стоял ясный майский день

Стоял ясный майский день. Я ехал на велосипеде сквозь только недавно отряхнувшийся от снега город, улыбаясь наивности диджея местной радиостанции: "весна - это любовь" - говорил он. И далее следовало незамысловатое кантри прошлого столетия, что, впрочем, радовало.
Пункта Б у моего маршрута не было. Были только В, Г, Д и далее по всему алфавиту, но важность их должна была родиться только завтра, а то и на следующей неделе. Вообще, я, наверное, каждую весну вот так внезапно забирался на сонный велосипед и колесил по городу, то и дело оказываясь в местах, которые в скором времени станут ожидать моего визита. Это могли быть банки, налоговые службы, почтовые отделения и все в таком роде, что посещалось мной в последний раз ещё прошлым летом. Так я разбирался с застаревшими делами, отдыхая при этом. Одним из минусов, сказать честно, становилась необходимость держать при себе некоторое количество разного рода бумажек и документов, что, впрочем, радовало мой, обычно пустующий в том самом мистическом тёмном углу, рюкзак.
Погода же в этом деле не играла никакой роли. Если, к примеру, шёл последний весенний мокрый снег(май этим мне не грозил,но все же), то самым большим неудобством становились взгляды прохожих, не то осуждающие, не то восхищающиеся. Сюда же можно отнести взгляды работников тех самых банков и почтовых отделений, хотя некоторые из них, наоборот (пропитанные духом весны, может), смотрели на вымокшего и местами грязного велосипедиста из своих стеклянных тюрем с завистью.
День прожил ровно половину своей жизни, разгоревшееся, кажется, во всю силу, совсем не весеннюю, солнце замерло почти над самой головой. Я остановился в небольшом парке, соединяющем две еле-живые улицы, чтобы передохнуть и, уеденившись, изучить заказное письмо, полученное от улыбчивой(какими они бывают только утром) работницы центральной почты. Московский незнакомый адрес предупреждал о скучном содержании послания. Поэтому вскрытие конверта стало утомительной игрой, какой становятся, например, прятки с соседскими детьми, на которые тебя уговорила их мать, убежав по неотложным делам в спа-салон.
Отправив конверт вместе со скучным содержимым в урну, дымящую рядом чужимы сигаретами, я откинулся на спинку облезшей лавочки и, ребячески улыбаясь лучам солнца, проникающим сквозь покачиваемую лёгким ветром совсем молодую листву, погрузился в мысли, которые, казалось, тоже реагируют на весенний воздух: уносятся им в дальние комнаты головы, не успев даже стать обдуманными как следует.
"Мама,наверное, окрошки наготовила... Когда я последний раз был у неё? Надо бы позвонить ей, времени не так уже много... С чего я вдруг подумал о смерти? Надо бы выбросить лишнюю обувь из прихожей. Как, наверное, дворовые коты обрадуются - ссать не перессать... Можно ли считать это добрым делом? А ведь весна - это любовь, говорят. Давно я не встречался с Ариной... Должно быть, ее сын снова простудился..."
- Эй, мистер! - вдруг что-то пискнуло прямо передо мной. Ещё не успев открыть глаз, я подумал, что это меня окликнула девочка лет 8, но, что ее голос, если ему не суждено подвергнутся подростковым мутациям, станет отличной визитной карточкой какого-нибудь джаз-бэнда.
Открыв же глаза, немного щурясь, я долго наполнялся удивлением, вглядываясь в лицо девушки, на вид лет 25, с огромными синими глазами, в которых почти не было зрачков и белков.
- Море, натурально! - неуклюже ляпнул я.
Она стояла напротив, одетая в лёгкое летнее платье, через которое солнце предательски высвечивало ее тонкую свежую фигуру. В одной соломенного цвета тонкой руке была скомканная светлая куртка, в другой - сумка, походящая больше на солдатский мешок. Надо сказать, что ее лицо, светившееся счастьем и радостью, граничащими с безумием, приковывало к себе мой взгляд, заставив открыть рот в попытке сказать что-то. Тонкие каштановые волосы были обруганы мной за то, что, развеваемые ветром, то и дело скрывали от меня эту концентрированную красоту, хоть и частично. Мгновения безумного, почти любовного оцепенения показались мне вечностью, которую я провёл, скажем, у ворот рая, так и не сумев зайти внутрь.
- Это моя лавочка, мы давно с ней знакомы и взаимно любим друг-друга. - смеясь, доложил она.
Контрольный в голову. Точнее - в уши. Сразу в оба. Со второй попытки я уже полностью полюбил ее голос со всеми его особенностями: чуть картавинки и непонятный акцент между польским и французским, едва заметный, ощущаемый, скорее, кожей.
- Прошу прощенья? - спрашиваю вдруг насторожившись.
"Кругом столько места, чтобы присесть, а ей нужно прогнать бедного велосипедиста... Сдалась ей эта лавочка..."
