Азалия

Все началось с динозавров. В те дни я готовилась посвятить жизнь разгадке их таинственной гибели и проводила все вечера в библиотеке, копаясь в растрепанных книжках со скелетами и вычерчивая в толстой тетради строение ланцетника и таблицы геологических эпох. Этому занятию я предавалась не один год и со временем сделалась знатным ящероведом.
Увы, разделить свою страсть, мне было решительно не с кем. Не то чтобы динозаврам совсем не было места в жизни – было и даже почетное – в школьном кабинете биологии. Он считался лучшим в Норильске, отчасти благодаря им – чудовищам мезозоя, чьи вырезанные из ватмана туши украшали собой настенную панораму.

Панорама была верхом оформительских талантов нашей биологички. На двух рядах застекленных и подсвеченных изнутри фанерных полок, освещалась ни много ни мало эволюция планеты: от амебы до развитого социализма. В первой секции по дну первобытного океана ползали неуклюжие трилобиты. В последней – готовился торжествовать победу полный и окончательный коммунизм. Во всяком случае, вид у бедняги-сапиенса в моргающем свете лампы был такой, словно коммунизм над ним уже восторжествовал.
Динозавры были как раз посередине. На фоне курящихся вдали вулканов среди папоротникового леса бродили тучные диплодоки, в зарослях хвоща их караулили голодные тираннозавры, а сверху из перистой кроны плевал на эту борьбу за выживание крылатый ящер птеранодон – помесь летучей мыши и крокодила.

Биологичка Валентина Петровна по прозвищу Вальпетра тоже была украшением кабинета. Она знала в моде толк и носила пышный начес над выпуклым лбом. Ее ценили. Со всеми она умела поладить: одних – зажечь, других – окоротить, третьих – заставить задуматься. Держалась просто, язвила метко и главное, обожала свою биологию. Я ее тоже любила. Не школьное занудство, размазанное на сотни страниц учебника, а настоящую – с гомункулусами в пробирке, с дотошным Линнеем, считающим тычинки и страстным Гёксли, кричавшим в защиту Дарвина: «Горжусь моей бабушкой обезьяной!» Но в глазах Вальпетры, смотревших благосклонно и строго, я была просто старательной хорошисткой, которую о чем ни спроси, на приличную отметку всегда наболтает.

Так продолжалось до рокового опроса по теме «Позвоночные», задуманного как судный день для тех, чья итоговая оценка выходила спорной. Над классом висел шелест лихорадочно листаемых страниц. Вальпетра задумчиво водила кончиком ручки по раскрытому журналу, а я, отгородившись развернутой «Зоологией», упоенно читала «Путешествие натуралиста на корабле Бигль».
Внезапно шуршание и бубнеж стихли. Я подняла голову. Вальпетра уже не восседала за учительской кафедрой, а стояла перед классом держа в руках что-то вроде дужки капкана:
– Сумеете определить, чья это кость, – сказала она, – ставлю «пять». За год.
Загадка пошла по рукам.
– Это от собаки Баскервилей!
– Чебурашкина!
– Зубной протез моей бабушки!
Класс оживился. Конечно, получить у Вальпетры пятерку «на шару» все равно, что динозавра на улице встретить, но отчего бы не потянуть время? Веселье катилось по рядам. Вальпетра, склонив набок голову с блестящим стогом волос, молча смотрела на нас олухов – ждала чего-то. Не от меня, конечно. Но за мной уже никого не было.

Я повертела в руках кость с остатками мелких острых зубов:
– Челюсть рептилии.
– Как догадалась? – Вальпетра впилась в меня глазами и, кажется, только теперь увидела.
– По зубам, – объяснила я, – которых не хватает.
– Ну и что? Зубы при жизни выпасть могли… – она говорила так тихо, что гомон в классе смолк, будто звук выключили.
– Вместе с ячейками? – фыркнула я, – У млекопитающих зубы сидят в ячейках. А здесь, – я ткнула пальцем в дырку между резцами, – их нет. Это рептилия. Думаю, ящерица…
– Зайди ко мне после уроков, – пряча улыбку, кивнула Вальпетра и вернулась к опросу.
Пятерка за год у меня и без того выходила.

Так я сделалась любимой ученицей и стала пропадать в кабинете биологии. Пропасть было где – сотни цветочных горшков заполняли его от пола до потолка. На широких подоконниках цвели бегонии, фуксии, бальзамины. Над доской – строй фиалок. По углам колыхали резными опахалами монстеры. На кафедре, соря «детками», неистово размножались каланхоэ. Со шкафов свисали зеленые вихры хлорофитумов. В плетеном кашпо невестилиась вся в белых звездочках кампанула. И рябые сансевьеры по прозванию «щучий хвост», торчали несгибаемой стражей, охраняя подступы к аквариуму с рыбками.
Все это нужно было поливать, опрыскивать, рассаживать… Присядешь тут, как же!

