Из сундука памяти

« Я благодарна судьбе»

Сидим, пьем чай и беседуем с Маулией Дюсеновой, урожденной Карамовой. Моя собеседница не на много меня младше, мы уже с ней в том возрасте, когда внуки становятся на крыло, а в тихие лунные вечера посещают тебя светлые мысли: «авось и правнуков дождусь». И Маулии, как и мне, далеко не безразлично, как им будет житься на этом свете, и очень хочется, чтоб жилось хорошо.

У этой женщины удивительное чувства единства с природой, со всеми живущими на Земле. Она любит путешествовать, побывала  даже на вотчине самого Дедушки Мороза в Великом Устюге, часто навещает родственников, проживающих в разных уголках страны. Наблюдательная и неравнодушная, отмечает, как разительно отличаются ухоженные села в наших краях от заброшенных, запущенных, оставленных догнивать и зарастать, которые встречаются  в других, отнюдь не захолустных краях. Маулия Карамовна считает, что нельзя безнаказанно унижать природу, нельзя совершать безнравственные поступки, природные катастрофы происходят в наказание за наши не лучшие деяния, а за доброе отношение и вложенный труд природа платит нам сторицей. « Со своего маленького огорода я такой урожай получаю, себе хватает и нуждающимся раздаю» - делится радостью Маулия.

Родом она из Татышлинского района, где возвышается«Чияле тау», бьет из-под земли «Хэзрэт чишмэсе», а селам своим жители дают удивительно красивые имена: например, «Йосып»... Влюблена в поэзию  Ангама Атнабаева, ей близки стихи Ильдара Юзеева, Хади Такташа, Габдуллы Тукая, проза Зифы Кадыровой, гордится  своими земляками Салаватом Хамзиным, Байрасом Ибрагимовым.
В наш город семья Дюсеновых переехала в 1995 году. В Янауле давно обосновались четверо ее братьев, кроме того здесь она приобрела себе настоящих подруг, с кем можно обсуждать жизненные проблемы, заниматься рукоделием, путешествовать. Работала в Железнодорожном ОРСе, ЖЭУ, на почте, никакой работы не чуралась. Будучи уже на пенсии, четыре года торговала в ларьке по улице Некрасова Байгузинским хлебом. Со своими постоянными покупателями она дружит и по сей день.   

Наша землячка многие годы жизни провела в Средней Азии, в поселке с многозначащим названием «Интернациональный», где бок о бок жили представители почти 70 национальностей. Это были хорошие времена, оставившие о себе светлые воспоминания. Но по родному краю Маулия всегда скучала, каждый год приезжала в отпуск, только отпуск проходит, а тоска по родине остается. Это может понять только тот, кто сам жил на чужбине. Здесь ей мило все и дорого, она бесконечно рада каждому восходящему дню и довольна своей судьбой.


Дедушка рядышком с бабушкой...»

Приходится всякую ерунду слушать, типа там: « Бывших танкистов не бывает...» Бывает! Все, отъездил свое танкист, в люк уже не пролезет. А вот бывших рентгенологов точно не бывает.

“В понедельник на работу выхожу, - с невинным видом сообщает Виталий Михайлович, - приболел наш ренгентолог, надо выручать родную больницу». Ираида Петровна солидарна с супругом в его решении: надо, значит, надо. « Ну и что! - воскликнет несведущий, - любой бы на их месте...» Дело в том, господин несведущий, что у рентгенолог и его супруга в этом году году справили свое семидесяти семилетие.

У Васильевых в жизни столько много общего, что от восхищения кругом идет голова. Общим был майский дождь, который свел под одну крышу двух студентов Уфимского медицинского института. Общими были чемодан с книгами и чемодан с личными вещами, с которыми семья молодых медиков ступила на территорию Ямадинской участковой больницы.

У них общие интересы, общие увлечения. Читают одни и те же книги, смотрят одни и те же телепередачи. Вместе на рыбалку и по грибы – ягоды, на огород. Очень важно, что у супругов совпадают взгляды. Они уверены, что самое главное в семейных отношениях -  это верность друг другу. Секрет же счастливого семейного долголетия кроется в выражении: Муж – голова, а жена – шея. Это значит, что жена целиком и полностью признает главенство мужа, но поворачивается - то он туда, куда она повернет!

