Литература. Духовная наполненность текстов

Литературное творчество, как и многий другой вид творчества, представляет собой щедрое излияние души и мыслей, переживаний, эмоций, и, помимо того, что несомненно важно, жизненной энергетики, ввиду чего плоды этой деятельности наполняются не единственно видимой, сознательно закладываемой наполненностью, но и бессознательно закладываемой - соответственно. Помимо обыкновенного или необыкновенного построения текста, неповторимой легкости или загруженности мысли, поэтического оформления, бесчисленного множества всяческих ухищрений для пробуждения подлинного интереса, при внимательном рассмотрении невольно угадывается в том числе и настроение художника во время создания того или иного его творения. Справедливо будет заметить, что многое мы можем также узнать и о целом периоде жизни творца, о его характере, ориентируясь на духовную субстанцию построения текста, не принимая даже во внимание сами мысли, повествовательные линии. Безусловно, немногие из читателей сосредотачивает свое внимание на этой духовной составляющей, но между тем она имеет огромную важность для пробуждения приятных ощущений, которые, стоит убедить, способствуют благоприятному усвоению информации, заложенной в творении. С особенной остротой чувствуется контраст между благоприятностью и негативностью после впитывания информации, наполненной нервозностью. Эту нервозность определить в тексте не составляет большой сложности, как, впрочем, и спокойствие. Достаточно просто полностью отключиться от окружающего мира, и целиком, всем своим вниманием погрузиться в жизнь произведения. Существует вероятность, что произойдет частичное проникновение и в энергетическую составляющую текста, то есть, проще говоря, читатель начнет испытывать похожие ощущения на ощущения творца, как правило, не давая себя в том отчет. Впрочем, это всего лишь мое предположение из давно обдуманного еще в годы студенчества, и с течением времени, по мере углубления в творчество писателей, только укрепившееся в моем уме. Для примера я поспешу обратиться к творчеству двух выдающихся писателей: Л. В Толстого и Ф. М. Достоевского.
 Стоит первым делом заметить, что Достоевский жил преимущественно в северной столице, и следовательно, как и любой бедный дворянин, был весьма обременен житейскими заботами, необходимостью заработка, долгами по квартире и за проигрыши в рулетку, городской суетой, страхом заболеть чахоткой, в конце концов, который, по моему предположению, был свойственен в разной степени всем жителям Петербурга, уже потому что чахотка не лечилась и, как правило, от нее вскорости умирали. И потому, по моему разумению, его произведения наполнены глубокой мыслью, большой закрученностью, скажем так, завинченностью сюжета, однако, вместе с тем, иногда не столь прочно взаимосвязаны и последовательны, как у Толстого, и от них не веет аналогичным спокойствием, какое наполняет большинство его текстов даже с драматическим сюжетом. Это различие вполне закономерно. Толстой прожил большую часть своей сознательной творческой жизни, будучи знатным помещиком, имеющим работающих на него крестьян, а потому и не чувствовал так часто беспокойства о завтрашнем дне, а затем и вовсе перебрался в "Ясную поляну" что называется с концами, где занялся просвещением и обучением детей, процессом, который сам по себе успокаивает, умиротворяет. Кроме того, Толстой, по воле случая, часто находился наедине с природой, что позволяло ему вдоволь пропитаться пейзажной романтикой, прочувствовать ее и затем оформить надлежащим образом. Для этого находилось и время, и силы, и времени, надо полагать, еще оставалось, чтобы работать с крестьянами, учить языки, чтобы прочитать одну книгу, изучать Евангелие, учить детей, заниматься в общем различными делами, и все это, как водится, в умиротворительном спокойствии.

Для подтверждения моего предположения я приведу два коротких отрывка их произведений, на основании прочтения которых уже судите сами. Конечно же, всего два лирических отрывка не могут склонить читателя к абсолютной категоричности суждений, однако же, стоит признать, что они весьма показательны с учетом всего их творческого наследия. Всего же их творческого наследия, разумеется, в этой короткой статье я представить и проанализировать не смогу. Но опираясь на наставления того же Льва Николаевича, который говорил: одно из самых худших суждений: если я не могу всего - значит я ничего делать не буду, - парочку все-таки представлю.

