Оранжевый самосвал

               

                Настоящая любовь
                Есть редкий цветок в нашем мире
                И не принадлежит к обыденности.
                Любовь побеждает смерть
                В ней открываются перспективы бессмертия.
               
                Н.А.Бердяев


     В час пик,  на недозволенной для города скорости, на одном из оживлённых, многолюдных перекрёстков, он мчался на последней доле промежуточной секунды переключения светофора: зеленого - в красный, а женщина шагнула на дорогу на первых долях секунды загорающегося зеленого. Столкновение казалось неминуемым.
Она стояла на срединной части широкого шоссе с толпой пешеходов, наблюдавших эту сцену, и когда увидела это грохочущее чудовище грязно-оранжевого цвета - огромный пустой самосвал, и женщину, которая чуть опередила начало встречной пешеходной пробежки, зажмурила глаза от ужаса и открыла их под гро¬хот, достигший апогея. Женщина должна была расплющиться под колёсами оранжевого чудища: самосвал пронёсся на расстоянии нескольких сантиметров от её фигуры. Она успела увидеть того, кто сидел за рулём: чёткий профиль, загорелого до черноты, продолговатого лица, с выразительным очертанием носа и подбородка и, над высоким лбом, коротко стриженые черные волосы. Он повернул голову в сторону испуганных пешеходов и на его лице, подобно молнии, блеснула злорадная мстительная ухмылка, а в глазах была такая ненависть, будто эта незнакомая женщина была самым злостным его врагом. Глаза убийцы, - про-неслось в её голове. Она почувствовала сильнейший порыв гнева и возмущения. – Какая сволочь! Таких, как он, надо расстреливать! Такая мерзкая гадина и живёт  на свете! Чуть не уничтожил чужую жизнь, умчался с концами и ещё ухмыляется, уверенный в своей безнаказанности.
     В последнее время она стала привыкать к той агрессии, которая то и дело накатывалась на неё. В ней происходил процесс перерождения: её природный кураж, веселый задор - выливались в грубость и злость, легкомыслие - перерастало в нетерпимость и вспыльчивость, молодое бесстрашие – в мрачность, страх, безверие, сострадание - взрывалось слезливостью и обвинениями. Она чувство¬вала что теряет себя.   
     Помимо массы несовершенств и неудобств мрачноватой действительности, вызывающей дискомфорт, - энергия хамства, бездушия, жестокости, несправедливости, разъедающее чувство обиды, жалости и неуверенности, подобно урагану, взрывали её внутренний мир. В свои двадцать четыре года она чувствовала себя измученной и старой. Все вокруг были сосредоточены только на себе, на своих проблемах. Атмосфера враждебности, настороженность, неопределенность, усталость - разъединяли людей, делая их чужаками. Самая большая ценность в сообществе людей: открытость взгляда, улыбка, смешливость, ощущение близости и сопричастности к друг другу - стало большой редкостью.  Довлеющее над всеми засилье групповщины, вопиющее неравенство социальной среды, элитарная кучковость, железные двери за семью замками, и, за каждой из них, телеэкран, с его агрессивностью, бездуховностью, безнравственностью и ужасающей откровенной пошлостью многочисленных передач. Всё это, вызывая ожесточённость, уныние и озлобленность ко всему и ко всем, разрушало радость общения: живого и тёплого.
     Лицо водителя, его адская усмешка и ненависть в глазах, возникали перед её мысленным взором, возбуждая и будоража.  Помимо этого, какая-то необычная, ускользающая особенность в его лице, притягивая, не давала покоя. Её мучило и злило неотвязное желание вспомнить, что это было? Вот привязался, грязная скотина, чёрт его возьми! Бранные,  жесткие  слова, стремительно завоевывая сознание, всё чаще становились частью её лексикона: радуясь предоставлен¬ной свободе, они легко и непринужденно срывались с её губ.
     Вечер скучный, тоскливый, ничем не заполненный, заставил её спуститься на улицу, перейти дорогу и войти в небольшое заведение, приютившееся около огромного круглосуточно работающего супермаркета под вывеской: "Кафе - закусочная".
- Пиво и сигареты, - коротко бросила она продавцу, пальцем обозначая выбранный товар. Держа в руках бутылку и пачку сигарет, она вышла на площадку с выносными сто¬ликами, но, озираясь, подумала. – О Господи! Никого не хочу видеть! Все такие серые, убогие, скомканные, уж лучше одиночество, чем всё это! И вдруг, от неожиданности, застыла на месте. За одним из столиков сидел он - водитель из грязно-оранжевого самосвала. Кровь, горячим потоком, рванулась к голове. Теперь уже близко ясно она видела лицо, преследовавшее её. Так вот что меня мучило! – облегченно и мстительно обрадовалась она. – Шрам! От угла его левого глаза до виска была прочерчена чёрная глубокая прямая линия, повернутая под прямым углом - и продолженная коротким отрезком на скуле. Шрам напоминал четвёртую печатную букву алфавита, лежащую на боку вниз головой. Меченый гад! Ах ты мерзость, сидит как ни в чём не бывало!  Я должна, должна сказать ему всё! Я не хочу, чтоб этот ублюдок чувствовал свою безнаказанность.
     Она подошла к столу, молча поставила бутылку на стол, положила сигареты и, ото¬двинув стул, присела.
- Что, другого места не нашла? – раздраженно процедил он.
Не удостаивая его ответом, она смотрела на него, стараясь  взглядом передать то  отвращение  и презрение, которое питала к нему. Неторопливо, опустив голову, он пил воду. И когда наконец поднял глаза, она увидела в них ненависть – откровенную и непримиримую. Сжимаясь под его проникающим взглядом, она – чуть было не зажмурилась от страха, как тогда, на переходе, но сдерживаясь и принимая вызов, - век не опустила и глаз не отвела.
