Сын Лаймы - 2

   
   Чудно было Дундуру думать о старушенции этой странной, но о том кто на самом деле ему повстречался, он всё-таки догадался. Как бы некая глубинная приоткрылась в нём память и, неожиданно для собственного восприятия, почувствовал он вдруг себя полностью взрослым.
   Долго ли коротко ли шёл наш герой по той дороге, а только приходит он наконец в поместье баронское. Смотрит – на дворе собралось изрядно народу: крестьяне в муйжу явились для производства сельских работ. Как раз тогда стоял месяц май, и надо было поля помещичьи вспахивать да обрабатывать.
   И видит сын Лаймы, что сам барон Франц посередь двора стоит и энергично людьми пришедшими командует. Мужик он был уже немолодой, рослый довольно, тонконогий, пузатый... Стоял он этак гордо, ноги в сапогах широко расставив и уперев левую руку в бок, а правой рукой по голенищу поколачивая зажатой в ней плёткой. Глаза у Франца были чисто рачьи, наружу слегонца выкаченные, щёки отвисали этакими брыльями, а под красным носом топорщились подкрученные лихо усы. На плечах же у него надет был камзол атласный, на голове красовалась охотничья шляпа с пером, а из кармана чёрной жилетки отвисала золотая цепочка от часов.
   Все новоприбывшие крестьяне ломали перед бароном шапки, кланялись ему низко в пояс и даже целовали ему начищенный до блеска сапог. А Франц глядел на них, не мигая, и от собственной важности аж раздувался.
   Ну, Дундур тоже туда заявляется, здоровается громким голосом со всеми окружающими, но и не думает барону кланяться. А шапку он не ломает, потому что таковой на его соломенной шевелюре отродясь даже не бывало. И весь его вид необычный вкупе с поведением непривычным привлекли к нему, конечно же, всеобщее внимание.
   Барон Франц тоже на него воззрился, сощурился довольно ехидно и спесиво этак губу оттопырил.
   – Эй ты, верзила! – противным голосом хозяин муйжи к Дундуру обратился. – Ты почему это мне не кланяешься, и сапог мой отчего не лобызаешь, а?
   – Хэ! – усмехнулся на это наш хитрый малый и тоже барона вопросом озадачивает: А у тебя сапог девочка… или мальчик?
   Враз наступила тишина, и все, в особенности Франц, на Дундура недоумённо уставились.
   – Что за глупый вопрос! – барон пробормотал. – Сапог ведь он, а не она. Получается, что он скорее мальчик. Да!
   – А мне мама наказывала, – Дундур тут зубоскалит, – только с девками взасос целоваться. А поскольку твой сапог не девочка, а мальчик, то я с ним лобызаться наотрез отказываюсь!
   Все, кто там стоял, от смеха так и грянули. А у барона рожа перекосилась сначала, а потом усмешечка хищная по ней пробежала.
   Впился он в Слепня изучающим взглядом и, сдерживая гнев, его спрашивает:
   – А ты кто ещё такой, чтобы над самим бароном здесь насмехаться? Как твоё имя, дерзкий нахал?
   – Дундур, – спокойно ответил парень.
   – Как?! – вскинул брови Франц. – Сын свободного рыбака Янки? О коем судачат, что он, дескать, великий силач?
   – Ага, тот самый...
   – И что же ты хочешь, Дундур? – спрашивает Франц.
   – Хочу на работу к тебе наняться.
   Интересно тут Францу стало. Порешил он силача этого самозваного тут же испытать. Пошли они в поле за околицу, и барон парню указал на громаднейший камень, который посредине поля, в землю вросши, лежал. «Вот, – говорит он, – этот валун пахать мешает, и убрать его оттуда никак нельзя. Откати-ка его куда-нибудь подальше, коли ты и вправду такой силач, и я решу тогда, давать тебе работу или не давать…»
   Подошёл Дундур к тому камню – а он высотою был с человека немалого, – на руки себе поплевал, ухватил его за края, да и покатил по земле, словно жук-навозник свой шарик. А потом и вовсе на плечо каменище себе взгромоздил и, хэкнув громко, вперёд его кинул. Полетел по воздуху валун громадный, словно простой был он камешек, и у кромки леса за пределами поля об землю шмякнулся.
   И аж повсюду от падения каменного тряс пошёл немалый!
   Все, кто это наблюдал, не исключая и самого Франца, рты от удивления поразевали. Многое они в жизни своей видели, но такую силищу невероятную не могли себе и представить.
   – Да-а, – протянул озадаченно Франц, – а ты и вправду, Дундур, величайший, оказывается, силач! Сила в тебе какая-то прямо сказочная!
   А потом захотелось ему посмотреть, как богатырь сей феноменальный землю пашет. А то, замечает барон рассудительно, сила силой, но надобно ещё и умение: что толку, мол, от сил переизбытка, ежели ты в делах неумеха?
   Как раз в это время там несколько человек на лошадях поле распахивали. Что ж, Дундур не прочь был себя показать. Подошёл он к одной лошадке и, словно сбрую на морде конской подправляя, дунул духом своим в ноздри её самые. Та вдруг как заржёт, хвост вмиг задрала трубой и вдоль борозды вперёд бросилась. А Дундур за ручки плуга держится, и землицу лемехом знай себе отваливает…
   В три раза быстрее прочих он ведь пахал! Этакий природный навроде как трактор представлял он там из себя.
