Он

В. Г.

А бывает и такое. Любил, любил, думал - до последнего вздоха, до роковой черты, но подули ветры перемен (предупреждал китайский мудрец!), все сильнее, сильнее, ураган, цунами, последний день Помпеи, задвигались тектонические плиты – и разметало по разным углам нового мира, ищи ветра в поле, и ищешь, да не обрящешь, где теперь он, предмет любви твоей, встретишь ли когда его на путях своих? И холодок сомнения уже заползает в душу: а было ли? А не привиделось ли, не придумалось ли, не плод ли то воображения, сочиняющего нам наше прошлое – и не прав ли был другой мудрец, сказавший, что нет ничего за пределами текущего мига? Выходит, и его не было? Фантазм, призрак, Гаспар в ночи, сон, который снится самому себе… Но если не было его, выходит, не было и тебя? Вы, мудрецы, много чего наговорили, пена слов, пелена смыслов, туман, морок, шепот шайтана из-за левого плеча. Так кто же любил? – задыхающимся шепотом – как кто любил? Вы и любили-с… (или это уже было у кого-то… а, впрочем, не важно, не важно!) И заполняешь пустоту легкими романчиками, мимолетными связями – не главное, с кем заснуть, главное, с кем проснуться, сказала одна умудренная барышня – от шумного пира похмелье, и снова вечер, и шумный пир (а кто без греха, пусть первый бросит в нас камень), и все не то, не то! Убеждаешь себя в хмельной горячке – он, он! – да не он, утро вечера мудренее, да только мудрость та безжалостна, и тает надежда, и приходит понимание, что не встретиться нам уже под луной. Привыкаешь и к этой мысли, а потом – вдруг! – видели его в Париже! Едешь в Париж, насочиняв себе дел и забот, будто бы важных, будто бы неотложных, бродишь кругами вокруг места, где его засекли:  лю де Ливоли, смешно коверкает адрес вьетнамский таксист, парижский вечер накрывает Тюильри и набережную, прошу, вот ваш столик, месье сегодня один? - что-то рассеянно высматриваешь в карте, да, да, розовый Рюинар для начала, хорошая идея, мерси, сколько же лет прошло? – пытаешься подсчитывать, бросаешь, снова, года наслаиваются, наползают один на другой, перемигиваются из прошлого, которое то ли было, то ли нет… а вот и он. А, нет, не он. La vie ne fait pas d’un cadeau, пел Жак Брель, можно было бы и выучить урок, а ты на что рассчитывал, наивный болван? Куда вы, месье, а десерт?..
Лучше забыть, говоришь себе.
И забываешь. 
И проходит много лет. Очень много лет. 
Полет валькирий, медные вспыхивают пожаром в ночи, деревянные трубят, словно трубы Судного дня, взрываются тарелки, дирижер в черном и сам подобен германским богам. Проклятый карлик украл Кольцо нибелунга! В паузе спешишь в буфет, залить восторг души, густые сумерки, сияют люстры, уже влюбляешься и в театр, и в дирижера, и… кто это там, там, у окна? Он? Нет! нет! нет! не может быть,  la vie ne fait pas d’un cadeau, жизнь не делает подарков, и почти бежишь, расталкивая дам в платьях в пол, аккуратных пожилых господ, извиняешься на ходу, неужели, неужели?
Он.
И он тебя, кажется, узнал, так и светится, сияет. Ну, вот и встретились.

Март.
Петербург.
Мариинский театр.
Буфет.
Бутерброд с красной икрой.  Как в детстве.