Ночная вылазка

                БЫЛЬ

     Промозглой осенью 1941 года под городом Калининым (Тверь) шли ожесточённые бои. Фашисты рвались к Ленинграду, к пригородам Москвы и другим стратегически важным объектам. Красная Армия едва сдерживала яростные натиски противника, наседавшего со всех сторон. А в сёлах и деревеньках Калининской области колхозники не покладая рук трудились на «своих фронтах». Днём и ночью. И с тревогой ожидали возможного прихода немецких карателей. Понятно, что если враг в доме – покоя и мира не жди. Приусадебное хозяйство распотрошат до основания, скотину перережут, поизмываются над местными жителями, а «для острастки» повесят парочку-другую «несогласных»…

     В одной из таких деревушек жили в то время брат с сестрой – Ванька и Тонька. Мальчику было лет тринадцать, девочке – на четыре годика меньше. Немцы здесь пока,   слава Богу, не появлялись.
     По ночам дети часто оставались в избе одни. Мать дежурила в местном сельсовете. Отец с первых дней войны ушёл на фронт. Обычно Ваня укладывал сестрёнку на печку и, укрыв тёплой рогожей, заставлял её спать. А сам подолгу сидел у затемнённого окна, наблюдая, как за лесом вспыхивают алые зарницы от непрекращающейся артиллерийской канонады. Иногда грохот от разрывов снарядов долетал до двойных рам избушки, после чего та натружено вздрагивала, а с ней и сам подросток. В такие минуты становилось особенно страшно, но мальчик, закусив губу, упрямо молчал, боясь разбудить сестру.
     Как-то раз Тонька, разбуженная особо интенсивной бомбёжкой, испуганно высунулась из-за печной занавески.
   – Вань, а Вань? – пискляво протянула она. – А мамка скоро придёт?
   – Нет! Ещё только начало первого. Спи! – шикнул на неё старший брат.
   – А мне не спится. В животе урчит, – откровенно призналась сестра. – Сейчас съесть бы чего. Хоть маленькую корочку. Или гороха сухого пожевать.
     Брат озадаченно поскрёб в затылке.
   – Да нет у нас ничего! – растерянно развёл он руками. – Вчера последние бобы с тобой догрызли. Вот придёт мамка с работы, принесёт чего-нибудь. Спи!
   – А… А может, в подполе пошарим? – не унималась Тонька. – Глядишь, какие-нибудь картошины найдём? Или морковины? Хотя бы огурец солёный.
   – Мать заколотила подпол гвоздями, – резонно заметил Иван. – Чтоб мы ничего оттудова не таскали. А то до весны не доживём. 
     Тонька тяжело вздохнула и совсем по-взрослому констатировала:
   – Ой-х-х… Знать, помру я скоро. С голодухи. Никакого скрёсу так жить больше у меня нету. Прибери меня, Господи, грешную…
     От таких «откровений» сестрёнки у Ваньки непроизвольно накатились на глаза слёзы. Он вытер скудную влагу рукавом рубахи, другим рукавом подтёр выступившие сопли. «Будь она проклята, эта война! – с горечью подумал он. – Будь прокляты все фашисты вместе со своим Гитлером! Чтоб им самим жилось в своей Германии так же, как нам сейчас с Тонькой. Почему мы должны мучиться? Никому не мешали. Жили себе, жили. А они напали. Гады! Сволочи! Собаки!..» Чтобы окончательно не разреветься, парнишка на правах старшего в доме мужчины решил выдать свою «тираду»:
   – Думаешь, мне жрать не хочется? Ещё как! Сейчас взял бы полено берёзовое да сварил бы его. Только… Полено – это не еда…
   – Ох, батюшки! – вновь не по-детски запричитала на печке сестра. – Знать, не видеть нам больше свету ясного…
   – Ладно! Хватит скулить! – не на шутку разозлился Ванька. – Вставай! Одевайся! Живо!
   – Зачем? – удивилась Тонька, вылезая из-под рогожи.
   – Пошли, пока темно, сходим в одно место. Я давно его заприметил.
   – Куда это? – испуганно вытаращила глаза сестрёнка, но с печки покорно слезла.
   – Когда на колхозном поле копали картошку, последний клин прошли около реки, – пояснил брат. – Это где ива сломанная стоит. В этом месте ковыряли впопыхах, потому что дожди пошли. Думаю, там остались в земле картошины. Хотя бы мелкие. Мы их сейчас и накопаем. Керосин в лампе есть?
   – Не… не знаю… – сконфуженно пробормотала сестра и непроизвольно поёжилась. – Б-боязно мне чегой-то, Вань. Темно там, холодно. И стреляют…
   – А не жравши сидеть не боязно? – решительно заявил Иван. – Подбери нюни, одевайся потеплей и… пошли! Быстро управимся, никто и не заметит. Зато картошки наварим – полный чугунок. Наедимся до отвала. И мамке оставим. Или на завтра отложим, спрячем.
     Последний аргумент привёл Тоньку в чувство. Она начала быстро собираться в дорогу.
   – Я стану землю лопатой подковыривать, а ты будешь светить мне лампой, – одеваясь на ходу, объяснил Ванька. – Сумку холщовую наберём – уже хорошо. Глядишь, ещё раз туда сбегаем. Если будет, что копать. Ну, готова? Идём!.. Не трусь, я с тобой. Вместе…
