Большое сердце

               

Как-то Гриша пригласил нас на свой день рождения. Гриша – это бывший педагог нашего старшего сына – скрипач. Уже давно сын не занимается в музыкальной школе, а у нас с Гришей так и сохранились близкие, дружеские отношения, что завязались в ту пору. За это время мы уже побывали на свадьбе Гриши, и теперь дружили семьями. Они бывали у нас на всех наших днях рождения, мы, соответственно, у них.
 
   В этот раз у Гриши был юбилей, так что гостей было много, и все – музыканты. Женщины, как правило, педагоги в музыкальных училищах, мужчины – оркестранты в театре Оперы и Балета. Так мы оказались в музыкальной среде.

 Народ оказался приветливый, весёлый, остроумный. И хотя из всех гостей мы знали только Фрэдика, тем не менее, чувствовали себя очень комфортно. Долгое время все разговоры были вокруг Гришиного плова. Оказывается, не только мы,  но, и другие, никогда такого не ели. Гриша, будучи вообще не плохим кулинаром, в этот раз превзошёл самого себя. Плов назывался «Зелёный» из-за большого количества зелени в нём.

 Итак: жарится мясо, вытаскивается, режется на кубики размером примерно: 2х2см. Это – в сторонку. В казан кладётся, как обычно, лук и морковь соломкой. Немного тушится. Затем добавляются травы: разные и в большом количестве. Тут и укроп, и петрушка, и кинза, и сельдерей, и райхон (базилик), и армянская травка (белая горчица) и ещё какая-то трава типа зелёного лука, только в одно перо.

 Трава эта имеет странный резкий аромат. Мы её никогда не покупали, так как запах не нравился и цена тоже. У местных жителей она очень ценится, покупают только на праздники и именно для блюд с рисом. Вот все эти травки тушатся в мясном бульоне, затем кладётся рис, заливается водой, как обычно. Когда вода почти выкипит, в рис вдавливаются дольки чеснока, добавляется сушёный барбарис и айва.

 Всё накрывается плотно крышкой и тушится на медленном огне до почти полной готовности риса. Затем, в рисе делается углубление, куда кладётся мясо, дабы хорошо прогрелось.

   На тарелку выкладывают сначала мясо в сторонке, потом рис с зеленью перемешивают и раскладывают по аппетитам. Вкуснятина необыкновенная! Я взяла на вооружение, чтоб удивить своих друзей – это у нас с мужем такое хобби. И что? А ничего похожего не получилось. Видимо, основное – это правильно подобрать количественное соотношение компонентов.
 
   А пока тосты! Тосты! Основной – после пожелания здоровья и любви – это за плов, который явился украшением данного торжества.

   В самый разгар пиршества прибегает девочка: дочка одной замечательной пары. Девчушка лет шести. Чувствуется, что озорная, весёлая, подвижная. Подбежала к родителям и начала что-то возбуждённо им шептать. И вдруг, начала оседать. Отец подхватил, посадил на колени. Мать подбежала к Нине – Гришиной жене и они вышли в другую комнату.

 А девочка тем временем резко побледнела, губки стали синеть, потом и миловидное личико стала покрывать какая-то синева. Все растерялись, кроме родителей. Вот заглянула мать. Отец встал с девочкой на руках, попросил извинения за прерванное застолье и вынес дочь в другую комнату.

 Гости сидели тихо, не оправившись от шока. Потом, все зашептали, загалдели. «Ничего страшного: девочка худенькая: такие - часто теряют сознание». Кто-то говорит: «Она не сознание потеряла – это у неё такое заболевание сердца». Все опять притихли.

   Наконец, пришла мать девочки.
  - Ну, как? Лучше доченьке? Может, «скорую» вызвать, - посыпались вопросы.
  - Нет, не надо. Леночке уже лучше, приходит в себя. Сердце заработало. Вот беда! Простите, что так неловко получилось.
  - Ой! Да о чём ты!? Всё нормально. Главное, чтоб с Леночкой всё нормализовалось.

  - Ну, сейчас, она немножко окрепнет, муж вызовет такси, и поедем домой. А вы продолжайте веселиться: сегодня такой торжественный день, а мы всё испортили.
  - Ой! Ну, о чём ты говоришь! А ты можешь толком сказать, что с ней?
  - Да, мы и сами толком не знаем. И врачи наши – тоже. Заболевание сердца, типа – порог, только много хуже. Болезнь редкая и до сих пор была неизлечимая.
 
