Don t give up!

 
Я очнулась в незнакомом месте. Грязные промасленные тряпки нестерпимо воняли машинным маслом, металлической стружкой и еще чем-то, незнакомым и тревожным. Я открыла глаза. Потолок терялся в вышине, через грязные, немытые окна тусклый свет проникал в огромное помещение, не то ангара, не то заводского цеха. Возле меня лежала молодая женщина в дорогом кожаном пиджаке.  Светлые волосы были разбросаны по грязному тряпью, на котором мы лежали. Я попыталась приподняться, голова кружилась, тело, словно налитое свинцом, не слушалось. Я повернула голову и увидела высокого парня в камуфляже и бронежилете. На голове у него была черная вязаная шапочка, а на груди висел короткий автомат.
- Пожалуйста, помогите мне встать, - попросила я его.
 Но почему-то моя речь была невнятной, больше похожей на мычание Герасима. Парень брезгливо покосился в мою сторону и отступил на шаг назад. От неожиданности, от своего мычания и его брезгливого взгляда, мне стало страшно. Где я? Кто эта женщина, что неподвижно лежит возле меня? Как я сюда попала? Я повернула голову в другую сторону – на стене был   истертый, грязный и оборванный плакат  с белыми буквами, на когда-то красном фоне: « ия – ум честь и совесть нашей». Одно было ясно - я на просторах нашей бывшей, некогда одной шестой части суши. Почему-то, мне очень важно было узнать который сейчас час. Я подняла руку, на часах мерно мигали цифры 14:35, я нажала на кнопку - 17.06. Подождите, как семнадцатое, сегодня ведь шестнадцатое, я шла покупать подарок дочке  - восемнадцатого июня у нее день рождения! Где же я провела целые сутки? Неужели здесь? А как я здесь оказалась? У меня зазвенело в голове, и я потеряла сознание. 
 
Когда я снова очнулась, было уже темно. Парня с автоматом уже не было. Блондинка бессмысленно смотрела на меня, было видно, что её мучают те же вопросы, что и меня. С трудом мне удалось сесть. Я протянула руку и помогла сесть блондинке.
- Где мы? – Она с трудом шевелила пересохшими губами.
Я пожала плечами.   Пошарив руками вокруг себя,  я нащупала ремень сумки   и с трудом подтащила ее к себе.  Косметичка, кошелек, ключи от квартиры, записная книжка и, в кармашке, мобильный телефон. Я включила его, набрала pin – код  и услышала пощелкивание, характерное для сканирования. Я тут же выключила телефон и сунула его туда, куда заботливая и осторожная Параска ховает гроши. Предосторожность не была излишней. Я услышала шаги, и тут же рухнула на тряпье. Видимо мое резкое движение не осталось незамеченным. Другой парень, похожий на утреннего, жестами приказал нам подняться и идти. Я попыталась валять дурака, делая вид, что не понимаю, что он хочет от меня, и тут же получила ощутимый толчок в спину. Блондинка подавленно смотрела в пол, с трудом удерживаясь на высоких каблуках. Ее шифоновая юбка имела   кошмарный вид, не лучше кучи промасленного тряпья. Я  всегда завидовала хорошо одетым женщинам, но тут, ей-Богу, порадовалась своим простеньким кроссовкам, дешевым турецким джинсикам и курточке.

