Белые ночи

Рафаил Изидович предполагал, что этот апрельский день принесёт ему удачу. Он уже несколько дней себя к этому настраивал и, наконец, собрался.

С утра нужно было сбегать в аптеку, купить сиалис. У Рафаила Изидовича были планы красиво провести день, так, как уже давно не получалось. Для этого обязательно нужен был сиалис. Поскрёб Рафаил Изидович по сбережениям, по своим сусекам и нужную сумму насобирал. Дорого в наши времена обходится удовольствие. Но – капитализм на дворе. За всё нужно платить.
На всякий случай пенсионер прихватил с собой ещё денежку. Может, по дороге ещё чего придётся прикупить. А вдруг колбаски захочется?

Но колбаски ему не обломилось. В аптеке ему сказали, что сиалисы подорожали, на приличную колбаску уже не хватало, а брать снова ливерную не хотелось. Да, и это, наконец, пОшло: покупать в один день ливерку и сиалис. Они никак не сочетаются. Сиалис требует шампанского, конфет «Рафаэлло», живого звука саксофона и скрипки.

И ладно.

Обойдёмся без колбаски – легко утешил себя Рафаил Изидович и поспешил к дому.

В квартире он повёл себя так, будто предстоит ему важное торжество. Праздник. Надел костюм из тех времён, когда  он выступал на классных часах перед школьниками, проветрил комнату.
Были и другие приготовления, но перед ними всеми Рафаил Изидович выпил таблетку сиалиса. Потом он позволил себе заниматься, чем угодно, но прежде – выпил таблетку.

По инструкции следовало, что действие лекарства должно наступить уже через полчаса. Но по опыту Рафаил Изидович знал, что заметное действие, эффективный, так сказать, период, наступает часа через три.
Так что впереди времени было ещё три часа. Можно было ещё пропылесосить комнату, поиграть на компьютере в «Комбата». Выйти на балкончик и просто поглазеть на улицу с высоты восьмого этажа.


Ну, вот и прошли три часа.

Рафаил Изидович снял пиджак и подошёл к компьютеру. Экран монитора уже его ждал.

Пенсионер уселся напротив, открыл Word и стал записывать:

«Вот город наш Орск ничем примечательным, кажется, не замечен. Но я люблю по нему прохаживаться из конца в конец и любоваться исподволь. Особенно оранжевыми вечерами, которые  в летнее время быстро переходят в ночь. А ночи у нас в пору неистового полнолуния поистине волшебны. И, чему удивляться, если в одну из таких ночей с вами может случиться совершенно фантастическое приключение!..

НОЧЬ ПЕРВАЯ

Я в очередной раз прогуливался по набережной вдоль Урала, совершенно бездельно и беспечно. Мне вот-вот должно было стукнуть тридцать лет. А, в этом благословенном возрасте, особенно в весенне-летнюю пору, сердце имеет обыкновение разрываться на части от непонятных дум и ощущений. Хочется то плакать, то смеяться, а то и вовсе романтически покончить собой через повешение, или прыжка в подходящую бездонную пропасть.

В тот вечер какое-то внутреннее смятение не давало мне покоя.  Такое бывает от длительного одиночества, когда рядом с вами нет человека, на которого вы могли бы излить своё раздражение, сомнение или же переполняющее вас счастье. И я шёл вдоль знаменитой нашей реки, погрузившись в свои внутренние коллизии и почти не замечая окружающих меня ландшафтов. И я так бы даже и перешёл и мост через Урал. И не заметил бы ни бронзовых коней по его краям, ни скульптуры нагой девицы посередине, как вдруг одна деталь нарушила монотонность моих мысленных упражнений.

Я уже, да, взошёл на мост и почти достиг середины с уже упомянутой девицей, как вдруг чуть не натолкнулся на девицу обыкновенную, из плоти и крови, которая стояла у мраморных перил моста, и, опасно наклонившись, вглядывалась в тёмное речное течение. Смеркалось довольно быстро, увидеть что-то в тяжёлых мрачных завихрениях воды вряд ли представлялось возможным, но девушка выказывала какую-то болезненную заинтересованность в разглядывании реки, в которой когда-то купались Пушкин и Тарас Шевченко, и утонул Чапаев.

Я хотел было её окликнуть, но счёл это не совсем деликатным. Мы не были друг другу представлены, а вмешиваться в личную жизнь незнакомого человека могло показаться предосудительным.  Таким своим поступком я мог легко испортить о себе впечатление.

К тому моменту я окончательно отвлёкся от созерцания внутренних образов моих мыслей и хорошо уже разглядел девушку, которая оказалась весьма приятной на вид. На ней было лёгкое коротковатое платьице, специально для летних дней и даже вечеров, чтобы телу не было душно, а, напротив, радостно от свободного проникновения ветерка, а так же и от благодарных взглядов орских курсантов и гимназистов. Да, что там гимназисты! И я, почти уже тридцатилетний, с удовольствием оглядывал стройную девичью фигурку, которая на моих глазах, вот-вот была уже готова свалиться через перила в реку.

Да, ещё у неё были пышные волосы и, наверное, совершенно прекрасные глаза, коих я, ввиду особого расположения девушки, к сожалению, не мог видеть…

Ситуацию разрешило неожиданное спасительное происшествие: я перецепился о булыжник, который валялся прямо на асфальтовой тропинке, что пролегала рядом с перилами моста. И случилось это как раз в тот момент, когда я почти поравнялся с девушкой.

Вы можете задаться вопросом: как я, всего лишь проходя мимо, успел так много разглядеть в одинокой фигурке на мосту? Ну, с этим всё весьма просто: уж таково свойство нашей мужской натуры: нам достаточно бывает одного, самого беглого, взгляда, чтобы запоминать встречных девушек и женщин во всех подробностях.
Так, однажды увидев распахнувшийся на улице халатик, или взметнувшуюся от ветра юбчонку, мы долго потом не можем расстаться с этим видением.

Мы его помним, хотя длилось-то волшебное событие всего какую-то часть секунды…

Ну, так вот: я споткнулся. И растянулся рядом с девушкой в лёгком платье, прямо у длинных её ног, которые почти от моего лица уходили куда-то туда, ввысь, терялись в сумерках.

И в этот момент мне совершенно необходимо было крикнуть. Потому что при падении я сильно ушиб коленку и даже ударился об асфальт ухом.

И девушка тоже вскрикнула. И… И я увидел, что её ноги в туфельках на высоком каблуке… отрываются от тротуара!..

