Телёнок. Цикл Детство и юность

     Такого ещё непослушного и шаловливого телёнка у нас не было! Отелила его наша корова Маня зимой в морозную метельную ночь. Дед Андрей и бабушка Маша перед этим целую неделю неустанно дежурили, наведываясь по очереди в коровник, чтобы не упустить момента, когда корова освободится и появившийся на свет телёнок, не дай Бог, не замёрз.
     Проснувшись утром и выглянув с печи, мы увидели его, лежащим у грубки на свежей золотистой соломе. Был он светло-коричневого цвета с редкими белыми пятнами на боках и животе; шея и голова были тёмно-коричневыми, а на лбу белое пятнышко, словно звёздочка. Увидев нас, озорно смотревших на него с печи, телёнок напрягся и попытался встать на передние ноги, но это почему-то ему не удалось сделать, и он жалобно замычал, как будто призывая нас на помощь. От загнетки печи появилась бабушка, радостная и довольная. Вытирая руки о передник, она объявила:
     -А у нас теперь есть телёнок, и зовут его Капитаном!
     Дед Андрей был великим выдумщиком на всякие имена и клички. Он уже успел придумать имя телёнку, назвав его почему-то Капитаном. Нам это имя сразу показалось таким красивым и подходящим, что мы его приняли без всяких возражений, будто бы оно родилось вместе с телёнком. Капитан попытался ещё раз встать. На этот раз ему удалось подняться на передние ноги, которые сильно пружинились; задние ноги неестественно заскользили по соломе, неожиданно ожили, напряглись, и телёнок встал на все четыре ноги, пошатываясь и перебирая ногами, чтобы найти точку равновесия для своего ещё тощего неокрепшего тела.
     -Смотрите, он встал! Какой не красивый и длинноногий! – завопил у меня над ухом Витя.
-Нет, красивый! – защищал, возражая ему, Ваня.
     Телёнок между прочим стоял уже вполне устойчиво, немного освоился с обстановкой и тыкался в подол бабушки своей тёмной мордашкой. Она дала ему в рот свой палец, и он посасывал его, причмокивая, губами. Бабушка отняла у него свой палец и попробовала отойти к загнетке, где у неё что-то жарилось и скворчало. Телёнок, не уверенно переступая длинными негнущимися ногами, словно ходулями, пошёл за ней. В хату вошёл дед и с порога заговорил:
     -Уже поднялся, шустрик! Требует своего! Надо сделать привязь. – И стал прилаживать сыромятный ремешок на шею Капитану, который упрямо крутил головой и не хотел подчиняться деду.
     Бабушка в это время поставила на стол большую сковородку с чем-то, кипящим и вкусным, сказав при этом:
     -А ну слезайте, пострелята, с печи и угощайтесь молозивом, пока оно горячее и вкусное!
     Мы быстро соскочили с печи, помыли руки над лоханью, поливая, друг другу водой из кружки, и уселись за стол. До чего же было вкусным и ароматным молозиво! Кушали мы молозиво, обжигаясь, но с большим аппетитом.
Бабушка кормила Капитана, опустив его голову в ведро-доёнку и всунув ему в рот палец, с помощью которого он тянул молоко в рот, как через коровью сиську, крепко упершись задними ногами в пол и слегка бодая бабушку через ведро. Дед мастерил в углу цепочку для привязи телёнка, приговаривая:
     -Теперь за ним смотри да смотри! Научится жевать и пожуёт все занавески и всё другое, что ему подвернётся.
     Так и стал Капитан жить вместе с нами в хате до самой весны. Бабушка поила его молоком, а мы смотрели, чтобы он не слишком шалил, и вовремя подставляли под него ведро, когда он справлял свою нужду. Дед ежедневно менял ему соломенную постель. Уже тогда Капитан начал проявлять свою излишнюю резвость и смекалистость. Стоило кому-нибудь оказаться в зоне достижимости телёнка и забыть на миг о его существовании, как тут же немедленно получал от него толчок головой в зад или в живот. При этом глаза телёнка были озорные и шаловливые, а поза воинственная.
