Прощай, Дженни... прощай, не грусти...

   Лето. Диплом написан. Диплом защищен. Синие профессиональные значки с молоточками опущены в бокалы с шампанским, вынуты и приколоты на отвороты летних свободных одежд.
   Иду по пустой общаге,  которая больше мне не дом. И тополя за окном    больше не мои…И события пяти студенческих лет – в прошлом…

Комната ощипана,  разобрана, разгромлена, стоит пустая и печальная. Окошко открыто, и в него влетают звуки музыки, чей-то смех, возгласы и ближе всех густой бас неизвестного певца:

- Прощай, Дженни, прощай, не грусти…меня ты, Дженни, не жди!

Я вздыхаю и почему-то одновременно улыбаюсь. Еще в феврале выбрала себе распределение на край света. Наша «классная мама» Иван Иваныч, потрясая мою руку, сочувственно шепчет на ухо:

- Что, выйти замуж в Москве…? Не?..

   Да можно было, конечно… Но, видно, натура у меня такая – жаждущая тревог. Потому и еду я на Камчатку. Можно было дальше, да некуда. Всех сведений о полуострове немного. Говорили, что там по веревкам ходят, натянутым между домами, чтобы в океан не унесло. И что посуду вверх дном переворачивают, чтоб со столов и полок не сваливалась, когда трясет. А трясет там, будто, каждый день. Меня это мало волновало, причина выбора места распределения у меня другая.

Там пограничная зона…без пропуска нельзя. Кое-кто туда никак не доберется. Остатки наивности моей играют в обшарпанном квадратном зеркале солнечными зайчиками. Глупая ты балда, как говорит моя Женька.

Этот «Кое-кто» и не собирался за мной ни на какую Камчатку. Через полгода он просто женится на девице Кадровой и будет счастливо проживать свой обывательский век в кругу «плаксивых баб и лекарей». Отрастит себе круглый животик, облысеет, заведет черный лаковый портфельчик…

Да ладно. Чего это я? Я же добрая…

Маленькая моя первокурсничка Наташка плакала, когда я пришла с таким распределением. А рассудительная Светлана ее утешала:

- Да что тут такого страшного, не в Занзибар же едет. Выйдет там замуж за настоящего геолога, не то, что эти московские размазни. Ну и зарплата там поприличнее материковской.

Света рациональна, спокойна и сдержанна. Сама она с мыса Шмидта, ей ли бояться края света. Вывести ее из себя практически невозможно. Если в коридоре кто-то вопит, шумит или, того хуже, громко ломится в нашу дверь, она успокаивает ломящегося  вежливым голосом:

- Успокойтесь, прошу вас, а не то я буду хамить

Если этого не хватает, добавляет:

- Спишите слова, пожалуйста, и положите под дверь, на досуге будем читать

Наташка – та вся во взрывах эмоций. Когда мы идем с ней по улице, народ оборачивается. Она хороша какой-то необыкновенно притягательной красотой. Как бы это выразить? Какой-то духовной, что ли, красотой. Я бы сказала, так, наверное, выглядели тургеневские девушки.  Внутри нее будто ясный огонь горит, и люди это чувствуют. 

Спрашивает:

- А почему все так смотрят?

Беспокоится:

- Посмотри, может, у меня тушь размазалась?

Эх…Наташка, Наташка!

Принесла однажды маленькую ободранную пластинку, за которую отдала остатки стипендии какому-то оборванцу в метро. Авантюрист правильно оценил Наташкины альтруистические качества:

- Девушка! Надо спасать!
- Кого?
- В данном случае меня! Купите вот эту пластинку. Уникальная запись, такой больше нигде не найдете! Такая будет только у Вас и автора!
- А сколько стоит?
- Давайте, сколько есть. Это Вам на всю жизнь, не жалейте

Наташка и выгребла из сумочки «сколько есть»

Мы поставили на наш прокатный проигрыватель пластинку из метро и навострили уши. Сначала было долгое шипение, а потом слегка подвыпивший голос хрипловато спел:

- Белая малина…белая малина…ша-ла-ла-ла-ла-ла…

Мы еще подождали. Больше ничего не произошло. А так как в те благословенные времена все кажется легко и смешно, то после того, как отсмеялись, включили эту «белую малину» в копилку нашего домашнего фольклора, понятного только нам.

Эх…Девчонки мои на практике, и проводить меня в большую жизнь некому. Потому даю немного поиграть своим чувствам, никто же не видит. Ну…в последний раз.

…
У нас был тогда проигрыватель, взятый напрокат за четыре рубля в месяц. И пластинки – черные, но не такие тяжелые, которые на семьдесят восемь оборотов, а легкие, гнущиеся – на тридцать три.

И среди песенок Мирей Матье, Ободзинского и «Тич ин» лежали большие коробки приобретенных в «Мелодии» на Арбате записей классических опер – «Кармен», «Травиата», «Тристан и Изольда»… Да много там чего было. Мои странности. Как и любимые книги Теккерея и Шеридана.

Клавир «Тристана и Изольды» был особенно нарядный. Черного  бархата толстая книга, а в центре сверкающая чаша и алый надломленный цветок.
…

Они зашли, как всегда такое случается, неожиданно.

О чем-то неважном поговорили. Мячик туда – мячик сюда. А потом:

- Можно посмотреть?
- Можно, смотрите
- О! Жорж! Как насчет Бизе?
Это им под руки попалась первая моя странность. Я не говорила? Я вообще странная. Поступала в театральный и провалилась. Но здесь меня все равно любят – даже такую вот странную.

- Положительно. Любите Бизе?
- «Кармен-сюиту». Бизе сейчас почти забыла. В детстве да, любила.
- «Ярмарка тщеславия»…тоже редкость. Не боитесь прослыть умной женщиной?
- Нет, не боюсь

Внимательные глаза необычного цвета смотрят прямо в мои зеленые, как у кошки.

- Когда Вы идете по коридору, сразу можно определить, кто Вам не нравится, а кто безразличен
- Даже так? А кто нравится…можно определить?
- Методом исключения, да, можно. Но пока никто.

В романах обычно пишут: прошло сто лет…
..................................................

***
Всем безмолвием,
Всею моей тишиной
Я люблю Вас.
Всей внезапно
Меня охватившей весной
Я люблю Вас.
Всей печалью земли,
Всей мечтой неземной
Я люблю Вас.
Всей до самого солнца
Встающей волной,
Всею жизнью
Люблю
Вас.

Почему то, что так легко и привлекательно сначала, становится препятствием к пониманию в конце?

Легко поднимаюсь и переступаю порог двери. Чтобы никогда не вернуться.

- Прощай, Дженни, прощай, не грусти...