Виталий Михайлович и Ираида Петровна никогда надолго не расставались. Во время отпусков побывали и на западе, и на востоке, на море отдыхали, по городам ездили. Но только вместе.

Двери их гостеприемного дома всегда открыты для друзей. Они не устали жить, не устали дружить, не устали любить. Вот это и называется молодостью души, которая не подвластна ни годам, ни невзгодам.   
               
                Ода липе
Проходила как-то мимо монумента Славы по улице Азина и заметила на снегу крылатые грозди кругленьких плодов. Уронила их раскидистая липа, почти незаметная среди растущих рядом роскошных елей. Хотелось взять эти ягодки-семечки в рот, но не осмелилась, подумала, пропитаны они насквозь вредными выхлопными газами проезжающих автомобилей. А в детстве мы ими лакомились. Бродишь, бывало, ясным днем поздней зимы или ранней весны на лыжах по лесу, упоенно наслаждаешься неописуемой красотой окружающей природы, дышишь и не можешь надышаться студеным и вкусным как ключевая вода, воздухом. На ходу подбираешь семена липы, рассыпанные по ослепительно белому снегу, вкусные они как орехи.

Есть ли на на белом свете растение, более щедрое на дары, чем липа? Я такого не знаю. А сколько в ней благородства и скромности. Не сравнить тонкий аромат цветущей липы с дурманящим запахом  пышных цветов сирени, черемухи, даже вишни и яблонь. Запах самих дорогих духов из Парижа кажется по сравнению с ним немного пошловатым. Не зря могучая целебная сила в этих цветах таится и не зря самый лучший в мире мед из них пчелы добывают. 

В крестьянском хозяйстве липа испокон веку была востребованной. В пору цветения липовые веники заготавливали, чтоб новорожденных теляток-ягняток кормить, от такой витаминной добавки рос и креп молодняк на славу. Из лыка сворачивали мочалки, которыми в бане всю грязь и хворь с себя смывали, до солнечной желтизны полы в избах драили, плели тесемки, веревки, арканы, служившие связующим звеном между всевозможной хозяйственной утварью. А во что бы наши предки обувались, как не в лапти? В деревянные башмаки? Это же так не удобно. Податливая древесина липы шла  на изготовление большой и малой посудины. Липовые срубы – лучшие для бани. В рекламах по продаже так и пишут, зная, что именно такие охотнее покупают. То, что мед липовый – этому продукту тоже лучшая реклама. Кстати, на рынке сейчас продают и мочалки из липы. Недешево. Это при том, что мочалок всевозможных развилось – глаза разбегаются.

Может благодаря во многом ей, скромной обитательнице наших лесов, в наших краях развилась цивилизация с достойным уровнем культуры быта? И предки наши, неутомимые труженики, не падкие на лесть и на похвалу, чем-то на нее похожи. Не зря же сказано: с кем поведешься, у того и наберешься.
      
                Ах, весна...
Вспоминая весну своего детства, могу сказать, что она была совсем не похожа на современную. Во первых, не было асфальта. После того, как сойдет снег, земля на довольно долгое время превращалась в непролазную первозданную грязь, в которой резиновые сапоги застревали. О другой какой обуви и речи не было. Нет сапог, сиди дома, не гуляй. Набегаешься, когда подсохнет.

Во вторых, весна моего детства была полна самых невероятных событий. Дома, под лавкой, в добротных, плетенных из ивовых прутьев, корзинах высиживали потомство важные гусыни, которые очень больно щипались. А во дворе неприкаянно бродил несчастный гусак. Он чувствовал себя совсем никчемным и ненужным. Как же  неузнаваемо менялись они, гуси моего детства, после появления на белый свет прехорошеньких гусят! Неприметная  птица мужского рода превращалась в отважного воина, в настоящего красавца: шея лебединая, походка царская, голос могучий. Обходить гусака с семейством приходилось чуть ли не за километр. В общем, чем дальше, тем безопасней. Иначе заклюет и имени не спросит.