     Весной, когда стало тепло, Капитана из хаты перевели в сарай, где он теперь ночевал, а днём гулял по небольшому загону, пристроенному к сараю. Мы могли долго стоять, опершись своими подбородками на плетень, наблюдая за поведением Капитана, который бегал взад и вперёд по загону, отбрасывал задние ноги и мычал; потом подходил к нам и, как ни в чём не бывало, лизал наши, протянутые к нему, руки. Иногда позволял гладить себя по широкому лбу и крутой шее. Был он чистый, с лоснящейся шерстью, пахло от него парным молоком.
     Когда подросла молодая зелёная трава, бабушка вывела Капитана на выгон, привязала к его ошейнику один конец длинной верёвки, а другой конец закрепила к большому железному шкворню, который забила накрепко в землю обухом топора. Нам велела присматривать за Капитаном, но не мешать ему, пастись.
     Капитану явно не нравилось такое стеснённое положение. Верёвка не давала ему свободы. Он пошёл сначала упрямо в сторону до тех пор, пока верёвка не натянулась, потом стал нервно ходить по кругу, стараясь вырваться на волю. Поняв, что нельзя ничего сделать, он жалобно посмотрел на нас, и стал щипать зелёную сочную травку, тщательно её, пережёвывая, и потом отправляя в желудок. Вид у него был ангельский. Мы некоторое время с интересом наблюдали за ним, потом он нам надоел, и мы убежали, всякий по своим делам. В обед бабушка принесла Капитану пойло, после которого он, развалясь на зелёной травке, отдыхал. И так продолжалось всю весну. Чем больше подрастал Капитан и набирался сил, тем больше не нравилась ему подневольная привязная жизнь. Всей своей телячьей душой он рвался к вольной жизни. Однажды он умудрился развязать верёвку и исчез со своего пастбища. Сначала этого никто не заметил, но потом, когда обнаружили его побег, не могли долго его найти. Бабушка перепугалась, думая, что он убежал в ракиты, где мог попасть в лапы к волкам. Но вечером, когда его обычно забирали с пастбища домой в сарай, он сам пришёл, волоча по земле длинную верёвку и, не чувствуя за собой никакой вины, зашёл в сарай. Все мы были рады, что он не пропал. Вот с этого времени всё, вероятно, и началось.
     Наступило лето, и Капитана определили в сельское стадо, состоящее более чем из сотни телят колхозников. Пасли стадо наёмные пастухи братья Алексей и Пётр Лезгиновы. Каждый день телят утром собирали на лугу возле небольшого озера Ракова, а вечером по улицам села прогоняли домой. Отводить Капитана утром в стадо и вечером встречать из стада дед Андрей поручил мне.
     Капитан не возлюбил стадо с первого дня и всей своей телячьей натурой противился воле пастухов. В душе он был неисправимый индивидуалист. В лучшем случае он мог пробыть в стаде до полудня, а после этого неудержимая сила влекла его в село на чужие огороды. Ни зоркий присмотр пастухов, ни сильные побои не могли удержать его от побега. Задрав хвост дугой и, вздыбив упрямо голову, он стремительно мчался в выбранном им направлении, обязательно в сторону села, и никакие пастухи не могли соревноваться с ним в беге. Сколько бы они за ним не гнались, догнать не могли. Добежав до села, Капитан останавливался, озирался по сторонам, убеждался в отсутствии преследователей, и направлялся в чей-нибудь огород, где любил лакомиться зелёной кукурузой и ещё не созревшими молодыми тыквами. Изрядно нашкодив в чужом огороде, он возвращался раньше времени домой, сытый и довольный, забирался в сарай и спокойно отдыхал в прохладе. Свой огород он никогда не трогал. Вслед за ним или чаще всего вечером приходил к нам хозяин огорода и требовал у деда Андрея компенсацию за нанесенный ущерб. Дед улаживал конфликт, а когда уходил пострадавший хозяин огорода, весь свой гнев обращал на меня. Бабушка меня защищала, обвиняя во всём Капитана. Но деду от этого было не легче.
     Пастухи отказались принимать Капитана в стадо, и я был вынужден пасти его в стаде вместе с ними. Это было изнурительное и невыносимое занятие. Если пастухи следили за всем стадом и успешно с этим справлялись вдвоём, то я следил только за Капитаном и ничего не мог с ним сделать. Это было упорное, никогда не прекращающееся противоборство между человеком и хитрым упрямым животным. Что я только с ним не делал? И старался приручить его лаской, и обозлясь бил больно кнутом, и стреноживал путами ноги, но он всегда доводил меня до слёз и изнеможения, находил способ убежать из стада и оказаться в чужом огороде. Хозяева огородов били его, чем попало, грозились вообще убить, но он всегда благополучно увёртывался и во время убегал домой. Я приходил домой вслед за ним и плакал от ярости и бессилия.