Нас повели по лестнице вниз. Судя по всему, это было подвальное помещение, потому, что трубы коммуникаций проходили по потолку. Мы шли по длинному коридору, освещенному тусклой лампочкой  и было слышно, как где-то далеко работает генератор.
В большой комнате, куда нас привели, за столом сидели трое: пожилой мужчина с интеллигентным лицом, девушка в камуфляже и парень, в черной вязаной шапочке и бронежилете поверх простой белой майки.
- Я требую, что бы меня немедленно отвезли домой, в противном случае… - блондинка не успела сказать, что именно будет, как пожилой интеллигент поднялся и легко ударил ее по лицу. От удара та отлетела к стене и упала на пол без звука. Я занималась айкидо и знала этот удар – «чуданцуки», после него и здоровенные, подготовленные мужики с трудом остаются на ногах.
- Тоже хочешь?
Я отрицательно помотала головой.
- Слушай  внимательно, будете делать, что вам скажут. Будешь дрыгаться – не просто убью, будешь «куклой». Поняла?
Я кивнула.   Быть «куклой» – это страшная смерть, тебя забивают насмерть, отрабатывая удары. Я занималась айкидо с десяти лет и слышала, что такое практикуется в уголовной среде.
- Извините, а где у вас туалет? 
- А где захочешь, - недобро ухмыльнулся он, - уведи их.
Блондинка не понимая, что с ней происходит, пыталась сесть на пол, но парень встряхнул ее, и поставил на ноги. Нас повели обратно. Я прислушивалась и принюхивалась. Свет горел только в подвале, выше было темно. Нас привели обратно. Я села на кучу тряпья и заплакала.
Я плакала потому, что   не знала где я, потому, что у дочки завтра день рождения, и я хотела купить ей куклу Барби в подарок.  Что муж, Бог знает, что мог подумать о моем отсутствии. На мои всхлипывания пришла  та самая  девушка из подвала. В руке у нее был шприц, каким обычно пользуются диабетики, узкий и длинный. Она просто через рукав куртки вкатила укол, я обалдела от этой наглости, а через минуту, у меня все поплыло пред глазами, и я вырубилась.