   Поглазел на это диво поражённый Франц и говорит:
   – Ладно, так и быть, тебя я нанимаю. Работники такие мне будут надобны.
   Стали они о плате договариваться и барон, против своего обыкновения, полагает ему приличную весьма оплату.
   А Дундур тут возьми и ляпни:
   – А хочешь – я вообще буду работать бесплатно? Целый год! Но с одним уговором: если ты добровольно попросишь меня уйти прочь, то... выплатишь мне мешок золота!
   «Хм, – думает барон, – какого дельного работника я себе приобрёл! Чего ж это мне прогонять его раньше срока? Парень-то видно того – умом не шибко далёкий...»
   Ударили они по рукам, после чего Дундур преогромное поле в одиночку вспахал. Глядит Франц на плоды пахарского труда и радуется: ловко я, думает, простофилю этого околпачил!
   На следующее утро приказывает он Слепню поле своё боронить, а сам в город по делам собирается.
   – А от кого боронить-то? – спрашивает Дундур Франца.
   – Не от кого, а чем! – тот в ответ его поучает. – Бороною, конечно...
   – А-а, понял! – кивает Дундур головою. – Всё сделаю, господин барон, не беспокойся!
   Укатил Франц в город на коляске, а Дундур в поле выходит, по бороне в каждую руку хватает, да всех крестьян, начавших было боронить, на фиг там и разгоняет.
   – А ну вон пошли, такие-сякие босяки! – агрессивно он им орал. – Мне барон Франц приказал поле от вас оборонить!
   Те, конечно, кто куда от чокнутого силача поразбежались, и вся работа, покуда Франц из города не возвертался, несделанной простояла.
   Разозлился барон ужасно на Слепня этого непонятливого, но наказывать его на первый раз не стал. Да, смекает он – малый умишком-то явно слабый, надо ему чего-нибудь попроще сделать-то приказать...
   Наутро посылает он его пасти коровье своё стадо. В лесочек, значит, ближайший...
   – Только вот чего, – строго-настрого он парню наказывает, – гляди, чтобы коровы по лесу не разбежались, а не то выпороть тебя прикажу своим ребятам. Тебе всё ясно?
   – Не беспокойся, господин барон, – Дундур в ответ усмехается, – у меня не разбегутся. Нешто я, по-твоему, дурак?
   Взял он собачек с собою свору, и погнали они в лес стадо огромное. А придя, куда было надо, собак к дереву он привязал и пошёл себе на озеро купаться. А все коровы по лесу тут же разбрелись.
   Под вечер возвращается Дундур в муйжу один. Идёт он, беззаботно посвистывает, а о коровьем стаде словно нету у него и мысли…
   – Где коровы?! – взревел в бешенстве барон. – Неужели по лесу разбежались?
   – Да что ты, – разводит Дундур руками, – Как такое на ум-то тебе пришло?! Ни одна корова не разбежалася – сам видал. Просто-напросто разошлись они и всё, а чтоб бежать, то это клевета и неправда! Отвечаю!
   – Ах, ты, мерзавец! – заорал барон, потрясая кулаками. – Вот же нанял я дурака! – и своим подручным приказывает: А ну-ка, отвести этого негодяя на конюшню и выпороть так, чтоб не сразу и встал!
   Дундур, то слыша, лицо поглупее лишь сквасил, плечами слегка пожал и в сопровождении двух парней на конюшню отчалил. Те берут верёвки и хотят его к лавке привязывать. А Дундур усмехается: нет, говорит он, ребята, вязать меня не надо, ибо эти ваши верёвки просто дрянь какая-то...
   Взял он в руки пеньковую целую связку да руками её и разорвал надвое, словно гнилую бумажку. У мастеров дел заплечных от страха даже поотвисали вниз челюсти, а Дундур их успокаивает: ничего, говорит, я никуда убегать не собираюсь. Давайте, мол, приступайте…
   Стянул он с себя рубаху и на лавке, словно король, разлёгся. А те двое кнутами кручёными размахнулись и стали его пороть.
   – О-о! – блаженно заорал силач. – Какое удовольствие! Какая отрада! Давно я хотел спинку себе почесать, да никак вишь не дотягивался. Лупите, ребята, жарьте! О-у-у! А-а-а!..
   Били они его, били, хлестали-хлестали – сами аж взмокли и приустали, а истязаемому Дундуру хоть бы хны: еле заметные полосочки по спине у него лишь пошли...
   Опустили палачи кнуты, пот со лба утирают, а Дундур им строгим голосом наказывает:
   – А ну, чего встали-то, лентяи?! По ногам теперь побольше пройдитесь да по заднице. Живо у меня, ну!..
   Те чуток ещё его постегали, а потом кнуты наземь побросали, и кинулись было бежать. Да только пытаемый их тут же споймал да, ухвативши крепко за шкварники, приволок назад. А ну бейте, говорит, канальи – у меня чёска, дескать, ещё не прошла!
