Стул, муха и дождь

СТУЛ, МУХА И ДОЖДЬ

      Стул, клыком торчащего из совсем неподходящего места гвоздя, кусал одежду Сина, но тому было всё равно, ибо мысли его были далеко - в тех местах, откуда никто и ничто уже не возвращается. Семимильными шагами идущая вперёд наука ещё не изобрела транспорта, могущего доставить вас туда по вашему желанию, или это изобретение сунул под пыльную скатерть какой-то самодовольный чиновник, ухитрившийся надеть костюм для сидения в мягких креслах. Поэтому Син своими силами ушёл в эту страну и, видимо, не собирался возвращайся к пахнущей газетной печатью реальности, к обшарпанному полу и засиженному мухами стеклу, а стул пользовался тем, что Син где-то ходит, и уже успел прокусить его брюки в трёх местах.
      Стул был тоже обшарпанный, старый и поэтому злой, он кусал штаны Сина и злился, что не может добраться до его тела.  Кусал за то, что Син когда-то купил его в свою лачугу, тем окончательно испортив стулу судьбу, и всё ещё просиживает его, хотя давно пора бы четвероногому и на покой. Злился стул и на отца своего - мастера-пьянчугу с мебельной фабрики, который, видимо, по причине головной боли и изжоги, испортил стулу будущее, не изваяв его изящным полукреслом для гостиниц красного дерева и мягких ковров... Злился стул, но злился бесполезно, поскрипывая гвоздями в давно рассохшихся пазах и стыках, и так и стоял скрипучим и невзрачным памятником неприкрытой наготе убогой обстановки комнатушки Сина, копией самого хозяина.
      А по столу ползла муха, она была довольна собой и грязными окнами, спёртым воздухом и крошками хлеба на изрезанном ножами всех мастей столе. Мухе было наплевать и на стул, кусающий Сина, коий все ещё гулял на задворках своей памяти.
А за окном занимался своим делом дождь...

    Муха, устав заниматься чисткой своих волосатых лапок, поползла дальше, пока не доползла до исписанного нервным почерком листка бумаги.  Она не умела читать, но за время мушиной жизни успела сделать потрясающее для мухи наблюдение: человек, подолгу глядящий в окно, оставляющий ей крошки на столе и часами катающийся на дряхлом стуле, человек часто писал!!! Рвал и писал снова, плакал и сиял лицом, не замечая порой ни смен дня и ночи, ни аппетитно обедающей остатками его завтрака мухи, ни попыток старого стула укусить его за худую ляжку. Человек не замечал многого вокруг, даже того, что уже много лет в его дверь никто не стучит, а сам он давно не бреется и не меняет рубашку... Он писал! А сытой мухе было скучно, потому она и дорвазвивалась до способности кое-как мыслить, вращая маленькие мушиные мозги и забавляясь вопросом, что это пишет человек?..
     Стул особенно болезненно воспринимал время писания. Ибо тогда человек очень усердно ёрзал по шершавому брюху стула: туда-сюда, попишет, поскрипит пером, и опять - туда-сюда... Ни стул, ни его родственник - стол – не помнили, чтобы на их засаленные спины ложилась типографская, пахнущая свежей печатью книга. Только располневшие, в жалких лохмотьях тома, новых книг не было, значит, нервный почерк никто в высоких, застеклённых, бегающих людьми и стрекочущих пишущими машинками зданиях не хотел ни читать, ни печатать. Стул не понимал, какая польза была человеку мучить его - стул - бесполезным ёрзаньем??' Зачем он запер себя за мутным стеклом и стенами с обшарпанной, уставшей висеть и тоже отгадывать загадку человека, а потому и осыпавшейся штукатуркой? Не понимал, и злился...
      Об этом же думал и дождь, уже уставший пузырить юные лужи, и каждой капелькой смотревший в окно, на пишущего человека. Зачем? Ведь вокруг было столько простора! Уж дождь-то со своим ростом знал это...А человек сидит и пишет. И ни один зонт не повернул к двери Сина, дождь и это знал, но не  знал он, отчего вдруг сестры молний вспыхивают в глазах человека? Дождь не знал, злился и старался промочить крышу, чтобы отвлечь человека от писанины...
Не зная  никто - ни стул, ни муха, ни дождь. Они не могли посоветоваться друг с другом, чтобы решить мучавший их вопрос, ведь каждый говорил по-своему, и каждый не знал отдельно.
       Син тоже, наверно, не знал, зачем его тянет к перу... Мальчики и девочки, смешно, ей богу, но ведь Син-то уже давно вышел из вашего возраста, и ни одно издательство не увековечило его инициалы даже на самой-самой обёрточной бумаге. Только в этом ли дело? Молнии в глазах, плохонькая репродукция событии на Лысой Горе на обшарпанной стене - что ещё?  Кого вспомнит следующий дождь? Этого бедолагу, который когда-нибудь уедет на пришпоренном стуле навсегда, или тех, чьи бюсты омывает он, не омывая мрамора их могил? Син не знал это... опять молнии, нечаянно вспугнувшие муху, и рука, и скрип пера...