   …В непроглядной темени ночи ребята практически на ощупь добрели до нужного места. Со стороны реки дул холодный порывистый ветер, неприятно шумевший в кроне облетевшей корявой ивы. За дальними лесопосадками полыхали яркие всполохи приглушённых разрывов с линии фронта. Иногда в ночном небе зависали осветительные ракеты, но они быстро гасли, уносимые ветром.
     Ванька с трудом зажёг керосиновую лампу, заставив сестрицу встать спиной к реке, откуда сильно поддувало. Слегка подмороженная земля скрежетала под лопатой, но всё-таки пропускала лезвие штыка на достаточную глубину. Несмотря на скудные результаты, парнишка старался вовсю. Даже заметно вспотел. В итоге наскребли с сестрой больше половины холщовой сумки мелкой, как крыжовник, картошки. Но они и этому были безмерно рады. Окончательно промёрзнув, ребята двинулись в обратный путь.
     Уже подходя к околице деревни, подростки услышали за спиной странный звук. Будто кто-то щёлкнул затвором винтовки или карабина. Дети испуганно оглянулись. Из-за остова старой кузницы показались две мужские фигуры. Они неторопливо приблизились. Один из мужчин был выше и плечистее, другой – более приземистый и щуплый.
   – А ну стоять! – громко гаркнул кто-то из них. – Не двигаться! Руки вверх!
     Брат с сестрой обомлели и резко «дали по тормозам». Мужчины подошли ближе. У обоих в руках – винтовочные обрезы. Незнакомцы исподлобья взглянули на подростков.
   – Кто такие? – грубо спросил Высокий. – Куда идёте?
   – М-мы… эт-то… – от страха Ванька начал заикаться. – Д-домой идём. Сюда, в Нефёдово.
   – Почему лампа и лопата с собой? – поинтересовался тот же мужик. – Вас диверсанты завербовали? Посылать по ночам сигналы для самолётов? Так?
   – Дяденьки! Отпустите нас! – пискляво захныкала Тонька. – Мы… мы… Мы просто в поле ходили. Картошку копали. Вот! – она кивнула на сумку, висевшую на Ванькином плече.
   – Картошку?! – удивлённо переспросил другой мужичок, Невысокий. – Так её давно убрали. И почему ночью? Что, днём времени не хватило?
   – Ты чё, Тихон, не понимаешь? – надменно фыркнул Высокий. – Они ж с колхозного поля картошку тырили. Поэтому и ночью. Чтоб никто не видел.
   – Значит, кража социалистической собственности? – хмыкнул щуплый. – А за это знаете, что бывает? Десять лет тюрьмы или расстрел. По законам военного времени.
     У Ваньки внутри всё похолодело. Он представил, как его с сестрой подводят к кирпичной стенке, и несколько автоматчиков целятся им прямо в грудь.
   – Дяденьки! Не надо! – жалобно запричитал он. – Мы всё отдадим! Хотите, назад картошку отнесём и в землю её высыпем? Только не убивайте! Пожалуйста! Не надо!
     Разревелась в голос и Тонька, размазывая по щекам грязные подтёки от слёз.
   – Дяденьки! Мы больше не будем! Честное слово! Никогда-никогда! Только не убивайте! О-о-о… У-у-у… – дико завыла она.
     Высокий мужчина строго взглянул на Ваньку:
   – Фамилия?               
   – Егоров.
   – Отца как зовут?
   – Николай Гурьянович.
   – Где он?
   – На войне.
   – На фронте?
   – Да.
   – А мать?
   – Маму зовут Прасковья Дмитриевна. Она в сельсовете дежурит. У телефона.
     Последняя фраза несколько смягчила поведение мужчин. Они молча переглянулись и понимающе кивнули друг другу.
   – Значит, так… – подал голос Невысокий. – На первый раз мы вас прощаем. Несите свою картошку домой. Трескайте… Но чтоб больше мы вас на поле не видели. Тем более – ночью. Всё понятно?
   – Ага! – с облегчением шмыгнул носом Иван. – Спасибо вам, дяденьки! Мы больше никогда так не будем. Честное пионерское!
   – И ещё… – добавил Высокий. – Если заметите в деревне… или в лесу, в поле… незнакомых людей… особенно мужчин… Тут же сообщите об этом в сельсовет. Ясно?
   – Да! Хорошо! – с готовностью откликнулись подростки.
   – А теперь дуйте до дома! И как можно быстрее! Замёрзли, небось…
     Последней фразы было достаточно, чтобы ребята «включили последнюю скорость» и помчались к своей избе. Через пару минут они были у заветной калитки… 
   …В ту ночь Ванька и Тонька наелись, что называется, от пуза. Сварив полный чугунок мелкой, слегка подмороженной картошки, они умяли её с щепоткой крупной соли, которую мать хранила в спичечном коробке на полке за печкой. Осоловев от сытости и домашнего тепла, ребята признались друг другу, что ничего более вкусного давно не пробовали. И поклялись, что никогда и никому не расскажут о своей «ночной вылазке» на колхозное поле. Завернув в узелок остатки от трапезы (для родительницы!), брат с сестрой улеглись спать почти под утро. Несмотря на гремящую канонаду за лесом, отключились почти мгновенно. И даже не услышали, как с работы вернулась уставшая мама…