   Так он их там обоих и мытарил, покуда сам Франц, любопытствуя, на конюшню не заявился и не дал команду порку эту небывалую прекратить.
   Тут-то его впервые и осенило, что с этим силачом удивительным крепенько он вообще-то влип.
   На следующее утро захотелось Францу в баньке попариться да помыться. Вызывает он к себе Дундура и приказывает ему баню тотчас затопить.
   – Ага, понял! – тот башкою кивает, лихо весьма поворачивается и к бане прямиком шагает.
   А баня барская была немалая, бревенчатая такая, сделанная из дубья. Стояла же она невдалеке от берега озёрного. Подходит к ней наш усилок, чешет шевелюру себе лохматую, а потом вот чего делать принимается: отрывает он банный сруб от фундамента, приподнимает его с переднего краю, под самый низ затем подлезает да на плечи всё сооружение себе и взгромождает. А потом отнёс он баню к озеру и в омут её, поднапрягшись, бросил.
   Погрузилась изба дубовая на самое илистое дно, только труба одна наружу торчит. А Дундур назад свои стопы навострил, песенку весёлую вовсю насвистывая.
   – Ну что, затопил баню? – спрашивает его Франц.
   – А как же! – Слепень в ответ восклицает, – Как ты велел, так я всё и сделал: баню затопил. Правда, – добавляет он, словно извиняясь, – не всю... Чуток ещё притопить её осталося...
   – Как это так? – барон удивляется. – Что ты мелешь, дурак?
   – Да труба, понимаешь, наружу торчит, – докладывает хозяину уморист-богатырь. – Мелковато там вишь оказалось...
   Кинулся Франц наружу, глядь – нету на месте бани!
   Поглядел он, не веря, на озеро, а из воды кончик трубы торчит торчмя. Освирепел барон пуще прежнего, затопал на Дундура ногами и размахался на него кулаками.
   – Ах, ты, болван! – на всю округу он распинался. – А ну, тащи баню обратно! Ну, самого же простого дела поручить ему нельзя!
   Что ж, Дундуру это сделать было нетрудно. Как говорится, раз плюнуть. Погрузился он на дно озёрное не спеша и баню оттуда достал, а потом принёс её назад на горбяке, и на прежнее место поставил. Ну, тут уж было не до мытья: брёвна-то на ней покосились, а печка вся развалилась. Надо было её сначала чинить, а потом уже и топить...
   Пришлось господину барону в ванне мыться, чего он делать-то не любил, поскольку охоч был дюже до банного пару.
   В общем, толку от работника Слепня оказалось столько же, сколько от козла молока. Ловко он дурнем этаким притворялся, и ничего полезного делать вообще не желал.
   Не, от работы хитрец ничуть не отказывался: как говорится, только дай! Но выполнял он эту работу странно...
   Да лучше бы совсем он её не выполнял!
   Нарядили его как-то дрова поколоть. Взял Дундур топор, по колоде им брякнул и надвое её расколол. Как тут будешь колоть-то? Катят ему колоду потвёрже да побольше. Он опять со всего плеча рубанул – черенок моментально и сломался. Опять, значит, вышла незадача.
   Пришлось кольщика такого непутёвого от этого дела отставить.
   Посылают его затем сено на лугу косить. Берёт Дундур в руки косу, да и начинает ею махать во все стороны. Косари сломя голову с луга побежали и на нового этого косильщика барону пожаловались. А Дундур к тому времени и косу уже на фиг сломал. Разлёгся он на травушке и солнечные ванны расслаблено  принимает...
   Приказал ему тогда барон навоз в хлеву почистить. Так он чего учудил-то? Весь навоз по стенкам расшвырял, так что стены все сплошь в дерьме коровьем вымазанными оказались! Дундур идёт к барону: всё, докладывает бойко, чистым-чисто – полы аж блестят! Пошёл Франц работу его проверять, и чуть было даже не онемел сначала: на полу-то действительно чистёхонько, а зато стены сверху донизу навозом загажены!
   Побурел барон, словно рак, а потом зубами заскрипел, схватился рукою за сердце и поплёлся к жене своей Эмме валерьянку у неё просить.
   Кстати, и Эмму эту Дундур обслужил на славу. Барон куда-то как всегда торопился, и повелел он кучеру своему жену по местности ближайшей покатать. Как он выразился – с ветерком по окрестностям пронестись да косточки жёнины чуточек порастрясти. А силач наш без дела по двору слонялся в это время, потому что отказывался Франц поручать ему что-либо прямо наотрез. И едва лишь кучер пару гнедых в коляску барскую запряг, как тут как тут и Дундур уже нарисовался. Отстраняет он кучера к такой бабушке, дует в ноздри огневым рысакам и сам усаживается колесницей править. Я, говорит, получше тебя знаю, как барыне угодить: быстрее ветра мы, дескать, помчимся!..
   Барыня хотела было с коляски выскочить, да не успела, ибо заржали тут лошади, что было мочи, и стрелою вперёд полетели.
   Вот же и натерпелася баронесса-гордячка страху! Кони-то скачут, как словно бешеные, коляска из стороны в сторону шатается, на бугорках в воздух ажно подлетает, а бедная Эмма по полу, точно мячик, катается и вопит там, как резаная свинья...
