Гнев отвергнутой

Под монотонный бой барабанов, на негнущихся ногах он подошел к высеченной  в скале лестнице и остановился, чувствуя пальцами босых ног высокую каменную ступень – первую ступень на дороге к своей смерти. В тот же миг два древка копий уперлись в его спину, и, сопровождаемый толчками стражников, Дорион вынужден был начать свое восхождение.
Два тавра, полуобнаженных, сильных мускулистых воина, тычками направляли его вверх, и каждый шаг грека сопровождал новый взрыв барабанов, и вой шаманов-жрецов вторил ему.
– Дева, Дева ждет, – говорили обтянутые кожей барабаны, шептали губы тех, кто в упоении ожидал конца, когда кровь человека окрасит почерневший от бесконечных жертвоприношений камень скалы, который украшает нефритовое божество, идол своего народа, богиня прародительница, символ плодородия и жизни, Дева Орейлоха.
По обнаженной спине Дориона ручьями тек пот, черные волосы его были мокрые, и с каждым шагом его дыхание становилось все судорожней. Руками пошевелить он не мог – тавры хорошо связывали пленных, и убежать от них было невозможно. Крепко стянутые кожаными ремнями за спиной, его руки побелели от оттока крови, и бледные пальцы торчали в разные стороны, будто сломанные.
– Шагай, грек! – презрительно протянул Нариот. – Дева ждет.
– Ваша Таврополос – уродливая шлюха! – выкрикнул Дорион, и тавры, собравшиеся внизу, взвыли, скорее, от удовольствия созерцать последние дерзновения пленника, нежели от ярости.
Однако воины, сопровождающие его, даже глазом не повели, пропуская это оскорбление, а вождь лишь усмехнулся, откинув за плечи мантию из львиной шкуры и скрестив на груди руки, всем видом выражая непоколебимость и правоту царя. Дорион заскрипел зубами, понимая, что ярость дикарей ему не вызвать, и умереть от удара копья ему не суждено.
Мокрая от пота повязка надежно закрывала его глаза, единственный лоскут на полностью обнаженном теле, раскрашенном ритуальными узорами, и солнечный свет был теперь для него недосягаем. Он умрет в темноте, в объятиях страха, когда его беспомощное тело рухнет вниз, на острые камни. Он умрет в объятиях Девы, как говорили тавры, новый избранник вечно молодой богини, новый, но не последний.
Лестница сделала поворот налево, и Дорион теперь спотыкался на каждой ступени. Отдышаться ему не давали, все время направляя вперед, вверх, навстречу гибели. Снова поворот, направо, и снова подъем. На высоте семи человеческих ростов дорога обрывалась, и тело обреченного должно было упасть к подножию лестницы, на кровавый алтарь Девы. Однако существовала другая альтернатива: если жертва будет неугодна богине, то благополучно минует провал в несколько шагов, прыжком преодолев это расстояние, и тогда раздасованные тавры вынуждены будут отпустить пленника, но Нариот сказал, что на его веку такого еще не было.
– Я пройду! – закричал Дорион. – Эта сука не получит меня!
Новый толчок в спину, и новый шаг. Следующая ступень ничем не отличалась от предыдущей, и бой барабанов проникал в уши, заполняя мозг. Дориона била судорожная дрожь, и, казалось, он впал в какой-то транс, чуть приседая на каждой ступени под ритм барабанов, вскидывая голову и чуть поворачиваясь всем телом при каждом шаге, и постепенно его движения начали напоминать какой-то древний танец, ритуал, о котором цивилизованные народы не могли и помыслить. Изо рта уже не вырывались ругательства, а наоборот, губы грека сложились трубочкой, и среди общего шума можно было различить его завывание в такт музыке.
– Он начал свой брачный танец, – губы Нариота растянулись в довольной ухмылке. – Дева ждет его.
Тавры, собравшиеся у подножия скалы, в горной расщелине – храме Девы, подняли руки вверх, приветствуя новую жертву, а Дорион, все также судорожно пританцовывая, неумолимо приближался к провалу. Направляемый копьями, он сделал свой последний шаг перед обрывом, вот он уже на самом краю, но, вместо того, чтобы прыгнуть изо всех сил вперед, бросив вызов судьбе, он все так же, с новым ударом барабана, шагнул вперед…
Однако его нога не коснулась камня, а тело по инерции рухнуло вниз, не находя под собой опоры. На последнем шаге его даже не подталкивали стражи, он сам шагнул на встречу своей гибели, и обвинять в его смерти кого-либо уже было бессмысленно.
…И тогда барабаны стихли – тревожные мгновения, могущие показаться вечностью, мгновения тишины, нарушаемой лишь отчаянным воплем несчастного, осознавшего неизбежность смерти. А потом – глухой удар о камни, и на нефритовую статуэтку брызнуло несколько багровых капель.
Тавры взвыли от радости, одобряя выбор Девы, и вновь запели барабаны, но уже в другом, победном ритме, а потом вновь воцарилась тишина, и только дыхание людей да завывание ветра в горных ущельях отдавались в мозгу, словно напоминая, что все это не сон.
– Следующий избранник Девы! – провозгласил Нариот, и вновь из десяток глоток вырвался приветственный вой.
Краска из парикового дерева уже высохла не моем теле, полностью обнаженном, ибо избранникам Орейлохи одежда ни чему. Непонятные круговые узоры, выведенные жрецами, будто обжигали мою грудь, плечи и чресла. Они хорошо поработали, пока воины держали меня, не давая пошевелиться. Я знал, что краска эта безвредна для кожи, однако странное ощущение не покидало меня с тех пор, как жрецы закончили свою работу, сопровождая непонятными молитвами каждое движение кисти по моему телу, ощущение, что я себе теперь не принадлежу.
– Избранный Девы! – обратился ко мне Нариот. – Посмотри последний раз на солнце.
Чувствуя, как связанные за спиной руки немеют, я обратил глаза к ясному голубому небу, я окинул взглядом серые скалы и зеленую листву грабов, я вдохнул полной грудью чистый воздух, наполненный ароматами можжевеловых смол и горных цветов. О боги! Я – человек, простой смертный, я не хочу лишиться последнего, что у меня осталось, однако я вверяю вам свою душу, и если великий Зевс, или доблестная Паллада не сохранят мое тело, то пусть врата Гадеса распахнутся предо мной, пусть Аид в своем темном царстве подготовит для меня место, я найду, чем заплатить перевозчику!
– Мешок или повязка? – спросил Нариот. – Дева уже ждет тебя, избранный.
– Мое имя – Мегаллеос! – упрямо возразил я.
Нариот нахмурился, однако кивком головы остановил воина, готового ударить меня по лицу, и так все в ссадинах и кровоподтеках.
– Большинство выбирают повязку, – заметил вождь, предлагая ее мне.
– Просто так легче дышать, – спокойно ответил я.
– И кричать, – добавил он, скалясь в улыбке. – Деве нравятся крики и ругань избранников.
– От меня не дождетесь, – пообещал я.
Нариот только злорадно усмехнулся и протянул к моей голове свои огромные руки, чтобы повязкой оградить от меня весь мир, а я в последний раз окинул взглядом лестницу смерти и ее подножие, где страшная богиня ожидала новую жертву.
Там, где блестела нефритовая статуэтка, окровавленное тело Дориона еще дергалось в конвульсиях, и я вздрогнул, осознавая, что, быть может, он еще жив.
– Помогите ему, вы, звери! – воскликнул я.
Я видел, что половина костей его тела сломана, ребра и ключица распороли кожу и теперь торчали наружу, одна нога неестественно подвернута, другая сломана в нескольких местах, и открытые переломы были настолько ужасны, что я с содроганием отвернулся. Я запомню его навсегда, лежащего на животе, с расколотой головой, с сочащейся кровью из множества ран, с вытекающими на камни мозгами. Хорошо, что я не видел его лица, а то унесу его, как кошмар, в Аид.
Ни один тавр не шелохнулся, только жрецы внимательно наблюдали за последними вздрагиваниями бывшего минуту назад живым тела. Наконец, один их них, самый старый, радостно сообщил, что Дева приняла душу жертвы в вечное услужение, и только тогда они оттащили в сторону останки, освобождая место новому избранному.
– Ты гордый и сильный, словно тавр, – заметил Нариот, завязывая мне глаза.
– Может, я и есть тавр, – ответил я. – Я ведь не знаю своих родителей.
– Ты – грек, пират и работорговец, – возразил он. – Твоя судьба – Дева, и мне будет очень приятно наблюдать за твоей смертью.
Воины, сопровождавшие Дориона, давно уже спустились за мной, и первый толчок копья я ощутил внезапно, не будучи готов к нему, чем вызвал презрительный смех, споткнувшись и чуть не упав.
Нариот что-то сказал моим стражам на таврском наречии, отчего те хмыкнули, и я почувствовал, как древки копий не дают мне упасть, поддерживая меня и направляя вперед. Я не видел их лиц, но чувствовал на себе прожигающие презрительные взгляды, даже женщины и дети смотрели на меня, как на низшее существо.
– Ты – не тавр, – ухмыльнулся Нариот, – спотыкаешься на ровном месте, словно беспомощная овца.
Я не ответил ему, сосредоточившись, вспоминая каждый шаг, сделанный до меня Дорионом. Я –  не такой, как все, я не буду кричать и проклинать их, я не издам ни звука, и никто из них не насладится моим предсмертным криком, я смогу!
Пальцы ног уперлись в камень. Первая ступень! Я почувствовал, как сердце начинает бешено биться, словно стараясь вырваться из груди с каждым ударом, все более сильным. С трудом преодолев дрожь, стиснув зубы, я носом втянул в себя воздух, и, не дожидаясь тычка, поднял ногу и поднялся на первую ступень лестницы смерти.
На секунду остановившись на первой ступени, я усмехнулся, поразившись мыслью, пришедшей мне в голову.
– Я умру в любом случае. Все эти ваши россказни – сплетни глупых баб! – крикнул я в пустоту.
– Если Дева отвергнет тебя, ты будешь жить, – отозвался Нариот.
– Твои молодчики меня проткнут копьями, как закланного барана!
– Глупец, я не нарушу закон, и мое слово нерушимо. Я – царь!
Я поднял вторую ногу и поднялся на вторую ступень, уже без содроганий. К чему эти поползновения, никчемные попытки оттянуть свою гибель? Нет, я умру не как другие. Надо мной больше не будут смеяться! Направляемый копьями стражников, я начал свое восхождение по тропе смерти.
Каждый шаг в жизни – движение в неизвестность и одновременно приближение неизбежного, он таит в себе опасность потерять все, либо обещает лавры победителя, и предсказать исход подчистую невозможно, однако надежда всегда греет душу. А сейчас один шаг – это следующая ступень, и длится он, казалось, целую вечность, за которую можно вспомнить всю свою жизнь, пролистнуть в памяти каждый волнующий момент, стать на секунду счастливым, перед тем, как твое тело сделает свой последний рывок вперед и последний раз вдохнет чистый воздух не тронутых цивилизацией гор.
Надежда. Самая последняя, наисладчайшая благодать человека и вместе с тем его самое страшное проклятие. Теперь я осознал это сполна и понял, какую ошибку совершила Пандора, вместе со всеми бедами выпустив в мир этого невидимого духа, поселившегося в каждом из человеческих сердец.
Движимые надеждой разбогатеть, мы покинули родные Афины и обратили свой взор к бескрайним широтам Понта Эвксинского, к далеким туманным берегам Тавриды, где еще до нашего рождения греки основали несколько колоний. Нас было двести – отчаянных рубак и сорвиголов, предлагающих свои услуги тем, кто хорошо платит. Мы думали, что если выжили в Марафонской бойне, то весь мир принадлежит нам, и мы легко вознесемся над его широтами, займем свой Олимп славы, и ничто не способно будет нас поколебать. Когда Датис спешно увел остатки своих полчищ в Персию, Эгейское море вновь стали бороздить галеры греков, и никто не помышлял о новой войне. К тому времени отток переселенцев в колониальные земли иссяк, но мы были рады схватиться за шанс разбогатеть в далеких странах и вернуться назад с полными драхм карманами.
Грех ли это – я стремился, как и многие другие, начать новую жизнь, я хотел отвернуться от общества, с которым меня ничего не связывало, я устал видеть продажность политиков и слышать никчемные речи ораторов. Соглашение о единстве греков так и не было достигнуто, и афинское войско в одиночку встретило врага в долине Марафона. Победа – заслуга воинов, честь и слава Мильтиаду, но, как часто бывает, совет Афин не рассматривал вопрос о нашем возвышении. В итоге я без сожаления ступил на борт галеры в Пирее, и я не был один такой.
Я не знал своих родителей, меня воспитывал старый воин, и, хоть он ничего от меня не скрывал, именно Алугона я считал своим отцом. Матерей мне заменяли рабыни, постоянно меняющиеся – отец не желал, чтобы я привязывался к ним, он даже наказал меня однажды, когда услышал, как я назвал мамой одну из них. Жены Алугон не имел, свист стали и шум сражения он любил больше, чем любовные стоны женщин и объятия их нежных рук, и воспитал из меня воина, но я не такой, как он, в моем сердце всегда было место для настоящей любви. После его смерти я остался один, без денег, разоренный хитрыми соседями. Кем я был? Дерзкий юноша из Марафонской битвы вышел мужчиной, сильным и выносливым, со смелым взглядом серо-голубых глаз. Я не мог похвастаться великой мощью своего тела, и не был гигантом, в основном полагаясь на ловкость и способность ясно мыслить даже в экстремальных ситуациях. Чуть выше среднего роста, я был, тем не менее, стройным и мускулистым, и многие воины считали меня опасным противником. Я носил вьющиеся светлые волосы до плеч и отвергал всякую растительность на лице. Некоторым женщинам я определенно нравился: на теле и лице моем не было изъянов, глупым меня не считали, и я вполне мог бы обзавестись семьей. Но женщины – наркотик души и коварство тела – меня не смогли остановить, я жаждал чувств и единения душ, я жаждал любви, но изнеженные утонченные капризные создания не могли дать мне всего этого, они не понимали меня, в то время как руки их стремились проверить полноту моего кошелька. В результате моей семьей стали такие же смельчаки, отважившиеся сделать шаг в неизвестность, бросившие вызов всему цивилизованному миру и закоренелым устоям общества.