  - А в чём она проявляется?
  - Да, в общем, как бы, и не в чём. Ребёнок бегает, прыгает, резвится и вдруг, сердце начинает останавливаться. Она начинает синеть, причём, ещё не теряя сознания. Это сейчас она одета, а летом даже тельце становится голубым. Нам всегда очень страшно – она в любую минуту может умереть. И никто даже приблизительно не знает, когда это может произойти. Так вот и живём, как под Дамокловым мечом.

  - И что? Ничего нельзя сделать? А в Москву обращались?
  - Ой, да конечно. Везде отвечают, пока медицина бессильна. Правда,  один из московских центров ответил, что нужно бы приехать, тщательно обследоваться. Возможно, здешние врачи, не имея соответствующей аппаратуры, поставили ошибочный диагноз. Вот теперь появилась призрачная надежда.

  Подошёл муж.
  - Беда ещё в том, что наша Ленка как заводная, будто шило в одном месте. Жуткая непоседа. Всё рвётся прыгать, скакать, а это её категорически противопоказано. При такой прыти конец может настать в любой момент. Мы боимся без присмотра отпускать её на улицу, хотя удержать очень трудно. Единственно, что нас выручает – это её послушание.
 Мы заметили, что в течение получаса, даже сорока минут, её сердчишко выдерживает. Поэтому, разрешаем её немного погулять.
  - Вот и сейчас, - вступила мать – ей сказали: «Погуляй немного и приходи». Она уже знает примерно, сколько ей разрешено бегать. Она прибежала во-время, не задержалась

 Но, видимо, перевозбудилась: дети другие, место другое. Сейчас сделали укол, но это не выход. Это – маленькая, временная помощь. Как жить дальше, не представляю. Всё время в напряжении. Не знаешь, что будет в следующую минуту.

  Отец пошёл в коридор к телефону вызвать такси, а я вдруг вспомнила, как в 1962 году, когда была на курсах повышения квалификации в Новосибирске, экскурсовод рассказывала об учёном городке, где занимаются сердечными болезнями, делают такие операции на сердце, какие в мире ещё никто не делает.

  - Послушайте, - говорю я. – Может вам с Новосибирском связаться? Потребовать в министерстве направление в этот научный центр. Экскурсовод с большой гордостью о нём отзывалась. Да я как-то краем уха и сама слышала по телевидению, видно. Но, пока самому не припрёт, внимания не обращаешь. Попробуйте узнать о нём побольше. Спишитесь. А вдруг они уже такие заболевания лечат.

   Вот и такси гудит. Гришины друзья взяли девочку, которая уже оклемалась, и всё порывается пойти своими ножками.
   Они ушли. Мы повздыхали, посочувствовали, попили чай с тортом (Нинина гордость) и разошлись по домам.

   Прошло несколько месяцев. Приходит к нам Гриша и приглашает нас в гости, да не к себе, а к своим друзьям. Мы начали отнекиваться: мы же их не знаем. Гриша засмеялся:- Главное, что они вас знают. Да, и вы их вспомните – вместе сидели за столом на моём юбилее.

  Пришлось быстро собраться, и мы поехали в микрорайон, где жили его друзья. Компания уже собралась. В основном, это были те же музыканты, что были у Гриши. Стол накрыт по-праздничному. Хозяева пригласили всех к столу. Хитро так поглядывают. Улыбаются.

  - Ленка! – крикнул отец. – Ну–ка, покажись нам!
Вбегает девчушка! Та! Да не та! Такая же шустрая, задорная, но…..другая. Повзрослела, что ли? Всё - таки с той встречи почти полгода прошло.
  - Ну–ка, покрутись! Молодец! А где твоя скакалка? Ну-ка быстрей, быстрей! Покажи-ка всем, как ты научилась скакать! Ай, да, молодец! Ну, беги, беги! Только не долго там прыгай: мы тебя ждём!

   Папа и мама победоносно оглядели всех присутствующих.
  - Ну, как? Впечатляет? Вот, такие мы молодцы!
   Все сидели, кивали головами, улыбались глупыми улыбками. Кто-то не выдержал:
  - Так, Леночка выздоровела? А что ж ты молчала?