Подавшись вперед, упираясь ладонями об край стола, он тихо и злобно произ¬нёс:
- Давай, выкатывайся отсюда, глотай свою рекламную мочу и отваливай.
Она вскочила и громко залпом выпалила:
- Ты… ты два дня назад, своим грязным самосвалом, чуть не убил женщину на перекрёстке и сделал это нарочно! Тебе доставляет удовольствие пугать людей, но кто ты такой, чтоб издеваться над людьми? Твоё место в психушке или в тюряге, а ты сидишь здесь, как ни в чем не бывало, сосешь бутылку и ещё смеешь так разговаривать со мной? Кто тебе дал это право? Кто ты такой, чтоб так дерзко смотреть на людей?
     Сидевшие за столиками с интересом наблюдали за происходящим. Его лицо было перекошено ухмылкой, оглядываясь и понимая, что свидетелей слишком много, он прошипел:
- Погоди, сука, придавлю тебя, запомни - придавлю.
Поднявшись, он отбросил стул в сторону и, обращаясь ко всем, прорычал:
- Что уставились, развлечений не хватает? Мало вас давят?
Обессиленная, дрожащая, она опустилась на стул. Сила этого человека была в его неистовой ненависти. Моя агрессия, по сравнению с его, просто детский лепет, - заключила она.
     Она никому не рассказывала об этом происшествии: не было желания и к тому же ей казалось что рассказывать, собственно, нечего. Были только ее ощущения, эмоции, а само происшествие не представляло интереса. Убийства на дорогах происходят ежедневно, кого этим удивишь или разжалобишь? Жизнь возмущает не только ее, так зачем усугублять негативное отношение к существующей действительности?
Несколько дней спустя, поджидая лифт, она услышала:
- Не спеши.
     Подталкиваемая в спину, она перешагнула порог лифта и быстро развернулась. Это был он. Холодея, она смотрела на него. Лицо убийцы - вот оно. Это не кадр из фильма, это реальность, настигшая именно её. Кричать бесполезно, никто не выскочит на помощь, никто не распахнёт свои бронированные двери. Напротив, закроют засовы и прильнут к глазкам.  Молить этого гада, нет смысла: луч¬ше сдохнуть. Схитрить? Не получится.  Это животное не перехитришь.  Все эти мысли мгновенно пронеслись в её голове.
- Ещё не вечер, не дрейфь, я же без колёс, - спокойно произнёс он и вдруг легко, по-мальчишески, рассмеялся, блеснув полоскою зубов, и она увидела его глаза, лишенные ненависти. Они были темно-синие, как предвечернее небо.
На каком-то этаже он вышел. Она спустилась вниз, вышла на улицу и присела на од¬ну из дворовых скамеек. Она долго сидела, отрешенно и равнодушно наблюдая жизнь вечернего двора. Ночью проснулась от вопроса, заданного себе самой. Что он делает в нашем доме? Утром, как обычно, она вышла на балкон подышать и ощутить намерения наступающего дня. У её подъезда стоял оранжевый самосвал, блестящий и чистый. Послышался звук открываемой входной двери, из неё вышла женщина с сумкой. При её появлении дверь кабины распахнулась. Передавая сумку, она поставила ногу на подножку, но никак не могла взобраться, мешала узкая юбка и тяжесть полного тела. Вышедший из противоположной двери мужчина, обойдя кабину, подошёл к женщине, подставил руки под её упитанный зад, и легко подбросив, втолкнул её на сиденье. Захлопнув дверь, он развернулся в сторону её балкона и, сощурив глаза, помахал рукой. Она узнала его.
      Потом ещё несколько раз она видела это оранжевое чудище у своего подъезда, причём всегда чистое. Она почти не общалась с жителями своего подъезда и тем более всего дома. Здороваясь со всеми, кой-кого знала в лицо, но не более того. Надо выяснить, откуда он появился, - решила она. На одном из этажей жила приятная пожилая женщина, которая относилась к ней доброжелательно, яв¬но симпатизируя. Здороваясь, мило улыбаясь, она угощала её свежими новостями:
- Вы знаете, соседи под вами съехали. Так что если встретите в лифте или в подъезде брюнетов, не пугайтесь, это новые жильцы - армяне, по-моему, люди приличные. Я не националистка, но при нынешних делах приходится быть осмотрительной - предупреждала она её.
- Здравствуйте, вы вчера возвращались очень поздно, поэтому хочу вас предупредить: в нашем подъезде обретаются наркоманы. Сын соседки, - и она назвала этаж, - наркоманит, к нему приходят  дружки и девушки, оставляют шприцы, бутылки и ещё кой-что. Так что будьте осторожны, сами понимаете - наркоманы. Такая жалость, мальчишка рос на глазах, такой послушный был, - горестно вздыхала она.
Преодолевая антипатию к сбору всяческих подробностей о чужой жизни, она решила зайти к этой женщине, с намерением что-то узнать о новом жильце.
- Добрый вечер, проходите, я рада вашему визиту, - обрадовано встретила её соседка. Я угощу вас зеленым чаем. Как вам моё жилище?
- У вас чисто, ухоженно и очень мило, но главное -  уютно и светло.
- Да, я чистюля, люблю свет и порядок. Вчера вы вернулись такая красивая, нарядная, молодая, я просто залюбовалась вами! Но почему всегда вы одна? Где же ваш суженный?
- Заблудился.
- А вы знаете, я ведь никогда не была замужем. Меня увлекала карьера, перспектива роста: секретарь комсомольской организации, член партии, секретарь райкома партии, руководящая работа. Всех поклонников и претендентов я подозревала в корысти, боялась разочарований. К тому же примеров было достаточно, когда мужья, поднимаясь по служебной лестнице с помощью своих руководящих жен, заводили молодых любовниц, да и вовсе оставляли семью. Но потом я поняла, что сама никого не смогла полюбить. Упустила своё время, а говорили что я красивая! Я принесу вам свой альбом, хочу услышать ваше мнение, вы не против?