   Промчался Дундур километров с пять и разворотец заложил обратно. Как, спрашивает он барыню – нормально едем, с ветерком?
   А приближаясь к барскому дому, въехал он ещё и на поле и понёсся, что было прыти, по колдобинам и по кочкам. Тут уж обезумевшая Эмма воистину растрясла все свои кости, пока, наконец, на бугре она не подлетела и кверху тормашками с коляски не полетела. И ещё, надо заметить, дёшево бабёнка отделалась: подумаешь, пару рёбер себе лишь сломала да ещё левую руку к ним в придачу! Так то ж ведь левую, не правую же!
   Подхватилась она кое-как на ноги и бросилась бежать враскаряку в родные свои пенаты.
   После этого случая барыня старалась Дундура везде и всюду избегать и ни за что не хотела на глаза ему больше попадаться.
   То же случилось и с баронским сыночком Гансом. Летами он ровесником Дундуру оказался, но характерец имел хуже прямо некуда. Вся челядь поместная, да и многие селяне, натерпелась от этого раздолбая страсть прямо как. Почитай что к каждому нижестоящему Ганс ни за что ни про что придирался, а некоторых доводил этот негодяй до предсуицидального чисто состояния. Ну, никто ему угодить-то не мог: всё ему было не так как надо, всё получалося как-то вишь плохо... Полы служанка в комнате натёрла – Ганс орёт что не гладко; печку истопник натопил – тому, видите ли, не жарко; костюм портной пошил – слишком узко; повар кушанья приготовил – ему невкусно! Ну, и так далее прямо без конца...
   А ещё девок молодых Ганс забижал часто, и холопским парням морды бить он не стеснялся.
   Так вот. Когда Гансик с прогулочки той возвертался и увидал, какого работничка папаша его нанял, то чуть было даже не хватил его кондратий. Едва он Дундура-то узрел, как рожа у него вмиг посерела, глаза остекленели, и он к себе ретировался в момент: этак по стеночке, по стеночке – и его уже нету!
   Только и наш Слепень сразу же барчука приметил.
   И вот не стал он Гансу проходу прямо давать! Встретит его где-нибудь в коридоре или на веранде, так обязательно подзатыльника ему даст, щелобана звонкого отвесит, или засобачит под зад пинка. А то и того похуже. Прознал он, что молодой хозяин всякую живность сильно не уваживает, и прямо затерроризировал барчука. Пойдёт Дундик на пруд, жабу в камышах выловит, или пузатого в ветвях паука, или лягушку в воде склизкую – и Гансу за шиворот! Тот аж прямо взвивался и, визжа, скакать принимался. А Дундур его выспрашивает издевательски: ну чё, говорит, Гансик – научился ты старших уважать или ещё нет?
   Через недолгое время начались у затравленного Ганса нервные всякие припадки, и появились у него на роже нервические тики.
   Тут к ним в гости однажды богатый один помещик с семьёй приезжал, тоже барон вестимо. Имел этот барон виды дочку свою, уродку Матильду, за Францева сыночка выдать. И этак сидели они все в гостиной зале, кофея со шнапсами попивали, а тут Дундик, не будь дурак, по лестнице на второй этаж забрался и этому психопату Гансу в воздухе трясомую лягуху показал. Тот как в окно-то глянул да мучителя своего с этой тварью там увидал, так сразу же тики эти нервические на харе у него и заиграли. Подскочил он, не владея собой, на ноги да и опрокинул столик с кофеём на этого второго барона с его уродиной.
   Ну, те как узрели, с каким психом имеют дело, так дай бог ноги по дороге – вдарились оттуда в бега. Только их расстроенный Франц и видал.
   Короче, совсем Дундур их семейство достал!
   Франц временами было подумывал, а не дать ли и ему тягу куда-нибудь в Германию или даже подальше...
   Наконец, собрал он семейный совет тайный, и порешили они на совете вот чего: надо им этого силача как-нибудь уничтожить, а иначе он их самих в гроб загонит. Это уж как пить дать!.. Правда, Эмма предлагала сначала откупиться Францу от этого дьявола. Да дай ты ему, она просила, мешочек с золотишком, и пусть он катится на все четыре стороны!
   Только Франц был дюже уж жаден, и этот вариант он отверг сразу как непродуманный и некачественный.
   Наконец, удумал барон кое-чего. Зовёт он поутру к себе Слепня и вещает ему свою волю:
   – Вот что, работник, – барон ему глаголит, – ступай-ка ты, братец, в дальние леса. Увидишь там человека большого лохматого. Это мой дедушка по линии матери. Совсем-то, понимаешь, одичал он в своих лесах. Волоки его ко мне силком, коли добром идти не пожелает. Мы с ним должны порешить кой-какие имущественные дела...
   А это, оказывается, медведь у них там пошаливал. До того был он огромным да страшным, что даже охотники его боялися. Одного из них он даже задрал, когда те его лавливать пыталися. «А что, – думает Франц, – медведь ведь зверь далеко не слабый, и кто из них двоих победит – чёрт даже сам не знает! Авось да удастся зверюге этой лютой заломать треклятого Дундура!»