     Наконец, дед Андрей придумал единственный выход из создавшегося положения. Купил в магазине длинную металлическую цепь с защёлками на каждом конце. Утром я отводил Капитана в луг на край ольховой рощи, и прикреплял один конец цепи к его ошейнику, а другой конец к какому-нибудь отдельно стоящему дереву, и так оставлял его на целый день. Только в обед я поил его водой из ближайшего озера. Капитан гордо переносил своё новое положение. Никого к себе не подпускал из посторонних людей. При появлении чужого человека принимал воинственную позу, готов был всегда поддать, появившимися на его широком лбу рожками, под зад незнакомцу.
     Признавал он своим хозяином только меня, и проявлял ко мне своё откровенное дружелюбие. Когда я приносил в обед ему воду или приходил вечером, чтобы увести домой, он встречал меня ласковым хитрым взглядом и нежно мычал. Теперь он выполнял все мои повеления. Я готов был даже простить ему все прошлые мои обиды и неприятности, которые он мне принёс.
     Осенью, когда Капитан подрос и превратился в сильного и здорового бычка, которого все опасались за агрессивный и беспокойный нрав, его отношение ко мне не изменилось – он никогда не проявлял ко мне своей агрессивности и недружелюбия.
     В течение лета и осени я несколько раз пытался снова привести Капитана в стадо, думая, что он исправился и успокоился, но всё неизменно заканчивалось снова побегом и чужим огородом. Он предпочитал цепь и неволю общественному стаду.
     В октябре дед Андрей отвёл Капитана в районный центр, находившийся на другом берегу Дона, и сдал в Заготскотконтору. Возвратился с конфетами и подарками. Как бы ни насолил мне Капитан за лето и сколько бы ни перенёс я мук и слёз по его вине, расставаться с ним мне было тяжело. Он стал теперь здоровым, крепким и бойким бычком, с лоснящейся медно-золотистой шерстью, совсем тёмной головой, с широким лбом и небольшими растущими рожками, гордо державшимися на красивой голове. Белая звездочка на лбу между озорными хитрыми глазами придавала ему особую привлекательность. Из него мог бы получиться хороший породистый бугай-производитель. Привязанный всё той же железной цепью к задней перекладине телеги, Капитан шёл, слегка упираясь, свернув голову на бок, хитро скользя вокруг глазами. Я с ним простился, думая, что больше его никогда не увижу. Но Капитан остался верен себе до конца.

     Заготовительная контора сформировала большое стадо из проданных колхозниками района бычков. Их решили некоторое время попасти за Доном в степи, чтобы набрать больший вес перед отправкой на бойню. В первый же день, когда стадо выгнали на пастбище, Капитан незаметно отделился от стада, юркнул в овраг и тихо добрался до Дона. Переплыл в одиночку широкую реку, (и когда только он научился плавать?), и исчез в обширном пойменном лесу. Только ему одному известно, каким способом он определил направление в густом лесу, пробился через все его густые заросли, пришёл в село и нашёл свой двор. Войдя во двор, он призывно и жалобно замычал, извещая о своём появлении.
     -Ах, ты непослушная, чертеняка! И откуда ты опять взялся на нашу шею? – запричитала бабушка.
     -Неужели сбежал из Заготскота? Но как же он смог переплыть Дон и добраться сюда? – удивлялся дед.
     Капитан гордо стоял у ворот сарая, требуя пустить его туда на ночлег. Бабушка напоила его приготовленным для коровы пойлом. Довольного, мы закрыли его в сарай, Дед Андрей отправился в Правление колхоза, чтобы позвонит по телефону в Заготскотконтору о появлении бычка и предупредить пастухов.
     Утром следующего дня двери сарая не открывали и на луг Капитана не водили. Напрасно он мычал и требовал к себе внимания. Полдня он просидел в тёмном сарае, ставшим теперь для него тюрьмой, пока не пришли из райцентра два пастуха и не увели его на крепком налыгаче назад в район. Увели теперь его навсегда. Больше он к нам уже не возвратился. Шаловливый и своенравный был этот телёнок. В моей памяти он сохранился надолго.