- Что вы, я с удовольствием полистаю ваш альбом.
     С многочисленных фотоснимков на нее смотрела стройная, белокурая, смеющаяся девушка – счастливая и довольная собой.
- Глядя на ваше изображение, я думаю, что многим вы причинили боль и многим разбили сердце.
- Наверное это так. Но иногда мне кажется, что одной тоже не плохо! Нет ни в чем запрета, никто не перечит, не настаивает, не принуждает, не командует - сама себе хозяйка! - рассмеялась соседка и тут же задала вопрос:
 - А вы чего боитесь, почему одна?
- Скуки вдвоём, бесстрастности и равнодушия.
- Вот кстати, по поводу страсти! Вы знаете, дама с верхнего этажа, та что работает в палатке, приобрела себе самосвальщика! Такой нахальный, дерзкий - с ним здороваешься, а он ухмыляется - неприятный тип. Тут, на днях, она прибежала ко мне за сахаром и вся такая всполошенная. Я ей говорю, что у тебя сахара нет в доме? А она, - я сахар не ем, худею, а мой друг любит только чай, но с сахаром. Только чай? - спросила я. - Да, кроме чая ничего не пьёт, но курит. Я вижу, что её так и распирает от избытка чувств, и я ей сказала. - Что-то мне не глянулся твой друг. - Да ты что,  - воскликнула она, - мужик заводной, классный, я от него просто балдею, только посмотрит и всё - я готова! Сексуальный террорист, слышала о таком? - спрашивает она меня, а сама смеётся. Да, признаться, в моё время такого определения не существовало. А впрочем, может и существовало, только я об этом не знала, - задумчиво заключила соседка.
Поблагодарив соседку за общение, за чай, - уже в дверях, -  как бы между прочим, она спросила:
- Интересно,  когда она успела с этим самосвальщиком познакомиться?
Соседка назвала тот день, в который произошла сцена в кафе. Ищет случая, чтобы осуществить свою угрозу, - решила она.
     Вернувшись домой, она позвонила своему приятелю, с которым у неё была тягучая, скучная, безликая постельная связь. Он был в разводе, старше её на тринадцать лет, любитель политики, телевизора, чтения газет и нудных размышлений о смысле жизни. Но был один плюс - у него водились деньги, и это её иногда смиряло. Через час он приехал с букетом гвоздик, которые она терпеть не могла. Его забывчивость по этому поводу была не-преодолимой. Изображая радость, принимая бездушные гвоздики, она чмокнула его в щёку, с неприязнью думая о предстоящей ночи.
      Утром они вместе вышли из её квартиры. Закрывая многочисленные запоры двойных дверей, она услышала шаги: кто-то спускался по лестнице. Это был он.
Он подошёл вплотную к её спутнику и, ухмыляясь, произнёс:
- Закурить найдётся, чижик?
- Что означает ваше - чижик? - возмутился приятель, тем  не менее протягивая пачку сигарет.
- Тебе мама в детстве не напевала песенку: чижик-пыжик, где ты был? - спросил он, закуривая и подходя к лифту, добавил: - Колеса у тебя какие?
 - Вы имеете в виду машину? - удивился приятель.
- Тебя имею в виду, тебя, пыжик. Спасибо за курево. Прошу, лифт к вашим услугам, - сказал он, сбегая по лестнице.
- Что за тип, ты его знаешь?
- Я ни с кем в доме не общаюсь и никого не знаю, - быстро ответила она.
Желание рассказывать об этом типе исчезло так же,  как и возможность получения защиты. Да, защитник ты никакой, - подумала она.
- Я приеду к тебе сегодня, пусть попробует сунуться!
- Приезжай, - машинально согласилась она.
      Следующая встреча произошла на остановке автобуса. Его умение возникать внезапно, пугало её. Наклонясь к её плечу, он насмешливо проговорил:
- Такой чижик, а тебя имеет, где же твой кураж?
- Что тебе нужно? - срываясь на крик вскипела она, - отстаньте от меня, вы…  вы жуткий человек!
- А что тебе было нужно, когда ты уселась за мой стол? Жуткий, ужасный, страшный, кошмарный, - передразнил он, - не говори слов, в которых ни черта не смыслишь. Ясно?  Ты ещё не знаешь, что означают эти слова, птичка моя, не знаешь. У нас с тобой всё впереди, я не спешу, и тебе не советую.
      В этот же день она позвонила своему приятелю.
- Ты не против, если я поживу у тебя? От тебя ближе добираться на работу.
 Он обрадовался.
- Приезжай, буду рад твоему присутствию, только квартиру закрывай. А тот тип, больше не показывался?
- Нет, - ответила она.
     Спустя неделю она появилась в доме. Подъезд, обычно  тускло освещённый, был залит ярким белым светом. В честь чего такая иллюминация? - удивилась она. Цветы, оставленные ею по щиколотку в воде, уже начали нервничать, предчувствуя жажду. Обобрав засушенные листья и стебли, она сложила их в пакет. Выброшу утром, - решила она, но передумала. Открыла двери, огляделась: все обозримое пространство пустовало. Она поднялась вверх, открыла задвижку мусоропровода и, почувствовав за спиной дыхание, быстро повернулась. Он стоял на две ступени ниже.
- Помочь? - спросил он, пройдясь по ней взглядом. - Пришлось иллюминировать все подходы, чтоб не пропустить твоё возвращение, - и, усмехнувшись, добавил, - освещение у вас, как на зоне, экономите на лампочках?
Ничего не отвечая, ослабевшими ватными ногами, она спустилась по лестнице, взялась за ручку дверей. Почему я не кричу? - подумала она. Он вошёл следом за ней.
- Запоры надежные? Ну что же ты молчишь, где же твоя прежняя прыть? Теперь ты будешь знать что такое кошмар, ужас и не будешь зря болтать, - сказал он, запирая двери.