                ПРИМЕЧАНИЕ  АВТОРА:

     Летом 1943 года в родную деревню вернулся отец Вани и Тони – Николай Гурьянович Егоров. Он был комиссован окружным госпиталем и через полгода умер от многочисленных ранений. Мама подростков, Прасковья Дмитриевна Егорова, скончалась осенью 1948 года от тяжёлого онкологического заболевания. Иван Николаевич (Ванька) отслужил в десантных войсках (1948-1951) близ города Пскова и, демобилизовавшись, устроился на Дубненский машиностроительный завод (ДМЗ) специалистом по обработке металла. Через год он перевёз из деревни сестру Тоню и помог ей трудоустроиться на тот же завод, в гальванический цех. Впоследствии Иван Николаевич стал работать в Лаборатории высоких энергий ОИЯИ. Умер он от тяжёлой болезни в 1980 году. А его сестра Антонина Николаевна до сих пор жива и потихоньку доживает свой век, находясь на заслуженном отдыхе. Когда заходит разговор о минувшей войне, она прежде всего вспоминает ту страшную осеннюю ночь, когда ей с братом довелось украдкой «копать» колхозную картошку. «Да, голод не тётка, – тихо произносит она и вытирает платком скупые старческие слёзы. – Не дай Бог никому пережить такое. Будь она проклята, эта война! Во веки веков!..»