Несмотря на физическое сотрясение, я не растерялся и, извернувшись, крепко ухватился за улетающие вслед за девушкою ноги, остановил их движение. И приложив добавочное усилие, установил их на землю.

Прошло несколько минут.

Девушка часто дышала и не двигалась.

Потом тихо сказала: - Да, отпустите же вы мои ноги, наконец… Больно же!..

Я не сразу и с трудом разжал сомкнутые на щиколотках пальцы. Их как будто свело судорогой.
Наконец, отстранился. Встал сам, стал отряхиваться. Происшествие настолько меня ошеломило, что на время я даже позабыл о своих ушибах.

- У вас кровь… - сказала девушка.

У меня и правда от уха сочилась кровь. Просто содрал кожу, однако же, кровь растекалась по лицу струйкой, что было неприятно.
- Подождите, я сейчас вытру, - девушка порылась в сумочке, достала носовой платок и провела им по моему лицу.
- Ну, вот, пробормотал я в смущении, теперь ваш платочек никуда не годен.
- Ну и пусть его. На то платочки и нужны, чтобы их использовать, - сказала, улыбнувшись, моя неожиданная сестра милосердия.

Из облаков открылась, наконец, полная луна и я увидел её глаза. Какие это были глаза!..

Кто мог подумать! Ещё час назад я бродил в одиночестве по городу, тосковал неизвестно о чём, и вот за какие-то несколько минут я уже подержал в руках пару прелестных девичьих ножек.
И милая девушка смотрит не меня с участием и вытирает кровь с моего лица…

- Простите… Я, кажется, напугал вас…

Обстоятельства сложилась самым благоприятным образом: теперь мы могли разговаривать и правила приличия при этом ничуть не страдали. Обо всём позаботился случай.

- Меня зовут Мефодий, - я решил уже сразу представиться, с тайным желанием составить о себе приятное впечатление. (Нужно ли вносить тут пояснения, что девушка мне понравилась, мне не терпелось закрепить позиции, которых, волею случая, мне удалось добиться).
- А меня – Маланьюшка… И она засмеялась тихим, тёплым, грудным смехом…

- Господи, Маланьюшка! Имя-то какое чудесное! И тоже – на Мэ, как и моё! 

И как же вы, милая моя Маланьюшка, в такой поздний час оказались одна на мосту? Неужели ни подруги, ни молодого человека не было у вас, чтобы составить вам компанию в прогулках? Хотя, не отвечайте! Я не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, где могут быть тайны, о которых знать мне совсем ни к чему.

А луна всходила всё выше, и я всё больше мог рассмотреть девушку-Маланьюшку. И, к ужасу своему, чувствовать, что в неё влюбляюсь. Хотя вот так – сразу, в незнакомого мне человека?..

Яркая луна освещала Маланьюшку. Ах! Как она была хороша! И вся эта стройная фигурка в коротком, крупными цветами на белом, перетянутом в талии тёмным широким поясом, платье, и удивительные глаза и брови… И пышные, рассыпающиеся, волосы.
И… Запах её носового платочка, которым всего несколько минут назад она меня обтирала с таким участием…

Я же видел ещё и её ноги почти во всю их длину, до самых, можно сказать, истоков, и это не могло не действовать на моё тридцатилетнее подсознание…

- Ах! Даже не знаю, что и говорить, что ответить на ваш вопрос.

И в свете луны пухленькая щёчка Маланьюшки потемнела, очевидно, от зардения.

- Ведь вы не поверите, что просто так я прогуливалась одна ввечеру по мосту, что стояла над рекой в праздности и мечтаниях?
Да, были у меня мечтания, только горькие, тёмные. Вот вокруг начало лета, красота в природе, в степях цветение трав, свежая листва на деревьях, счастливые кошки брюхатые повсюду бегают, а у меня тоска на сердце.

- Дак, откуда у вас в ваши-то лета, при вашей наружности могут быть такие мысли, такое настроение! – почти вскричал я от сочувствия, и с ближайших прибрежных ив и тополей взметнулись совы и отлетели, уселись подале.
И с жадностями настроился услышать всё же возможные откровения ночной моей феи.

- Ну, раз уж случилось нам с вами так нечаянно познакомиться, то, пожалуй, я вам откроюсь, - тихо произнесла Маланьюшка и на время затихла, очевидно, задумывая, с чего начать.

До недавнего времени я была девушка совершенно свободная. Посещала в свободное время дансинги, ночные клубы, коктейли всякие. И отношения с мужчинами были лёгкими, необязательными. Не знаю, почему я вам так всё о себе в подробностях. Но всё равно – вы сегодня уйдёте, мы расстанемся и забудем о нашем происшествии.

В общем, по обыкновению, в субботу, я надела свои красные туфельки, платье, которое вы сейчас на мне видите, и пошла в наш «Тип-Топ», ночное заведение для молодых людей. Несмотря на вечер выходного, в заведении было малолюдно. Но за столиком в глубине сидела необычная пара – два юноши, из которых один был лысый и с бородой, а другой – нормальный, бритый, но – завёрнутый в простыню.

Оказалось, что не только я обратила на них внимание, но и эта пара молодых мужчин прониклась ко мне интересом. Уже через минуту я оказалась рядом с ними, потому что тот, который в простыне, очень любезно меня пригласил.

Молодых людей звали Радж – того, который в простыне и Брахмапутра – лысого бородатого.

Странности продолжались. Молодые люди без обиняков вкратце рассказали о себе. Они любят индийские религии, не едят мяса, живут вместе в небольшой комнатушке на Ленинском проспекте. Сразу оговорились, что они не геи, что им очень приятно меня видеть.
А, когда мы выпили с ними по пинте красного пива, выразили надежду и желание, что хотели бы продолжить наше знакомство.

Тот, который Радж, мне очень понравился. Был такой обходительный, загадочный. И я не сочла нужным затягивать время взаимного узнавания. Не сразу, но уже через два вечера я согласилась поехать с друзьями на их квартиру, чтобы посмотреть, как они живут.
И тоже нашла там для себя много удивительного.

Кровати у Раджа и Брахмапутры не было, только два пухлых коврика на вате.

Ребята угостили меня своими вегетарианскими блюдами, потом показали индийские упражнения, которыми они занимаются. Посадили меня на коврик и почитали мне вслух индийскую книгу на индийском языке. Всё это было очень занятно, но вызывало во мне какие-то смутные ощущения. И Радж и Брахмапутра, хотя и заверили меня, что не геи, но внимания на меня, как на женщину, совсем не обращали.