И судьба подарила нам шанс. У Лемноса на нашу галеру напали пираты, но вместо толстых трусливых торговцев они столкнулись с двумя сотнями гоплитов, живущих своими мечами. Исход боя был предрешен спустя пару минут после его начала. Мы сожгли один корабль и захватили второй – прекрасную быстроходную трирему, гордость любого капитана.
И тогда всеми нами овладела отчаянная мысль. Боги благоволят нам, так почему бы не воспользоваться этим подарком судьбы, не изменить свою жизнь? После того, как мы заплатили торговцам зерном последние деньги за перевозку, щит и меч стали составлять единственное богатство каждого из нас, но мы оправдали все наши надежды. Отремонтировав корабли, мы продолжили путь, теперь каждый в свою сторону. Всех пленных пиратов мы продали в рабство тем самым торговцам, на которых они напали, и каждая из сторон извлекла из этого немалую пользу. А потом мы пересели на трофейную галеру и продолжили свой путь. Когда-то на ее веслах сидели рабы, но теперь, в руках свободных людей, она стрелой полетела по волнам, оставив далеко позади неповоротливое торговое судно.
Мы были молоды, сильны и отважны, и мир казался нам уже покоренным. Каждый из нас знал морское дело, ведь для афинянина не знать море – все равно что не видеть ни разу солнце, и поэтому наш корабль летел навстречу новым приключениям. Нашим капитаном мы единодушно выбрали Эпарта – могучего воина, изворотливость ума и находчивость которого вместе с медвежьей силой уже хорошо послужили во время Марафонского сражения. Он был нашим стратегом на суше и остался нами руководить на море, и постепенно дух братства овладел нами окончательно. Мы все – одна команда, и каждый мог смело рассчитывать на помощь другого.
Итак, вознеся молитвы Посейдону, мы поплыли дальше на север, и вскоре, пройдя Геллеспонт, попали в спокойные воды Пропонтиды. Вот тут-то наша трирема прекрасно проявила себя. Корабли персов, заплывающие в эти воды, не могли догнать нас, а несколько раз, завидев на наших бортах гоплоны, персидские капитаны не решались вступать в бой и спешно ретировались. Нам удалось даже захватить один корабль, и в Византии, греческом оплоте на этих берегах, нам отвалили немало драхм за пленных. Именно тогда мы уже знали, чем будем заниматься. Работорговля – выгодное и опасное дело, но нам плевать было на любую опасность, мы смело шли навстречу ей и каждый раз выходили победителями, а наша трирема всегда стрелой летела вперед, направляемая сильными руками. Мы так и назвали свой корабль: «Стрела морей», за его быстроту и прекрасные мореходные качества.
Западные берега Пропонтиды принадлежали грекам, хотя персы считали их своими. Но власть их была хлипка – мы доказали это не раз, однако оспаривать и дальше персидское господство в наши планы не входило, и, запасшись провизией в Византии, мы через Босфор попали в объятия бескрайних волн Понта Эвксинского. До Херсонеса мы сопровождали торговое судно, и спустя несколько недель уже любовались красотами этого оплота дорийцев на берегах Тавриды. Из маленького поселения за пару веков он превратился в огромный город, хорошо укрепленный, и быстро приобрел свою независимость. Здесь торговали зерном, медью и железом, снабжали торговые экспедиции в Грецию, поставляя кожи, мед и соль, особо дорогой продукт, в некоторых регионах оцениваемый на вес золота.
Однако херсонеситы с недоверием относились к иностранцам, особенно к выходцам с Аттики, хотя охотно открывали свой порт работорговцам. Здесь был крупный рынок рабов, где эллин мог выбрать себе кого угодно, от египтянина до скифа. Однако самым дорогим живым товаром считались тавры – полудикие, непокорные горцы, сильные как львы и хитрые, словно лисы. Их редко когда можно было увидеть на рабском помосте, и цена каждого их них превосходила в пятнадцать, а то и в пятьдесят раз обычного раба. Я видел, как продавали одну таврянку – гордую и непреклонную, удерживаемую тяжелыми цепями. Она шипела на своих пленителей, ее черные глаза бросали молнии, а когда всем на обозрение показали ее тело, то каждый из нас был пленен его красотой, каждый из нас пожелал обладать им. Не влюбиться в такую, сильную и гибкую, как пантера, и опасную, как змея, было очень сложно, и поэтому все мы откровенно завидовали счастливчику, у которого оказалось больше золота, нежели у других. Именно тогда мы открыли для себя новый тип женщин, недосягаемый прежде, и нашим единодушным решением стало охотиться на таких, как она. Впрочем, купить такое сокровище – это одно, нужно еще удержать его в руках, ну, а на счет себя мы не сомневались, мы достойны всех женщин мира, и весь мир принадлежит нам.
Мы предвкушали победу, золото и славу, мы были сильны и не раз доказывали  свою доблесть. Надежда! Как ошибались мы тогда, как молоды и безрассудны мы были, и дерзость наша не была оставлена богами без внимания. Теперь я знаю, что значит самонадеянность, чем она может окупиться!
За несколько недель мы проплыли вдоль всего побережья Тавриды. Мы посетили Золотой берег, Сугдею, Феодорию, Пантикапей и другие колонии ионийцев, и везде внимали слухам о бесстрашных и свирепых таврах. Мы захватили несколько пиратских судов, а потом жажда наживы заставила нас нападать на мирных торговцев, и мы превратились в таких же пиратов, коих презирали сами. Однако море – холодный и равнодушный свидетель того, что творится на его волнах, и доказать что-либо никто не в силах был, однако слухи о «Стреле морей» быстро распространились по Тавриде. Боспорийцев мы продавали в Херсонесе, а херсонеситов – в Феодории и Пантикапее. Мы стали пиратами, но карманы наши полнели от золота, а трюм корабля наполнился так, что нам пришлось в уединенной бухточке, в пещере, спрятать свои сокровища до лучших времен. А потом Эпарт повел нас на тавров.
Никто не знал точного расположения их поселений. «Это ведомо только мертвым», – говорили боспорийцы. То же самое мы слышали в Херсонесе и других городах. Тавры жили замкнуто, не общаясь даже со скифами, они прятались в своих горах и охотились на людей и потерпевших кораблекрушение моряков, чтобы принести в жертву своей богине. Даже те немногие, которых удалось захватить в плен, не могли ничего рассказать – племена постоянно переселялись из одной долины в другую.
Но мы не сомневались в успехе предприятия. Высадившись в бухте среди скал недалеко от Сугдеи, мы разбились на два отряда, оставив на корабле охрану в пятьдесят человек, и по извилистым тропинкам начали подниматься в горы, куда ни один из здравомыслящих людей не подумает и шагу ступить. Мы решили прочесать эти горы, охватывая кольцом каждую долину, и успех нашего предприятия должен был определиться только временем.
 Мы еще не знали, что эти горы прокляты, что каждая травинка здесь дышит смертью, мы не ведали страха, однако очень скоро мы пожалели о своей беспечности и самонадеянности.
Я был в отряде Дориона, и, прощаясь со своими братьями из отряда Эпарта, мы еще не ведали, что видели их в последний раз. Мы весело хлопали друг друга по плечам и желали удачи в предстоящей охоте, наивные дети, не знающие, что такое проклятые горы.
По петляющим тропинкам мы поднимались все выше, оставив внизу за спиной лазурное море, навстречу своей судьбе. Я шел впереди отряда с несколькими воинами, Дорион направил нас вперед, на разведку, как самых ловких. Несколько часов блуждали мы среди скал, обходя неприступные каменные стены, и полуденное летнее солнце нещадно палило в ясном небе. Однако мы не замечали жары, у нас была своя цель, и останавливались мы лишь для того, чтобы хлебнуть немного воды из кожаной фляжки на поясе. Единственная наша ноша кроме еды и оружия – веревки, мы все были облачены в легкие кожаные кирасы и несли на спинах пелты, плетеные щиты. Остальное – ни к чему, ведь мы шли не на битву, мы шли на охоту за людьми. За дикарями.
Оставив своих спутников позади, я вошел в небольшое ущелье среди скал и почти сразу увидел ее. Среди горных цветов и вьющихся лиан она предстала предо мной дивной нимфой, сияющей, словно самая яркая звезда на ночном небе, благоухающей, словно самый нежный, самый редкий цветок среди бескрайнего моря травы. Достоинства красоты описывать можно бесконечно, можно всю жизнь восхвалять то, что своей роскошью и великолепием поражает взор, и все равно не в силах будешь по достоинству описать самую прекрасную женщину на свете, мечту любого мужчины, мечту самого бога! Я никогда не видел такой красоты, никогда не мог помыслить, что она существует, однако я верил своим глазам и с трудом противился охватившему меня влечению. Я затаился среди камней, не в силах пошевелиться, и жадным взором смотрел на нее.
Ее волосы – стихия огня, а глаза – яркие звезды, способные ослепить неосторожно заглянувшего в них. Ее тело, гибкое и сильное, словно у самой опасной хищницы, обещало раскрыться нежнейшим цветком в покоривших его руках, оно сулило наслаждение, доступное лишь богам, а лицо было настолько правильным, красиво очерченным и ясным, что я не сомневался: предо мной богиня. Такова была прекрасная таврянка, представшая, словно дивное видение предо мной, вызов цивилизации, дитя диких гор, искорка первобытности, дышащая свободой, неукротимостью и дерзостью. Грешно ли влюбиться, увидев такую женщину? Кое-кто скажет, что любви с первого взгляда не существует, и мне жаль их, потому что они просто не знают настоящей красоты. Я же прекрасно постиг смысл этих слов, и все женщины мира теперь для меня ничего не значат, потому что вся их красота, весь ум и женственность не в силах сравниться с той, кто навеки завладел моим сердцем.
В ее руках – лук, а за спиной – колчан стрел, юная охотница шла прямо на меня, осторожно ступая длинными ногами. Ее обувь – что-то наподобие полусапожек из оленьих шкур, а одежда – набедренная и нагрудная повязки. Можно было только мечтать сорвать их с нее, обнажая высокие округлые груди и бедра, плавные и изящные, переходящие в тонкую талию, словно дразнящую, просящую обнять ее руками, подняться выше, изучить каждую клеточку ее прекрасного тела. Я хорошо видел ее фигуру, стройную и высокую не по таврским меркам, нежную бархатистую кожу, покрытую ровным загаром. Она приближалась ко мне.
Однако напасть на нее мне не позволяло расстояние и открытость местности между нами, поэтому я осторожно отполз назад, чтобы рассказать своим спутникам об удаче. Они терпеливо ждали меня, и мы организовали засаду. Никто не опроверг моих прав на нее, ибо мы все знали закон первой добычи, и поэтому мне предстояло еще затянуть веревки на ее руках. По моим глазам они поняли, что эта женщина будет принадлежать только мне, и ни одна рука ее больше не коснется.
Мы ждали, а она все не шла, и тогда, движимые нетерпением, мы двинулись вперед. Она не могла заметить меня, ибо сразу же пустилась бы в бегство, и мы недоумевали. Забыв обо всем, я подгонял путников, и наш отряд растянулся, следуя за нами с Дорионом. У входа в ущелье мы затаились и осторожно поползли вперед.
Она стояла там, где я ее видел в последний раз, отвернувшись, нацелив свой лук в густые заросли лиан у скалы и не двигаясь. Я видел ее волосы, перевязанные ленточкой у шеи и тянущиеся ниже талии. Как взволновали меня они, их огонь, все ее существо. В тот день я пожалел, что не родился тавром, чтобы претендовать на ее любовь, однако я знал: она должна стать моей, и я добьюсь этого, чего бы мне это ни стоило!
Минуты тянулись, словно вечность, а она не меняла позы, все также с натянутым луком стояла посреди ущелья. Я подивился ее силе: лук был явно скифский, и при его обращении человеку нужна ловкость и сноровка, а держать так долго натянутую стрелу сложно даже для мужчины. Так в кого же она целится? Кто ее жертва?
Дорион, устав ждать, знаком разрешил мне начинать, и я, ни капли не сомневаясь в собственных силах, без звука ринулся вперед, нацепив на левую руку пелту, а правой разматывая крепкий аркан. Я помчался на нее, словно ураган, в полной тишине, а за мной – несколько воинов, в целях страховки, если жертве удастся вырваться из рук охотника. Однако я знал: я удержу ее любой ценой.
Вот уже десять шагов нас разделяет, еще мгновение – и в полной тишине я схвачу ее…
И вдруг она резко обернулась.
На ее лице не было ни тени испуга, только праведный гнев искажал прекрасные черты, а глаза метали молнии. В то мгновение, когда она отпустила тетиву, и стрела, бешено вращаясь, полетела прямо в меня – остро отточенный бронзовый наконечник смотрел мне прямо в сердце – именно тогда я вдруг понял, кто на самом деле является охотником в этих горах, а кто – дичью! Природная реакция, быстрота и ловкость воина спасли меня. Я взмахнул щитом, отстраняя летящую смерть, почувствовав сильный удар по окованной медью поверхности, и в то же мгновение позади меня раздался крик: стрела, скользнув по моему щиту, все же нашла свою жертву. Я не обернулся, чтобы помочь раненому, а, стиснув зубы, рванулся вперед еще сильней, изумленный ее дерзостью и самообладанием. А она, увидев, что я остался невредим, только оскалилась и метнулась от меня прочь, взметнув за собой волну огненных волос. Я почувствовал их шелковистость, когда прикоснулся к ним, даже в мечтах я не мог бы себе позволить зарыться пальцами в них, намотать их на руку, подтверждая свою силу и власть над их прекрасной обладательницей. Таврянка грациозным движением пантеры вильнула в сторону, уходя от моего захвата, и побежала к выходу из ущелья, я же – за ней, разъяренный ее неуловимостью.