Медленно, ничего не соображая, она направилась в сторону кухни. Преграждая путь, он возник перед ней и приближаясь к её лицу сказал:
- Приглашай гостя. Ты же думаешь обо мне, ты хочешь меня видеть, я лишил тебя покоя и сна, так чего ж ты не радуешься? Я пришёл к тебе, правда незваный, так же, как и ты ко мне. У тебя, птичка моя, короткая память. Однажды я предупредил тебя. - Не дрейфь, ещё не вечер, без колёс я не опасен. Угости чаем, кофе или ещё чем-нибудь, а я пока осмотрю твою квартиру.
- Так, читаешь беллетристику, - проговорил он, останавливаясь у книжных полок. – Вижу, вижу! Поэзия, это хорошо, тренирует память. В своё время я тоже увлекался высоким слогом. Вот послушай:

Я медленно сходил с ума
У двери той, которой жажду.
Весенний день сменяла тьма,
И только разжигала жажду.
Я плакал, страстью утомясь,
И стоны заглушал угрюмо.
Уже двоилась, шевелясь,
Безумная, больная дума.
И проникала в тишину
Моей души, уже безумной,
И залила мою весну
Волною чёрной и бесшумной.

- Узнаёшь поэта? Ну ладно, потом разберёшься.
Пройдясь по комнатам, он вошел на кухню и весело изрек:
- Красивое гнёздышко!  Ты – любительница прекрасного. Так посмотри на меня повнимательней, я ведь тоже прекрасен! Разве не так? – рассмеялся он. И она опять увидела его синие глаза.
- Угощать меня не собираешься. Ладно, я сам угощу себя и тебя. Присаживайся за стол, - сказал он и взял её руку.
Она мгновенно отдернула её.
- Вот оно что, не трону, мне есть с кем потрогаться. Ты же видела, с балкончика, у меня дама - созревший плод.
Открывая настенный шкаф, он ухмыльнулся:
- Какой порядок, всё на виду! В твоём хо¬зяйстве не заблудишься. Так что вам приготовить? – спросил он, включая чайник. - Я люблю чай, чифирь, но с сахаром - слышала о таком? А ты девушка кофейная.
Прихлёбывая чай, он не сводил с неё глаз. Молча, безучастно она наблюдала за ним.
- Ну вот, я упился. Провожать, как я понял, не будешь. Моё время вышло. Дама моя ревнива, спохватится, начнёт искать и если застанет меня с тобой - не расквитаешься. В обиду тебя не дам, но вся загвоздка в том, что изгонит она меня из своего гнезда и лишит возможности видеть тебя, ну а ты, разумеется, не возьмёшь меня на постой. Хотя, чем чёрт не шутит? – рассмеялся он, блеснув зубами и глазами. – Ты знаешь, я доволен нашей встречей. По-моему, она удалась. Оказывается, ты умеешь молчать и слушать. Это обнадеживает.
     После его ухода она разволновалась. Знобило и трясло, как в лихорад¬ке. Она не могла согреться и сосредоточиться, мысли разбегались, как шальные. Её охватывал страх не столько от его появления, сколько от  того, что зарождалось где-то внутри: что-то мощное, тяжелое и неотвратимое заполняло и подчиняло. Мучило желание видеть его. Она думала о нём постоянно, это стало наваждением, её тайной жизнью. Проходили недели, но он не появлялся. Появилась бессонница, она лишилась аппе¬тита, периодически наваливалась апатия и безразличие ко всему. На работе участливо спрашивали:
- Что-то случилось? Ты  стала такая задумчивая, похудела, побледнела, что с тобой? Можно было бы подумать, что ты... но на влюблённую ты не похожа. Если ничего не болит, то сглазили. Народ у нас теперь какой? Сплош¬ные маги и прорицатели! Сходи в поликлинику, проверься.
- Не волнуйтесь за меня, всё пройдет, просто такой период, - отвечала она.
Вечером она опять зашла к соседке. Пила чай, терпеливо вы-слушивая все новости, наконец, дождалась того, ради чего пришла.
- Вы знаете, - удивленно сообщила соседка, - самосвальщик исчез с нашего дво¬ра. Его подруга пришла ко мне со слезами, просто с ума сходит, ищет его, го¬ворит, - как в воду канул, не сказав ни слова. Вот времена пошли! Шоферюги, да ещё самосвальщики, в почёте у дам и всё из-за своих секс-способностей! Смех и грех! Другое дело водитель приличной машины: ухоженный, солидный, обаятельный. У нас в Министерстве был такой, возил начальство, нравился женщинам, но вел себя прилично. А этот - глазищами зыркает, ухмыляется, быстрый, похож на ди¬кого кота, но вы знаете... что-то такое в нём есть, даже я почувствовала какое-то странное волнение. Наверное, не стоит зарека¬ться и удивляться. А вы его разве не видели? Не столкнулись с ним?
- Нет, ни разу не видела.
Вечером раздался звонок.
- Слушай, какая-то чертовщина, - услышала она голос приятеля, - сегодня в обед меня чуть не сбил оранжевый самосвал. И знаешь, кто из него вышел?  Тот са¬мый жуткий тип из твоего подъезда. Сначала спросил: «Ты живой?» - Потом понёс какой-то бред. – «Я же  спрашивал тебя, чижик, какие у тебя колёса? Но ты не понял. Если ещё раз увижу тебя с нею - раздавлю. Только не делай вид, что ты опя¬ть не понял». - В чём дело, что ему нужно, идиотизм какой-то! Ты его не видела?
- Нет, не видела, - ответила она, задохнувшись от радостного волнения.
 - Хотел к тебе приехать, но мне ни к чему эти страсти, приез-жай ты ко мне.
- У меня кой-какие дела навалились, извини, сегодня не смогу, - ответила она.
- Ладно, я тоже не в форме от такого стресса. Приезжай ко мне в среду, бу¬ду ждать, поговорим. Пока, целую.