Вели себя оба безукоризненно, учтиво. А Радж – он вообще был какой-то особенный. Брал меня за руку, говорил: «Хава Шива!». Целовал с деликатностями, осторожно, как сестру, чуть выше локтя. Не знал Радж, что именно в том месте у меня тайная моя точка, что загораюсь я от нажатия туда, от прикосновения. И, когда он сделал это в первый раз, я чуть не вскрикнула, но сдержалась и ничего ему не сказала.

И я стала часто заходить к друзьям в гости. Радж был такой стройный, такой красивый. Умный. Когда ловил на себе мои взгляды – тут же усаживал подле себя и читал мне свою индийскую книжку. На индийском языке.

Было, конечно, понятно, что, таким образом, он выказывает ко мне особое своё расположение, но… Дальше этого ничего не шло.  Я пила со своими друзьями травяные чаи, объедалась рисом, бобами и восточными пряностями в ожидании развития отношений, но их не наступало. Брахмапутра и Радж говорили, что у них со мной, наконец, наступила нирвана. Не было меня – и не складывалась у них благодать. А вот – когда я рядом, то наступает у них высшая точка духовного наслаждения. Такая, которая простым смертным недоступна.

Я хотела, чтобы и у меня наступила благодать. Хоть чуть-чуть. Но в нашем будущем ничто её не предвещало. Я чувствовала, что мне так и придётся состариться и умереть вместе с этими проклятыми индусами в позе лотоса.

А мне исполнилось уже двадцать шесть. Я уже три раза была гражданской любовницей, я знала, что такое благодать. Обыкновенная, человеческая. И надеялась, что у нас с Раджем, наконец, что-то произойдёт. Что, встретив мой пытливый взгляд, он однажды отложит в сторону свою индийскую книжку и прочитает, разгадает все тайны моего тела.

Но… Нет… Радж ходил по комнате, обёрнутый в простыню на совершенно голое тело, заваривал из трав чаёк. Садился напротив меня, смотрел своими красивыми глазами в мои и говорил много раз: «Хава Шива! Хава Шива!».

Я чувствовала, что начинаю сходить с ума. После поцелуев Раджа в точку выше локтя меня мучили боли внизу живота, я не находила себе места.

В конце концов, я решила с этим покончить. Я ещё не знала, как, но жизнь сделалась совершенно невыносимой.

И вот однажды я вышла из комнаты на Ленинском проспекте, комнаты, которая уже стала мне такой родной и такой… жестокой… и пошла, куда глядят глаза. Ноги сами привели меня на мост. Ну, а дальше, Мефодий – вы знаете…

В некоторой оторопи я выслушал исповедь моей неожиданной знакомицы. В предложенных случаем обстоятельствах мне уже казалось, что девушка всерьёз заинтересовалось мною, что события недавних минут прочно отодвинули от неё проблемы предыдущей жизни. И грустный рассказ Маланьюшки о каком-то Радже с Брахмапутрой внёс в мои фантазии определённые осложнения.

Но, по взрослости своей, я понимал, что никак нельзя её сейчас отговаривать и пытаться разочаровать в её болезненной привязанности. Нужно, напротив, способствовать их дальнейшему сближению, выступить как бы союзником… Естественно, чтобы попытаться это всё как-то развалить, перестроить в свою пользу.

- Милая Маланьюшка, ну что за печали вы себе повыдумали? – начал я со всей возможной искренностью и с умело скрытым коварством. – В ваших отношениях с Раджем нет никаких несуразностей. И, я вполне уверен, что вас он любит так же сильно, как и вы его. И, возможно, даже сильнее. И ему тоже не чуждо ничто человеческое.

Возможно, безмясная диета сделала его реакции несколько замедленными, травоядие создаёт определённый психотип. Сравните лису и зайца, волка и корову. У мясоеда больше практики с живым окружением. Он знает привычки и повадки своих кормильцев, он с ними постоянно общается. Ему совершенно необходимо быть быстрым, сильным, ловким. Ему необходима молниеносная реакция. В то время как травоядному достаточно набить живот капустой, а затем в дрёме предаваться неспешным размышлениям.

Вашего Раджа нужно просто подтолкнуть. Попробуйте сделать первый шаг, заставьте увидеть вас с какой-то новой стороны…

Если от своего рассказа на лице Маланьюшки повыступили слёзы, то, после моих здравых рассуждений, они совсем высохли. И на лице ещё не моей девушки засияла доверчивая детская улыбка.
– Вы правду мне говорите? – с некоторым сумлением и, в то же время с надеждой вопросила меня Маланьюшка.

Как ей хотелось верить во весь этот бред хищника!

После этого Маланьюшка сказала, что ей уже пора домой. В разговорах мы и не заметили, как стало светать, наступало утро. От седого Урала потянуло свежестию, вот-вот должны были погаснуть городские фонари. Я вызвался проводить девушку, и с её стороны не было к этому никаких возражений. Мы взялись за руки, и Маланьюшка уже почти счастливо зацокала рядом со мной своими каблучками. Она даже временами бросала мою руку и убегала вперёд, подпрыгивала и кружилась в каком-то своём уличном вальсе. При этом края короткого её платьица приподнимались ещё выше, что создавало атмосферу настоящего праздника.

Уже через каких-то сорок минут праздник закончился. Мы подошли к дому Маланьюшки и она, взявши меня за обе руки, поблагодарила меня за всё, за всё, за всё. Но мне совсем не хотелось, чтобы наши отношения на том закончились. 

Я ничуть не сомневался, что этот её балбес Радж так к ней и не приблизится. Горбатого только могила исправит. Этому Капуру кроме редиски уже ничего не нужно. Так и будет её жевать и бормотать свои мантры.
Наверное, это ещё и сопровождается непристойными звуками, ибо употребление зелёного корма ведёт к повышенному газообразованию.

Вот почему индусы-вегетарианцы расставляют вокруг себя ароматические палочки, поджигают их и целыми днями сидят в клубах отвлекающего дыма.

Я вызвался быть дальнейшим другом Маланьюшки и уговорил её в следующий вечер прийти опять к мосту и рассказать, как же у них с Раджем всё вышло.

На том и расстались.