  - Извините, мои дорогие! Так получилось. Сначала мы и сами ничего не знали. Потом, боялись сглазить, решили не говорить. А теперь, когда время прошло и всё стабилизировалось, решили сделать вам сюрприз: показать и рассказать всем разом. И выпить за здоровье Ленки – стрекозы. Так, что: давайте выпьем, закусим, а потом я вам всё по порядку расскажу. Честно говоря, мне и самой не терпится поделиться. Столько всего, столько всего. Да вы ешьте, а то остынет всё. Все же после рабочего дня.

  Наконец трапеза закончена. Никому не терпится. Чай уговорили хозяев, оставить на потом. А пока, мы – само внимание!   
  - Ох! - Вздохнула хозяйка. - Так готовилась произнести речь, а теперь, не знаю даже с чего начать. Ну, ладно. Помните тот вечер у Гриши? В конце вечера Лариса сказала про Новосибирск. Мы всё тянули с Москвой. Почему-то душа не рвалась.

 А Леночка «умирает» всё чаще. Наступил момент, когда нам было уже терять нечего. В поликлинике направление не давали. В Министерстве давали направление только в Москву. А дальше, Москва сама должна решать: отправлять нас в Новосибирск или нет.

  Написали в Новосибирск, хм, «На деревню дедушке». Приложили копии всех анализов, заключений, кардиограмм и т.д. И, что вы думаете? Получили ответ фототелеграммой: «Приезжайте, девочку нужно обследовать. Ничего конкретно сказать не можем. В гостинице мест нет, жильё предоставить не можем».

  Полетели. На сутки нас в комнате для посетителей разместили. Утром встреча с главврачом. Он у них Бог. Его все боятся, на него все молятся. Встретил он нас приветливо, но строго. Пока мы с ним беседовали, Лене сделали кардиограмму. Совсем не так, как у нас. Рентгенограмму. Кровь на анализ взяли. Не успели мы опомниться, как Лену с кучей бумажек и ленточек привели к нему в кабинет. Нас он попросил выйти Потом впустил нас, а Лену увела медсестра.

  - Ну, что ж. Ваша девочка – наша пациентка. Если мы  придём к согласию, то будем девочкой заниматься. Итак: первое – вас правильно сориентировали. У неё действительно, это заболевание, и оно считается неизлечимым. Но, мы с ним боремся. К сожалению, не всегда удаётся её победить. А потому, предупреждаю вас: положительный исход мы пока не гарантируем.

 Будьте внимательны, пожалуйста. Вы хорошо должны меня понять. Прошу прощения – мне всегда трудно это говорить. Никак не могу привыкнуть. Вам тоже трудно привыкнуть к мысли, что дни, недели, месяцы от силы, ей отпущены судьбой. Мы, конечно, сделаем более тщательное обследование, но мой опыт и моя интуиция говорят не в вашу пользу.

  У меня так билось сердце, что я боялась потерять сознание, потерять ниточку в разговоре.
  - Выпейте водички. Может, валерьяночки дать?  Вы не стесняйтесь – мы же всё понимаем, но и нас надо понять – дело не шуточное.

  - Да, да, конечно, пробормотала я. Я справлюсь.
  - Ну, тогда я продолжаю. Итак, либо вы, вместе с нами, рискуете: тогда ваш ребёнок будет полноценным гражданином нашей любимой Родины.
 Он широко улыбнулся. А я подумала: «Ну и ну. Ещё и шутит».

  - Извините. Ни вам, ни мне сейчас не до шуток. Или рискуем, или терпеливо ждём конца.Нда! Почему я говорю: рискуем? Потому что у нас пока только 80% положительного исхода. Потому, что девочка может умереть на операционном столе. Зато, если этого не случится, то сможет прыгать, заниматься спортом.

 Чувствуется, что она у вас девочка – огонь. Значит: сгорит быстро. Это главное, что вам надо решить. На что решиться. Потом, всё остальное. Девочку мы пока оставляем, чтоб не терять время. Если надумаете забрать, то у вас будут дополнительные обследования: всё отдадим вам на руки. Если согласны на операцию, то оба родителя должны будут написать своё согласие и думать, где и как обустроиться.  Понимаю, как вам трудно принять решение, но у вас мало времени на раздумье. Жду вас завтра. Всего хорошего.
            