    Сон не шёл. За окнами накрапывал мелкий, заунывный, ничего не обещающий дождь. Она не задавала себе вопросы - ответы были ей известны. Этот человек поселился внутри неё. Его обличье менялось. Перед ней возникали маски его ли¬ца, казалось, они принадлежали разным людям: адская ухмылка бесчувственного убийцы, мальчишеский смех и глаза – жгучие, искрящиеся; долгий проникающий взгляд и открытая белозубая улыбка, насмешливый прищур глаз и злобный оскал растянутых губ; чёткий профиль загорелого лица и сильные руки, под¬брасывающие тяжелый зад женщины. Манера говорить, молчать, неординарность поведения и действий, убеждение в своей, одному ему ведомой правоте, и дья-вольская сила воздействия. Всё это представляло магнетизм, который одновременно притягивал и отталкивал. Он обладал такой мощной внутренней силой и убеж¬дённостью в правомочности своих поступков,  что противиться было невозможно.
     В среду, по уговору, она должна была поехать к приятелю, но ноги несли её к подъезду своего дома. Выйдя из лифта, она прислушалась, заглянула в пролёты нижнего и верхнего этажей. Было тихо и безлюдно. Вставляя ключ в замочную прорезь, услышала.
- Жду давно. Правильно сделала, что не поехала к нему, зачем подставлять хорошего дружка. Хотя он из породы пыжиков, но пусть живёт, - сдержанным шепотом произнёс он, забирая из её рук ключи.
      Она бессильно прислонилась к стене, чувствуя как ослабло тело. Ноги подкашивались, но не от страха, а от той неистовости, которая гнездилась внизу живо¬та. Она видела его синие глаза, сжатый рот, слышала запах сигарет. Медленно, пошатываясь, она вошла в прихожую. Он вошёл следом, закрыл двери на ключ. Из-немогая, она успела сделать несколько шагов, и, замирая, почувствовала его руки на своих плечах. Он развернул её к себе и тихо сказал:
- Ты  изнемогаешь от желания, но мы не будем спешить, я слишком долго ждал, слишком долго.
     Легко поддаваясь нажиму его рук, она опускалась вместе с ним. Соприкасаясь, их колени одновременно коснулись пола. С безвольно опущенными вдоль туловища руками, она опустилась на пятки, оказавшись ниже его. Не выдержав напряжения, опустила веки.
- Прошу тебя, смотри на меня, не закрывай глаза. Если ты скажешь нет - я уйду.
Она молча посмотрела на него.
- Ты хочешь этого, да? - выдохнул он.
     Она кивнула головой. Оставаясь на коленях, бережно обхватив щиколотку одной её ноги, затем другой, он выпрямил их по обе стороны своих коленей. Склонившись, приближаясь к её губам, прошептал:
- Хорошо, что ты носишь платья, ненавижу женщин в брюках.
      Сколько это продолжалось, она не помнила. Безраздельно, всецело она принадлежала ему. Волны пронзительного блаженства накатывались одна на другую. Потом он  отнёс её на кровать, раздел, накрыл одеялом.
- Отдохни, я покурю.
      Это продолжалось всю ночь. Краткое забытьё сменялось новым порывом. Его прикосновения, вызывая дрожь, вновь и вновь рождали желание. Утоляясь, они не могли утолиться.
- Закрой за мной двери, - сказал он утром, - я ухожу.
Она молча  закрыла двери, вошла в ванную. В зеркале, под разлётом бровей, от¬разились огромные сияющие глаза. Она никогда не видела у себя на лице таких глаз, с такой бездонной, дикой отрешенностью. Искусанные губы, на шее розово-фиолетовые пятна, такие же пятна она обнаружила на бёдрах и на внутренней стороне ног. Наложила толстый слой темной губной помады, шею обернула шарфом. Собственно, ей было всё равно: она могла спокойно появиться как есть, но предвидя ужас на лицах сослуживцев, ради их равновесия, скрыла, как могла, сле¬ды безумной ночи. Тем не менее все очень въедливо и озадаченно посматрива¬ли на неё, будто не узнавая. Механически выполняя свою работу, она видела перед собой только его лицо. Он ничего не сказал ей, ничего не пообещал, это ее тревожило. Но сам факт произошедшего полностью изменил её отношение к жизни: ничто не могло её растревожить, взволновать, обрадовать, удивить, ис-пугать, ничего не существовало вокруг, кроме того, что было в ней. Какое мне дело до того, что происходит в этом мире? Мой мир, моя жизнь, моя смерть, - в руках этого  человека. Её не интересовало прошлое, так же, как не волно¬вало своё будущее. Главное - есть день, есть ночь, есть он. В обеденный перерыв ей позвонил приятель.
- Я так волнуюсь, что же ты не приехала? Звонил весь вечер и
всю ночь - ти¬шина, что случилось? Того типа ты не видела?
- Нет, не видела. Ко мне приехали родственники.
- Надолго?
-Думаю надолго, - ей хотелось сказать, навсегда, на всю остав-шуюся жизнь, но она сдержалась, избавляя себя от объяснений.
     Уже при подходе к подъезду, её настиг вопрос. А что если он не появится? Ярко высвеченный в её сознании, он причинил ей невыносимую боль. Поднявшись на этаж, она увидела его. Он сидел на ступенях около её дверей.  Вытащив ключи и перебирая связку, она никак не могла выбрать нужный ключ. Он подошёл, взял ключи, открыл двери, поднял её на руки и, прижавшись к её уху, сказал:
- Ты вся дрожишь, птичка моя, это прекрасно.
Всё опять повторилось. В один из вечеров он объявил:
- Ты очень похудела, одни глаза торчат, да и я тоже поистощился, давай сменим пластинку. Согласна?
Она кивнула головой.
- Утром, когда соберёшься и будешь готова, выгляни с балкона.