Дорион, прокричав приказ, ринулся за мной, а также остальные, ибо на внезапность нападения на селение тавров рассчитывать не придется, если она уйдет от нас.
Я напряг силы, чтобы догнать беглянку, не зная еще, что человек, пораженный стрелой, мертв. Дорион уже потом сообщил мне это. Мы выбежали из ущелья, человек пятнадцать, и вдруг она залилась смехом, не прерывая бега. А потом позади нас раздался звук падающих камней и крики боли. Мысль о засаде молнией прожгла мозг, но было уже поздно: мы попались в ловушку словно дети, и большая часть отряда была погребена под камнями, которые тавры приготовили для нас заранее, зная, какой дорогой мы пойдем.
Мы остановились, затравленно озираясь и тяжело дыша, ища пути отступления среди скал, нависающих над нами, двадцать человек, дерзнувших бросить вызов обитателям этих гор, а со стороны ущелья все звучали крики и стоны.
А потом они напали на нас.
Мы ожидали встретить дикарей, размахивающих дубинами, а столкнулись с хорошо организованными воинами, вооруженными копьями и мечами. Что для каждого из нас – скифский акинак, или савроматский кривой меч, для наших махайр и ксифосов они – не ровня, однако врагов было больше, и они кружили вокруг нас с поразительной скоростью, осыпая градом стрел и дротиков, выводя из строя одного за другим.
А над горами звучал звонкий смех, своими серебристыми струями обдающий мозг, сковывающий движения откровением того, что эти горы прокляты для каждого, кто осмелится углубиться в них, кто не рожден был тавром.
Я, Дорион и несколько воинов, последние оставшиеся в живых, ринулись в атаку в надежде подороже продать свою жизнь. Меч каждого из нас окрасился кровью. Отбросив изрубленный, изрешеченный стрелами щит, я обеими руками взялся за рукоять махайры и пробивал дорогу к той, чей образ затмевал для меня весь мир. Я всегда полностью отдавался битве, но тогда я жаждал лишь одного: добраться до нее и доказать всему миру, что достоин обладать ею.
Ее смех прервался, когда я был уже рядом, и впервые я увидел испуг в ее глазах, смешанный с изумлением и каким-то другим, неведомым мне еще чувством. И снова потерпел неудачу. Я хотел прижать ее уже к скале, ведь пути к отступлению для нее были уже закрыты, как вдруг что-то сбило меня с ног. Огромный воин накинулся на меня, и мы, столкнувшись, покатились по земле, рыча, словно звери. Оторвавшись друг от друга, мы вскочили на ноги, и только тогда я рассмотрел его.
Рядом с ним я казался тщедушным, и, хотя боги не обделили меня ростом и силой, этот воин превосходил меня во всем, и мне приходилось полагаться только на ловкость и мастерство владения мечом. Его тело защищала корсет-кираса, а с плеч спадала мантия из львиной шкуры. Он не был молод, седина уже просматривалась в его черных как смоль волосах, а морщины и шрамы покрывали его когда-то красивое лицо, но все его существо говорило о недюжинной силе и животной ловкости. Взглянув на черты его лица, я понял, кем он является для прекрасной девушки. И в то же мгновение чекан в его правой руке взметнулся в мою сторону, норовясь проломить грудную клетку.
Я ушел из-под удара, и острие моей махайры в змеином рывке прочертило кровавую полосу на его правом бедре. Он был быстр и гибок, силен и свиреп, и никогда мне не приходилось сталкиваться с таким противником. Я ранил его, но открылся при этом, на секунду потеряв равновесие, чем он моментально воспользовался и ткнул меня навершием чекана в бок, опрокидывая на спину. Нога гиганта опустилась на мою руку, не давая подняться, заставляя разжаться и выронить меч, но я ловкой подсечкой под колена сбил его с ног.
Не знаю, чем бы окончился наш бой, но в то же мгновение я почувствовал у своего горла острие копья. Она нависала надо мной, заставляя прижиматься к земле, шипя от негодования, а я смотрел в ее прекрасные черные глаза без тени гнева или злобы. Как я мог ненавидеть ту, которую люблю, даже если и виновна она в смерти моих товарищей и готова пронзить мне горло? Я улыбнулся ей, приготовившись унести ее образ в Аид, и она яростно зарычала, не в силах выдержать мой взгляд, не в силах стереть улыбку с моего лица.
Сильные руки скрутили меня, я оказался связан собственной веревкой, а потом меня и Дориона, двух последних, кого они пленили, тавры повели в свое селение. Остальных, раненых и пленных, горцы просто добили, и головы этих несчастных послужили украшением для наконечников копий победителей – страшные трофеи, которые потом были выставлены перед входом в жилища своих хозяев. Теперь я мог полностью подтвердить все слухи о том, что тавры не держат рабов, а немногих пленных безжалостно умерщвляют или приносят в жертву своей богине. Они – охотники за головами, свободолюбивые и дикие, неуловимые и опасные, несущие смерть на острие своих копий всем, кто осмелится нарушить их границы.
От Нариота, отца прекрасной Миран, я узнал об участи всех своих товарищей. Из двухсот человек нас осталось в живых только двое, остальных просто перебили или отдали для жертвоприношений в другие селения, а наша трирема, славная «Стрела морей», была безжалостно предана огню. Отряд Эпарта постигла не менее страшная участь, изощренность ловушек, расставленных горцами, просто поражала. Греки были окружены со всех сторон, и те, кто избежал смерти под камнями в одном из ущелий, нашли свою гибель в пещере, куда их загнали, словно стадо овец. Военная выучка и мастерство ведения боя не смогли им помочь: атака тавров была настолько неожиданной и яростной, что расколола отряд на группы, и на узких тропинках среди скал воины не смогли объединиться и дать отпор. Большинство из нас не удосужилось обремениться доспехами, так как мы считали, что первыми нападем на них, и охота на диких зверей – не война. Что ж, эти звери хорошо нам показали, как нужно охотиться в горах – урок, закончившийся смертью незваных учеников! Я узнал оружие, которым сражался Нариот – этот чекан принадлежал Эпарту, трофей, доставшийся греку от персидского военачальника в Марафонской битве. Теперь он обрел нового хозяина, также как и голова капитана, ставшая украшением для шатра вождя. Уничтожив отряд Эпарта, Нариот с воинами поспешил на помощь к своей дочери – женщины тавров, как я заметил, нередко сражались рядом с мужчинами, – и те немногие из нас, не попавшие под обвал с той стороны ущелья, наткнулись в бегстве на него. Эллины гибли как бабочки в огне, а потом был совершен рейд по захвату корабля. Внезапность нападения принесла свои плоды – «Стрела морей» сожжена, моряки – обезглавлены. Тавры не вступают в торговые отношения ни с кем, они просто берут то, что им нужно, вот и теперь все ценности, оружие и доспехи с нашего корабля достались победителям – богатая добыча, пришедшая к ним в руки. Вот так закончились наши мечты о богатстве, мечты глупцов, возомнивших себя царями!
Я почувствовал легкий толчок в спину и занес ногу над очередной ступенью. Очень скоро это все кончится, и я потеряю последнее, что у меня осталось. Нет! Я не должен думать об этом, я выживу, и кровожадная богиня не коснется меня! Ступени, высотой почти в локоть, имели ширину точно для ноги человека, камень был скользким, отполированный сотнями ног таких же несчастных, как я, шедших навстречу смерти. И опять я не мог не осознавать, что с каждым шагом приближаю свой конец.
Монотонно стучали барабаны, и их бой, да и подвывания жрецов проникали в мозг, незаметно подчиняя своему такту все тело, вытесняя все посторонние мысли из головы. Я встряхнул головой, сильнее сжав зубы, сопротивляясь этой дикой безумной музыке, до боли, иначе этот стук сведет меня с ума, заставляя взвыть зверем. И только сейчас я ощутил, как пот ручьями стекает по обнаженному телу, мокрые спутанные волосы прилипли к шее и плечам.
Два толчка древками копий я ощутил одновременно, один в спину, другой – в правый бок, и первый раз покачнулся на скользких ступнях. Лестница поворачивала налево, ведя под нависающую скалу. Я преодолел чуть больше десяти ступеней, а сердце мое уже готово взорваться в груди – такое напряжение я еще никогда не испытывал, даже когда на нашу фалангу набросились нестройные орды персов, грозя втоптать в землю преграду из живых человеческих тел. Впрочем, тогда руки мои были не связаны, и мир не был скрыт черным куском ткани. Тогда я сражался с людьми, а сейчас меня ожидала сама Смерть!
Тело свело судорогой, и, ужасаясь, я понял, что перестаю им владеть. Едва заметные движения скоро должны будут перелиться в ритуальный танец – я вспомнил, как дергался Дорион на этом участке пути. Бой барабанов звучал все настойчивее, все сильнее сковывая тело, и я зарычал, бросая вызов древней первобытной магии, несмотря на суеверный страх, несмотря на осознание ужаса происходящего. Если сейчас я сдамся, то попаду прямо в объятия Девы, я буду в состоянии мыслить и понимать, но не смогу больше управлять собственным телом! Крик Дориона все еще звучал в моем мозгу, крик беспомощной жертвы, которая, будучи не в силах предотвратить свою гибель, прекрасно осознает, что сама идет в пасть смерти, чувствует боль, и от этого еще сильней трепещет от ужаса. Теперь я прекрасно понял, почему все избранные, проходящие по этой дороге, неминуемо становятся жертвой, я на себе испытал зов богини, силу гипноза, насылаемую на меня монотонной музыкой и завыванием жрецов.
Десять ступеней до следующего – последнего поворота, показались мне адской пыткой. С онемевших рук на мои голые икры падали капли пота, глаза щипало под мокрой повязкой, а из сведенного судорогой рта на подбородок свешивались хлопья пены. Я словно загнанная лошадь делал последние шаги в своей жизни.
Эта демоническая музыка сводила с ума. Хотелось кричать, выть зверем и кататься по земле, только бы вытеснить ее из головы, но искоркой разума, еще оставшейся в моем мозгу, я понимал, что это будет означать конец. Подталкиваемый копьями, я хрипел на каждом выдохе, уже не замечая пены изо рта, крови, потекшей из носа от страшного напряжения, и ручьев пота, охлаждающих мое пребывающее словно в огне тело.
Я чувствовал каменные своды над собой, свободной рукой я мог бы достать потолок, и в этом гроте музыка обрушилась на меня с новой силой, а ее эхо постоянно звучало в ушах. Я мотал головой, брызгая кровью и пеной, а сзади меня все толкали, и я чувствовал, что каждый толчок совпадает с боем барабанов.
Я хотел закричать им, проклясть все на свете, но, напрягая все силы, вдруг понял, что именно это от меня и ждут. Стараясь задерживать шаг, я умышленно путался в ногах, чтобы хоть как-то уменьшить влияние этой проклятой музыки, а моя спина от ударов уже покрылась сплошным синяком – мои стражники прекрасно знали, что делать, и, пройдя четыре ступени, я вновь зашагал так, как они хотели. Пришлось бороться теперь только лишь разумом, и это была самая страшная и жестокая битва за всю мою жизнь. Я выплюнул пену, заволакивающую рот, и вместе с ней на ступени упали капли крови из носа и прокушенных губ. Наверное, со стороны мое лицо смотрелось ужасной маской, но меня в эти минуты меньше всего интересовал внешний облик. Пусть я похож на зверя, но внутри я все еще человек!
Никогда еще я не был так беспомощен, никогда еще не сталкивался с такой силой, но что-то внутри меня не позволяло мне сдаться, какая-то дикая, древняя энергия, передавшаяся мне, наверное, по наследству от родителей, которых я никогда не знал.
Сила, заключенная внутри меня, сила души, которую боги вдыхают в каждого человека при рождении, не дала мне потерять себя на этом участке пути. С трудом волоча ватными ногами, судорожно дергаясь, теряя все физические силы, еле подавляя звериный вой из распахнутого окровавленного рта, я все же оставался пока самим собой.
До этого дня я считал себя везунчиком, благословленным богами. Младенец, найденный в отдаленной горной долине, среди фиговых деревьев, не был превращен в бесправного раба. Я был взращен старым воином, не имевшим детей, воспитан со всей строгостью и любовью в доме человека, повидавшего на своем веку слишком много битв и слишком мало любви. Может быть, именно поэтому сердце старого вояки дрогнуло от вида беспомощного младенца, и он не сдал меня в рабские бараки. Так я стал сыном Алугона, так я вырос воином, но к старости хозяина наш дом разорили влиятельные соседи, его глава умер, и на последние деньги я обеспечил отцу погребальный костер. Бессильный что-либо изменить, я оставался простым гоплитом, я стал служить Греции, Афинам, городу, приютившему меня, и в Марафонской битве с честью выполнил свой долг, а когда Датис в страхе бежал на поклон Дарию, я посчитал, что больше уже ни чем не связан с городом, и я не был такой один. Из Пирея начались наши странствия, а вместе с ними и новая жизнь, так трагично закончившаяся для всех нас.
А барабаны словно смеялись, чувствуя, как я слабею. Музыка и завывания заполнили весь мир вокруг, и посторонние звуки обернулись тишиной. Мертвая тишина, наполненная демоническим звучанием, ритуальная пляска, адская музыка, адский вой! И я готов был взвыть, вторя ему!