Дальнейший день прошёл у меня в сильнейших переживаниях. Мне хотелось, чтобы скорее наступил вечер, чтобы увидеться с моей Маланьюшкой. Но часы тянулись медленно. Всё усугубляло открытое солнце, которое наполняло город слепящим июньским жаром. От жары можно было укрыться под кондиционер, но время от этого не убыстряло своего течения. После бессонной ночи полезно было бы уснуть, хоть на немного, но сон не шёл. Перед глазами стояла Маланьюшка, о которой бесконтрольное моё воображение показывало совсем нескромные картины.

Вконец измученный, к вечеру я всё же уснул. Совсем ненадолго, а, когда проснулся, вскочил в страхе, что проспал. Мигом соскочил с постели, вычистил до блеска зубы, принял душ, тщательно вымыл гениталии.

НОЧЬ ВТОРАЯ

На мосту я оказался всё же намного раньше условленного. Сумерки приближались медленно. Казалось, что время остановилось вовсе.
А потом уже и зажглись фонари, уже сквозь облака над домами стала проглядывать полная луна, а Маланьюшки всё не было. Уж не случилось ли чего? Неужто у них там всё с этим Раджем сладилось? И мне совсем не нужно было своими советами толкать, пододвигать огород, мою Маланьюшку, к этому козлу?

В нервности я ходил по парапету, заламывал руки и делал прочую, необходимую в таких случаях, гимнастику.

И!.. Конечно же, она, Маланьюшка – знакомая стройная девичья фигурка появилась в другом конце моста! Она приближалась ко мне, и с каждым её шагом сердце моё учащало биения…
И я даже не заметил на лице девушки отсутствия радости, прежнего веселия которое происходило с ней совсем надысь.

Я бросился навстречу к Маланьюшке, чтобы сократить мгновения терзавшей меня неизвестности. Я схватил её за руки, что уже должно было ей казаться привычным и, задыхаясь, с участием, стал спрашивать: - Ну, как у вас? Что вы расскажете мне?..

Кислость прелестного личика тайно возрадовала меня. Значит, ничего у них всё-таки не вышло? Не склеилось? Нечем ему там клеить, этому земноводному! Шансы мои, котировки и бонусы на сближение с прекрасной Маланьюшкой росли!

Стараясь не выказывать своей радости, я со всем возможным притворством продолжил свои участливые вопросы.

И Маланьюшка, предварительно чуть зарыдав и выплакавшись, поведала новую главу своей истории…

Да, она вернулась в квартирку, где проживал её друг Радж со своим другом Брахмапутрой. И стала делать первый шаг, чтобы Радж её заметил, как женщину, чтобы его, наконец, к ней повлекло.

Ну, тут выдумывать особо не нужно: в комнате было очень тепло, и Маланьюшка сбросила с себя платье. Лифчиков она не носила. Остались трусики, которые были без модернов, простые, в меру узенькие, но со всеми приличиями. В таком виде она продолжила общение со своими друзьями, которые на её новую наружность никак не отреагировали. 
Опять заваривали чай, твердили мантры.

У Маланьюшки был отдельный коврик. Она садилась на него напротив Раджа и Брахмапутры в позу лотоса, но привычного течения событий это ничуть не нарушило.

Девушка пробовала молитвенно вздевать руки к небу, потом разводить их в стороны – от этого её груди приходили в движение, в твёрдые вишенки собирались соски, но и тут монотонное «Хава Шива» не прерывалось.

Маланьюшка становилась на шпагат, искала, двигаясь на четвереньках меж приятелей, свою булавку. Наклонялась со всей возможной грацией – ничего.

Уже пополудни Радж привычно поцеловал её в руку выше локтя, и Маланьюшке пришлось срочно убежать в ванную комнату, чтобы снять напряжение.


Вот и всё. Первый шаг она делала.
Маланьюшка сделала много шагов.
Она исходила в этот день в комнате перед возлюбленным тысячу шагов, но он остался к ней глух…

Девушка замолчала. Под мостом булькал Урал. Кроме этого была тишина.

По моему разумению, добрая половина дела была сделана в мою пользу. Даже, возможно, более. С девушкой мы уже знакомы довольно хорошо. Мне она поверяет самые свои сокровенные мысли. Её влюблённость в какого-то там придуманного Раджа – не более, как мыльный пузырь. Она лопнула. Она разрушилась. Не может быть у моей Маланьюшки с этим, прости Господи, индусом, никакого будущего.

И: я ей ничуть не мешал, ни в чём не перечил. Она была совершенно вольна в своих поступках.

Теперь вокруг Маланьюшки с её стройными ногами не осталось никого. Только я.

Но для девушки ещё ничего конченным не казалось. Ей ещё нужно было пережить боль своей утраты, похоронить её. Свыкнуться, что её уже нет…
На это, конечно, требуется время. И – близкий человек. Который готов в любую минуту поддержать, утешить.

В этом плане у Маланьюшки всё в порядке. Близкий человек – вот он, рядышком!..

Вот повезло бабе!..

Я протянул к Маланьюшке руку, коснулся её волос. Потом лёгким движением попытался её к себе привлечь. И она подалась, даже прижалась. А мне уже можно было волосы её гладить и осторожно, беря за спинку, прижимать к себе.

Вдруг девушка отпрянула от меня, прикрыла лицо руками и зарыдала в голос.

Ну, да, я же так и думал: отплакать ей нужно своё чувство к этому Раджу. Тут ничего страшного. Так положено. Это просто дождик, после которого обязательно должно выйти солнце.

А Маланьюшка повернулась, подбежала к широким перилам моста и оперлась, легла грудями на прохладный мрамор, капая теперь слезами прямо в реку. Я не опасался, что она может свалиться вниз, так как молодая моя вдовушка уже не имела таких желаний и в переживаниях своих вела себя вполне благоразумно.

Наклонённая её фигурка в свете засиявшей полной луны выглядела довольно трогательно: босые белые ножки на туфельках с высоким каблучком, короткое платьице, которое он наклона Маланьюшки поднялось ещё выше обычного и придавало, если глядеть на это со стороны, особую прелесть её страданиям.

Я подошёл к милой моей девушке ближе, чтобы словом ли, прикосновением выказать соответствующее случаю соболезнование. Начал с прикосновений. Рукою провёл снова по волосам, потом – по спине. Гладил – всего лишь гладил – ничего более. Каждое моё движение, прикосновение вызывало у Маланьюшки новый приступ рыданий. Душевная боль выходила из неё медленно, не желая с ней расставаться.