     Собравшись, она вышла на балкон. Он стоял около сверкающего самосвала и, пома¬нивая рукой, улыбался. Она сбежала вниз. Он подхватил её на руки, прямо с порога и, опуская, спросил:
- Ну что, поедешь на работу, или покатаешься со мной?
- С тобой, - ответила она.
     Она уволилась с работы. С ней пыталась выяснить отношения дама с тя¬желым задом, но она не слышала ни её угроз, ни её крика, ни оскорблений. К ней зашла соседка, с которой она общалась. Она что-то долго говорила, объ¬ясняла: - он погубит вас, поверьте, это плохо кончится, он ненадёжный чело¬век! Это безумие пройдёт, опомнитесь, мне так жаль вас. - Не оспаривая, не пе¬ребивая, она слушала и улыбалась.
 
     Она моталась с ним целыми днями. Повсюду, где он загружался, разгружался - песком, щебёнкой, глиной, землёй, цементом и ещё, бог знает чем - его знали. Здороваясь с ней, улыбались, но ни разу никто не позволил себе ни одной шу¬точки, ни одной пошлости, ни одного намёка или скабрезного слова в её адрес. Эти двое представляли собой нечто такое, что не допускало внешнего вторжения. Они были вне всего: вне времени, вне людей и их пересудов. В обед насыщались малым: бутерброды и два термоса - с чаем и кофе. Обычно, в хорошую погоду, под¬мигивая и лукаво улыбаясь, он спрашивал, ну что, прокатимся? Отвечая взглядом, она склоняла голову к его плечу. В кабине самосвала всегда присутствовал чистый плед, которым он укрывал ей ноги. Выбрав место, он расстилал плед и склонялся над ней. Потом они лежали, смотрели сквозь верхушки де¬ревьев на небо и молчали, наслаждаясь тишиной, покоем и тем блаженством, ко¬торое их объ-единяло.
     За то время, что они были вместе, он ни разу не позволил себе повысить голос, грубо или цинично выразиться, и резко обрывал тех, кто позволял себе в её присутствии браниться. Жёсткие слова, которые она раньше употребляла, потеряв почву, слетали подобно шелухе. Это был хороший признак: непотребные слова, даже если они были сказаны походя, между прочим, или шутя, способны оставлять не только ощутимые царапины, но и глубокий след. Ей не нра¬вилось его обращение: птичка моя.  Но она терпеливо ждала, и когда он од¬нажды назвал её: девочка моя, она почувствовала - произошло то, чего она больше все¬го на свете желала.
В один из вечеров он сказал:
- Тебе цены нет. Обещать не люблю, сам не верю обещаниям, но думаю: от  то¬го, что есть у меня с тобой, отказаться не смогу. Тогда, на перекрёстке, по¬вернув голову в сторону пешеходов, несмотря на ярость, охватившую меня, я увидел тебя: развевающиеся волосы, платье, и глаза! Я был поражен, мне почудилось, что это стоит моя девочка, только совсем молодая. Я никак не мог забыть это видение. И когда ты появилась у кафе, я сразу же узнал тебя. Меня будто под¬косило, что-то сдвинулось во мне. Нет, - подумал я, - с этим всё покончено, этих сук, извини, нужно избегать. Но, когда ты пошла на меня в атаку, я понял, что ты тоже надломлена. Твоё  поведение подсказало мне, что и тебя эта жизнь заклинила, захлестнула, и ты на грани срыва. Бунт в твоей душе был сродни моему. Ты вела себя непредсказуемо, и мне захотелось узнать, что за нутро у тебя, но главное – чт;  тебя толкнуло ко мне, и тут же пришла мститель¬ная мысль, а не поиграть ли мне с этой штучкой? Поиздеваться, попугать, за¬цепить, но случилось так, что я сам попался на крючок. Я оставил тебя в кафе, но не ушёл, я проследил твой путь. Это оказалось несложным: твой дом был рядом, через дорогу.  Я стал изыскивать подходы, и когда обнаружил в палатке ту крепкозадую даму из твоего подъезда, понял что смогу зацепиться за неё и подобра¬ться к тебе поближе. Охотничий опыт моей прежней жизни мне пригодился. Я смог пересилить свою антипатию к подобного рода женщинам, каким-то образом она ассоциировалась с той, другой, из моей прошлой жизни. Я решил использовать ее. Никаких лобзаний, проникновений. Я предоставил ей возможность освобождать ме¬ня от застоев, тем более, что сразу же, после твоего вторжения в мою жизнь, я почувствовал такую тягу! Моё тело стонало, меня ломало от желания, но - только к тебе. Я разрешил ей одно действо, хотя это не мой стиль. Подобные вариации я считаю унизительными для настоящей женщины. Она тряслась и заводи-лась с пол-оборота, при виде моего достоинства. Я не потакал, так что ей приходилось выкручиваться самостоятельно. Когда она стала требовать от меня полной гармонии, я исчез. Неожиданно он рассмеялся.
- Если бы я с ней был таким, как с тобой, она бы прибежала к тебе не разбираться, а убивать. Она повыщипы¬вала бы твои красивые перышки! В этой похотливой самке столько непотребной, грубой силы. Изощрённые непристойности меня не возбуждают. Напротив, вызывают отвращение.
- Твоя дама хвалилась соседке, отрекомендовав тебя, как секс-террориста.
- Бабы любят похваляться и, фантазируя, больше убеждают себя в своих успехах.  То, что происходит у нас с тобой, - это впервые в моей жизни. Девятнадцатилет¬ним юнцом я поклялся, что никогда не сольюсь ни с одной из женщин, но появи¬лась ты и разрушила мою клятву. Что-то должно было произойти, чтобы столкнуть меня с очередной мертвой точки, в которой я находился. Наши с тобой отношения - нечто большее, чем просто физическое влечение. Ты вернула мне то, что я потерял: веру в себя, ты дала мне карт-бланш. Я вернулся к себе. Скажи мне: если у нас с тобой что-то изменится, ты станешь бороться, драться?