Ее лицо не дало мне сойти с ума. Дивный чарующий образ всплыл в искореженном сознании, готовом взорваться от напряжения и давления извне. Обрамленное рыжими волосами, сверкающими на солнце, словно червонное золото, с огромными черными глазами, готовыми потопить в своей бездне, оно улыбалось мне, и в ее сияющей улыбке я разглядел тень насмешки. Я хотел рвануться вперед, схватить этот образ, прижать к себе, покорить ее своей волей, но… мои руки были связаны, тело – ослабло, а воля сгибалась под тяжестью гипноза, жаждущего превратить меня в бесправную марионетку. Чувствуя, что она вот-вот засмеется, я стиснул зубы, мое лицо свело судорогой, вкус крови на губах стал ощущаться вдруг более явно, и мое тело наполнилось последними силами. Я знал, что мне осталось несколько ступеней, а потом тропа оборвется бездной. Если я не поддамся этому проклятому ритму демонической музыки, то у меня будет маленькая искорка надежды на спасение.
Я совершал свои последние шаги в пасть смерти, в объятия кровавой Девы, и в эти мгновения призрак той, которую я любил, и которая презирала и ненавидела меня, не покидал меня, маня вперед за собой. Я решил умереть, храня в сознании ее образ, и не думать о чудовище, которому меня приносили в жертву. Таврополос не дождется моего крика, я умру с улыбкой!
Последние два дня нас держали раздельно, в маленьких холодных гротах в скале, естественной тюрьме, единственный выход из которой был зарешечен. Два дня я не видел Дориона, только стражники, молчаливые тавры свирепо поглядывали в мою сторону, дважды в день просовывая между прутьями решетки глиняную миску с пресной похлебкой и кувшин воды. Гладя на солнечный свет, и иногда видел проходящих вдали горцев, их женщин и детей. Многие воины носили греческие доспехи и одежду, в обиходе использовалась сделанная греческими ремесленниками посуда и амфоры, а также пилосы для хранения зерна и масла.
За все это время я не видел ни Нариота, ни его дочь. Со мной не разговаривали и запрещали перекрикиваться с заточенным в соседнюю камеру Дорионом. Два дня я просидел в тишине наедине с собой, и у меня было много времени обдумать каждый свой поступок, вспомнить каждый приятный и скверный момент своей жизни. Я ни о чем не жалею. Мы прекрасно понимали, на что шли. И хотя за последние месяцы мы уже не нуждались ни в чем, и каждый из нас мог вернуться в Афины, способный открыть все дело, начать новую жизнь, многие жаждали еще больше богатств, и каждый мечтал о прекрасных рабынях-таврянках, не в силах забыть момент торгов в Херсонесе, когда неукротимую дикарку вывели на помост, каждый из нас возжелал подчинить себе такую, настоящую женщину для настоящего мужчины. Те, кто оставался на корабле в тот день, позавидовали рассказам товарищей, каждый из нас неоднократно потом присутствовал на рабских рынках, но такое зрелище больше не видели. Тавры неуловимы, и мы это поняли, а также познали на собственной шкуре ярость их женщин, которых мы хотели превратить в рабынь, и силу оружия их мужчин.
Заключенный в маленьком гроте, я ждал дня жертвоприношения, отсчитывая последние часы своей жизни, молясь за упокой душ погибших товарищей. Нас с Дорионом, самых последних, кого пленили, оставили для богини, как самых опасных врагов. Я не был самым сильным в команде, но с мои мнением считался даже Эпарт, и никто не хотел провоцировать меня на драку, так как знали, что я всегда сражаюсь, до последнего отстаивая свои идеалы. Чуть выше среднего роста, спортивного телосложения, я все-таки был серьезным противником. Обдумав последний бой, я осознал, что мог бы убить Нариота, противопоставив его огромной силе свою ловкость. Увернувшись от страшного чекана, я сумел бы пронзить его живот, но вместо этого поразил в ногу. Оставляя без ответа собственные действия, я закрывал глаза.
Иногда я выходил из дремы, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. Открывая глаза, я жмурился от яркого солнечного света, лившегося в мою камеру снаружи. Наверное, это дети баловались, которым позволяли взглянуть на пленного грека, убившего нескольких их соплеменников. Я посчитал, что стражники, охраняющие меня, не знают греческого, они ни слова не сказали мне, а сам я не понимал таврского наречия и не знал, о чем они иногда переговаривались, с усмешкой гладя в мою сторону.
Ночью, перед днем жертвоприношения, я опять почувствовал присутствие кого-то рядом. Я протер глаза и увидел ее. Нас разделяла только решетка, но, даже не будь ее, я не смог бы схватить прекрасную таврянку, я знал, как она быстра.
– Добрая ночь, – поприветствовал я ее.
Девушка раздраженно тряхнула распущенными волосами и откинула за спину полы плаща. Я горящим взглядом прошелся по ее ладной фигурке, мечтая дотронуться до нее, провести рукой по нежной коже ее плеч, почувствовать волнение тела, прикрытого лишь нагрудной и набедренной повязками, и от нее не укрылось мое желание.
Низкая камера позволяла мне встать лишь на колени, так что она смотрела на меня сверху вниз.
– Ты хочешь меня? – высокомерно спросила она.
– Видеть тебя – означает желать, – признал я.
Ногой, обутой в изящный полусапожек, она ударила по решетке на уровне моего лица и глухо зарычала, не добившись от меня испуга. Так дикая львица рычит, чувствуя приближение врага, потревожившего ее сон.
– Стражники не прогонят тебя за шум? – спокойно поинтересовался я, кивая на расположившихся неподалеку у костра воинов, отвернувшихся от нас.
– Я – дочь царя! – усмехнулась гордячка.
Ее гнев прошел внезапно, и таврянка присела на корточки передо мной.
– Твое имя?
– Мегаллеос, – ответил я, прямо глядя в огромные черные глаза.
– Я – Миран, дочь Нариота, – бросила она. – Это последнее имя, что ты узнаешь в своей жизни. Завтра ты перестанешь зваться Мегаллеосом. Ты – избранный Девы, и умрешь как беспомощная овца.
– Я умру Мегаллеосом, – возразил я. – Я умру как воин.
Она зашипела в ответ, а я вновь подивился ее красотой. Как желал я держать в объятиях ее сильное молодое тело, как мечтал о нежном поцелуе ее губ! В те минуты я мог только мечтать.
– Глупец, ты не знаешь, что тебя ожидает! Однако мне будет интересно посмотреть, – усмехнулась Миран, – как из воина ты превратишься в безымянную овцу.
Она говорила по-гречески с легким акцентом, ровным певучим голосом, и я представил ее колыбельную, как она поет, склонившись над своим возлюбленным, держа на коленях его голову. Как я жаждал оказаться им, спящим Эндимионом в руках этой Селены! Клянусь, я смог бы ответить на ее ласки, я жаждал любить ее!
– Я сочту это за честь, – произнес я, слегка улыбнувшись.
– Болван! Я ненавижу тебя! – воскликнула она, поняв мой мечтающий взгляд.
– Я рад, что ты испытываешь такие чувства, ведь хуже всего – безразличие.
– Ты мне безразличен, презренный грек!
В ее голосе я ощутил ярость и жар. Так злятся женщины, слишком долгое время не знавшие ласк мужчины, так злятся девушки, мечтающие о сильном защитнике, сумеющем покорить их всех без остатка, так злятся гордячки, не встретившие еще достойных мужчин, которым они желали бы подарить свою любовь, которым захотели бы подчиниться.
– Если бы это было так, то ты бы не пришла сейчас ко мне, не спросила моего имени даже, – заметил я. – Нет, Миран, не пытайся обмануть саму себя.
Ее яростный оскал был мне ответом, а потом он превратился в самую милую улыбку, какую я только видел на женских устах.
– Я пришла лишь поиздеваться над глупцом, который возомнил, что может поработить таврянку, – заявила она.
Ее ладони коснулись прутьев решетки. Как мне хотелось дотронуться до них, ощутить тепло ее рук! Однако я знал, что, сделай я хоть малейшее движение, она со смехом одернет руки. Миран явно дразнила меня, и я решил не играть в ее игры, это она должна тянуться ко мне, неподвижно сидящему напротив, не обращающему внимания на ее уловки.
– Вы, греки, охотитесь за нами, как за дикими зверями, гоните нас все дальше в горы, мечтая поработить, но мы – сильнее, мы всегда убивали вас, мы даже рады, что вы постоянно приходите к нам: Деве нужна свежая кровь, нужны новые души, и с каждой новой жертвой мы все больше процветаем, наш народ становится все многочисленней и сильней. Скоро это мы будем охотиться на вас, загоним вас за стены ваших городов, мы будем ставить условия вашего проживания в ваших же загонах!
– Это будет войной. Прольется много крови.
– Мы не боимся! Один тавр стоит десяти изнеженных греков!
– На место убитых приплывут новые. Эта война не закончится. Не лучше ли жить в мире, Миран?
– Это предлагает мне тот, кто хотел сделать меня рабыней? – гневно изумилась она.
– Я предлагаю от имени тех, чья кровь прольется по глупости их отцов. Но, может быть, ты права: бессмысленно что-либо предпринимать, если этого не хотят обе стороны.
– Это – наши горы, наша земля! – упрямо произнесла девушка.
Я медленно подался вперед, как бы принимая более удобную позу, отметив про себя, что она не придала значения моему движению. Ее руки все также сжимали прутья решетки, а глаза изучающе смотрели на меня.
– Многие люди в Греции устали от войн, – сказал я, – и они стали искать себе новую родину, где не придется больше сражаться, где можно будет отдать себя любимому делу, семье, отдаться любви…
– И где есть те, кого легко обратить в рабов! – добавила она.
– Так думают некоторые, – согласился я.
– Ты тоже так думал? Когда увидел меня, захотел выставить на рынке, продать подороже, предварительно наигравшись? – от ее голоса повеяло холодом.
– Никакая баснословная сумма не окупила бы твою красоту, Миран. Предложи мне хоть империю – отказался бы, не раздумывая. Нет, Миран, тебя бы я оставил только для себя, и больше ни один мужчина не коснулся бы тебя никогда. Ты была бы только моей, навсегда.
– Интересно услышать такое от глупца, который завтра умрет, – улыбнулась она.
Я чувствовал, что она довольна ответом, и придвинулся чуть ближе, не смотря в ее сторону. Повернувшись, я увидел, что она не изменила позы, спокойно наблюдая за мной.
– Ты думал, что сможешь подчинить меня себе?
– В то время я думал сначала поймать тебя, – ответил я, с удовольствием замечая, что голос ее звучит уже без издевки.
– Поймать меня! – засмеялась она. – Никто еще не смог этого сделать, даже тавр!
– Думаю, я смог бы догнать тебя, – заметил я, выпрямляясь, и расстояние между нами еще на йоту сократилось.
Ее смех прервался, и она не смогла выдержать мой взгляд и наклонила голову, но потом вдруг снова надменно вскинула подбородок, взметнув волну волос за собой.
– Как рана твоего отца? – спросил я вдруг, изумив ее этим вопросом.
– Почему ты об этом спрашиваешь? – удивилась Миран.
– Потому что это я ранил его.
– Эта царапина скоро заживет, – усмехнулась девушка. – Ты мог бы убить его.
– Я не сделал этого, – сказал я.
– И жалеешь, наверное? Знай, – вдруг голос ее зашипел, а глаза готовы были прожечь меня взглядом, – если бы ты это сделал, то молил бы меня потом о смерти, ты пожалел бы, что вообще родился!
– Не мести твоей я боялся, не гнева, не об этом я думал, Миран.
– И о чем же думал презренный грек?
Снова я не обратил никакого внимания на очередное оскорбление, только грустно улыбнулся ей, опять повергнув девушку в недоумение. Она была проста и откровенна, и этим Миран мне нравилась еще больше. Ложь на ее устах выглядела бы слишком заметной, а подражание изнеженным цивилизованным женщинам ей бы не шло. Может, именно поэтому таврянки так высоко ценились среди рабынь, ведь их любовь и уважение почти невозможно заслужить заурядному греку, не говоря уже о кротости и преданности. Думаю, не один хозяин оказался убитым такими рабынями, глупо возомнивший себя абсолютным господином над теми, кто впитал гордость и независимость с молоком матери.
– Тогда, в пылу боя, я и сам не смог бы понять, слишком быстро нужно было принимать решения, но теперь, обдумывая этот вопрос, я понимаю, что подсознательно не мог допустить, чтобы твои глаза наполнились слезами, я не стану причинять тебе душевную боль, да и смерть твоего отца, честно сказать, никак не повлияла бы на исход битвы. Рано или поздно я все равно бы оказался повержен.
Говоря это, я незаметно еще ближе придвинулся к ней, держа руки на коленях, под ее горящим взглядом, в котором смешалось злоба и недоумение, стараясь держаться спокойно и непринужденно, смотря в ее глаза, в душе любуясь и восхищаясь ею.
– Лжец! – проскрежетала она. – Из-за меня погибли все твои люди! Ты не мог об этом думать! Уверена, ты просто мечтал поизмываться надо мной в отместку, убить меня.
– У меня был на то шанс, помнишь? Никто не успел бы спасти тебя. Да, я оплакиваю своих друзей, мне тяжело думать о том, что ты обхитрила нас, но мы сами сюда пришли, в игре со смертью мы проиграли, прекрасно зная правила, так кого теперь винить, кроме самих нас? Нет, Миран, ты сама знаешь, что есть правда, и других ответов нет.
– Ты просто ничтожество, Мегаллеос, – прошептала она без злобы.
– А ты – прекрасна, – ответил я, – и именно поэтому я не желаю причинять тебе вред. Пусть мне не удалось захватить тебя, но скажи, вышел ли у нас тогда такой приятный разговор?