Я же, понимая необходимость и очевидную действенность моих движений, их продолжил.
Постепенно я расширял площадь покрытия моими ласками тела Маланьюшки. Как-то само собой вышло, что и шейку уже гладил, и руки. И – спинку уже во всю её дину, до самого скончания.

А, поглаживая, уже и ниже рискнул посочувствовать. И уже не только гладил, а и сжимал округлости прекрасных девичьих половинок.

В общем, каждый из нас был занят своим делом: Маланьюшка рыдала о безвременно уходящем своём чувстве, я же выявлял пределы допустимого для возможной реализации своих интересов.

А пределы, к моему восторженному изумлению, так и не обнаруживались!

Уже я и ножки гладил, и прикасался губами к щиколоткам, поднимаясь всё выше и выше и – не встречал к тому никаких ограничений.
Неужто?..

И я, вполне осознавая кощунственность своего поведения, среди поцелуев, будто бы невзначай, поднял край Маланьюшкиного платьица и - накинул ей на спину, всю её открыв.

Обтянутая белыми тонкими трусиками, передо мной подрагивала от рыданий совершенная девичья красота.

Я сам чуть не разрыдался от нахлынувшего на меня счастья и взялся осыпать поцелуями эти трусики, а потом, их приспустив, и нежное белое девичье тело…

Любимая!..

Повинуясь моим рукам, трусики продолжили своё движение вниз и Маланьюшка, на момент перестав плакать, приподняла одну в туфельке ножку, затем другую, чтобы помочь мне окончательно от них её освободить…

На всякий случай, трусики я тут же прибрал, упрятал в глубокий карман своего сюртука.

Да, это была победа! Сердце моё отчаянно колотилось.

Я уже без всякого страха и стеснения осыпал Маланьюшку поцелуями, рукой же проследовал по внутренней, удивительно гладкой и нежной стороне бедра от низу до верху, пока не… остановился…

О!.. Чудо!.. Маланьюшка уже была готова! Она… Ждала меня!..

Ах, это яркое, восхитительное свидетельство девичьего расположения! Если сердце Маланьюшки ещё и не совсем свободно, то я постараюсь сделать всё, чтобы помочь ей забыться.

Я же понимал, что настоящая любовь не проходит в один момент. Что обязательно нужно время, чтобы рана затянулась. На это уходит не одна ночь и не один день. И ещё ничего не значит, что сейчас Маланьюшка готова меня принять, и я могу этим беспрепятственно воспользоваться. В том, что девушка возжелала сейчас спасительной близости, исходило скорее от её беспомощности от постигшего её несчастья.

И такое её состояние – ещё от любви к тому, другому…

Возможно, в этом и крылась причина того, что я сам так быстро влюбился в Маланьюшку.  Почти сразу, как только увидел. Ещё и не разглядев её толком там, на мосту, я уже чувствовал, что её люблю.

Да, этому есть простое и вполне реалистическое объяснение.

Мы легко влюбляемся в тех, кто уже влюблён, кто появляется среди нас, переполненный этим чувством. Посмотрите в толпу людей на улице, и вы непременно увидите этих парней, этих девушек. Вокруг них особенный свет и они особенно от других красивы. Вы их видите, узнаёте издалека у себя на работе, в магазине.

И потом возникают, появляются эти драматические «треугольники»: он любит её, а она – любит другого…

И это действует не обязательно визуально, но, скорее, на полевом, на подсознательном уровне. И этому трудно, почти невозможно сопротивляться.

Мы слышим голос любви, мы идём на него…

В городе Актюбинске когда-то в течение лет двадцати промышлял маньяк. Отличный семьянин, передовик производства.
Охотился он не просто за девушками. Его интересовали влюблённые пары. Он выслеживал, подкарауливал свои жертвы в тенистых скверах, в беседках, во всяких укромных уголках. Терпеливо какое-то время наблюдал за их объятиями и поцелуями, потом тюкал мужчину или юношу дубинкой по голове, а девушку тащил в кусты.

Спустя годы, повзрослев и размышляя об этом, я пришёл к выводу, что в этом был определённый резон. Наш актюбинский маньяк был гурманом. Его не интересовало обыкновенное обладание испуганной, безвольной жертвой. Ему было нужно, чтобы она его ХОТЕЛА! Или – чтобы ощущать эту готовность женщины к любовному соитию.

Маланьюшка плакать перестала. Теперь от неё слышалось прерывистое шмыгание носом в Урал.

В нашей однозначной ситуации мешкать мне нельзя было никак. Да и любовное моё состояние приблизилось уже к опасной критической массе, оно требовало немедленного разрешения.

Маланьюшка только вскрикнула: - «Ах!». И потом многажды его повторила, пока торопливые и жадные мои движения не завершились уже и с моими криками. 

Я отъединил девушку от поверхности перил, распрямил, повернул к себе. Глаза её ещё были полны слёз, я бросился немедля их целовать, дабы стереть с прелестного личика все следы давешней печали. Они уже по-другому смотрели на меня, старались уже меня ЗАМЕТИТЬ… Ведь, в прошлую нашу встречу Маланьюшка меня не видела. Она что-то мне говорила, но меня не видела. Перед глазами у ней стоял другой образ, через меня она всё время к нему обращалась, с ним говорила.

А теперь она вглядывалась в меня со вниманием, будто делая для себя какое-то открытие. И улыбнулась, наконец, Маланьюшка. И на мои поцелуи несмело стала мне отвечать…

А, когда мы нацеловались с ней вдоволь, мы взялись за руки и пошли вдоль по мраморному мосту, мимо бронзовых коней, мимо притихших ив, тополей и грабов. Только полная, ослепительная луна плыла вместе с нами рядом, освещая город, в котором мы жили.

Ещё я бережно поддерживал Маланьюшку за талию, тихонько прижимал к себе. Слышал под шелковым платьицем тепло её голого тела, и комок счастья подкатывал прямо к горлу, на момент стесняя дыхание.

У толстой раскидистой липы мы, не сговариваясь, остановились и снова бросились друг к другу в объятья. Нам снова захотелось целоваться, сильно прижиматься друг к другу телами. Я безраздельно ласкал мою Маланьюшку, уже не боясь оскорбить её или обидеть.
И она мне во всём охотно способствовала, не только позволяя, но и всячески удобно ко мне поворачиваясь.

Я прислонил любимую свою к липе, и Маланьюшка тут же угадала мои намерения. Девушка легко вскинула правую ножку вверх, так, что она оказалась у меня как раз на плече, под соскользнувшим платьем у Маланьюшки ничего не было, и мы тут же опять соединились, уже лицом друг к другу.
И вся наша бурная близость сопроводилась теперь ещё и страстными поцелуями и объятиями, от которых можно было даже умереть.