   – Добро, – силач на это усмехнулся, – твоё, господин барон, дело работу мне назначать, а моё – эту работёнку сполнять. Сей же час я в леса эти отправляюся!
   Взял он и пошёл в чащобищи нехоженые. И действительно каким-то чувством шестым медведя он там сыскал. Тот по полянке одной как раз слонялся и малинкою вовсю забавлялся. Как увидал зверь страшный человека отважного, то сразу зарычал и на задние лапы восстал: вот, мол, я какой громадина! Но видя, что тот не пугается его нимало, опустился медведь опять на четыре лапы и кинулся на пришельца яро.
   Да только не на того, людоед, напал! В момент его Дундур под себя-то подмял да и принялся кулаком зверюгу охаживать. И до тех пор его он там бил, покуда вчистую не вырубил. Взгромоздил он тогда обмякшего врага к себе на закорок, да и припустил обратно бегом.
   На подходе к баронскому имению очухался вроде медведь, но Дундур морду ему перевязал и накинул на шею оброть. А потом кулачину ему сунул под самый нос: гляди, мол, у меня, дедуля баронский, а не то!..
   Ох, и переполоху в муйже было, когда чёртов Слепень с медведем на поводу там появился! И стар и млад попрятались враз кто куда. А Дундик, не будь дурак, прямо в гостиную поволок своего приятеля. Туда он захаживает, глядь – едрит твою кочерыжку! – баронесса-то сомлела и в обморок в кресло брякнулась, Ганс в открытое окно вгорячах выпрыгнул прямиком на розовые колючие кусты, а хозяин Франц опустился почему-то на четвереньки и принялся со скоростью порядочной по полу там бегать...
   Пущает тогда Дундур с поводка медведя, и тот за бароном тут же увязывается: очевидно, инстинкт какой-то в нём взыграл. Ох, он усача пузатого и помял, ох, он когтями его и погладил!..
   А Дундур, на это глядя, головою одобрительно качает. Это надо же, смеётся он внутренне, как родственнички друг с дружкою-то собачатся – не иначе это порода одна, хоть рычащая, хоть говорящая!
   Не позволил он медведю заломать Франца окончательно, и его от него убрал.
   – Уведи его, Дундур! – прорезался в истерзанном бароне голос. – Да ну его, деда этого, ко всем чертям! Совсем же человеческий облик он потерял!
   – Ладно, – согласился на это силач, после чего «дедулю» сызнова захомутал и отволок его в чистое поле.
   Развязал он медведю морду, и помчался тот прочь, не разбирая дороги, а Дундур в муйжу обратно потопал.
   Ну а барон Франц, после того как его медведь-то полапал, долгонько ещё хворал, а когда выздоровел он наконец и стал во двор самостоятельно выходить, то твёрже прежнего решил: надо ему этого верзилу во что бы то ни стало убить! Только вот как? Простого ведь человечка убить не штука;, а с таким силачом разве сладишь?
   И вот думал он, думал и придумал такую бяку: в воде ненавистника утопить надо! А что? Силач, по его мнению, был придурковатым, навроде нашего что ли дебила. Такого дурака нетрудно будет обдурить и в озере утопить. Хм, усмехается довольно барон: поглядим, чего стоит твоя сила против моего лицемерия!
   Призывает он этого бездельника к себе и говорит ему между делом следующее:
   – Завтра пойдём по озеру на парусной моей лодке. Я тебе покажу стародавний один способ, как крупную рыбищу лавливать. Вот такой способ! – и он Дундуру палец большой кажет. – Его ещё прадед мой применял и щук ловил ну агромадных!
   «Ага! – смекает силач догадливый. – Наверное, этот прадед такой же, как и дед тот лохматый. Кажется, Францу понадобилось, чтобы я там концы отдал! Ладно...»
   Поутру пошли они по озеру на огромной баронской лодке. И захватили с собою, по приказу хозяина, здоровенный мельничный жёрнов. Отошли они подальше от берега, и барон Дундуру приказывает канатом прочным обвязаться, другой конец каната к жёрнову привязать крепко-накрепко, да и сигать с тем жёрновом в воду.
   – Как опустишься на самое дно, – Франц рыболова тупого поучает, – то сразу же выпускай из груди весь воздух. Рыба крупная пузыри услышит и к тебе тут же заспешит. Когда самая крупная близ тебя появится, то ты её и хватай! Понял меня, вахлак непонятливый, или ещё разок тебе втолковать?
   – Отчего ж не понять? – глупо силач в ответ улыбается. – Всё я понял как надо. На дно, значит, опускаюсь, воздух весь из себя выпускаю, жду рыбу громадную и её хватаю. Так?
   – Так, – кивает ему Франц, а сам усмешечку хитрую в усы прячет. «Как просто этого дурня я околпачил!» – радуется он про себя.
   А в это время сын рыбака уже приготовления все заканчивает. Обвязал он канат неразрывный себе вокруг пояса, а другой конец привязал крепко к жёрнову, а потом взял жёрнов подмышку да в воду-то – бултых!