Я медленно поднял руку, непринужденно пригладив спутавшиеся волосы, и вдруг коснулся ее пальчиков, обхватывающих прутья решетки. Словно разряд молнии прошел между нами, я увидел, что она чуть не задохнулась, краска ударила ей в лицо, в полутьме делая его почти черным. Скользнув рукой вниз, я почувствовал теплоту ее ладони, и тут она резко одернула руки, осознав происходящее.
– Проклятие! – выдохнула она, вскакивая на ноги. – Я тебя ненавижу!
– Вот видишь? – тихо спросил я. – Ты бы не позволила коснуться себя, не пришла бы ко мне, и я благодарен тебе за твои чувства.
– Ты обманул меня! Заговорил мне уши!
– И в чем же обман? Согласись: это я заперт в клетке, а ты пришла ко мне. Это я твой пленник.
Ее проворная рука выхватила из ножен на поясе акинак, и мгновение спустя острие клинка смотрело мне в лицо, змеей проскользнув между прутьями решетки.
– Да, Мегаллеос, и я могу убить тебя.
– Ты можешь это сделать в любое время, – заметил я, не шевелясь.
– Честно признать, мне просто стало интересно посмотреть на тебя, – равнодушно произнесла Миран, убирая меч. – Ты – первый, кто смог отразить мою стрелу. А также первый, кто почти догнал меня. Удивительно, но может, Дева хранила тебя все это время для себя? Завтра посмотрим.
– Жаль, Миран, что судьба сделала нас врагами, – вздохнул я. – Я бы хотел встретиться с тобой при более благоприятных обстоятельствах.
– А почему ты не попытался схватить меня сейчас? – угрюмо спросила девушка.
– Из тебя бы вышла плохая заложница. К тому же, это ни к чему бы не привело.
– Ты прав, у тебя бы ничего не вышло.
– И угрожать тебе я не стал бы.
– А ты не глуп, – признала она. – Что ж, грек, завтра посмотрим, не потеряешь ли ты свое имя? Сможешь ли продержаться перед Девой так, как вел себя со мной? Жаль будет разочаровываться в тебе, хотя придется.
– Если мне суждено умереть, я умру как воин, – ответил я. – Я – Мегаллеос.
Она лишь пожала плечами и запахнулась в плащ.
– Что ж, прощай. Завтра ты меня не увидишь.
– Ты не придешь на мою казнь? – удивился я.
– Не хочу видеть, как воин превращается в овцу. Слишком много раз одно и то же.
Она тогда лукавила. Я не видел Миран, хотя знал, чувствовал нутром, что она смотрит на меня. Она видела, как меня привели в ущелье смерти, видела, как сорвали последние обрывки одежды с моего тела, как жрецы готовили меня к жертвоприношению. Она и сейчас смотрела на меня, я чувствовал ее взгляд. Интересно, какие чувства отражает сейчас ее лицо? Тогда, прошедшей ночью, она, собравшись уходить, вдруг повернулась ко мне.
– Последние слова, может, пригодится тебе мой совет: не говори с ней, Дева не любит, когда ее оскорбляют. Если скажешь хоть слово – ты пропал.
– Спасибо, Миран. Но скажи, почему ты помогаешь мне?
Ее лицо снова потемнело. Нет, не умеет она сдерживать свои чувства, она проста и естественна, и этим не похожа на тех женщин, что я знал. Когда я дотронулся до ее руки, у нее перехватило дыхание, и она задрожала, что же с ней будет, если я прикоснусь к ней по-настоящему? Великие боги! Эта женщина просто создана для любви, она обладает невероятной энергией, и ее сексуальность способна потопить!
– Этим я не нарушаю законы своего народа, – ответила она. – Мне просто интересно, сможешь ли ты пройти до конца и избежать ее объятий? Может, тогда и продолжим наш разговор… Хотя нет, – одернула она себя, – ты – такой же, как и все, и я скоро позабуду тебя.
– Удачи тебе, Миран, – сказал я, прощаясь.
– Это я должна пожелать, – бросила она. – Тебе удачи, Мегаллеос.
Она резко отвернулась, недовольно тряхнув головой, и скрылась во тьме.
Сладость воспоминаний о прекрасной деве, ее образ передо мной, мое упрямство и любовь позволяли мне еще оставаться Мегаллеосом, не рухнуть камнем в объятия другой девы, и я изо всех сил старался противостоять этому ритму, старался не слушать этот вой. Теперь я понял, почему богиня плодородия вечно девственна, почему Орейлоху называют Девой. Я почувствовал ее зов, шедший откуда-то снизу, зов томительный и сладкий, но одновременно дышащий угрозой и злобой. Она жаждала любви, но неведомой волей была обречена на вечное терзание и неразделенную страсть, и только земной мужчина смог бы удовлетворить ее, только земной мужчина был доступен. Ее незримое присутствие ощущалось вокруг, она ждала в нетерпении, она жаждала. Но человек, падающий в бездну, не может в страхе своем преодолеть врата миров, он не готов к этому ни физически, ни ментально. Его тело разбивается о камни и остается лежать изувеченным в этом мире, в то время как душа совершает свой последний рывок в ждущие объятия. С каждой новой душой Орейлоха становится сильнее, и вместе с тем все сильнее возрастает ее страсть. Дух не может доставить плотское наслаждение, которого она так ждет, и Дева в ярости проглатывает его, обрекая на вечную муку. Она остается девственной, она остается Девой! Когда-то давно, сотни лет назад, первые шаманы тавров, вероятно, сделали это открытие, и они стали приносить ей жертвы, самых сильных мужчин в обмен на покровительство и защиту. Память постепенно стиралась в людских умах, остался лишь ритуал, оставались места, где грани между мирами тонки, и теперь только заглянувший в Бездну скажет, как все было на самом деле. Если он не сойдет с ума, то он сможет остаться самим собой. Если я не сойду с ума…
Корчась, я сделал еще шаг и понял, что сил больше не осталось, я – слишком слаб, чтобы противостоять древней магии, чтобы противостоять зову божественного существа, волей жрецов заглянувшего в этот мир из далеких измерений хаоса и неведомого зла. Я ничего не видел. На сотни миль вокруг царила беспроглядная тьма, и в этой тьме я не был одинок. Кто-то чужой, не принадлежащий земному миру, желал заполучить меня, заставляя забыть собственное имя и слепо идти все дальше во тьму.
Кто я? В кого превратился? Это существо, которое, корчась в страшных муках, пытается стоять прямо, как человек, но извивается под странную музыку, теряя все силы, и вместе с тем теряя свою человечность. А внизу меня ждало забвение. Мне обещали избавление от этого шума, боль пройдет, и мы взлетим с тобой, слышал я, еще шаг – и рухнет Избранный в мои объятия, а потом нахлынет наслаждение и покой. Девы больше не будет, и вместе с моей девственностью ты получишь бессмертие.
«Удачи, Мегаллеос», – чьи-то слова, произнесенные когда-то нежным певучим голосом, вдруг всплыли из отдаленных уголков памяти.
Кто такой Мегаллеос? Это имя до боли знакомо мне, но я не мог вспомнить, кто это такой. Дикий бой барабанов все сильнее сковывал тело, заставляя двигаться под свой непонятный ритм, а вой громовым эхом отражался в мозгу. А еще был зов, своей силой превосходивший любой гипноз. Невидимыми руками она тянула меня вперед и вниз, обещая все радости мира. Не думай о таких пустяках, говорили мне, я одарю тебя бессмертием, а у бессмертных сотни имен!
И вдруг с ужасом я понял, что мое тело движется само. Что я здесь делаю? Кто я? Что я?
«Мегаллеос, не потеряешь ли ты свое имя?» – далекий голос вновь вопросил, переворачивая изувеченное сознание.
«Я – Мегаллеос!» – сказал кто-то, сейчас пребывающий глубоко во тьме.
Я осознал, что что-то позабыл, и вспомнить это нужно было именно сейчас. Извлеченное из самых дальних глубин памяти, это что-то сейчас плавало на поверхности, и если я сейчас не выловлю его, то второго шанса уже никогда не будет.
«Удачи, Мегаллеос», – дуновение нежного ветерка немного охладило разгоряченный разум.
И тут я вспомнил. Прикосновение слов к разуму, сказанных нежным голосом, вернуло меня в земной мир. Это же я – Мегаллеос, это мое имя! Я вспомнил себя, а вместе с тем я осознал, что могу еще двигаться.
Секундное замешательство – и моя нога поднимается, чтобы сделать еще один шаг. Я почувствовал облегчение и непередаваемую радость откуда-то снизу, зов ослаб, осталось лишь нетерпение, которое могут испытывать только боги.
Толчка в спину не последовало. Чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди, я понял, что до смерти остался один шаг. Еще мгновение – и я сдамся, потому что не в силах больше бороться. «Могучая Афина, одари меня своими крыльями!» – взмолился я, отвергая все на свете, вспомнив рыжеволосую девушку, которую желал все сердцем.
Я умру как воин! Я – Мегаллеос!
Захрипев, я опустил ногу и, пригнувшись, резко прыгнул вперед.
Каменные своды слишком низки, я тропа слишком коротка, чтобы разбежаться, но я, собрав все последние силы, прыгнул, решив сражаться до последнего.
И в этот момент мир заполнила гробовая тишина, словно все боги обратили на меня лик, остановив время. Какое огромное облегчение охватило мой разум, когда я понял, что музыка стихла, а вой больше не разрушает мозг!
Мгновения тишины и пустоты, показавшиеся мне вечностью! Вечная темнота вокруг, наполненная страхом перед чужим присутствием где-то рядом и ужасом неизвестности!
А потом сознание наполнил крик, почти оглушивший меня, крик отчаяния и бешенства. Ни одна земная женщина, отвергнутая любимым, не закричит так. Излить такую ярость под силу только богине, только бессмертная способна на такую тоску и обиду. Я мог бы поклясться, что вокруг висела тишина, никто не слышал этого крика, но сейчас он казался самым громким звуком, который только может звучать в этом мире.
Страшный удал о скалу чуть не сломил мне грудную клетку, я задохнулся, отчаянно болтая свисающими в бездну ногами. Хрипя, выплевывая кровь, я изо всех сил старался вдохнуть глоток воздуха, а крик все звучал в моем сознании, не давая мне кануть во мрак беспамятства. Чувствуя, как кровь хлещет на камни из носа и рта, я силился сделать вдох, преодолевая сопротивление скалы, впивающейся в живот и пах. От боли я сходил с ума, но все же мне удалось кое-как повернуться чуть набок. Воздух наполнил легкие, но облегчение не приходило, крик все разрывал мне мозг. Полуоглушенный, извиваясь, я пополз вперед на животе, желая теперь лишь одного – выжить.
«Нет! Ты останешься со мной!» – от громового рева я задохнулся, теряя сознание, а потом почувствовал прикосновение к ногам.
Ужас переполнил меня, я хотел закричать, но из горла раздался лишь слабый хрип. Чьи-то руки, нежные как самая мягкая перина, и вместе с тем сильные, как стихия, держали меня за щиколотки, вытягиваясь из самой темной бездны, не давая ползти вперед. Скованный ужасом, не в силах переосмыслить происходящее, я почувствовал, как они медленно тянут меня назад. А вокруг царила тьма, я ничего не видел, и от этого становилось еще страшней!
«Ты – мой!»
Я не мог пошевелиться, и меня, как беспомощную куклу, тянули вниз. Мое тело уже свесилось наполовину над обрывом, еще немного – и я полечу вниз, в неизвестность.
«Нет!» – возопил я. – «Я – Мегаллеос!»
Я ощутил, что могу двигаться, и рванулся вперед, но демоническая хватка не ослабла. Сознание наполнил хохот, и я почувствовал ее торжество.
«Ты – мой!»
Я рвался вперед, дергаясь и извиваясь, но мои ноги оставались словно в железных тисках, я понял, что проиграю, и тогда взмолился ей, напрягая все силы измученной души.
«Великая Орейлоха! Молю, отпусти меня, я никогда не буду твоим!»
«Нет! Я подарю тебе бессмертие! Только возлюби!»
«Прости меня, великая! Но я уже люблю, я полюбил по-настоящему и на всю жизнь, и никакая сила не способна искоренить эту любовь из моего сердца и разума!»
Лишь горестный стон был мне ответом.
И тут хватка ее начала слабеть. Быть может, время, которое было дано ей пребывать в этом мире, истекло, и она была вынуждена возвращаться, а может быть, богиня и вправду пожалела простого смертного, вняв его мольбам, кто знает? Я вспомнил, что она не любит оскорблений, и говорил с ней почтенно, может, и это возымело силу? Я не знал..
Выскользнув из ее рук, я рывком заполз на тропу и покатился по камням, пока не уперся грудью в скалу. Я был спасен.
Вдруг утихающий стон перешел в вопль, шедший уже из другого мира и поразивший меня силой злобы и ненависти.
«Ненавижу ее! Я еще доберусь до вас!»
А потом врата закрылись, и снова незримая непреодолимая вуаль легла между мирами.
Лежа на боку, прерывисто дыша, я чувствовал, что тьма снаружи заполняет мое сознание. Забвение – то, что заслужил, показалось мне на мгновение раем, где память отключена, лишь темное спокойствие вокруг, словно безбрежный океан, и я медленно тону в нем, погружаясь в раскрывающуюся бездну пустоты…
Поток холодной воды окатил все мое тело, одаряя свежестью и вселяя новы силы. Я закашлялся и открыл глаза.
Ослепленный ярким солнечным светом, я не сразу понял, где нахожусь. Вокруг сверкало голубое небо, редкие прозрачные облачка неторопливо плыли по неподвижной синеве, а там, где небо заканчивалось, зелень грабов неторопливо дрожала на свежем ветерке. Воздух был наполнен смолами сосен и можжевельника и пряным запахом горных трав.