Но мы не умерли, а когда вновь всё завершилось, всё ещё сильно дыша, ещё долго не хотели разлучать объятий.

А потом мы опять пошли по лунным улицам города, который в эту ночь казался самым красивым и добрым…

Время близилось к утру. Милую мою Маланьюшку мне нужно было проводить. И там, у её дома, я буду вынужден с нею расстаться. Но я уже не испытывал прежней тревоги. Наше будущее казалось мне уже вполне предсказуемым. Мы любим друг друга, нам обязательно нужно быть вместе.

Маланьюшка шла рядом и прижималась ко мне, давая почувствовать, что ей хорошо со мной. И она тоже счастлива.
Тут на нашем пути оказался чудный скверик. Весь покрытый свежей новорождённой травкой и одуванчиками.
Ещё по всему скверику вразброс росли замечательные наши русские берёзки. Немного поодаль виднелись ещё и две польских и одна литовская.

В свете луны всё это было похоже на сказку.

Я схватил Маланьюшку за руку и увлёк на полянку, где мы тут же упали в траву, на мой сюртук, который я прежде всё же успел кинуть.
Маланьюшка, смеясь, раскинула руки в стороны и распахнула голые коленки, чтобы снова принять меня.
И снова повторилось наше любовное безумство, которое, казалось, в этот раз совсем и не закончится.

Целовал я Маланьюшку в губы, в уши, в плечи. Платьишко сверху на ней сдвинул, как листки с кукурузного початка и целовал обнажившиеся груди, ласкал их лицом и руками, и не мог, не мог остановиться!

Нужно ли говорить в оправдание, что и Маланьюшка отвечала мне бурной взаимностью, употребив на то опыт всех трёх своих сроков гражданских любовных отношений.
Ну и шалунья она оказалась, ну и егоза! То извивалась подо мной по-всякому, забиячно, моя Маланьюшка, то неожиданно вдруг оседло устраивалась сверху…

А потом мы просто лежали на спине друг подле друга и смотрели в небо. Где тускнели краски ночи, и уходило, таяло на глазах, всё лунное волшебство.

Нужно было и нам уходить.


Я помог Маланьюшке подняться, отряхнул с неё травинки и первый пух одуванчиков.

Нам весьма везло в эту ночь: весь зелёный скверик был по обыкновению усеян собачьими какащками, но ни в одну из них мы не наступили и не попали.

И  чистым, каким и был, остался мой сюртук.


И настала-таки минута расставания. При наступившем уже свете дня Маланьюшка не могла долго на меня смотреть, она всё смущалась и отводила свои глаза, вместе с чудесной своей улыбкой, в сторону.

До сего момента мы с ней говорили мало, обрывками, всё больше общались на искреннем, чистосердечном языке прикосновений. И я, наклонившись к ней, к волосам, погрузившись в них лицом, вдохнув их опьяняющий запах, спросил, а не согласна ли Маланьюшка связать со мной свою судьбу, выйти за меня замуж? Ведь я так её люблю! Я и детишек с ней хочу. И быть всю жизнь и в горе и в радости… Уже сейчас нам на моей квартире можно жить вместе, и сразу же, не откладывая, подать документы на свадьбу.

И Маланьюшка заглянув ко мне в глаза глубоко и задержавшись там своими, голубыми, чистыми, ответствовала, что какие у меня на этот счёт могут быть сомнения? Да, конечно, согласна! И – как можно, скорее, если мне того уж так сильно хочется. Вот она забежит сейчас к себе домой, соберёт кое-что из вещей… Нет… Приходить за ней не нужно… Давайте, как всегда, встретимся с вами там, на нашем мосту! Я буду там вас ввечеру ждать, и оттуда пускай начнётся наша новая жизнь…

На том и порешили, поцеловавшись ещё раз на прощание…


Наступившее утро, а за ним день были у меня бессонны и прошли в хлопотах. В квартире нужно было прибраться, расставить в удобном порядке мебель. Я должен был позаботиться и о меню на вечер. Предстоял наш с Маланьюшкой праздничный ужин. Я сбегал в ближнюю лавку «Магнит», купил свечи, «Абрау-Дюрсо». Пышный белковый тортик в магазинчике «Винни Пух», что на Пречистенке.
С особым тщанием убрал постель: шёлковые простыни, на тумбочке, рядом с кроватью - лёгонький бежевый пеньюарчик, как раз под Маланьюшкин размер. И ещё – всякие трогательные вещички из дамского туалета.

На столике, на видном месте, среди торта и шампанского я поставил коробочку, где, если её раскроет Маланьюшка, то найдёт там прелестное золотое колечко с маленьким бриллиантиком.

День просто промелькнул. И, несмотря на бессонную ночь и нагрузки, которые испытали моё тело  и психика, сна у меня не было ни в одном оке.
Я по обыкновению сбегал в душ, потом опрыскал себя с головы до ног дорогими пачулями и почти кубарем выкатился на улицу.
Нужно было поспешать, потому что уже заметно вечерело и моё опоздание выглядело бы совсем некстати.

НОЧЬ ТРЕТЬЯ

Но, как я ни спешил, как ни торопился, а Маланьюшка меня опередила. Она уже стояла на нашем месте, недалеко от голой скульптуры женщины. Я ещё издали её увидел, узнал по знакомой, уже родной, её фигурке, по кокетливому коротковатому платьицу.
И я даже побежал к ней навстречу. Потому как не мог уже терпеть нашей разлуки, затянувшейся на целый день. А оказавшись рядом, тут же заключил девушку в объятия, принялся осыпать счастливыми поцелуями. Но… Противу ожиданий, я не встретил ответной радости. Маланьюшка как-то по-сестрински об меня тёрлась, но не прижималась. И не отвечала на мои поцелуи, хотя, впрочем, и не отворачиваясь…

В сердце у меня похолодело. У меня возникло чувство, что я падаю с обрыва. Ещё ничего не произошло, ещё ни слова не было между нами произнесено, но я понял, что произошло что-то непоправимое…
- Что?.. Что случилось, Маланьюшка, запинаясь и сбиваясь на каждом слове, стал спрашивать я свою любимую. – Уж не захворала ли? Или, что случилось с родными и близкими?..