  Мы пошли вниз. В висках стучит: «Что делать, что делать?» Не могу сосредоточиться. Муж – тоже. Пошли в столовую. У них там для сотрудников, ну и для родителей дешёвая столовая. И вкусно так! Мы забыли, что как выехали из дома, во рту ни крошки хлеба не было. Поели, за едой ни слова о проблеме.

 Казалось, поедим, и всё само по себе разрешится. Еду съели, а проблема осталась. Господи! Как трудно быть родителями. И что это за манера: брать с них расписки? Они знают в тысячу, в десятки тысяч раз больше, чем мы.Что мы можем решить? Перед нами дилемма: или мы обрекаем дочь на преждевременную смерть, или на короткую, но жизнь. Может ей отпущено жить долго, пусть в мучениях, а мы сами, сами сократим этот срок.

 А если мы не согласимся, и она через два – три  дня умрёт? Значит, мы её убили своими руками. Понимаете? Своими руками. Если бы мы решились на операцию, то она могла бы стать полноценным человеком, а мы, мы – эгоисты. Думаем только о себе, о своём покое.

  - Ничего, что я в такие подробности ударилась? Простите, мы до сих пор под влиянием тех суток. Мне хочется, чтоб вы меня поняли. Знаете, так легко давать совет постороннему: «Чужую беду рукой разведу». Если б у меня кто-нибудь другой спросил совета, я б не задумываясь, сказала: «Неужели, не понятно. Оперировать!»

Но самим решиться, зная, что 60% за то, что она может умереть на столе. Это – невозможно. Муж оказался решительней и убедил меня, соглашаться. Я так измучилась, что мне было уже всё равно. Просто, я всю ответственность переложила на него.

  Утром мы заполнили все бланки, расписались, что не будем в претензии в случае летального исхода и пошли в кабинет главврача. Он встретил нас опять приветливо.
  - Я рад, что вы приняли такое решение. Девочка физически хорошо развита, к тому же не нытик. Так, что я очень надеюсь, почти уверен, что всё будет замечательно. Теперь  о вас. Остаётся, конечно, мама. Вас предупредили, что жилья у нас нет.

 К нашему большому огорчению, выделяемых денег хватает только на медицинские нужды. От города мы находимся далеко, транспорт ходит плохо, то есть редко. Для сотрудников мы маленький домик построили, а вот для мамаш – нет. Если хотите, оформим вас на временную работу нянечкой: у нас тут в этом большая необходимость. Или будете ездить из города.

 Если честно, то в городе с гостиницами тоже плохо. А в частные дома пускать, у нас не принято – не Крым.
  - А как же остальные мамы? Ведь нам хочется всё время быть рядом с детьми.
  -  Да в принципе все у нас и работают. Но ребёнок выписывается и опять надо искать нянечку, а нам их ох, как много, нужно. Да вы сами поймёте, если согласитесь работать.

  - Вот и ладненько, оформляйтесь. Кстати, а кто вы по специальности?
  - Музыкант.
  - А-а!- протянул он. Жаль, извините, но вы нам не подходите. Мне пора. Не надо было вашу девочку брать. Но она такая миленькая и в критическом состоянии. Пожалели. Всего доброго.

  - Ну, уж нет. Вдруг вспыхнула я. Я хочу постоянно быть рядом с дочкой, и буду делать всё, что нужно!
  - Милая моя! У нас были музработники. Одно горе с ними. Полы мыть – им нельзя, горшки – тоже. Тяжести носить, детей носить: ничего нельзя – руки надо беречь. Вот так-то. Намучились с ними. Свою работу нянечкам, да и таким же мамашам надо выполнять, да ещё и за них работать. Так, что, увольте. Музыкантов не берём.

  Муж стал убеждать, что я не белоручка. Я рыдала и доказывала, что всё буду делать: всё, всё, что надо.
  Он покряхтел, поёрзал на стуле.
  - Ну, хорошо! Там посмотрим. Если начнёте капризничать: вас  уволим и девочку выпишем. Вам испытательный срок, пока будем вашу доченьку готовить к операции. А теперь, извините, у меня через час операция.

 И мы ушли. Муж быстренько уехал в Новосибирск. Там удачно взял билет. Здесь договорился с моим начальством, что будет временно замещать меня в училище. Ой. Это вы знаете.
               