Я пошевелился и застонал, чувствуя ломоту и боль во всем теле.
– Вставай, грек! Жить будешь.
Знакомый голос звучал насмешливо, словно издеваясь над моей слабостью. Я стиснул зубы, чтобы не стонать, и поднес руки к лицу, загораживаясь от жаркого солнца.
Повернувшись на бок, я понял, что могу опереться на руки и встать. Вода капала с моих волос на траву, где я лежал, а ветерок обдувал мое тело. Не обращая внимания на боль, я приподнялся и сел, ощупывая себя. Все мое тело было в кровоподтеках и ссадинах, на глубоких царапинах кровь уже запеклась, образовав корку, а лицо распухло от ударов. Наверное, я сильно ударился о скалу, когда прыгал. Память о прошедшем заставила меня вздрогнуть и напрячься. Где я?
– Вставай, кости твои целы, – произнес кто-то.
Я поднялся на ноги, чувствуя, что вот-вот сломаюсь, и закрыл глаза, тяжело дыша. Когда головокружение прошло, и мир опять наполнился звуками, я осмелился осмотреться вокруг.
Нариот стоял рядом, сложив на груди руки, почти нависая надо мной своим огромным телом, и насмешливо улыбался, глядя на меня. Рядом стояли несколько тавров, окружая меня, вооруженные копьями и мечами, и хмуро смотрели, готовые пустить в ход свое оружие. Однако во взглядах, направленных на меня, не было вражды, лишь уважение. Так воин смотрит на достойного врага, готовый разрешить вражду мирным соглашением.
Я находился в поселке тавров, среди шатров из шкур и костров. Несколько женщин и детей с интересом рассматривали меня, оторвавшись от своих дел и игр. Той, которую я так жаждал увидеть, нигде не было. Я потряс головой, вспоминая ту ночь, будто наваждение воспаленного сознания.
– А ты красавец, – усмехнулся Нариот.
Мое обнаженное тело сплошь покрывали синяки и засохшая кровь в ранах, однако я был жив.
– Можно еще воды? – попросил я.
Нариот, все также усмехаясь, подал знак одному из воинов, и тот вылил на меня еще ведро воды. Мне удалось сделать пару глотков, отчего в голове окончательно прояснилось.
– Долго я спал?
Нариот захохотал, а воины подхватили его хохот. Я стоял, угрюмо озираясь, а потом засмеялся сам нервным смехом, не в силах выдержать напряжение. Наконец вождь хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
– Ты полумертвый провалялся целый день и ночь, грек. Спал! Нам стало интересно, выживешь ли ты, и мы приволокли тебя сюда. Однако ночь под открытым небом пошла тебе на пользу, как я смотрю. Ты удивительно живуч, словно тавр.
Это звучало как похвальба.
– Я думал, ты загнешься, – продолжал Нариот, – но ты прошел все испытания. Хоть я и запретил к тебе подходить, кое-кто все равно промыл твои раны. Ладно, все равно весело было.
Он вдруг стал серьезным, изучающе глядя на меня.
– И что теперь? – угрюмо спросил я, чувствуя подвох.
– Убирайся из моего селения!
– Значит, ты отпускаешь меня? – изумился я.
– Я же сказал, что я – царь! По закону ты свободен, и ни один тавр тебя не тронет. Убирайся и никогда больше не приходи в эти горы!
– Ты вернешь мне одежду?
– Я к твоему виду уже привык, – усмехнулся вождь. – Ладно, а то наши женщины как-то странно уже на тебя смотрят.
Один из воинов бросил передо мной сандалии и кусок оленьей шкуры, которую я обернул вокруг бедер, прикрыв, наконец, свою наготу. Заметив, что такие набедренные повязки, расписанные красками, носят едва ли не все жители поселка, я повернулся к Нариоту.
– Ты хочешь, чтобы меня схватили сами греки в таком наряде?
– Если хочешь, ходи голый, – равнодушно бросил вождь.
– Ну а оружие?
– В горах много дерева. Выломаешь потом себе дубину.
Он что, проверяет мои нервы? Я погасил в себе искру гнева и холодно спросил:
– В какой стороне море?
– Пойдем, провожу тебя, – Нариот сделал знак своим воинам, чтобы остались, и мы вдвоем вышли из поселка.
Вождь хромал на правую ногу, повязки плотно обхватывали его бедро, но, казалось, он не замечает этого неудобства, его взор был царственен, а облик выдавал решимость и непоколебимость. Настоящий царь, подумал я, бросив на него взгляд, истинный голос своего народа. Мы вышли из селения, и, когда мощный каменный монолит оградил от нас шатры и людей, Нариот остановился, упрев руки в бока, зацепившись пальцами за широкий ремень, на котором висели огромный чекан и ножны с акинаком. Я обошел его и увидел уходящую в горы тропу, петляющую между скал.
Нариот молчал. Заподозрив неладное, я резко обернулся, готовый отпрыгнуть в ту или иную сторону, уходя из-под удара чеканом, однако вождь стоял неподвижно. Только легкий ветерок слабо трепал его длинные распущенные волосы и края белоснежной туники. Его ноги, обутые в крепиды, не двинулись ни на йоту, он застыл, словно статуя, и только черные глаза проницательно следили за мной.
– Ты не завязал мне глаза, – заметил я.
– Верно.
– Я теперь знаю, где вы живете.
– Хорошо.
Я сжал кулаки.
– Меч или стела? – угрюмо спросил я.
– Ждешь подвоха? – усмехнулся он в ответ.
– Значит, ты не солгал?
Нариот вдруг помрачнел.
– Это вы, греки, любите делать. Тавр никогда не лжет, даже врагу. Можешь уходить этой тропой. Она приведет тебя к морю.
Я не мог гадать, что он задумал. Полный недоверия, я повернулся и окинул взглядом свой путь. Нариот, верно, думает, что голод убьет меня. Что ж, посмотрим! Тело мое измучено, но я продержусь, назло ему и всем врагам. Если боги хранят меня, то я вышел из объятий Орейлохи не для того, чтобы стать кормом для грифов. Я вдруг поймал себя на том, что называю древнюю богиню таврским именем, которое она открыла своим первым жрецам.
Я отбросил посторонние мысли и пригладил непослушные волосы на голове. Что ж, звук вынимаемого оружия я услышу, но вот от стрелы, пущенной в спину, навряд ли увернусь. На все воля богов, и только стойкость человека имеет какой-то противовес! Я сделал шаг по тропе.
– Один вопрос, прежде чем ты уйдешь.
Он стоял все в той же позе, только лицо его выдавало нервное напряжение. Чем-то обеспокоенный, вождь только сейчас позволил себе дать волю чувствам. Тревога переполняла его.
– Что она сказала тебе?
Озадаченный, я удивленно посмотрел на него.
– Я все видел, – сказал Нариот. – Это тайна посвященных, и постороннему могло показаться, что ты сам скользишь вниз. Но она тянула тебя к себе, я ясно видел, и ты молил ее. Орейлоха говорила с тобой? Что она сказала?
Я вздрогнул, прокручивая в памяти недавние события. О боги! Я выжил чудом, и надеюсь, что такого больше со мной никогда не повторится!
– Она обещала бессмертие, – пробормотал я.
– И ты отказался, – констатировал тавр. – Так почему она тебя отпустила?
– Не знаю, – искренне признался я. – Я сказал, что уже нашел свою любовь…
– Знакомые слова, – перебил он задумчиво. – Значит, ты и вправду любишь всем сердцем, иначе ты не стоял бы передо мной сейчас. Орейлоха слабеет, когда видит настоящую любовь, может быть, оттого, что сама ее никогда не испытывала… Да, так и есть.
– Она возненавидела твою дочь, обещала добраться до нас.
– Миран? – взгляд его посуровел, а лицо окаменело. – Вот оно что!
На секунду я явно увидел его страх. При упоминании дочери воин сразу смяк, и я почувствовал в нем слабину. Впрочем, он скоро взял себя в руки.
– Все повторяется, – произнес вождь с горечью сам себе, – все как тогда… О моя Онама…
– Постой-ка, – воскликнул я, пораженный догадкой. – Ты тоже! Иначе ты не можешь знать все так подробно! Ты тоже прошел Тропу!
– Да, я – тоже! – проскрежетал он.
– Значит, ты не тавр?
– Я – тавр! – зарычал Нариот. – Я родился тавром и умру им! И я доказал свое право царя!
Правая рука его судорожно сжала наголовье чекана, но мне показалось, что вовсе не на меня он злится, не мне хочет бросить вызов.
– Онама – мать Миран? – мягко спросил я.
– Она была ее матерью, пока богиня не забрала ее у меня. И теперь Миран грозит та же участь!
– Нужно прекратить эти ритуалы, – предложил я.
– Нет! Это – законы моего народа! К тому же, важна вера. Пока будут жить тавры, будет и их Дева!
– Значит, нам нужно оберегать Миран. Спрятать, увезти отсюда…
– Мегаллеос! – рык Нариота заглушил мои слова. – Ты достоин носить свое имя, но еще никто не назвал тебя тавром!
– Если меня нашли в Греции, это еще не значит, что я – грек по рождению, – смело ответил я.
– Оставь мои заботы мне. Вот твоя тропа, – указал он рукой и отвернулся.
Мои кулаки сжались, однако я ничего не сказал, смотря ему вслед. Мы не попрощались друг с другом, единственное, что мне послышалось, так это что-то вроде «…надеюсь, я все правильно делаю…». Не обернувшись, Нариот скрылся за горой, а я опять почувствовал себя одиноким и покинутым, словно всему миру была безразлична моя судьба. Да так, в общем, оно и было. Я одинок, родителей своих не знаю, все, кто любил меня, умерли, и дорога у меня была сейчас только одна.
Я уныло побрел по тропе, погруженный в невеселые мысли, а с ясного неба насмешливо сияло горячее светило. Образ рыжеволосой девушки, за короткое время ставшей для меня дороже жизни, дразнил меня в моем сознании. Она была сейчас также далеко от меня, как солнце, обжигающее своими лучами. Вскинув голову, я ускорил шаг, не обращая внимания на боль во всем теле. Может, вернуться за ней, выкрасть ее ночью? Я откинул эту безумную идею: тавры убьют меня быстрее, чем я смогу подойти к их шатрам на расстояние полета стрелы. Они – превосходные охотники и бойцы, и в одиночку мне не справиться.
«Я все равно вернусь за тобой, Миран!» – упрямо твердил я себе и в то же время осознавал, что осуществить это почти невозможно. Нас было двести, но это не спасло моих товарищей. Да приведи я в эти горы хоть тысячу человек, тавры разбегутся по своим ущельям и будут вырезать нас поодиночке, одного за другим, прячась словно крысы и нападая как львы из засады. Это их горы.
Миран для меня недоступна, после той ночи она не показывалась мне на глаза, а Нариот даже слушать меня не стал, отмахнувшись как от надоедливой мухи. Я захотел поскорее убраться отсюда подальше, забывшись в объятиях других женщин, и в то же время понимал, что ее лицо не изгладится из моей памяти никогда.
Никто не преследовал меня и не преграждал дороги. Возможно, Нариот сдержит свое слово, и я не паду от таврской стрелы, а может, он просто рассчитывает, что я не выживу в этих горах.
Солнце давно перевалило за полдень, и его горячие лучи нещадно палили мое измученное тело. Я был слаб, а голод и жажда дополняли пытки, которые уже проделали со мной тавры. Голова кружилась, а в глазах все постепенно расплывалось. Сквозь толстые подошвы сандалий я ощущал острые камни тропы, предательски осыпающиеся на склонах. Один раз я чуть не упал и присел на камень в тени низкорослого корявого дуба перевести дух и успокоить головокружение. Что бы он ни думал, я выживу, твердил я себе, с гор стекает в море много ручьев, я найду воду и пищу, я вернусь к людям.
Ветерок с юга донес до меня солоноватый запах моря. В голове у меня прояснилось, и я подумал о своем дальнейшем пути. Ближайшее поселение к востоку – Сугдея, колониальный городок греков, сейчас принадлежащий боспоритам. Но до него трудно добираться вдоль скалистого и извилистого, испещренного множеством бухт берега Тавриды. Я решил идти на запад, к крепости Афиньон, как самому близкому оплоту вольных греков. У ее подножия в рыбачьем поселке я смогу выторговать себе дорогу по морю к Херсонесу, где я мог бы с успехом реализовать себя. А еще я был богат: я помнил, где спрятаны сокровища со «Стрелы морей», и я сумею воспользоваться своим богатством! Итак – Афиньон, воздвигнутая моими соотечественниками в честь своего великого города и богине, его покровительницы…
Я вздрогнул, внезапно почувствовав чье-то присутствие рядом, и инстинктивно потянулся за мечом.
Звонкий смех был ответом на мой рывок, и в то же мгновение я понял, что если бы меня хотели убить, то сделали бы это уже давно.
– Ты? – воскликнул я недоуменно. – Ты ждешь меня?
Я расслабился и, опираясь правой рукой о скалу, вышел из-под сени дуба навстречу.
Она стояла передо мной, улыбаясь самой милой и очаровывающей, искренней улыбкой, какие мне только приходилось видеть на женских лицах, легкая и грациозная, но в то же время быстрая и сильная, опасная, словно хищница, смертельная в быстроте своей и бескомпромиссности. Ее волосы были собраны в длинную толстую косу до пояса и перевязаны белыми шнурками. Легкая туника без рукавов, сандалии со шнуровкой до колен, да ремень с двумя клинками на поясе составляли ее одежду, за спиной – короткий тугой лук и колчан со стрелами. Она бесшумно ступала, подходя ко мне, гибкостью и скрытой силой своего тела напоминая Атремиду-охотницу, и я в очередной раз поразился ее красоте и слаженности, и вновь горячая волна желания обладать ею обдала все мое тело и разум, отгоняя усталость и боль.