"Стояли жаркие, безветренные июньские дни. Лист в лесу сочен, густ и
зелен, только кое-где срываются пожелтевшие березовые и липовые листы. Кусты
шиповника осыпаны душистыми цветами, в лесных лугах сплошной медовый клевер,
рожь густая, рослая, темнеет и волнуется, до половины налилась, в низах
перекликаются коростели, в овсах и ржах то хрипят, то щелкают перепела,
соловей в лесу только изредка сделает колено и замолкнет, сухой жар печет.
По дорогам лежит неподвижно на палец сухая пыль и поднимается густым
облаком, уносимым то вправо, то влево случайным слабым дуновением.
Крестьяне доделывают постройки, возят навоз, скотина голодает на
высохшем пару, ожидая отавы. Коровы и телята зыкаются с поднятыми крючковато
хвостами, бегают от пастухов со стойла. Ребята стерегут лошадей по дорогам и
обрезам. Бабы таскают из леса мешки травы, девки и девочки вперегонку друг с
другом ползают между кустов по срубленному лесу, собирают ягоды и носят
продавать дачникам.
Дачники в разукрашенных, архитектурно вычурных домиках, лениво гуляют
под зонтиками, в легких, чистых, дорогих одеждах по усыпанным песком
дорожкам или сидят в тени дерев, беседок, у крашеных столиков и, томясь от
жары, пьют чай или прохладительные напитки".

(Л. В. Толстой - "Ягоды")

Теперь дело за вторым.

На всех петербургских башнях, показывающих и бьющих часы, пробило ровно полночь, когда господин Голядкин, вне себя, выбежал на набережную Фонтанки, близ самого Измайловского моста, спасаясь от врагов, от преследований, от града щелчков, на него занесенных, от крика встревоженных старух, от оханья и аханья женщин и от убийственных взглядов Андрея Филипповича. Господин Голядкин был убит, — убит вполне, в полном смысле слова, и если сохранил в настоящую минуту способность бежать, то единственно по какому-то чуду, по чуду, которому он сам, наконец, верить отказывался. Ночь была ужасная, ноябрьская, — мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всех возможных родов и сортов — одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, что составляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма знакомый каждому петербургскому жителю. Шел дождь и снег разом. Прорываемые ветром струи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарной трубы, и кололи и секли лицо несчастного господина Голядкина, как тысячи булавок и шпилек. Среди ночного безмолвия, прерываемого лишь отдаленным гулом карет, воем ветра и скрипом фонарей, уныло слышались хлест и журчание воды, стекавшей со всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитный помост тротуара. Ни души не было ни вблизи, ни вдали, да казалось, что и быть не могло в такую пору и в такую погоду. Итак, один только господин Голядкин, один с своим отчаянием, трусил в это время по тротуару Фонтанки своим обыкновенным мелким и частым шажком, спеша добежать как можно скорее в свою Шестилавочную улицу, в свой четвертый этаж, к себе на квартиру.
Ф. М. Достоевский - "Двойник")

Анализируя эти два отрывка, которые я, конечно же, подобрал выборочно, впрочем, как и только мог поступить в данном случае, потому что иначе и никак нельзя было, можно заключить ниже следующее: Достоевский как будто торопиться, и торопиться не только потому, что его герой - человек панический, все время бегущий куда-то, за кем-то, попросту сумасшедший (в этом случае не было бы надобности переносить мироощущения главного героя на весь окружающий мир) но еще и потому, что сам Федор Михайлович на время написания повести "Двойник" был еще молод, и это всего второе его произведение, а, надо заметить, какой из устоявшихся уже писателей не знает, насколько молодой творец желает поскорее кончить свое первое или второе произведение дабы поскорее заявить о себе, или повторить первичный триумф, или же, находясь в приятном ощущении триумфа, творит свой труд с самолюбивой и довольственной приятностью. которая несомненно лишает плоды труда красоты и глубинности, основанной, конечно же, на старательности, отпадающей в случае самодовольства. Так или иначе, об этом можно строит только предположения, а энергетика текстов явственно разная, из чего следует, что мысль моя не совсем бессмысленна. Впрочем, она найдет свой окончательный смысл только после того, как я обозначу для чего я этот раз поднял эту тему. А лучше всего, я приведу одну параллель, после которой станет все предельно ясно, по меньшей мере, для читателя следившего за нитью моего рассуждения.

Установилось так, что некоторые люди пьют по утрам кофе; некоторые чрезвычайно и губительно для себя любят энергетики; кто-то непростительно часто грешит алкогольной маний, перерастающей в зависимостью; но все, заметьте, все люди без исключения нуждаются в чистой, сырой воде, так как это является острой потребностью организма, и особенно обостряется после употребления этих всех обозначенных напитков.