В избе, около двери, за печкой, временно проживал  теленок. До теплых дней и пока не окрепнет. Поили его молоком и липовые веники подвешивали под самым носом. Теленок быстренько набирал силу, становился неуправляемым, шалил. Значит, может жить в сарае, где ему и место. Во дворе наперегонки носились шустрые ягнята,  смешно подпрыгивая. Звонко пел петух, красуясь пламенно-красным гребнем. Отцовских чувств за ним не наблюдалось, а вот за курами из своего гарема он бегал шустро и на соседок заглядывал.

На подоконнике распускалась веточка тополя, заблаговременно, где-то в начале марта, срезанная и поставленная в воду. Его клейкие нежно-зеленые листочки служили как бы телеграммой от спешащей в наши края весны: встречайте, скоро прибуду.

Еще мы любили пробираться сквозь мокрые сугробы к первым проталинам. Промокнешь, полные сапоги воды наберешь, зато по земле побегаешь. Вокруг снег, почти зима, а ты уже в весне побывал, это ли не чудо? Достанется, конечно, дома, любителям чудес, да кого это когда останавливало? Тем более, ругали-то больше для виду, что ж они, взрослые, сами разве детьми никогда не были! 
               
                Доброта людская
Не щадим мы матерей. Понимаем уже потом, когда свои дети необдуманно наносят удары прямо в сердце. Помню, с гордостью рассказывала своей о том, как одна, с двухмесячным сыном на руках, пробиралась в дальние края. Как тяжело ей было, наверно, меня слушать. Пустилась по белу свету как трава перекати-поле, еще и хвастается. Молчала бы лучше.

Попутчики на меня реагировали тоже соответственно. На частые вопросы: « Куда?»  вначале отвечала правдой: « К подруге». Наслушавшись нравоучений, стала врать: « К сестре». Представляю, какой безмозглой квочей выглядела в их глазах. Я сама теперь таких осуждаю. Мудрая стала, била жизнь, била и не всё мимо, кое-что отложилось.

Насчет матери. Выслушала она меня и промолвила: Ты же не одна была, рядом люди. Истинная правда! Люди помогали. В Ташкенте солидные дяди и тети респектабельного  вида – пассажиры ТУ-134- стояли с моими мокрыми пеленками и на ветру их сушили.

В дальнейшем, где бы не жила, рядом оказывались добрые люди. Одна баба Дуся чего стоит. Полненькая, такая милая, мягкая как сдобная булочка, прижимала к себе моих детей как родных. Украшали жизнь долгие наши чаепития вдвоем, беседы о том, о сем. Я училась у неё всему: огород полоть, поливать, соления, компоты закатывать.   Тянулась она к нам. Вечерами, бывало, придет телевизор смотреть. Свой у неё есть, да что за удовольствие одной смотреть? Приляжет уютно на диване, дети наши рядом пристроятся, она вся в переживаниях за экранных героев, знай себе, охает да ахает.

Потом была Мария Михайловна. Судьба у неё сложная, семьи своей нет, вот и бегала к нам, благо двери рядом. Подзовет к себе нашего сорванца и возится с ним, оба, что старая, что малый, аж сияют от счастья. В маленькой комнатушке два на три метра у неё всегда идеальный порядок и чистота. Всё квартирку отдельную мечтала получить, да не дожила...

А здесь, в Янауле, судьба мне подарила такую соседку как Масура апа. Светлая душа доброй женщины была открыта для тех, кто искал в ней участия. Для Масура апа  не существовала чужих проблем, все принимала близко к сердцу. Удивительно сильная духом - реально помогала людям. В её однокомнатной квартире постоянно кто-то гостил: то  обиженная судьбой бывшая односельчанка, то родственники, заглянувшие на огонек, чтоб душу излить, посоветоваться. Навещала больных, провожала в последний путь. Скольких она вела по жизни, как была депутатом, так до конца им и осталась. 