   Когда я пришла оформляться, меня спросили, говорил ли он о том, какие трудности меня ожидают? Расписывали, как тяжело здесь работать, но кому-то надо: дети ведь. Спасибо, родители выручают. А, как узнали, что я музыкант, сразу отношение ко мне резко изменилось: зачем тратить время и чего-то объяснять, если она, то есть я, убегу.
         
   Вот и начались мои трудовые будни. Я так уматывалась, что некогда было навестить Ленку. Хорошо, что она не плакса и не капризуля. Мне досталась малочисленная группа детишек от двух до четырёх лет. На горшочек надо сажать, попки мыть, кормить, укладывать спать. Теперь я с уважением отношусь к садиковским работникам. Полы надо мыть каждые три–четыре часа: должна быть идеальная чистота. Не дай Бог, ребёнок заболеет инфекционным заболеванием. Многие детишки ходят в масках – это прооперированные.
 
  Детишки такие все хорошенькие, послушные. Чувствуют, что здесь капризничать, драться, шуметь не положено. Как-то мимо проходили две медсестрички, а может, молодые врачи, остановились у «загона»- площадка была ограничена заборчиком, чтоб детки не разбегались - и я подслушала их разговор.

  - Смотри, какой Игорёк хорошенький. Страшно подумать, что завтра его не будет. Никак не могу привыкнуть.
  - И Иришке осталось денёк, другой порадоваться жизни. Пойдём, пойдём. Что же делать?

  Они ушли, а я  осталась в раздумье. «Ну, с Игорьком понятно. Мальчик весёленький. Белобрысый, глазки голубые, голубые. Ему годика три. Самостоятельный такой. Малыши падают – он их поднимает: помощник! Завтра его выпишут, поступит другой. Какой он будет? А Иришка? Как это: «день, другой радоваться жизни». Как это понять?»

  Я обратилась к напарнице с этими вопросами. Она горестно вздохнула и спросила:
  - А что, тебя не предупредили, что эта группа – смертники.
  - Господи, да что же вы такое говорите. Они сказали: «Игорька завтра не будет». Куда он, по-вашему, денется? Конечно, его заберут – это же ежу понятно.

  - Ежу-то, может, и понятно. Только вот ты должна понять, что «завтра его на этом свете не будет». Хватит. Без тебя тошно.
   Смахнула слезу и ушла по своим бесконечным делам. Я осталась стоять как истукан. Какое-то время плохо соображала. Дети вывели меня из этого состояния.

 Снова: горшки, попы, полы. Тому поправь штанишки, той – ленточку, того переодеть, того переобуть, ту причесать. Потом – тихий час. Спать. Я спела колыбельную. Лежали, затаив дыхание. Все уснули.

 Я помыла полы, поставила пару столов, стоявших рядом с яслями. Мне было трудно их через заборчик перекинуть. Потом приспособилась. Я ко многому приспособилась, ко многому привыкла. Но привыкнуть к тому, что Катеньки или Петеньки завтра не будет, невозможно.

  Игорька, действительно, на другой день уже не было. Я была в каком-то необъяснимом состоянии. Какая-то раздвоенность. Я никак, ну, никак не могла смириться, что завтра черёд Иришки. Как они могут знать, кто, когда уйдёт в мир иной? Не Боги же они? Они-то не Боги, а вот оперирующие врачи, видно боги, раз знают, не только день но, чуть ли не час, оставшийся ребёнку.

 Как это возможно? Я была уверена, что они ошиблись, и эта золотокудрая Иришка выживет, всем на зло.  Но, они не ошиблись и на этот раз. А я опять всю ночь прорыдала. Мало того, что мне больно, очень больно было осознавать, что вот эти живчики, с конопушками на мордашках, с искорками в глазах, с выражением какого-то доверия во всём облике – эти малышата -  обречены.

  Но ко всему прочему, я представляла свою Ленку в загоне для более взрослых, обречённых на скорый уход из жизни.
 -  Как несправедливо устроен мир, - думала я. Ведь они ещё не жили, не грешили. За что им такая участь? И нам за что такое испытание?

  Я украдкой бегала смотреть, в палате ли Леночка. Мне не запрещали к ней ходить, но просто попросили из жалости к другим детям, к которым мамы  не приходят, не травмировать лишний раз. «Да и Леночке лучше вас не видеть, - сказали мне. – Не надо лишних эмоций».