   Быстро на дно глубокое он опустился. Ещё бы – такая тяжесть! Если посчитать, то вместе с жёрновом пудов сорок они, наверное, составляли. А как только стал Дундур на дно мутное, то тут же половину воздуха выпустил он из лёгких своих могутных, чтобы барон подумал, будто враг его утонул. И едва лишь воздушные пузыри в изобилии из пучины изошли, как услыхал «утопленник» сквозь толщу тёмной воды радостные на борту крики. Это, видать, Франц-комбинатор там ликовал, что наконец-то он от Слепня ненавистного избавился.
   Перехватил тогда богатырь жёрнов свой поудобнее, да и припустил по дну озёрному бегом. Уж что-что, а просидеть под водой без дыхания минуток этак пятнадцать для него было дельцем пустяшным. Даже и с половинным запасом воздуха.
   А подбегая уже к самому берегу, применил он свои способности непонятные по рыб подманиванию. Никакая дудка ему теперь даже не понадобилась: мысленно он лишь пожелал, чтобы щука большущая к нему подплыла. Та этак и сделала. Ухватил её силач рукою свободною, да точно царь морской на бережок и выходит. Был он весь мокрый с головы до ног, под левой мышкой у него был зажат жёрнов, а под правой щука огромная, с человека ростом.
   А тут он глядь – уже и Франц на своём баркасе к мосткам причаливает, потому как команда его вёслами гребла усердно. Как узрел барон подлый живого Слепня, на берегу с добычей стоящего весело, так на задницу он и сел. Ножки у него вишь подкосилися от волнения.
   – Эй, господин барон, – орёт ему усилок довольно, – вот он я! Гляди, какая рыбина у меня! Ну и клёвый способ ловли был у твоего прадеда! В другой раз мы оба с тобою этот способ применим, ага!
   Пришлось барону по новой валерьянкой отпаиваться. И с этих самых пор никто его не видел больше улыбающимся. Хаживал отныне Франц мрачнее тучи, и как ему богатыря непотопляемого извести, измысливал он уловку получше.
   А что тут ещё придумаешь? Известное ведь дело: если вода человека не взяла, то уж огонь получше это сделает. И принял Франц вскоре такое решение: непременно надо будет Дундура ему сжечь!
   Ради этого своего преступления надумал жадный помещик сараем своим даже пожертвовать. Силач-то сей дурковатый постоянно спал на сеновале, а не в доме. Надо только, пришёл злоумышленник к заключению, опоить его пойлом каким-нибудь снотворным, а как уляжется он на сене спать, то поджечь нужно будет сарай к такой матери. «О! – повеселел враз Франц. – Это я лихо придумал – тут Слепню и хана! Ай да моя голова: не зря мы, бароны, над этими недоумками ведь властвуем!»
   Дундур же, хоть более в имении и не работал, а попить да пожрать любил будь здоров. А чего ему ещё оставалось? Разве что за девками местными вовсю ухаживать да Ганса от нечего делать шпынять. Так и теперь: откушал он на славу, чего бог и Франц ему послали, выпил круженцию молока, кою барон снотворным, гад, подзаправил, да и пошёл себе отлёживать бока. На сеновал, вестимо, куда ж иначе...
   А Франц с Гансом поблизости ошивались. И едва лишь Дундур заснул, споенный зельем маковым, да захрапел там на всю округу, как папашка с сынишкой переглянулись, злобно усмехнулись, и запалили шустро со всех концов своё имущество.
   Быстро пожар там занялся. Ещё бы – доски ведь на сарае были сухие, да сеном просушенным сеновал был аж забит. Такое пламя вскоре там жахнуло, что всё аж затрещало!
   Ну, тут люди дворовые пожар тушить набежали, а барон им: стоять!!! Пускай, кричит им, горит, чего уж тут тушить-то – не надо!
   Так и сгорел сеновал до самого дотла, а Франц всё не уходил никуда. Желал он убедиться собственными глазами, что враг его погиб на этот раз полностью и окончательно. Приказал он пепел остывающий водою тогда поливать, чтобы до Дундуровых косточек побыстрее, значит, добраться. И вот бегают людишки по двору с вёдрами полными, на угли и пепел водицу льют. Дым вокруг стелется, чад...
   И тут вдруг груда пепельная посередине разворашивается, и восстаёт оттуда, словно Феникс сказочный, ни кто иной как... Дундур потягивающийся!
   Был он чёрен весь от сажи и смахивал на чёрта какого-то, потому что одёжа на нём сгорела, и был он совершенно голый. Волосы же, странным образом, остались у него целые, и брови с ресницами тоже не погорели.
   Как углядел его люд местный, так подняли они вой, ор и визг, после чего моментально оттуда они сбрызнули. Чёрта огненного, вестимо, испугалися. А Франц с Гансом рожами кисло сквасились и столбами стоять там остались.
   – А-а-а! – широко зевнул несгораемый силач, а потом барону принялся пенять: Гляди-ка, господин Франц – сарай-то сгорел ко всем чертям! А где я буду теперь спать, а?
   Переглянулись поджигатели неудачливые, оба синхронно икнули да, развернувшись, в дом пошли на ногах негнущихся. Такого фортеля от непонятного этого Слепня не ожидали они никак: он не только не тонул в воде, но, как оказалось, и в огне не горел, проклятый!