Валентина Петровна была неутомима. Я разводила удобрения и протирала тропические лопухи. Так – руки заняты, языки свободны – мы возделывали нашу оранжерею и нашу дружбу. Она доверяла мне контрольные младшеклассников и открыла доступ в подсобку, где скелет Андрюша стерег пыльные рулоны пособий и бесценные залежи старых подшивок «Науки и жизни». В ответ я приносила ей серые бандероли «Палеонтологического журнала», доставленные прямо из Академии наук. Она советовалась со мной насчет обновления панорам. Я посвящала ее в свои завиральные планы штурмовать геофак МГУ.

За окнами то мело, то морозило, полярная ночь дышала на стекла, покрывая их тайными письменами зимы. Мы пили чай под сенью конопатой диффенбахии и болтали про реликтовую кистеперую рыбу – латимерию, выловленную у Коморских островов.
И обсуждали, почему отец палеонтологии Жорж Кювье верил в бога, ведь не дурак же был! Незаметно подошел февраль. Темное покрывало ночи над Норильском истончилось и юго-восточные ветры в форточках запели о скорой капели. До 8 марта оставались считанные недели. Но я не беспокоилась, мне было чем порадовать свою учительницу, не любившую срезанных цветов.

В нашем зеленом царстве росло всё. Кроме азалии, конечно. О ней – немыслимо роскошной, укрытой дивными цветами так, что ни листьев, ни горшка не видать, в нашем насквозь промороженном Норильске оставалось только мечтать. Мы и мечтали.
Пока однажды я не увидела эту азалию на кухне у своей соседки тети Оли. Круглый год она красовалась в окне, осиянная голубым неоновым светом. Вняв моим мольбам, тетя Оля еще с осени отсадила кустик и позволила мне ухаживать за ним. Ни переносить цветок к себе, ни даже передвигать его не разрешила. Каждый день я бегала к соседке пестовать свою капризулю: увлажняла, подкармливала, и мерила ей температуру, как больной – чтоб не выше 15 градусов. К весне набранные бутоны брызнули во все стороны розово-алым, затопив пеной цветов полподоконника.

Седьмого марта я была сама не своя. Уроки, сокращенные ради праздника, еле отмаяла. Азалии со мной не было – не таскать же полдня по школе цветущий куст с чайник размером! Как только нас отпустили, поспешила за ней – благо всей дороги, два двора. По пути заглянула в кабинет биологии.
Огромный учительский стол весь завален гвоздиками и мимозой. Цветы грудами лежали на передних партах, стояли в ведрах и даже в большой кастрюле с надписью «компот» из школьной столовой. В кабинете – ужасная толчея, но меня Валентина Петровна сразу увидела, заулыбалась, махнула рукой. Я не подошла – торопилась.

Захватив дома пуховую шаль, позвонила в дверь тети Оли. Тишина. Я звонила еще, стучала, в отчаянии пинала запертую дверь. Тщетно. Соседка-домоседка должно быть стояла где-то в длинных предпраздничных очередях, а я сходила с ума, понимая, что время уходит, уходит, уходит.. И Валентина Петровна сейчас тоже уйдет домой. Уже ушла. Наверняка. Ушла, зная, что я – любимая ученица – не поздравила. Стыдоба! Что делать?! Околевая от холода, я понуро топталась у подъезда, не в силах уйти, не зная, на что решиться.
Тетя Оля явилась уже затемно, таща тяжелые сумки. Не чуя ног, я понеслась обратно в школу, прижимая к себе завернутую в шаль азалию, зная, что спешу зря. Мне уже некому ее дарить.

В школе никого – даже техничек нет. Праздник же! Поднялась на пустой и темный второй этаж и увидела полоску света из приоткрытой двери кабинета биологии. Не может быть! Заглянула – Валентина Петровна! Сидит. Праздник, короткий день, все разошлись давно… Сидит!
Вваливаюсь, лепеча извинения. Она смеется. Вместе разворачиваем мою ношу – гирлянды нежно алеющих из сердцевины, махровых цветков выплескиваются из платка. Она тронута, сияет повлажневшими глазами.
– Валентина Петровна, – бормочу я, – у вас ведь кончились уроки. Почему же…
– Тебя ждала, – невозмутимо говорит она, устраивая азалию на самом видном месте. – Знала, что придешь. Раз не поздравила вместе со всеми, значит, хочешь отдельно. Вот дожидалась тебя.
– А если б я не пришла? – вырвалось у меня.
– Тогда в следующий раз не ждала бы, – тихо ответила она и, опустив голову, стала расправлять смявшиеся под платком воздушно-розовые лепестки.