- А вы спросите у неё, она все подтвердит. - задорно, по-детски говорит. - Но, вижу, она не возражает, так что, может, посидим втроём?
Мысли, которые со времени начала этого странного разговора стали тягучими, как вареная сгущенка, теперь расплавились и потекли в голове с обычной скоростью. Приняв явное отклонение от нормы моей новой незнакомой, но не в сторону психиатрии, а в сторону весеннего чуда, какие непременно происходят с людьми, я совершенно расслабился и, не скрывая, заинтересовался странной леди, повернувшись в сторону, куда она села с легкостью, которой позавидует любая бабочка, пархающая с цветка на цветок.
- И чем же Вам так приглянулась именно эта лавочка? - спрашивая, восторженно хихикаю.
- Она была со мной, когда мне было плохо и была со мной, когда было хорошо, как сейчас. К тому же, она знает все мои секреты и надёжно хранит их.
Говоря это, девушка была серьёзной и задумчивой, что не мешало оставаться ей прекрасной. В этот момент, солнце спряталось за кудрявым облаком, но свет от незнакомки исходил ни чуть не меньший. Свечение ее кожи, которое я принял за игру солнца, оставалось и было подобно блеску драгоценного камня невероятных размеров. Время вокруг перестало ощущаться, всякая потребность в словах (по крайней мере для меня) исчерпала себя. Я общался с ней, узнавая ее самую суть, через этот мягкий свет, не замечая паузы, которая, кстати, ничуть не смутила мою собеседницу.
- Мистер, мои родители учили меня не заговаривать с незнакомыми людьми, поэтому, чтобы они не осуждали меня с небес, назовитесь хоть как-нибудь, можно даже не по-настоящему. А я тогда расскажу Вам, что меня зовут Влада.
Свет вокруг неё изменился, стал более грустным, даже скорбящим и одиноким. Это вызвало жалость, искреннюю, но не пошлую. Слова собалезнований на фоне всего разговора звучали убедительно и совершенно правильно. Я представился и мы просидели молча некоторое время. Я - любуясь ее ангельской красотой и думая о весне и чудесах, она - смотря то на меня, то в сторону, хлопая глазами, в синеве которых бушевала жизнь.
Мы просидели за разговорами что-то вроде двух часов. Она рассказывала истории о жизни кузнечиков, придумываемые, кажется, прямо на ходу, делилась соображениями по поводу людей из ее окружения, которых я и знать не знал, что выглядело забавно. Я, в свою очередь, поведал ей о таинстве весенних велосипедных прогулок, угостил ее холодным чаем. Мы вместе кормили неизвестных ни ей ни мне птиц завалявшимися семечками из ее сумки... Время не существовало, его не было. На его месте был тёплый весенний свет, природу которого я так и не понял. Мы чувствовали это оба и Влада вскоре спросила: - У тебя есть время? Лицо ее, до этого живое и подвижное, с этими словами остановилось и замерло, словно в ожидании приговора суда.
- Кажется, ты избавила меня от него. - ответил я и снял часы со своей руки даже не взглянув на них.
- Тогда дай мне свою руку. - попросила она, чуть наклонившись в мою сторону.
Я почувствовал холод и жар по всему телу одновременно. Ладони сразу стали мокрыми. Такого смущения я не чувствовал со школьных времён. Переборов мальчишеский страх, я протянул левую руку, заметив как она - рука - дрожит. С улыбкой, которая распахнула все двери в моём сердце, Влада протянула свои хрупкие руки к моей. Когда она коснулась моей руки, меня пронзил электрический ток, наполнив моё тело неведомой пугающей энергией и болью, без которой дальнейшая жизнь не представлялась мне возможной. Небо над головой загремело и стало зыбким, дождь внезапно обрушился ледяной стеной, однако на нас сыпались только самые тёплые капли. При этом граница, отделяющая два дождя - тёплый и холодный - была отчётливо видна в свете искр и коротких маленьких молний, рождающихся в месте прикосновения наших рук.
- Весна - это любовь. - сказала она.
- Любовь - это мистика. - сказал я.
Мы оба не открывали рта.
***
Стоял ясный майский день. На скамейке в парке, соединяющем две еле-живые улицы сидела пожилая пара. Они держались за руки. Ее глаза проливались бескрайним синим морем на его седину. На его руке не было часов, как на небе не было ни единой тучи.
- Эй, мистр. - Сказала она. - Скоро будет дождь, а мы без зонта.
- Мы никогда не брали зонт. - ответил он. - С чего ему теперь здесь быть?
Мгновение спустя пошло два дождя: один намочил и простудил кошку, сидевшую на соседней лавочке, второй - сгорел пожилую пару, между которыми плясали молнии.
- Весна - это любовь. - сказала она.
- Любовь - это мистика. - сказал он.
***
Влада отпустила мою руку, дождь тут же прекратился. Она встала, улыбнулась и пошла. Больше я ее никогда не видел.