– Теперь есть возможность продолжить наш ночной разговор, Мегаллеос.
– Миран… – прошептал я.
Она впервые заговорила со мной так, без сарказма и с теплотой в голосе, без вражды в глазах. Значит, она неравнодушна ко мне, я думал, что не увижу ее больше, но она все же помнила обо мне, и наверняка Нариот знал, что я ее встречу. Я вспомнил ее реакцию на мое прикосновение. О боги! Я ведь почувствовал то же самое, тот невидимый разряд энергии, что прошел между нами. Тогда нас разделяла решетка и закон, по которому я был обречен на смерть, но теперь мы не были врагами, я чувствовал, лишь шаг между нами открытого пространства, но я не смел приблизиться, не сейчас, не сразу, я не хотел разочаровывать ее. Я знал, что женщина тавров недоступна для нежеланных мужчин.
– Мой отец попрощался с тобой? – вдруг спросила она.
– Нет.
– Хорошо, – улыбнулась Миран и сняла фляжку с пояса. – Выглядишь ты неважно, вот, попей.
Удивленный, ничего не понимая, я машинально принял протягиваемую флягу и поднес к губам. Кисло-сладкий напиток наполнил мой рот и прошел в горло, своей прохладой принося облегчение моему телу и утоляя жажду. Кизиловый компот! Он показался мне нектаром богов, самым вкусным напитком из всех, что можно получить от матери-земли. Я с благодарностью вернул его ей.
Девушка сняла с себя лук, колчан и уложила все это на землю под скалой, рядом у тропы. Я с интересом наблюдал, не зная, что за этим последует, как она отстегнула ножны с акинаком с левого бедра и небрежно плавным движением уронила их на колчан. Справа у нее оставался еще один клинок, более мощный, длинный и слегка изогнутый, грозное оружие в сильных руках, достойное искусного воителя. Она отцепила ножны с пояса и подержала в руках, как бы взвешивая. С замиранием сердца я узнал свое оружие. Что она собирается делать? Это ли еще одно ее испытание? Я решил не двигаться, что бы она ни сделала.
– Ты должен ненавидеть меня, – задумчиво пробормотала Миран.
– Ненависть – гнетущее чувство, – ответил я. – Нет, только не тебя.
– Все твои товарищи мертвы.
– Это так, – признал я.
– Из-за меня.
– Нет, Миран.
Чуть прищурившись, она присмотрелась ко мне. Я стоял все также расслабленно и не шевелясь. Я не чувствовал вражду, но понимал, что она все как-то проверяет меня. Чего Миран хочет добиться?
– Они знали, на что шли, они были воинами, и проиграли только по своей вине.
С тихим скрежетом клинок молнией вылетел из ножен. Миран прекрасно управлялась с мечом, я видел, что махайра в ее руке словно ожила, стремясь дотянуться до моего беззащитного тела.
– Несколько тавров были убиты этим мечом, – произнесла она. – Он вкусил также кровь моего отца.
Я молчал, не выказывая страха, стоял прямо перед ней.
– Но по закону тавры теперь не вправе мстить тебе. Ты держишь на нас зло?
– Нет, Миран, я…
– Что? – вопросила она, смотря мне в глаза.
Как она прекрасна была, эта дикая воительница, рожденная в этих горах, как желал дотронуться я до нее, нежно обнять, покрыть поцелуями ее лицо, вкусить вино ее губ, ее тело… Я облизнул губы, и от нее не утаился мой взгляд.
– Ты хочешь меня?
Она могла убить меня, я знал. Я был слишком измучен, а девушка светилась силой. Нет, я не смогу увернуться и перехватить ее руку, не сейчас.
– Да, Миран. Видеть тебя – означает желать, – повторил я.
– Я могу проткнуть тебя твоим же мечом. И что ты скажешь потом?
– Да, ты можешь меня убить сейчас, – вздохнул я. – Но, умирая, я все равно не отрекусь от своих слов, потому что говорю правду, потому что люблю тебя!
Ее щеки зарделись, и она попыталась скрыть еле заметную довольную улыбку под маской неприступности и холодности. Быстрым и плавным движением девушка спрятала меч в ножнах и протянула его мне.
– С этих слов можно было бы и начать, – улыбка все же осветила ее лицо. – Тавр никогда не скрывает своих чувств.
Приятно было вновь ощущать тяжесть меча в ладонях. Я снова был вооружен, мое оружие при мне, как и подобает воину, и вместе с ним ко мне вернулась уверенность.
– А таврянка? – улыбнулся я в ответ, опуская руку с мечом.
Она проследила мою реакцию; я не обращал внимания на оружие в моей руке, сейчас оно не нужно мне, и я забыл о нем. По лицу девушки я увидел, что она довольна мной.
– Я – женщина, а женщине не обязательно выражать свои эмоции словами, но тавр всегда поймет соплеменницу.
И тогда я смело сделал этот шаг, приблизившись к ней почти вплотную. Она была высокой, почти моего роста, я знал, что Миран сильно выделяется среди других женщин тавров, и ее индивидуальность только усиливала мое влечение. Правой рукой я нашел ее ладонь, и вновь от прикосновения друг к другу мы готовы было войти в исступление. Волна блаженства захлестнула меня, и вместе с ним пришла страсть. Ее лицо было рядом, я ощущал ее сладкое дыхание, губы раскрылись сами собой, прося поцелуя, и я потянулся к ним.
– Ты – единственный, кто смог когда-либо отразить мою стрелу, – прошептала она, прикрыв глаза.
И в тот момент, когда наши губы были готовы слиться в самом сладостном поцелуе, какой я только мог ощутить за всю мою жизнь, она вдруг оттолкнула меня. Не скрывая возбуждения, Миран тяжело дышала, однако в голосе ее вдруг послышались ледяные нотки.
– Ты по-прежнему желаешь сделать меня рабыней?
И тогда я ответил смело, не задумываясь, выражая побуждения всей своей души.
– Быть просто рабыней противоречит всей твоей природе, Миран. Ты не такая, как все те взбалмошные, капризные и лицемерные девицы, которых я знал, которые предназначены для цепей своего господина, для которых плетка является необходимым компонентом их развития. Нет, Миран, ты создана не для рабства, но для любви, и только для своего возлюбленного такие женщины, как ты, могут стать рабынями, слабыми в его руках, нежно любимыми, и в то же время способными защитить своего избранника, плечом к плечу встретить любую опасность, любого врага, и выжить, сохранив свою любовь. Я это сразу увидел в тебе, я сразу полюбил тебя, и теперь я мечтаю видеть тебя рядом, а не у своих ног, я мечтаю о тебе как о жене, а не о рабе.
Я говорил, а ее лицо смягчалось, она не могла скрыть своих эмоций и выглядела так, как будто я заглянул ей в душу. Собственно, это и так было. Любовь увидел я в ее взгляде, любовью светились ее глаза, любви жаждало все тело девушки, и Миран была готова отдаться ей со всей силой и страстью, полностью и абсолютно, раскрывая душу и ничего не утаивая. Я никогда не видел настолько глубоких чувств и искренних эмоций у цивилизованных женщин, они просто не умеют и не способны к такому. Их взгляд – высокомерный или подобострастный, они надменны и самонадеянны, и их самолюбие равносильно их глупости, а легкомыслие – хитрости и коварству. Эти женщины слабы и никогда не смогут встать вровень с настоящими мужчинами, и, как бы к этому ни стремились, их место лишь у ног своих хозяев, биологически более сильных и умных особей, у ног сильных самцов, у ног мужчин. Избалованные и изнеженные, они достойны только презрения, как самые низкие и грязные рабыни, их глупые капризы нужно подавлять ударом кнута, а на ночь приковывать у своей кровати, использовать их для собственных утех, получая от них все, что пожелает господин, держать в конурах, словно собак, и им, как бы они ни противились этому, будет нравиться такое обращение, как к полностью порабощенным рабыням, рожденным в угоду сильным мужчинам. Миран – не такая, также как и все таврянки, и греки изначально заметили в этих женщинах огромные отличия. Может, именно поэтому они наивысше всего ценятся работорговцами, и посмотреть на продажу таких пленниц стекается весь город. Я видел гнев и ярость в глазах свободных женщин, и в то же время сильную зависть, ведь они не могут стать такими. Я видел вожделение и страсть в глазах мужчин, и в то же время злость, ведь они не смогли бы покорить таких женщин. Тогда, в Херсонесе, я видел женщину, невоплотимую мечту мужчины, который никогда не сможет овладеть ее по-настоящему, сейчас передо мной стояла моя мечта, и целью моей жизни в этот момент стало осуществить ее, покорить сердце этой девушки, чья красота сродни ее силе, а женственность и грация – гордости.
Мы смотрели друг другу в глаза и не видели ни капли непонимания. Никогда ни одна женщина на меня так не смотрела, и я знал, что Миран – моя половинка, родственная душа, которая дополнит и приукрасит меня, слившись со мной в одно целое. Поняла это и она. И не нужно было никаких слов, чтобы объясниться друг другу более ясно и полнее, чем просто заглянуть друг другу в глаза, зеркало души, чем просто прикоснуться, ощутить тепло человека, которому предназначено стать для тебя родным.
– Судьба свела нас как врагов, – произнес я, – и с первого мгновения, как тебя увидел, я пожалел об этом. Ты можешь меня отвергнуть сейчас, а потом мы оба не найдем себе покоя от воспоминаний друг о друге, может, целую жизнь. Так может не стоит противиться своей природе? Давай попробуем сделать шаг, а прошлое – не повод для вражды, ведь только так мы могли бы с тобой встретиться, только так смогли узнать друг о друге.
Ее глаза говорили яснее слов, и я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Ради нее, ради ее любви я был готов пережить заново вчерашний день, я был готов на все, и она это увидела по моим глазам.
– И ты отвернешься от своей родины? Станешь жить как мы, по нашим законам? Станешь тавром?
Ей нужно было услышать это.
– Да, Миран, потому что я люблю тебя. И ты тоже ради меня пошла бы на все, потому что мы похожи, мы мыслим одинаково и стремимся в душе к одному.
– Мегаллеос…
– Да, Миран?
– Это правда… – еле слышно прошептала она.
Но потом она взяла себя в руки и хитро улыбнулась.
– Тавр, признавшись в любви своей избраннице, должен догнать ее в горах и удержать в объятиях, сломить ее силу, нежностью и грубостью подчинить ее. Только тогда она отвечает на его чувства.
– А если она его не любит?
– Тогда она прокричит слова ненависти.
– Слова ненависти? Но почему?
– Потому что он поймал ее, подчинил своей силе, а она лежит под ним, беспомощная, но не тронутая его любовью. Она кричит со всей яростью, на которую только способно ее женское сердце, и мужчина понимает, что не будет с ней счастлив по-настоящему. Он может ее силой принудить к свадьбе, но в большинстве случаев это бывают несчастливые браки. Чаще всего тавр бьет женщину по лицу, таким образом показывая, что он отвергает и хочет забыть ее, и отпускает. Она приходит домой избитая, но свободная, и может попросить поймать ее того, к кому лежит ее сердце.
– А если ее поймал любимый?
– Тогда она отдается ему целиком, восторженно крича слова любви. Они уходят в уединение и проводят свою первую ночь среди гор, ночь, где дают друг другу клятву любви и верности, они познают друг друга во всей полноте, а утром он приводит ее домой, и тогда они объявляются мужем и женой.
Все было очень просто и искренне, и не нужно было искать чего-нибудь нового. Я подумал о многих поколениях тавров, соблюдающих этот ритуал, о красивых девушках, диких и неуловимых, о сильных мужчинах, мужественных и стойких. Здесь не было места лицемерию и лжи, только честное признание, искренние чувства, только единение.
– Иногда мужчины оспаривают право поймать избранницу, – закончила Миран, – и их спор может дойти до смерти. Победивший имеет право первым предложить себя женщине, но чаще всего она выбирает сама, так разрешает закон. Сейчас проще: мы – одни, и тебе больше ни с кем не придется драться. Я помню, ты хвалился, что догонишь меня, Мегаллеос.
– Я поймаю тебя, – заверил я, чувствуя, как ломит все тело.
– Много раз на этом месте мне признавались в любви, и всегда я убегала. Эта тропа стала для меня родной, и никто не мог меня догнать на ней, ни один тавр.
– Я догоню тебя, – повторил я.
– Тогда отложи свой меч и попробуй, – рассмеялась она.
Я повернулся и опустил махайру на землю к оружию Миран, и вдруг, резко повернувшись, метнулся к ней, разгибаясь на ходу. Она ловко вильнула в сторону и побежала по тропе к морю, быстро разгоняясь по пологому склону.
Она мчалась как ветер, я – за ней, напрягая все силы, чувствуя боль, охватившую тело, и мир плясал у меня перед глазами, а в висках кололо. Я никогда не бегал так, отдавая всего себя этой бешеной гонке, не замечая колючек и чертополоха под ногами, не обращая внимания на осыпающиеся камни и хлещущие по ногам ветки кустарника или колючего можжевельника. Мои ноги так быстро несли меня вперед, что я не успевал поскальзываться, но мне показалось, что девушка передо мной бежит еще быстрее. Она просто летела по воздуху, и на продолжительную гонку у меня не хватало сил. Я знал, что могу догнать ее, но сейчас я был уставший и весь израненный, и вдруг понял, что у меня не было шансов. Это казалось шуткой с ее стороны – увлечь меня в эту авантюру и потом высмеять, как очередного ухажера, не способного совладать с ней. Эти мысли разожгли во мне злость, и я решил до последнего бежать, пока ноги еще в состоянии нести мое тело.