Я ещё надеялся, что не всё для меня потеряно, что произошло что-то не совсем страшное. Ну, может, у Маланьюшки просто родители попали под трамвай, или у них там дом сгорел, сдохла корова.
Ну, такое что-то бытовое, обыкновенное, что не имеет отношения к нашим чувствам.

Но всё было не так. Никто не умер.

Только для меня, одного меня, навсегда умерла моя Маланьюшка…

И вот вкратце, что она рассказала в наш тот с ней последний вечер.


Маланьюшка была совершенно со мной искренней, когда говорила о том, что согласна жить совместно. И она была полна решимости уже вечером перейти ко мне на постоянное жительство. И даже пребывала в уверенности, что Раджа своего забыла, а на его месте в сердце уже как будто был я.

Так, пустячок один оставался: остались на квартире у друзей-индусов Маланьюшкины маникюрные ножнички. А без них – ну, никак нельзя. Ногти со всех сторон так быстро растут, а под ними инфекция.

И Маланьюшка в тоже утро, как только со мной рассталась, решила ножнички-то свои сразу из той квартиры и забрать.

Никаких у девушки мыслей не было у бывших друзей своих задерживаться. Раджа она разлюбила. Уже давно, уже целых три дня и три ночи, как сердце её к нему совершенно остыло.

А Радж с Брахмапутрой встретили Маланьюшку, как ни в чём ни бывало.
Сразу проводили в комнату, зажгли свои курительные палочки. Дали ещё вдохнуть белого дыма из длинной трубочки, которая тянулась от булькающего кувшина. Сказали, что получили этот новый прибор прямо из Индии от самого йога Караши.

И Радж сделал Маланьюшке предложение.
Да, всё именно так и произошло.

Радж сказал, что им с Брахмапутрой ночью было видение. Спустился с небес сам Шива и сказал громовым голосом, что, мол, ты, Радж, должен взять в жёны мою рабу Маланью.

И Радж, и Брахмапутра в эту ночь крепко спали, а  наутро, почти разом пересказали друг другу о важном знамении свыше. Они уже хотели, после утренней «Хава Шива» бежать, искать Маланьюшку, как тут она сама объявилась.

Маланьюшка сразу не нашлась, что на это ответить. Что она уже как будто обручена со мною, а любовь свою с Раджем уже тут, за порогом оставила.


Пока она пребывала в раздумьях, друзья принесли маленький бюстик Шивы, установили его на возвышение, на тумбочку, сняли с девушки платье и разделись сами. Всё происходило так быстро, что Маланьюшка, когда с неё стали снимать одежду, даже не оказала никакого сопротивления и даже послушно подняла руки, когда платье стаскивали через голову.

Брахмапутра надел на Раджа веночек из лавровых листиков, на девушку – из полевых цветов.
Потом взял в руки святую книгу про Шиву и стал читать по-индийскому.

В это время, как рассказывала Маланьюшка, и у Брахмапутры и у Раджа возникло явное мужское желание. Одежды на них не было, поэтому очень всё было заметно и смешно.
Но Маланьюшка себя сдержала, из-за того, что происходила уж больно важная минута.

Чтение длилось недолго, потому что, судя по виду жениха и пастыря, затягивать церемонию никому не хотелось. Радж взял Маланьюшку за руку и повёл к ватным матрасикам, которые все были сдвинуты в широкое брачное ложе. И тут же, уложив на них девушку, стал исполнять свои первые супружеские обязанности.

У их изголовья стоял Брахмапутра, размахивал дымящимися ароматическими палочками и повторял «Хава Шива!».

Маланьюшка рассказывала об этом, как об чём-то постороннем, что не с ней происходило.

И про то, как вычурно совершал с ней соитие Радж, и сколько раз. И про то, что потом Брахмапутра воткнул куда-то свои палочки и присоединился к молодожёнам. В самом прямом смысле этого слова. Ведь у любой девушки, как у медали, две стороны. Вот Брахмапутра с другой стороны и пристроился.

Нет, они не до самого вечера без перерыва всё это совершали с Маланьюшкой. Случались перерывы, которые совершенно естественны при любовных схватках.

И тогда друзья заваривали новую порцию целебных травок и все вместе сидели в позе лотоса, пили этот чай, говорили друг другу «Хава Шива!»…


- Ну, вот так вот… Мефодий… - Маланьюшка, наконец, остановилась. – Я слова своего к вам не сдержала и теперь замужем. Я уже не могу быть с вами. Никогда.
Вы простите меня… да, я знаю, вы меня простите, ведь вы меня любите…

Вы знаете, Мефодий, я вот ещё чего хочу вам сказать… Я, да… Я уже была близка с Раджем. Я мечтала об этом. Потому как его любила. А сейчас, наверное, люблю ещё больше. Но… Мне неловко об этом говорить, но вы должны знать…

Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с вами. И, я уже знаю наперёд – не будет уж так никогда.

Но я люблю Раджа. Это сильнее меня. Я должна быть с ним…
Ах! Если бы он были вы!!! Если бы он любил меня так, как вы… Если бы так, как вы меня, любила вас я…

Но всё по-другому…

И вообще – может ли когда-нибудь быть в мире такая гармония?..


Я слушал Маланьюшку с упавшим сердцем. Конечно, лестно было услышать, что оказался я в её жизни таким запоминающимся мужчиной. Но я был уже достаточно взрослым и многому мог давать объяснения с точки зрения естественных наук и знания жизни.
Для меня не было открытием, что после долгого воздержания мужчина и женщина испытывают наслаждения особенной силы и остроты. Но, что после череды бурных соитий и объятий совершенно необходим отдых. А, если его нет, то прежней радости  уже и не будет.
Маланьюшка расставалась со мной в состоянии выжатого лимончика и совсем в этот день не подходила на роль новобрачной. Прошли бы три-четыре дня, неделька, и она совершенно иначе бы восприняла своего жениха.

Только и делов-то было – чуточку повременить…

Но я не стал спорить с Маланьюшкой, не стал ей ничего объяснять.

Я порылся в карманах своего сюртука, нашёл смятый кусочек тонкой белой ткани… Достал, протянул его Маланьюшке: – Простите, вот твои… ваши…

Маланьюшка вспыхнула, улыбнулась: - Вы можете оставить себе, если захотите… Я сейчас возвращаюсь в свой новый дом, они мне совсем не будут надобны…

И я даже не помню, как она ушла…


Медленно, почти наполовину ослепнув, я побрёл по холодному и безжизненному мраморному мосту, на котором ещё совсем недавно я был так счастлив. Остановившись произвольно у перил, я повернулся в сторону реки. Тёмная вода журчала внизу, от неё несло тиной.