- С кем драться?
- Со мной или с кем-то из-за меня.
- Ни с кем-то, ни с тобой.
- Почему?
- Как только я почувствую изменение наших отношений, я ис-чезну навсегда из твоей жизни. Ты будешь продолжать носиться в своём оранжевом чудище, но уже без меня.
- Вот это я понимаю! Ну, девочка моя, мягко стелешь, жёстко спать. Твой кураж мне по душе. Но предупреждаю, я так не поступлю. Если я что-то почую, то сама знаешь, чем это кончится.
- Кто-то будет раздавлен колёсами самосвала. Опыт у тебя по-видимому есть.
- Нет, девочка моя, этим кто-то будет уже не кто-то, а...
- Не договаривай, - рассмеялась она, - я догадалась.
В одну из субботних ночей, проснувшись, он склонился над ней.
- Не спишь? Никому никогда ничего не рассказывал о себе, не люблю трёпа и слюней по поводу своей или чужой жизни. Но тебе, единственной,  могу расска¬зать.
Она повернулась к нему, прижалась к его груди.
- Я готова прожить с тобой ту жизнь, которая была у тебя до нас с тобой.
- Моя жизнь делится на три периода. Мне тридцать три года. Первый, девятнадцатилетний: элитный мальчик, книги, стихи, мечты, лёгкая, беззаботная жизнь в большом, красивом городе на берегу Волги, друзья, праздники, романти¬ческое отношение к любви и к прекрасным созданиям, вызывающим это чувство - одним словом, розовые мечты поручика Ромашова. Отец мой - военный, занимал видное положение в городе, мама - архитектор, преподавала в универси¬тете. Я один сыночек, любимый и лелеемый. В нашем дворе жила-была девчонка, учились в одной школе, вместе слонялись, дурачились. Я был влюблён в неё до беспамятства, до самозабвения. Я поступил в лётное училище, а она - в меди¬цинское. Поскольку в училище дисциплина была железная, а я часто срывался в самоволку, чтоб только проводить её или встретить, я забрал свои документы и поступил в Автодорожный Институт, где была военная кафедра. Были сложности, но помог отец, очень раздосадованный моим решением.
     Она меня к себе не допускала, а я сгорал, как свеча. Но, одна-жды, поддавшись моей страсти, согласилась на встречу. Хорош я был или плох - знает только она, мне не судить. Но будь я поопытней, я бы уже тогда задумался и, по многим признакам, догадался бы об её отклонении и о том, что стало известно позже. Моя девочка успела стать женщиной до меня. Но, в эту первую встречу, тайна девственности меня не волновала. Разве мог я, будучи целомудренным, усомниться в той, на которую молился? Она уступала мне долго, держа в напряжении, предупреди¬ла: никаких поцелуев, никаких ласк. А во мне было столько нежности. Я готовился, мечтал, представлял, консультировался с бывалыми ребятами. Но моим фантазиям не суждено было сбыться. Я был взъерошен, зажат, никакой остроты, никакого блаженства - всё было скомкано её поведением. Она сжала губы, закрыла глаза, и ни разу не взглянула на меня. Всё произошло мгновенно, я очнулся уткнувшись в её грудь. Потом меня долго преследовал запах её груди. Она отряхивалась, отмывалась брезгливо и неприязненно. Я вскипел: - что, грязный? По общагам не шатаюсь. Хотел прокричать ей:  ты у меня первая!  Но гордость не позволила. Оно и видно, - бросила она мне презрительно, - уж лучше бы шатался по общагам, тебе это не помешало бы, девчонки не зря отплёвываются после вашего клея. Откровенный цинизм её слов не коснулся моего сознания. Затаив радость, я надеялся что после той открытости, которая была мне позволена, я стану отцом. И когда я, в пылу страсти, сказал ей об этом, она расхохоталась: - Да ты просто лунатик, ничего не соображаешь! Я давно предохранена от таких как ты любителей! Тоже мне, первый!
     После этого я ходил за ней, пристыженный своей клейкой несостоятельностью, и совершенно потерявший голову. Потом было ещё несколько встреч, но каждый раз, досадно отфыркиваясь, она бросала мне: всё, больше не лезь ко мне, не приставай со своим отростком! Я злился, страдал, не находя выхода. Она стала избегать меня и даже подталкивать к другим девчонкам. Её подруга, самая близкая, липла ко мне, открыто предлагая себя: «Брось её, ты что не понимаешь? Ходишь за ней, как дурак»! - Я люблю её, а она меня, - упрямо твердил я. Мои доводы ее только веселили. «Да она рада будет тебя сбагрить, ты же ей мешаешь! Будет  счастлива, если ты окажешься в моих объятиях! Ты проследи за ней, только отблагодарить меня не забудь!»