 Поэтому, я заглядывала украдкой или ночью, когда все спят. Вот и моя Лена спит сладким сном. «Милая моя девочка».
  Ночью, когда, наплакавшись, я уже стала засыпать, меня вдруг осенило. Надо постараться как можно лучше скрасить им последние дни. Чтоб ушли радостные, нет, не радостные, но умиротворённые что ли. В эту ночь я спала спокойным сном. Главное: теперь я знаю, что делать.

 Утром быстро сделала необходимую работу, остальные дела оставила до дневного сна. Сегодня работа шла легче и быстрее. Потом я всех усадила на скамеечки и стала петь. Оказалось, что весёлые песенки, вроде « я еду, еду, еду», им не нравятся. Им больше нравились лирические песни, с поэтическим уклоном.

 В детском репертуаре таких почти нет. Я - преподаватель в детской музыкальной школе. Детей повидала всяких. Но здесь были совсем другие дети. Даже крохи всё понимали и воспринимали правильно. Я была поражена. Казалось, что они за эти три-четыре года прожили определённую жизнь. Не поворачивался язык разговаривать с ними как с малыми детьми. Однако сказки я им рассказывала, но они попросили петь.

 Получалась – опера. Я рассказывала сказку «Теремок» и пела то за мышку, то за ёжика, то за волка или лису. Слушали так внимательно, как будто исполняю «Князя Игоря». Я радовалась: раз они не бегают и не прыгают, значит, я им сэкономила несколько лишних часов жизни.

 Иногда кто-нибудь подходил и деловито забирался ко мне на колени. Я продолжала рассказывать, поглаживая ребёнка по спинке или  по коленочкам. Голос срывался и я закашливалась, чтоб скрыть подступавшее рыдание.

 Тогда, сидящий на коленках, начинал гладить меня по руке, по груди, участливо заглядывая в глаза. Не знаю, как они договаривались, но потом этот мальчик или девочка осторожно слезали с колен, кто-то другой тихонько подходил и вскарабкивался. И никто не претендовал, никто не бежал, чтоб опередить кого-то.

 Не удивительно ли? Я наивно полагала, что мы - музыканты, особо эмоциональные в силу своей приверженности к искусству. Ничуть. Когда я начинала петь или рассказывать с пением сказку, моя напарница, сёстры подходили, бесшумно пристраивались сзади меня и потихоньку хлюпали носами.

 Когда я в первый раз провела такие «занятия», медсестра подошла ко мне, сказала «спасибо и от себя и от детишек» и поцеловала меня в щёчку.
 Однажды сидим вот так, я что-то изображаю, может сказку «О царе Салтане» - уж не помню. Вдруг один мальчик стал сползать со стульчика и синеть. Ну, точно как наша Лена.

 Я крикнула сестричку. Секунда, и она возле меня. Схватила его на руки и понесла почти бегом в процедурку. Процедурный кабинет тоже рядом: один на несколько таких яслей. Прибежал врач. Я занялась своим делом. Больше я этого мальчика не видела.

 Чуть освободилась, пошла проведать Лену. Всё ещё её готовят к операции. Когда же операция? Вдруг, она не доживёт до операции? Я уже хотела, чтоб её прооперировали и, как можно, скорее.
 
   Теперь мне захотелось узнать: а как относятся к «смертникам» более старшего возраста, таким как Лена. И увидела такое же тёплое, трогательное отношение, как и к малышам.

Я почему-то успокоилась: к моей Леночке, будут относиться хорошо.  Я так закрутилась, что перестала спрашивать, когда будут оперировать Лену.
 
   Как-то после полдника, прибегает к нам хирургическая сестра, что-то сказала моей напарницы и увела меня в процедурную. Там она кинулась меня обнимать, и заливаясь слезами, сообщила, что дочь прооперировали. Я чуть не упала.
 Она усадила меня на тапчан. А я, хоть и была, как я думала, готова к плачевному исходу, но тут не выдержала: разрыдалась истерично. Сестра дала мне воды, потом стала кружить, целует, смеётся и плачет. «Поздравляю! Операция прошла просто отлично! Как я за вас рада! И за Леночку тоже!»