Подлинная, непоказная любовь к ближнему, думаю, начинается с щемящего чувства благодарности к таким людям и эстафетой передается от сердца сердцу. На них мир и держится. Переведутся они – совсем станет холодно жить на белом свете.   



               Хорошие мужики на дороге не валяются
В семидесятых годах прошлого века была сто восьмая статья в уголовном кодексе. За бродяжничество. Если бы такая статья существовала ныне, под нее бы бомжи попадали. Тогда таких сажали, отмотав срок, они себе не изменяли и продолжали вести асоциальный образ жизни, оставаясь бродягами. В народе их так и называли: «сто-восьмые». Под зиму «сто-восьмые» подтягивались к теплым краям, перезимовав, обратно растекались по бескрайним просторам Советского Союза, находили себе сезонную работу в колхозах, геологических партиях, на стройках...

Южно-Казахстанский город Тараз в те времена носил имя великого акына Джамбула. Рынок в Джамбуле назывался « Зеленый базар».  Торговали на рынке щедрыми дарами южной природы, чего только там не было! Зимой в обширных подземных складах, так и хочется написать « в недрах», ютились «сто-восьмые». Днем, когда пригревало солнце, они выползали из своих убежищ и восседали с глубокомысленным видом, как древние пророки.

В Муюн-Кумских песках и просторах Голодной степи, примыкающих к городу, обитало коренное население – казахи. А в станицах, расположенных на берегах рек Чу и Талас преобладали украинцы. Хаты у них были добротные, хозяйство справное, народ подобрался работящий, старательный. Мужики еще так себе, а их жены – хозяйки хоть куда. Вот у одной из таких хозяек среди белого дня мужа увели. Красивая и смелая дорогу перешла! Осталась хохлушка казахстанская одна - одиношенька. Сама-то она пережила бы такую утрату, а хозяйство как без мужика тянуть?  Не ради себя любимой, а во благо хозяйства осиротевшего, окна сопернице била и за косы ту таскала, но так и не сумела отвоевать неверного. От злости ляпнула: «Поеду на Зеленый базар, «сто-восьмого» себе найду!». Сказано – сделано. Бабонька – то решительная была.

Ходит она по рынку и незаметно так жениха выискивает среди сидящих без дела претендентов. Прошла туда мимо них, прошла обратно. Выбирать-то не из чего, хоть садись рядом и плачь. А тут один прародитель бомжей голос подает: «Хозяйка, не мужа ли себе ищешь? Возьми меня, не прогадаешь». Она и выбрала. И действительно не прогадала. Зажили они всем на зависть. Оказался, мастер на все руки и труженик неутомимый. К тому же, после того, как она его отмыла, приодела, стал пусть не красавцем писаным, но вполне симпатичным. Вот уж точно: не знаешь, где найдешь и где потеряешь...
               
               
                « Пусть я буду жадный»
Собрались за столом старые приятели. Как водится в таких случаях, вспоминали тех, с кем в разные годы вместе работали, рядом жили. Всплывали в памяти смешные случаи, радостные моменты и, разумеется же, не обошлось без грусти и печали.

- Марат так и не доработал до пенсии, после инсульта не оклемался, недавно вот похоронили, -  вздохнув, промолвил Коля, - так дом свой и не достроил.
Это же надо! Кто-кто, но Марат-то не должен был так рано умереть. Он как-будто вечно собирался жить. Дом в деревне, сад-огород, квартира трехкомнатная, участок в пригороде, где грандиозную стройку затеял, день и ночь там пропадал. Автомобили менял как перчатки. Жадный был Марат,добывал, копил и возводил. Кому теперь всё это? Детям? У него единственный сын в Москве, у которого и квартира, и семья, и работа престижная. Не зря говорят, что самое богатое наследство, которое мы оставляем детям – это трудолюбие. А в случае с Маратом – это ещё умение жить, говоря современным языком – быть успешным. Сын вырос достойным продолжением отца, тем более учебу родитель финансировал и первичным капиталом обеспечил.