   Тут уж Франц совсем уверенность потерял. Склонялся он уже к мнению о бегстве. Да только выручило его на сей раз коварство женское, изошедшее из уст жены его Эммы.
   – Послушай-ка, Франц, – она ему сказала, – раз ты с этим отродьем не смог при помощи воды и огня управиться, то надо нам… его закопать! Из недр земли ведь ещё никто живым-то не выбирался, разве не так?
   И поведала она муженьку один хитроумный планец.
   Выслушал барон то, что жёнка ему наговорила и опять, значит, душою он воспарил. «Что ж, мысль дельная, – пришёл он к такому умозаключению, обмозговав всесторонне Эммино предложение, – а если и тут не получится у нас ни фига, то тогда уж точно в бега...»
   Пригласил он лозоходца местного и поставил ему такую задачу: отыскать не жилу водную под землёю, а наоборот – место совсем безводное.
   Такое местечко нашлось невдалеке: на горушке, сразу же за имением. Поручил барон своим крестьянам колодец в том месте копать, а Дундура на подмогу не стал он звать, чтобы тот чего-либо снова не напортачил. И вот копали они, копали, сажён с шесть уже откопали, а воды всё не видать и не видать...
   Повелел тогда барон копальщикам идти обедать, а после обеда, против своего обыкновения, дал им отдыху для переваривания съеденного. Дундур тоже конечно откушал вволю и выпил вдобавок кружак молока. А в то молоко Эмма подмешала зелье сонное маково.
   – Пошли-ка со мною, – говорит ему барон, – немножко поработаешь.
   – О, наконец-то! – радуется молодец, – А то я на твоей муйже чисто лодырем каким сделаюсь!
   Приводит его Франц на ту горку безводную, даёт ему в руки лопату и велит вниз быстро спускаться, да начинать покапывать. Вот-вот, говорит, воде уже надлежит появиться...
   Ну, Дундур, зевая, по лестнице туда спускается, и только он копнул раза два, как начало его невыносимо просто смаривать. Прилёг он на землю, калачиком свернулся, да и заснул там сном непробудным.
   – Ганс, скорее! – кричит барон сынку своему, подельнику. – Тащи сюда солому, бездельник!
   Приволок Гансик приготовленную заранее тачку с соломой, и они на спящего силача её покидали, чтобы он не проснулся случайно, когда землю на него станут бросать.
   – Давай засыпай, – приказал Гансу Франц, едва они лестницу наружу подняли, – а я за работягами побежал!
   Кинулся он в имение что было духу, устроил копальщикам энергичную побудку, и погнал их пинками колодезный шурф закапывать. Да ещё и ругался притом нецензурно, что, дескать, из него тут сделали дурня, что колодцы, мол, в таких местах не копают, и что окружающие – негодяи все сплошь и поголовно, а также отпетые подчистую мерзавцы.
   Так и похоронил барон Франц силача Дундура заживо!
   Ох, и веселье он тут устроил на злых своих радостях! Ох, и закатил он в экстазе пьянку! До самой полуночи подлый барон там кутил, и вусмерть чуть ли сам даже не упился. Под конец у него в глазах стало даже двоиться, и чёртики какие-то зелёные вокруг запрыгали...
   И вдруг он видит: двери в гостиную отворяются и на пороге… Дундуров призрак появляется! Был он весь землёю поизмазан, а из одёжи на нём лохмотья лишь жалкие болталися.
   – Чур меня, чур! – перекрестил видение Франц. – Изыди, сатана! Сгинь! А-а-а-а-а!
   Волосы у него от ужаса дыбом аж встали, и весь хмель из башки вмиг улетучился. А барчук Ганс опять, значит, в окно сиганул, на те же самые розовые колючки.
   – Вы чё, одурели здесь что ли?! – восклицает тут призрак замогильным голосом. – Это же я, Дундур! Я ведь живой! Спал просто я под землёю...
   Франц ничего ему не отвечал, онемел он и в кресло мешком осел. А Дундур к столу прошествовал, схватил кувшин с квасом и осушил его до последней капельки.
   А потом к барону он поворачивается и говорит довольно:
   – Слушай, а под землёю спать-то привольно! Тишина там прямо страшная, и никто, понимаешь, тебе не мешает. Не желаешь ли тоже попробовать, господин барон? Если захочешь, то я всё устрою...
   Усмехнулся он, на заколодевшего злодея глянул да и пошёл себе в камору досыпать.
   Понял тут Франц окончательно, что одна у него осталась дорога – бежать! «Если я этого не сделаю, – втемяшил он в голову себе идею, – то непременно скончаюся от разрыва сердца!»
   И вот дня через два закончили они тайные приготовления для бегства из имения: запихали всё имущество ценное в тюки и баулы, и погрузили скрытным порядком всё барахлишко это в большую отдельную карету. А ранним утречком, когда и петухи ещё не пели, уселись Франц, Ганс и Эмма в другую карету и выехали тихохонько за пределы имения.
   Тут барон кучерам своим командует: «Скачите сейчас во весь опор, канальи! Чем далее я буду от сего места, тем легче у меня будет на сердце!»