Я достал из кармана интимную вещицу Маланьюшки, погрузился в неё лицом и слёзы брызнули из моих глаз. Но только минутную слабость я позволил себе.
Я до боли сжал её в кулаке и - бросил в течение.

Авось достанется какому холостяку, либо - юноше, обдумывающему житьё. Скрасит кому-нибудь минуты раздражающего досуга…

Оставалось уйти. Что я и сделал.

Я направился обратно к себе домой мимо мраморных перил, мимо голой каменной статуи.
И тут…

Я увидел одинокую фигурку, которая стояла почти посередине моста и, опасно наклонившись через перила, вглядывалась в тёмные воды Урала.

Я ускорил шаг, приблизился. Стройная фигурка в джинсах даже покачивалась, её кроссовки временами отрывались от земли. Я подбежал, спешно ухватил её за ноги: - Девушка! Что вы делаете?! Вы с ума сошли!

Фигурка, встав на землю, ко мне обернулась: - Кто вы? Что вам от меня нужно! Оставьте меня! Да, я и не девушка, неужели не видите?!..

И правда, передо мной стоял молодой человек. Весьма приятной наружности. С бледностию на лице, почти мертвенной…
Мужчина… Почти мальчик…

Ну, что ж…

Пусть будет мальчик…»

* *     *

Тут Рафаил Изидович остановился. С минуту посидел, в недоумении оглядывая всё написанное. Многовато получилось. Ну, тут он себе не хозяин. Как получилось, так получилось.
Наступил уже вечер, в комнате стало темно, только светился экран монитора.

Действие сиалиса тридцать шесть часов, но сил у Рафаила Изидовича уже не было. Он выписался весь.

Когда-то этот пожилой человек писал стихи и романы. Он посещал местное литературное объединение, где произведения свои зачитывал. Ему шумно аплодировали, а потом повести и рассказы писателя публиковались в альманахах. Что-то писать, творить вошло в привычку, стало необходимостью. И казалось, что так будет продолжаться всю жизнь. Но однажды – Рафаил Изидович даже и не помнит в связи с чем – он вдруг заметил, что писать ему уже не хочется.

В литобъединении собирались отметить его юбилей, а у старейшего члена писателей не нашлось, что в этот день сказать литературно. Накануне весь вечер просидел, но ничего не получалось. Не шли мысли в таком замечательном порядке, чтобы на следующий день привычно удивить всё собрание.

Подняв бокал, он своими словами, как-то корявенько высказал слова благодарности, а потом все напились, и всё забылось.

Но сам Рафаил Изидович своего позора не забыл.

Он стал приглядываться к себе.

Здоровье вроде ещё ничего. Аппетит нормальный. На восьмой этаж без лифта потихоньку ещё можно забираться. Да, всё, всё ещё – дай Бог каждому!

Но… Не всё, однако, так замечательно, если приглядеться.

Если ни с чем не сравнивать, то всё хорошо. А, если вспомнить, каким он был сорок, двадцать, даже – десять лет назад?

И тогда обнаружилось, что уже не радуют так звуки, не ощущаются остро запахи. Совсем перестали действовать пустые, легкомысленные песенки. И как-то незаметно пропала по утрам эрекция.

Всё это было делом в природе обычным и называлось «старость». Да, «старость».
И впереди ещё не только это. Впереди ещё глухота, слабость зрения, инсульты, потеря памяти.

И то, что ватерпас по утрам вместо перпендикуляра – это ещё не трагедия. С этим жить можно.

Жить-то да… А … писать?


Вот как писать, если никакого на тебя впечатления не производит чириканье птички за окном, если весной ты не слышишь треска распускающихся почек? Не вздрагивает уже сердце от случайного прикосновения женщины, а, когда она говорит, что сегодня вечером одна и у неё не держится полочка, и есть пельмени, которые можно вместе съесть – их не то что не хочется есть… Просто… не хочется всего этого беспокойства… Куда-то идти, о чём-то разговаривать…

Потом, возможно, и с этой женщиной близость, но – безвкусная, обыденная. Ну, близость, как близость…

Лучше уж прибить этой женщине полочку и уйти без всяких пельменей…


И – как тут писать. Такое, чтобы это было интересно всем?

Если тебе уже ничего не видно и не слышно, если не интересно тебе - как это будет нужно кому-нибудь ещё?..


И вот так Рафаил Изидович, в принципе, в отношении себя с диагнозом определился.

«Старость».

 А это не лечится.


И, наверное, можно было бы уже со всем этим и смириться. Ну, подумаешь – не пишется. Слава Богу – ноги носят. Если к врачам – то, если какое ОРЗ. А так – ещё ничего серьёзного.
Но мучили фантомные боли. Вот – уже и нет никакого вдохновения, нет ни тем, ни образов, а кажется, что они есть. Тут где-то, рядом…

И совершенно случайно услышал Рафаил Изидович информацию о сиалисе. Чудодейственном лекарстве, которое возвращает бывших мужчин к их мужской жизни. Ну, кроме прочего, в рекламах и описаниях говорилось, что не просто появляется потенция, а и – острота ощущений. Такая, как и прежней, живой, полноценной жизни.

Рафаил Изидович послушал раз, другой. Значения сразу не придал. Грустно в этом признаваться, но к женщинам у пенсионера интерес заметно ослабел.  Из-за них тратиться на дорогое лекарство он никогда бы не стал. А лекарство – он узнавал в аптеке – ну и дорогущее!
Но, вот это – острота ощущений… Чтобы, как в молодости…

Рафаил Изидович решил попробовать…


Рафаил Изидович Парусимов уже написал несколько, довольно приличных рассказиков. Были даже попытки со стихотворными строчками.  Но он не делится ими на литературном объединении. Так – зачитывает иногда самым близким друзьям.

Главное – он снова может писать! 
И, когда на белом листе монитора записывается, дописывается последняя строчка его нового произведения, Рафаилу Изидовичу делается спокойно.
Фантомные боли перестали мучить.

Случается, после своих праведных трудов Рафаил Изидович выходит на балкон, и тогда он слышит, он замечает, как уже в феврале воздух пахнет весной, он слышит пение птиц.
И вспоминает, что у одинокой соседки напротив, кажется, полочка висит на честном слове.

А ещё у неё красивый халат…

Надо бы поискать молоток…