  Я сидела и уже тихонько плакала над своим горем.
  - Что же вы не радуетесь? Чего вы плачете?
  - А вы чего плачете? 
  - Я-то? Да я же от радости! - засмеялась она.
  - Подожди! Я ничего не понимаю, объясни толком.

  - А чего объяснять! Наш «главный хирург», как мы его величаем, прооперировал сейчас вот вашу Лену. Операция длилась 4 или 5 часов, я уже забыла, но там всё записано. Операция прошла очень удачно. Все довольны, особенно «главный».
  - А почему, «особенно главный?»

  - Да потому, что он сам оперировал. Трудные операции он всегда сам делает. А потом, он к вашей Леночке «прикипел», сразу, как её увидел. Он так и сказал: «Это – моя девочка».
 Да вы не волнуйтесь, у нас все к кому-то «прикипают». Уж не знаю, почему. Вот вы, не обратили внимания, что какой-то малыш вам особенно дорог. А ведь вы его только вчера увидели. Нет у вас такого?
 
  - Уже нет. То есть, его уже нет. Да, я сразу, как глянула на Витеньку, так сердце и оборвалось. Мне всех одинаково жалко, но Витю, особенно. Я полночи проплакала.
  - Вот-вот, «прикипели». Странно, но это у всех, у нас. Мы уже это обсудили, но понять причину, не смогли.

  - А что тут не понять – это, как любовь с первого взгляда, - вступила в разговор молоденькая сестричка, студентка, наверно.
  Все засмеялись. Целый вечер меня все поздравляли. Искренне радовались за меня. А меня удивило то, что такой большой коллектив, но какой-то сплочённый. Я не слышала, чтоб кто-нибудь о ком-то плохо отозвался. Если надо, идут друг другу на помощь, хотя всем достаётся. Работают в полторы силы.

 Оклады небольшие, но никто не ропщет. Говорят, «Рыба гниёт с головы», - это, когда всё ухудшается. А как сказать, если наоборот? Если с «головы» идёт дисциплина, доброта, взаимоподдержка. Это – как?
  Дисциплина в клинике жёсткая, если не сказать, жестокая, но никто не выразил при мне недовольства.
    
  Утром вызвал меня «главный».
  - Можете меня поздравить с хорошей операцией. Не скрою, я очень доволен и собой и вашей девочкой. Поздравляю вас с новым человечком, полноценным. Подержим её в реанимации денька два-три и выселим в палату. Я кинулась, было, целовать ему его золотые руки, но он понял моё намерение и сунул руки в карманы. Я упала на колени. Он что-то забормотал, я сквозь слёзы не расслышала. Стал поднимать меня.

  - Ну, что это вы такое вытворяете? Прекратите плакать. У меня к вам деловое предложение, а вы не даёте мне сказать. Да и времени у меня мало. Выслушайте внимательно. Я хочу попросить вас о помощи.
  - Да я всё сделаю, только скажите, что. Всё сделаю.
  - Подождите, не торопитесь. Скажите, Вы можете задержаться? С работой проблем не будет? Я помню – вы учительница музыки? Так, как?

  - Извините, но я не очень поняла, что я должна сделать
  - Я же сказал: помочь нам. Вы всем очень понравились. Дети к вам быстро привязываются. Через недельку мы можем выписать вас. И вы уедете домой. А я вас прошу, если, конечно, возможно, задержаться недельки на две поработать, как работаете.

 Оклад я вам прибавлю, то есть, будете получать, как все нянечки. Так, что хватит и на столовую и на билет домой. Ну, что, согласны?
  - Да-да, конечно, Только надо мужа предупредить, чтоб он и дальше за меня поработал, до конца учебного года.
 
  - Ну и ладненько. Пока доченька в реанимации, я даю вам день, пожалуй, два дня отгула.У нас вечером и утром служебный автобус возит сотрудников. Можете с ними уехать, с ночёвкой я улажу, утром посмотрите наш город, вечером сходите в наш Оперный театр. Вы же музыкант, вам должно быть интересно. Наш Оперный – самый лучший в стране, после Большого. Так считают японцы, которые особенно любят наш театр.