 Очнулась я на рассвете.  Небо светлело, но разобрать в какой именно стороне восход, было нельзя: небо было плотно затянуто тучами. Я поднялась на ноги. Блондинка спала на боку, положив ладони под щеку. Видимо  и ей вкатили успокоительный укол. Вторые сутки без воды - я пошла на разведку. Было похоже на то, что тут не было людей уже несколько лет. Я разыскала кран, и с наслаждением пила отдающую ржавой трубой и хлоркой воду, и даже нашла туалет, в самом конце цеха. Вверху было узкое окошко. А до него - метра два  гладкой стены. С моими  метр с кепкой это безнадежно. Если бы я нашла что-нибудь подходящее под ноги, я смогла бы пролезть, но нигде ничего похожего на мебель или ящики не было. Да еще стекло: бить его нельзя – услышат, придется вынимать. Значит нужно что-то острое, вроде ножа или гвоздя, расковырять замазку и вынуть стекло тихонько, чтобы не услышала охрана. Судя по тому, что они не прячут лиц понятно, что они нас убьют. Вот только не понятно, что им от нас нужно? Для чего им две женщины, одна из которых явно не знакома с общественно-полезным трудом,  в каком бы то  ни было  виде? 
Я стала тормошить блондинку. Она выглядела моложе, чем вчера. Правда, макияж у нее потек капитально.
- Эй, тебя как зовут?
Она с трудом разлепила глаза.
- Тома. А где мы?
- Говори тише. Ты как сюда попала? Помнишь?
- Не знаю.
- А что помнишь?
- Я ехала с репетиции. Потом, кажется, где-то остановилась, я сигареты хотела купить. Все, больше ничего не помню.
- Курить вредно, - съязвила я, - а ты где работаешь?
- Танцую  в оперном театре. В кордебалете. А ты?
- В библиотеке. Слушай, я тут туалет нашла, пойдем, умоемся.
Мы пошли в туалет. Я достала из сумки зеркало и носовой платок. Тома порылась в сумке, там нашлись духи, и она продезинфицировала разбитую губу.
- Вот сволочь, ну, ты только посмотри, как распухло. Ну, погоди.
Она достала из сумочки мобильный телефон. Я остановила ее.
- Ты знаешь, где мы?  Куда ты помощь собираешься вызывать?
Она растерянно смотрела на меня.
- А что же делать?
- Не знаю. Думать. И не звони, у них тут, по-моему, сканер стоит, засекут враз. Подожди, ты говорила, ехала на машине, на своей?
- На своей, мне друг подарил.   
- А какая у тебя машина?
- «Ауди». Желтая.
- Не хило. А кто у нас друг?
Когда она назвала его, я поняла, что это полная лажа, ну чем мог помочь нам дирижер, пусть даже и очень известный, к тому же еще и иностранец? Похоже, из этой передряги мы будем выбираться сами, если сумеем.
- А машина где?   
Тома пожала плечами.
- Может, им моя машина нужна?
- А я им для чего? Машину помыть? Тут что-то другое. Слушай, помоги мне.
Она взяла руки в замок и подсадила меня. Я осторожно выглянула в узкое окошко. Спрыгнуть не удастся, высокий второй этаж. Вот если бы была веревка. А до ворот всего метров двадцать. Желтая «Ауди» сиротливо стояла во дворе.
- Твоя машина стоит во дворе. Но очень высоко, спрыгнуть нельзя.
Мы вернулись обратно. Я подошла к окну. Напротив был такой же корпус. Куда нас черт занес, и главное зачем?
За спиной послышались тяжелые шаги. Вчерашний парень в камуфляже жестом скомандовал нам идти за ним. Мы поднялись. Нас снова привели в подвал. Девица указала нам ящик из-под бананов. Там лежали  банки с тушенкой, сгущенка,  «Мивина», минеральная вода.  Нас начинают кормить. Хорошо это или плохо?  Если бы нас хотели убить, они уже могли нас убить, но зачем им нас убивать? Я слышала, что людей похищают для пересадки органов. Но здесь неподходящее место для операционной, даже свет  от генератора. Значит, скорее всего, не это. Тогда что?
Внешность у меня простецкая,  но, вообще-то, я думаю быстро. Соображалка работает нормально, я не повелась ни на какие-то там «Властилины» и «МММы». И сейчас смеюсь, глядя как эти лохи, создают «Партии обманутых вкладчиков». Ребята, а чего вы хотели-то «на шару»? Мне их не жалко. Самое дорогое - это глупость, она стоит всего дороже. Иногда цена – жизнь. Вот как сейчас.  Мне стало плохо на улице, закружилась голова. Я потеряла сознание и очнулась здесь. А плохо мне стало, после того как я выпила «Кока-колы», значит, туда чего-то подмешали.
Сколько времени мы пробудем тут? А ведь нас ищут. Муж, наверняка,  заявление в милицию подал. Теперь на всех углах будут мои фотографии с надписью «Найти человека». Нас найдут, обязательно найдут. Надо есть, что бы были силы. Я схватила ящик снизу, чтобы не вывалилось содержимое, и  потащила его, прижимая к животу.
Всухомятку елось плохо, мы запивали водой из бутылки. Когда Тома прикончила банку сгущенки - я удивилась, я всегда думала, что балерины едят как птички – клюнет здесь, клюнет там  и сыта.
- Еще чего, балерина ест как грузчик после работы, это же физический труд. И потом, я такая голодная.
После еды наступило какое-то оцепенение, не хотелось ни думать, ни говорить.
- Слушай, нам в еду чего-то подмешали, так спать хочется.
- Да брось ты, это просто после еды спать хочется, - Тома сладко зевнула. 


