово, массово (!) превращались во все тех же жидков с револьверами. И, не взирая на национальные корни, принимались воевать с собственным народом, как те одурманенные выделениями подлой бабочки - паразита муравьи, скармливающие ее прожорливой личинке свои кровные коконы.
— Постой, постой, Юра Наливайко лазал в архивы, как чекисту, это ему было проще, и установил, что перед  тридцать седьмым, около ста тысяч чекистов были расстреляны первыми, за ними последовали партийцы, прочие «вредители».
— Ну, во первых не первые… Хотя… Хочется сказать: «ну, их в баню», и ,по-диссидентски провизжать что-нибудь о пауках в банке.
Но все, конечно, сложнее. Если учесть, что в системе, по преимуществу, должны были остаться костоломы и головорезы, допустимо предположить, что были уничтожены думающие чекисты, непригодные на роль тупых палачей.
Вот, - Николай Николаевич расставил чашки для чая и, обернувшись, достал из возвышавшейся на тумбочке стопки, книгу в качественном твердом зеленом переплете.
— «Солдатский долг», воспоминания Константина Константиновича Рокоссовского.
Глава «Курский выступ».
Константин Константинович пишет, как из-под Сталинграда войска перебрасывались на Курскую дугу. «В нашем распоряжении была одна единственная одноколейная железная дорога, которую удалось восстановить к тому времени. Она, конечно, не могла справиться с переброской такого количества войск. Планы перевозок трещали по всем швам. График движения нарушался. А если и подавались составы, то оказывалось, что вагоны неприспособленны для перевозки личного состава и лошадей.
Наш доклад обо всех этих ненормальностях только ухудшил положение. Принять меры для ускорения переброски войск было поручено НКВД. Сотрудники этого наркомата, рьяно приступившие к выполнению задания, перестарались и произвели на местах такой нажим на железнодорожную администрацию, что та вообще растерялась. И если до того еще существовал какой-то график, то теперь от него и следа не осталось. В район сосредоточения стали прибывать смешанные соединения. Материальная часть артиллерии выгружалась по назначению, а лошади и машины оставались еще на месте. Были и такие случаи, когда техника выгружалась на одной станции, а войска на другой. Эшелоны по нескольку дней застревали на станциях и разъездах. Из-за несвоевременной подачи вагонов 169 тыловых учреждений и частей так и оставались под Сталинградом. Снова пришлось обратиться в ставку. Попросил предоставить железнодорожной администрации возможность самостоятельно руководить работой транспорта».
Очень милые мемуары. Кстати, Рокоссовский тоже позволяет себе временами уклониться от темы. Так, он делится впечатлением о случае, коему был очевидцем на Брянском фронте. Когда зимой наши зенитчики сбили немецкий самолет. Летчик выпрыгнул, парашют не расстался, но немец, упавший с полутора километровой высоты, остался жив и отделался, лишь, легкими ушибами. Потому что упал в овраг, на три метра заметенный снегом.
Полагаю, Константин Константинович позволял себе отвлечься на подобные забавные, но не имеющие прямого отношения к ходу войны детали, потому что был человеком, внутренне свободным.
Один польский историк утверждает, что по линии отца Рокоссовский происходил из старинного, но обедневшего шляхетского рода.
Шляхта Польшей управляла
Весело гуляла!
В конце концов, превратив нашу повесть, черт знает во что, мы совершаем патриотический подвиг, являя на суд прогрессивного человечества великолепную аллегорию тому, во что под руководством чекистского сообщества превращается все наше Богохранимое Отечество.
Однако, чай готов.
— Не жалей заварки.