Расстояние между нами выросло на десяток шагов и постепенно продолжало увеличиваться. Я напряг все силы на попытку его сократить, но мне уже не хватало выносливости. Миран легко преодолевала естественные препятствия, перепрыгивая большие камни и обходя колючие заросли. Ни одной царапины не украшало ее стройные длинные ножки, когда как мои щиколотки и голени были исхлещены до крови. Она была очень быстра, быстрее многих мужчин, с которыми я когда-то соревновался, однако я должен был ее догнать. В этот момент я молил, чтобы сознание не покинуло меня, и нога не подвернулась на мелких осыпающихся камнях.
Тропа заворачивала вправо, огибая огромный менгир у нас на пути. Миран легко повернула и побежала по склону вверх, я же едва не врезался скалу и на повороте потерял еще два шага расстояния между нами. Мои кости трещали, а мышцы ныли от невыносимой пытки, когда я начал подниматься за ней в гору. Тропа снова повернула, уступая место большой яме с колючим терновником. Миран побежала по тропе, я же просто перепрыгнул препятствие на пути, сократив расстояние. Мои ноги обожгло от прикосновения длинных игл, добавилась новая боль, однако между нами стало опять десять шагов, и это вселило в меня надежду. Только бы не упасть без сознания! Все краски мира смешались передо мной, но я ясно видел свою цель, и пока был жив, должен ее достичь!
А она все же медленно удалялась от меня, словно мираж, такой далекий и нереальный. Один раз девушка обернулась на бегу, и я приблизился к ней на один шаг. Однако она быстро смекнула, оценив наши силы, и, звонко засмеявшись, припустила по тропинке. Еще один шаг сократился между нами, и я, дыша через зубы, устремился к ней. А потом тропа шла какое-то время ровно вдоль лощины, и два шага, с таким трудом выигранные мной, снова были потеряны. Я готов был взвыть от отчаяния, ведь я терял ее!
Я бежал так, как только мог, выжимая из себя последние силы. В глазах потемнело, и лишь она еще светилась далекой звездой где-то впереди. Земля тянула меня вниз, а тело слушалось уже с трудом, и я понял, что не смогу ее догнать. Хотелось зарычать и в яростном прыжке настичь ее, повалив наземь и удержать ее под собой, добившись признания, однако я знал, что не смогу этого сделать. Тринадцать шагов. Это расстояние легко преодолеет в прыжке леопард или лев, но я – человек, измученный пленник своего немощного тела, я не мог.
Я решил умереть в этой борьбе, пусть тело еще движется вперед, когда сознание помутится окончательно!
Очередной поворот – тропа завернула направо, опять поднимаясь в гору, а между нами уже четырнадцать шагов. В эту гору мне не подняться, промелькнула мысль, но, бросив последний вызов судьбе, я отчаялся на этот последний рывок, зная, что не встану, если вдруг упаду.
Миран перепрыгивала камни на пути с фантастической легкостью, она словно не ведала усталости, и мне вдруг эта гонка стала казаться бредовым сном воспаленного сознания. Я уже ничего не мог сделать, не замечая хрипов изо рта, я только бежал, растеряв все мысли и память.
Она вдруг оказалась ближе. Ничего не понимая, я протянул руку, чтобы поймать ее косу, развевающуюся за спиной. Пальцы схватили только воздух, а девушка, словно призрак, оказалась снова далеко. Зрение явно изменяло мне, пот заливал глаза, но, не обращая внимания на боль, я держал их широко раскрытыми, ибо не мог уже сомкнуть веки.
Мне казалось, что звуки мира окончательно стихли, в такой полной тишине мы бежали, только биение сердца еще содрогало мой мозг, и вдруг в ушах раздался ее крик. Я не поверил глазам, когда увидел, как она упала. В прыжке ее нога соскользнула с камня, и Миран рухнула вперед как подкошенная, перекатившись по тропе. Я хотел яростно крикнуть, но из горла раздался лишь слабый хрип. Я ринулся к ней, не понимая, откуда берутся еще силы в моем теле, однако я знал, что если не схвачу ее сейчас, то не догоню ее уже никогда.
Расстояние между нами сократилось наполовину, когда она вдруг вскочила на ноги и метнулась от меня. Я готов был зарыдать от отчаяния, но ее правая нога, видимо, сильно ушибленная, снова подвела ее. Потеряв равновесие на осыпающихся камнях, девушка снова упала.
Подняться она уже не смогла. Словно раненый лев я напрыгнул на нее, прижимая к земле, и перевернул ее на спину. Зарычав, она ударила меня кулаком в лицо, и моя голова в снопах искр перед глазами откинулась назад. Уже ничего не видя, я поймал ее руку, а потом перехватил другую, не давая ударить еще раз, и прижал их к земле, вытянув над головой. Девушка рычала и попыталась укусить меня, ее зубки щелкнули совсем рядом перед моим носом. Я оседлал ее и навалился всем телом, своими ногами обвивая ее ноги, не давая ей скинуть меня, и снова склонился к ее лицу, когда в глазах начало проясняться. Мои волосы касались ее кожи, щекоча щеки и глаза, а она извивалась подо мной и рычала, словно дикий зверь, впервые попавший в силки охотника. Она была очень сильна, я ощущал твердость ее мускулов под нежной кожей, и удержать так долго ее не смог бы. Сейчас она была сильнее.
Огромные глаза сверкали гневом, прекрасное лицо исказилось в яростном оскале а изо рта лилось рычание. На миг я подумал, что подо мной зверь в людском обличии, не ведающий ничего человеческого, и мне вдруг стало страшно. Разозленный собственным страхом, я зарычал ей в ответ, сильно встряхнув, но от этого она еще больше разъярилась. Я понял, что больше не удержу ее.
– Любовь или ненависть? – прохрипел я.
Как ни странно, она услышала меня и сразу стихла. Она лежала, тяжело дыша, а ее глаза грозились потопить меня в своей черной бездне. Лицо ее вновь стало человеческим, и она больше не силилась сбросить меня с себя. Показалось, что она сдалась.
– Любовь или ненависть? – выдохнул я из последних сил.
Капли крови капали из носа на ее лицо – удар ее кулака был страшен, я чудом остался в сознании, понимая, насколько она сильна. Я впервые столкнулся с такой женщиной, я впервые понял, насколько сильно она нужна мне, я любил и был готов идти на все.
– Любовь, – донесся до моего слуха далекий шепот. – Я выбираю любовь… Я люблю! – вдруг закричала она со свей силой. – О горы, я люблю! Великая Дева, я люблю! Я люблю этого воина! Люблю!
Оглушенный ее криком, я начал склоняться к ней. Ее голос звенел в мозгу, заставляя трепетать каждую клеточку моего тела. Перед глазами вдруг стало темно, когда я позволил себе, наконец, расслабиться, и вдруг понял, что не чувствую ее тела под собой. Я не чувствовал больше боли и усталости, осязание и зрение были недоступны мне, я только слышал громовое эхо ее криков, криков любви. Но, несмотря ни на что, я был по-настоящему счастлив. Она любит меня!
– Я люблю тебя, Мегаллеос, люблю, и буду любить вечно! – раздалось в ушах, и торжество в ее голосе подхватило меня.
Я закружился в темноте, и вдруг эхо стихло, и больше ни звука не раздавалось в том мире, куда я попал.
Вдруг, единственное, что я почувствовал – огромные руки, почти лапы, шарящие в темноте, ищущие меня, стремящиеся меня разорвать, и так продолжалось целую вечность. В мире страха не было покоя, только ужас, и я был рад тому, что увидел просвет далеко впереди. Я мчался к нему, а сзади меня кто-то преследовал.
«Снова тебя спасла любовь! Ну погодите! Я еще поймаю вас, ты будешь моим!»
И тогда я закричал.
Прикосновения нежных рук, поцелуи губ, слаще которых ничего нет на свете, помогли мне очнуться. Я открыл глаза и увидел обеспокоенное лицо Миран, она шептала мне слова нежности, любви и успокоения. Моя голова покоилась на ее коленях – райское наслаждение, когда такая женщина любит тебя!
– Моя Селена… прошептал я.
– Что? О ком ты говоришь, любимый?
– О тебе, Миран. Ты – моя Селена. И ты помогла мне вырваться из этого кошмара…
Ее лицо зарделось, и вновь ее губы слились с моими, вновь волна блаженства накрыла мое тело. Мы оба застонали от удовольствия. Она – моя, и мы – одно целое, мы – пара.
– Солнце клонится к горам, – прошептала Миран, с трудом оторвавшись от меня. – Нам нужно забрать оружие. Давай помогу встать.
Она подняла меня на ноги, и я изумился тому, насколько она сильна по-настоящему. Значит, боролась она со мной не в полную силу?
Я обнял за плечи девушку, стараясь не налегать на нее, и мы побрели обратно.
– Еще никто не мог догнать меня, кроме тебя, – в голосе ее слышалась гордость, – еще никто не отражал моей стрелы!
– Никто так не был силен, как ты, – пробормотал я, – и быстр.
Она засмеялась, довольная и счастливая, и я почувствовал ее энергию, передающуюся мне. Постепенно силы наполняли мое тело, ведь мы с ней – друг для друга, понимаем друг друга без слов, одно желание, одна цель, одна душа!
Скоро я смог идти без помощи, но она все равно иногда помогала мне преодолевать сложные препятствия.
– Ты поддалась мне, – вдруг сказал я, осознав, что правая нога ее без повреждений.
– С чего ты взял?
– И ты могла освободиться, когда я был сверху. Почему ты поддавалась?
Она обняла меня, прижавшись.
– Женщина может угодить любимому. Так часто бывает. К тому же, я знала, что ты измучен и не обладаешь полной силой.
– Но ты ударила меня!
– Я не хотела, что б победа досталась тебе легко, любимый, – улыбнулась она.
– О да, из меня выжаты все соки, – хмыкнул я. – Но победа очень сладка.
– Сегодня я наполню тебя вновь, это наш день, и наша ночь.
– А куда мы пойдем потом?
– Домой.
– Домой? – удивился я.
– Мой дом – теперь твой, – проворковала Миран. – Ты станешь моим мужем, а я – твоей женой.
– Но тавры прикончат меня…
– О мой Мегаллеос, – засмеялась она. – Ты теперь – тавр. Ты сам говорил, что не знаешь своей настоящей родины, и сам не заметил, как начал жить по нашим законам, с тех пор как попал в плен. Ты выдержал все испытания и стал теперь одним из нас.
– Но твой отец, что он скажет?
– Он с радостью благословит нас, любимый. Ты ему сразу понравился.
– Он даже не попрощался со мной, отослав, словно выродка, – пробормотал я.
– Тавр не прощается с тем, кого хочет встретить снова, – ответила она.
– Значит, все было продумано заранее, каждый шаг?
– Да, но окончательный выбор был за тобой, и ты не сделал ни одной ошибки.
– Я думаю, у меня не было на это возможности, – признался я, – и сил. И ты верила мне и помогала.
– Я окончательно поверила тебе, когда ты прошел Тропу. А потом, в беспамятстве, ты кричал мое имя и пытался защитить меня от Девы. Как тебе не верить? Тавр всегда отличает ложь от правды, и поэтому мы никогда не обманываем. Я омыла твои раны и накрыла одеялом твое тело, хоть отец и запретил подходить к тебе. Уже тогда я чувствовала, что пойду за тобой куда угодно.
– Ты видела меня всего, – смутился я.
– А ты еще увидишь меня, – она коснулась губами моей щеки, и от жаркого дыхания я покрылся испариной, – сегодня…
Мы подобрали свое оружие и спустились к морю, где прохладная соленая вода омыла наши тела, наполняя свежестью и новыми силами. Скоро мои раны заживут, скоро я стану сильнее, а с таким спутником, как Миран, я чувствовал себя непобедимым. А потом, поздно вечером, на вершине горы у костра, поужинав, мы лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь единением и счастьем, которое обрели.
– Когда я оправлюсь, мы снова побежим, – сказал я ей. – И тогда не поддавайся.
– Не буду, – пообещала она, зажигаясь от моих прикосновений. – Я знаю, что ты догонишь.
Я вдыхал аромат ее распущенных волос, осознавая, что обладание такой женщиной сильнее самого сильного и сладостного наркотика. Она – моя! Я заметил, что ее волосы у корней черные и ухмыльнулся про себя: оказывается, плутовка красит голову париковой краской, но вынужден признать, что такой цвет волос ей очень идет, она не похожа ни на кого, она – единственная такая, по красоте своей достойная спора с богинями, и она – моя!
Принявший из рук судьбы такое сокровище, я не смог бы пережить его потерю, и тревога вдруг охватила меня, когда я вспомнил о другой деве, неземной, поклявшейся отомстить за оскорбление, которое я посмел нанести ей, отвергнув ее. «Я еще доберусь да вас!» – неземное рычание вонзилось в мозг. Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, и посмотрел в испуганные глаза Миран.
– Потом нам нужно уйти из этих мест, Миран. Я боюсь, что демон, которому вы поклоняетесь, заберет тебя от меня. Я ощутил на себе ее гнев, она где-то рядом.
– Не бойся, любимый, – шепнула она. – Просто держи меня крепче, а я никуда от тебя не уйду. Ты уже выходил победителем после встреч с ней, а вместе мы сильнее, мы справимся. Но не тревожься сейчас, скорее возьми меня, не медли, я хочу почувствовать, что это такое, хочу назвать тебя мужем…
Захваченный страстью, я выполнил ее просьбу, и крик девушки, ставшей в моих объятиях женщиной, разнесся в ночи над горами, и наши стоны переплелись друг с другом, как и тела, одаряя наслаждением, ведомым до сих пор только богами. Скоро моя жена познала тот рай, доступный лишь любящим сердцам, она присоединилась ко мне, чтобы никогда не покинуть.