Неужели человек так быстро привыкает к обстоятельствам, что его судьба в чужих и безжалостных руках? Спать на куче тряпья, не мыться. Но думать не хотелось, в воде или в еде, что-то было подмешано. Скорее всего, в воде, вот завтра и проверим. Я твердо решила не пить ничего из того, что они предложили, а пить буду ржавую воду из крана. С этой мыслью я уснула. Проснулась я на рассвете, солнце едва поднялось над горизонтом. Тело ломило, но я пересилила себя и хорошо размялась. В туалете разделась, сняла с себя майку и, намочив под краном, вытерла все тело. Кое-как освежившись, отжала майку и надела ее мокрой, сверху надела куртку и застегнула ее. Такой компресс ненадолго, но прогреет, а это гарантия, что я не простужусь.
Я обошла весь цех в поисках гвоздя или чего-нибудь другого острого. Мысль сбежать не оставляла меня ни на минуту. Если бы удалось проскользнуть через окно, потом, повиснув на руках, спрыгнуть вниз, может быть, и удалось бы не сломать ноги. А дальше прокрасться к воротам и удрать. Вот только Тому нельзя оставлять одну, бежать надо вместе.

 Утренний холод постепенно уходил, воздух прогревался, и со стороны дороги изредка доносились слабые звуки проезжающих машин. И все-таки, где мы находимся и что им от нас надо? Вариантов в голове крутилось сразу несколько: «рабство», «донорство», или простейшее вымогательство. Не знаю, как у Томы, а у меня денежных запасов  интересных   кому-либо  нет.  Я всегда говорила мужу, что квартирный вор, зайдя к нам, положит чего-нибудь из жалости, потому что воровать у нас нечего. А он обижался на мои слова. Господи, ну почему мне в голову лезет какая-то ерунда? Я снова подтянула к себе сумку. Когда-то давно мне подарили крохотный перочинный ножичек с перламутровой ручкой, я им не пользовалась, но хранила на память, этим ножичком можно будет расковырять замазку  и бесшумно вынуть стекло. И у нас появится шанс. Я стала соображать, что можно будет подставить под ноги. Не было ничего подходящего. Придется Томе терпеть и подставлять спину или плечи.  Я стала тормошить ее, она была оглушенная сном и с трудом понимала, что я от нее хочу.  Все-таки в еду что-то подмешали.   
Я провозилась недолго, замазка была старая и сухая, стекло было вынуто и осторожно поставлено на пол. Я поставила  его за дверь, чтобы  оно не бросалось в глаза.  Мы передохнули, и Тома снова подсадила меня вверх. И легла животом на переплет, перевернулась и опустила руки вниз  и подтянула Тому.  Осторожно, стараясь не поранить руки, я повисла на окне вниз ногами. Тома проделала то же самое. Она сбросила с ног туфли на шпильках и осталась босиком Мы, стараясь не шуметь, спрыгнули вниз. Приземлилась я неудачно - повернула ногу. Тома подобрала свои туфли, и почему-то пригибаясь, стала продвигаться к машине. Мы сидели в машине и не знали, как ее завести, в кино выдергивают какие-то провода, соединяют и машина заводиться. Услышав голоса, мы, не дыша,  упали на сидения. Волосы упали Томе на лицо, и она рукой старалась их собрать. Но тут со стороны водителя   открылась дверца, и мужской голос произнес: «Куда собрались, милые дамы?». Нас бесцеремонно выволокли из машины и долго били. По-моему, мне сломали ребро, потому что резкая боль не давала дышать. Я плохо помню, как нас приволокли обратно, болели спина и нога, на которую я так неловко приземлилась. Но после укола боль ушла, и наступило отупляющее безразличие. То ли доза была больше, чем раньше, то ли от недоедания и недосыпа я стала слабее, но проснулась я гораздо позже, чем вчера. Охранник сопровождал нас в туалет, и уже не оставлял ни на минуту. Нас приодели, причесали и сфотографировали на фоне развешанной на стене простыни. И тут силы покинули меня, сколько бы я не хорохорилась, а поняла, что больше не увижу дочку, я поняла, что нас ждет. Мы будем уезжать, вернее нас просто увезут за границу. Знать бы еще, куда нас повезут, если в Европу, то шансы есть, а если к арабам или туркам, то нам полный капец. Я ни разу не слышала, чтобы оттуда кто-нибудь возвращался.