  - А как с билетами?
  -  О! Об этом не волнуйтесь – он у нас всегда наполовину пустой: народ к культуре ещё не приучен. Так что, вы берите билет самый дешёвый и садитесь на самое лучшее место. Не стесняйтесь. У нас так принято. Да, и пойдите в приёмный покой, позвоните мужу, обрадуйте.
          -
  Итак, я осмотрела город, сходила в Театр. Театр сам по себе замечательный, говорят – уникальный. Давали «Аиду». Замечательные певцы, отличный оркестр. Мне очень понравился и спектакль, и сам театр. Я заметила, что меня уже тянет к детям : «прикипела», одним словом.

  Лена освоилась. Бегала по всей клинике, помогала всем, кто её просил. Делала всякую работу, даже горшочки выносила. Носилась как ветер, наслаждаясь новой возможностью.

 Как я радовалась, что мы не проявили малодушие, и согласились на операцию. Приближалось время конца нашего уговора, и мне надо было уточнить дату, чтоб купить билеты и сообщить мужу. Я пошла к «главному». Там длинный коридор, вдоль которого расположены  кабинеты хирургов, в том числе и главного,  а также ординаторская.

 «Главного» нет, и я от нечего делать, поплелась по коридору. Дверь одного кабинета открыта, и я заглянула. Сидит молодой хирург и …рыдает. Голову подпёр, плечи вздрагивают, и какие-то всхлипы, мне показалось со стоном, раздаются. Я зашла в ординаторскую.

  - Там хирург, как мне показалось, сильно плачет. Что-нибудь в семье случилось?
  - Нет, у него сегодня была не удачная операция.
  - И что, он каждый раз так убивается?
  - Нет, конечно. Переживает каждый раз, а сегодня «прикипевшего» ребёнка оперировал. Понимаете, они, ведь, при каждой операции кусочек своего сердца отдают ребёнку.

  Тут я ясно представила, как во время операции врач отщипывает кусочек от своего сердца и осторожно вкладывает в сердце ребёнка. Если они там, в маленьком сердечке, совместятся – ребёнок выживает; если нет – умирает. А потом подумала: Сколько же ребят за месяц, за год приходится оперировать? Сколько же кусочков своего сердца надо отщипнуть? Какое же БОЛЬШОЕ должно быть это сердце, если на всех хватает?!

  Потом приехал за нами муж. Я ему в фототелеграмме писала, чтоб никаких подарков не покупал: здесь даже цветок запрещено дарить. «Знаю я вас, - говорил «главный». – Сегодня - цветок, завтра - два, а тут уже и целый букет. Так и нарастает этот ком. Хотите отблагодарить? Прошу к книге отзывов!»
 
  Но муж всё-таки привёз подарок – китайскую шариковую ручку с золотым пером. Ну, помните, у нас какое-то время в дефиците были? Выгравировал: «С благодарностью. Леночка!» И пошёл прощаться с «главным». Тот выслушал терпеливо бурный поток благодарственных слов и стал прощаться.

 Муж протянул ему ручку: «Это - вам. Очень скромный подарок. Будете что-то записывать и вспомните нашу Лену».

  Тот шарахнулся, как от прокаженного. Началась перепалка. Муж убеждал, что это – «не дорогая вещь, что мы хотим, хоть как-то его отблагодарить. Чтоб наша искренняя благодарность подольше задержалась в его памяти». А он кипел от негодования.

 Муж изловчился и сунул ручку в нагрудный карман халата. Тот сделал брезгливую мину, закинул руки за спину:
  - Я не могу пачкать руки! Немедленно заберите ЭТО!
Из комнат вышли хирурги, стали убеждать его, чтоб принял этот скромный подарок:
  - Сжальтесь, смотрите, как человек переживает.

«Главный» выхватил ручку из кармана и бросил её мужу. Тот плюхнулся на колени, хлюпая носом, быстро переползал от стенки к стенке, не давая врачу уйти. Один из молодых врачей подобрал ручку, подошёл к «главному».
 
  - Мы просим от всего нашего коллектива хирургов принять этот скромный сувенир. Мы очень просим. Это – от нас!
  Все дружно зааплодировали, подняли мужа с колен, и проводили до лестницы.


 Мы простились со всеми и уехали. А я оставила там маленький кусочек моего маленького сердца. Вот так вот. Выпьем за маленьких, незаметных людей с БОЛЬШИМ сердцем.
  Мы подняли бокалы, смахнули слёзы и выпили в полной тишине.