   И вот ехали они этак, ехали, полдня уже проехали, и захотели наконец пообедать. Останавливают они обе кареты, Эмма достаёт колбасу там, шнапс, курицу... А Франц раскрывает один из баулов, чтобы достать оттуда посуду. Глянул он внутрь баула – и чуть было не дал там дуба! Внутри же Дундур проклятый спал, оказывается!
   Высунулся он оттуда, зевнул сладко, с хрустом потянулся и спрашивает Франца весело:
   – Что, господин барон – уже приехали? Никак и вправду это Германия?
   Заорал Франц, руками замахал и из кареты вывалился мешковато.
   – Ты-то как здесь оказался?! – истерически он завизжал, – Мы же тебя с собою не приглашали!
   – То есть как это?! – восклицает силач. – Я ж к тебе работником на год нанимался? – Нанимался. Куда ж я без вас-то! Послужить вам всегда ведь я рад, ага!
   Пришлось всей беглой кавалькаде назад возвертаться.
   Смирился Франц с горькой мыслью, что как ни крути, а придётся ему от чёртового силача откупиться. Взял он золотишка из своей кубышки, в мешочек его насыпал, Слепня позвал и ему говорит:
   – На, сын рыбака Дундур, свою плату за службу. Отпускаю я тебя раньше срока. Ты мне более здесь не нужон.
   Подкинул Дундур в руке золото и на барона взгляд недоумённый переводит.
   – Опа-на! – он восклицает. – Да разве ж это мешок, барон Франц?! Это ж мешочек. Мешочишечка даже... Не-ет, я на такой откуп не согласен! Или вот такой мешок подавай, – и он вытаскивает из-за пазухи мешчище громадный, – или я тута останусь, при вас!
   Что тут было делать несчастному Францу! Понял он вдруг отчётливо, превозмогая свою жадность, что смерть его летает не за горами. Собрал он в спешном порядке всё своё золото, какое было ценное добро из имения пораспродал – а всё равно выходит ведь мало.
   Тогда кликнул он клич по знакомым своим и родственникам, и целый баронский сходняк на сбор у себя созвал. Так, мол, и так, он помещикам объясняет: если вы не скинетесь всем кагалом да не наполните золотом вот этого мешка, то тогда не только я, но и вы все пропали!
   Рассказал он баронам чёрным про наказание сиё божье, про чёртового этого силача Слепня, и весьма крепенько своим рассказом их озадачил. Не поверить они Францу не могли, ибо не тот он был мужик, чтобы бредни здесь измышлять. Но и поверить в неуязвимость простого парня им как-то не хотелось.
   Ну и золота своего было им жалко – это вообще-то, было во-первых!
   – Нет, – покачал головою самый старый барон, – что-то мне в эту ахинею не верится. Давай-ка его слегка проверим! Где у тебя ружьё на лосей да на медведей?
   Принёс ему Франц заряженное ружьё, и этот барон не шибко доверчивый то ружьишко у него берёт. Вышли они всей гурьбой на балкон, глядь – Дундур по дворику, посвистывая, прохаживается. Прицелился барон этот в него моментально – ба-бах! – и пулю смертоносную ему в лоб посылает.
   Только что это?! Дундур-то и не думает падать замертво! Он лишь рукою пред собою махает и орёт удивлённо нечестивой компании:
   – Гляди-ка, Франц – какие мухи у нас по двору летают! Во – над самым ухом одну я споймал! И какая же она горячая, вай!
   Неудачливый убивец, то слыша, аж ружьё из рук выронил.
   А баронская банда возвертается тогда назад, в гостиную залу, и с видом общим похоронным таковое решение принимает:
   – Это точно не человек! Это сам дьявол! А от дьявола золотом откупаются, не так ли? Придётся нам всем соборно мешок этот чёртов набрать, а иначе нам амба, факт!
   Бросились бароны по своим имениям и замкам, и всё своё золото в поместье Франца они доставили. Набился мешок громадный под самую завязку, и настал срок с Дундуром Францу расплачиваться. Погрузил Слепень то золото на телегу и в дом родной, напевая, поехал. А потом всех бедняков окрестных он оповестил и тем золотом щедро нуждающихся наделил.
   Себе же не оставил он даже монеты. «Э-э! – смеётся весёлый богатырь. – Не для того ведь я на свет народился, чтобы золото в кубышке копить. Есть у меня и поесть чего, и попить, есть на плечи чего накинуть, да голову где приклонить – мне и того довольно. Я ведь, в отличие от вас, человек вольный!»
   Ибо видел он, что не все оказались делёжкой богатства довольны. Некоторым казалось, что их несправедливо обделили, и уходили они оттуда хоть и с золотом в кармане, но злыми. У многих же жадность в очах загорелась, и это алчное пламя ничуть не отличалось от того пламени, что видел Дундур в глазах Франца. «Да-а, – невесело подумал силач, – видно, отняв у грабителей их богатства, я не усмирю в людях самого стяжательства. Надо мне будет главный корень людского зла вырвать попытаться – сразиться я должен с самою Марою!»

ПРОДОЛЖЕНИЕ В http://www.proza.ru/2015/03/12/537