Следующие дни смешались в один долгий страшный день. Нас то били, то обкалывали какими-то наркотиками. Мы впали в прострацию, нам уже было все равно, куда нас повезут, и что с нами будет. Я вспомнила, что говорил   нам тренер о синдроме беспомощности. Его суть состоит в том, что человек, предпринимает то одни, то  другие, часто ошибочные, действия, но ситуация не изменяется, а иногда и усугубляется, и он раз за разом, убеждается в тщетности своих попыток вырваться из стрессовой ситуации. И у него развивается комплекс, проявляющийся в отказе от дальнейших попыток изменить ситуацию. Если ситуация, в которую он попал, лишает его права самостоятельно принимать решения и действовать – он превращается в раба обстоятельств,  и рабское существование становится нормой.  Вот тогда он обречен: бесполезны  попытки соблазнить человека свободой: свобода для него – это чреватая опасностями патология. Этим пользуются и террористы.
 
 «I need a police help» написала я  на ладони шариковой ручкой. Ведь в аэропорту мы будем проходить контроль, и я просто положу руку ладонью вверх. Полицейский прочитает надпись и тогда все закончиться.  Я так и сделала. Он прочитал надпись и кивнул.  Я жестами попросила полицейского снять часы. Он пожал плечами, но расстегнул кожаный ремешок и положил их на стойку.  Я жестом попросила посмотреть.  Он отдал их мне в руки. «Ролекс»? Откуда у полицейского дорогие часы? Я сжимала часы в руках и физически ощущала, как секундная стрелка движется по кругу. Время сжалось и медленно распрямлялось, как пружина. Даже сердце стало биться медленнее, тук, и   тук, и  тук.

И тут я проснулась. Откуда-то доносился запах бензина. И я поняла, что надо делать. Я схватила Томину сумку и вывернула ее содержимое на пол. Я искала зажигалку.  Вытянув из кучи промасленного тряпья  самую большую тряпку и прикусив от боли нижнюю губу, припадая на больную ногу, стала красться к окну, из которого мы так неудачно пытались бежать. Я подожгла тряпку с одного конца и выбросила в окно. Она должна была упасть сзади желтой «Ауди». Я села на пол под окном и молилась, что бы все получилось. Сил вернуться к Томе у меня уже не было, я ослабла от побоев, недоедания. Запах дыма я почти не ощущала, наверное, ветер был с другой стороны. Никаких звуков во дворе. Я отползла от окна. И тут раздался громкий хлопок, и повалил густой черный дым. Сразу стал слышен топот, ругань, далекие крики, какие-то стуки. Но почему-то мне уже было все равно.   

Когда я очнулась, было темно. Я лежала на подушке, одетая в ночную рубашку с бантиками. Пахло больницей. Чуть ниже груди была тугая повязка, и мне было трудно дышать. Я попыталась сесть. Где я?
Я сползла с кровати и, шатаясь, вышла в коридор. Тусклый свет, стены, выкрашены темно-синей краской, на полу коричневый линолеум. В коридор выходили белые двери с табличками  №3, №4, №5. Я,  держась за стену, пошла по коридору. В ординаторской,  уронив голову на руки, спала нянечка. Над письменным столом, на стене, рядом с какими-то планами, графиками, расписанием дежурств, висел лист бумаги, ксерокс рисунка. Лягушонок в пасти цапли, и из всех своих силёнок,  пытающийся не дать сомкнуть цапле клюв, а под рисунком надпись: «Don’t give up!», что значит – «не сдавайся!» Я сняла трубку телефона стоящего на столе и набрала номер.
Долгие гудки, слишком долгие гудки. «Господи, ну где он может быть?» Голова кружилась и я села на стул. В коридоре послышались быстрые шаги, на пороге стоял мой муж.

Я поднялась  навстречу и упала ему в руки.

Не сдавайся!