С удивлением вспоминали о феноменальной скупости приятеля. Горсточкой ягод со своего сада, помидоркой не угостит. Мужики же любят друг у друга инструменты на время перехватывать, вот у него никогда ничего нельзя было выпросить. Шурупом не поделится, такой был человек. Для того, чтоб деньги на телефон положить, за три квартала бегал, где на рубль дешевле, чем в салоне,  который рядом с домом.
Не умел он довольствоваться только тем, что имел, желал большего. Может это и есть незаурядность человеческая? Вот об этом заспорили сидящие за столом. Очень ли это плохо, быть жадным и скупым?
 
- Ничего плохого в этом нет, - подвела резюме Зухра, самая разумная из всех, - если трудом всё добыто и не за чужой счёт живешь. Возможно, она и права.
       
       
                Нэнэй
На долю наших землячек, родившихся на стыке двух веков – 19 и 20 го, выпало столько, что мало не покажется. Это - Первая Мировая, Гражданская, голодный год, раскулачивание и наконец Великая Отечественная. И, как результат, в начале пятидесятых в наших деревнях встречались одинокие пожилые женщины, оставшиеся без родных и родового гнезда, чьи близкие затерялись в гуще исторических событий, но в списках героев не значились.

Одной из таких была наша нэнэй. Собственного угла у нее не было и она жила у нас, присматривала за нами, малышней. Нэнэй приходилось двоюродной сестрой моей матери, лет ей было за пятьдесят, но тогда она мне казалась такой древней. Помню ее изрезанные глубокими морщинами руки, пахнущие хозяйственным мылом. Мы с братом ее очень любили, наверно, не зря, детское сердце не обманешь. У нее был единственный сын, который жил в далеком Ашхабаде – ее гордость и надежда. Характер у нэнэй был не золотой, жизнь в чужом доме, пусть у родных, видимо, оказалась не сладкой, больно била по самолюбию. Запомнился случай: сварили суп с гусятиной и он оказался почему-то несъедобным, было решено его вылить. А она: « Мне уже пора умирать, я поем». Мы с братом с воплем в нее вцепились: “ Нэнэй, не ешь!». Часто напоминала, что она у нас ненадолго, что сын обязательно за ней приедет.

И вот она начала готовиться к отъезду. Думаю, сын письмо написал о том, что едет за ней, другой связи тогда не было. Нэнэй нашу нельзя было узнать, на нее сильно повлияло предстоящее расставание. Исчезли ее колючки, сделалась такая мягкая, постаревшая и грустная. Сложила вещички в маленький сундучок. На самом верху – увеличенный портрет сына в рамке. На самом дне гостинец – сушеные ягоды малины. Мы с братом, паразиты такие, все ходили, выпрашивали у нее это нехитрое лакомство. Она бережно отложит лежавший сверху портрет, достанет узелок с ягодами, одарит нас горсточкой. Мне до сих пор стыдно за тот свой поступок, а она вот не могла отказать, видимо, дороги мы ей были и болела душа перед разлукой.

Уехала нэнэй в дальние страны. Спустя время приезжал в деревню ее сын. Рассказал, что болеет наша любимая легкими, скучает очень. От тоски люди заболевают чахоткой, скорее всего, это тот случай. Мы всей семьей собирали для нее молодые сосновые почки в лесу, как раз шел месяц май, пора, когда они целебны. Сын, видать, время для отпуска выбрал, чтобы матери лекарство привести, верил, что родные сосны ее спасут. От детских ушей не скрылись его рассказы о том, как мать сильно переживает, что похоронят ее в чужом краю.
Спит наша нэнэй вечным сном где-то в Каракумах. Пусть северный ветер принесет ей запах Тат-Урадинских сосен и прошепчет мои сердечное «помню» и запоздалое « прости»... Да не будет бесприютно ей там, в чужой земле, к которой она так и не смогла привыкнуть при жизни.

… Звали нашу нэнэй очень редким именем – Хамсафа. А ведь я никогда не давала милостыню на помин ее души. Но обязательно исправлю свою ошибку.