     Я стал следить за ней и обратил внимание, что она везде появлялась с одной и той же девушкой, похожей на взрослую бывалую женщину. Я узнал: её спутница заканчивала училище, имела стаж работы медсестрой, проводила практические занятия с первокурсниками. Ей было двадцать пять лет. Высокая, статная, черноволосая, коротко остриженная, всегда в брюках, я чувствовал её волю и силу. Они гуляли держась за руки, моя девочка, подпрыгивая, обнимала её за плечи и целовала в губы. Я уже догадался что это за пара, но мне трудно было в это поверить, я не мог смириться. И я решил дойти до конца. Выкрал у своей девочки ключи, у неё, вероятно, были запасные, поэтому она на запаниковала, я думаю, она нарочно предоставила мне эту возможность. В пятницу её родители уехали на дачу. Вечером эти двое вошли в квартиру. Я переждал, потом бесшумно открыл двери. Звучала музыка, везде было темно, только в гостиной горел ночник. Подойдя к двери, я остановился. Обнажённые, они лежали на одеяле, постеленном на ковёр и, призывно воркуя, ласкали друг друга. Я включил свет. Увидев меня, моя девочка спокойно и томно сказала: ну что стоишь, теперь ты понял, что к чему? Уходи, ты здесь лишний. И она рассмеялась. Её любовница, развалившись передо мной всеми своими телесами, смотрела на меня спокойно и иронично. В её лице было что-то такое, что взбесило меня. Удивительно, но её взгляд и улыбка врезались в мою память яснее, чем образ моей девочки. Только потом я разгадал её улыбку: в ней было покровительственное снисхождение. Я уверен, что она уже тогда, предугадывая, знала то, что я не мог постичь. Я выбежал из квартиры, но, как ни странно, эта мерзкая сцена ещё больше разожгла мою страсть. Я уговаривал, умолял её вернуться ко мне, я готов был превратиться в её раба, но она только усмехалась в ответ. Я был унижен в собственных глазах. Если бы речь шла о сопернике мужчине, был бы совсем другой расклад. Ревность к другому мужчине - завидный удел, здесь же была обида за мужское достоинство. Было чувство гадливости и ненависти к ухмыляющейся голой бабе, лежащей рядом с той, которую я боготворил. Было желание раздавить эту мерзость. Сейчас это стало обыденным явлением, но оставаясь мужчиной, я никогда не изменю своего мнения по этому поводу.
     Учёба, я уже был на втором курсе, была заброшена. Родители были в шоке, не зная что со мной происходит. Я понял, чтобы научиться жить дальше, мне нужно было за что-то зацепиться, утвердиться каким-то поступком, действием и себе самому доказать свою состоятельность, свою правоту, в которой я не сомневался. Я выбрал ненависть. Она вошла в меня легко, радуясь той вместимости, ко¬торую я ей предоставил. Она сослужила мне службу, я выжил благодаря ей. Но когда её присутствие стало меня тяготить, она - доказывая свою нужность - пере¬росла в жажду мести. И тогда я решил.
     У нас в доме жил сосед, который иногда заходил к моему отцу, - хороший по¬жилой человек. Он заправлял самосвалом, и приезжая на обед, оставлял его за домом. Я подошел к нему, когда он собирался захлопнуть дверь и сказал: дядя Миша, можно я побуду в кабине вашего красавца, почитаю лекцию, давно мечтаю посидеть на вашем месте. - «А на лавке, под деревьями, тебе не сидится?» - спросил он улыбаясь. - Да нет, меня привлекает ваша классная машина, заодно посторожу, а вы отдыхайте, я вас подожду. Он ушёл. Я умел водить машину, у от¬ца был отличный военный джип. Я спешил: это было время, нужное мне. Медицинское училище находилось в тихом, укромном месте. Палисадник вокруг здания, в промежутках между занятиями, был похож на улей. Обычно перекусывая в буфетах училища, стайки девчонок, резвились и отдыхали на скамейках и на траве. Но эти двое обедали в небольшом кафе, расположенном через дорогу. Я ждал. Держась за руки, веселые и возбужденные, они вы¬шли на улицу. Я приготовился. Моя соперница, которую я хотел убить, была как раз в нужной мне позиции. Но неожиданно, в одно мгновение, смеясь и дурачась, они поменялись местами. Рассуждать было некогда. Заехать на тротуар со стороны палисада, где были девчонки, я не мог. Я нажал на газ - что будет, то и будет. Я мчался с бешеной скоростью, даже не ощущая её. В считанные секунды моя соперница - то ли почувствовала, то ли узнала меня, вскинула руки, словно крылья, и отбросила мою девочку в сторону палисада, а сама рванулась через дорогу, что было совершенно неоправданно. Потом я понял: она это сделала обдуманно, предполагая, что я хочу убить именно её. Спасая подругу, она уводила меня подальше от палисадника, но сама… сама не успела увернуться.
Через несколько метров я остановил машину. Было тихо: ни крика, ни шума. Я подумал, неужто промахнулся? Но, услышав рёв сирены, успокоился. Мне не бы¬ло страшно. Я чувствовал облегчение, будто с меня сбросили непосильную тяжесть: стало легко и свободно. Я был наедине только с собой, и это состояние, потом, - когда накатывались чёрные дни - как ни странно,  выручало меня. Я -  и больше никого.
     Я оставался в машине и вышел только тогда, когда увидел за стеклами кабины околышек милицейской фуражки. За угон машины, с целью преднамеренного убийства, мне светил приличный срок, мало не показалось бы. Единственным свидетелем, обвиняющим меня, могла быть моя девочка. Адвокат погибшей, зная  о её дружбе с моей девочкой, всеми силами пытался её разговорить, но она наотрез отказалась от свидетельских показаний и от очных ставок. Ничего не помню, ничего не видела, никаких отношений с обвиняемым и с погибшей не имела. Она закрылась так же, как и я. Больше никогда я её не видел. Девчонки из училища тоже не стали свидетельствовать, я думаю, их настроила её подруга, которая натолкнула меня на слежку. Мой адвокат настаивала на версии: взял машину, решил прокатиться и случайно сбил человека, не справившись с управлением: «Понимаете, - наставляла она меня, - вы сбили, а не убили, не употребляйте слово убил». Я просто молчал, но однажды, не выдержав бесконечных вопросов, сказал: всё и так ясно, угнал машину, прав не имею, убил человека, что положено, то и выдавайте. Из-за этого следствие затянулось. После моей оговорки, адвокатесса предупредила: «Если речь пойдёт о преднамеренном убийстве, расскажите обо всём - сердечная травма, первая любовь, ревность, состояние аффекта». - Я не знаю, что вы имеете ввиду, - объявил я, отвергая это предложение, - никаких рассказов не будет, даже если мне грозит худшее. Я ничего никому не рассказывал, но по всей вероятности, мама, получив сведения от подруги, обговорила это событие с защитой. Отца я попросил не использовать своих связей. Короче, мне дали семь лет. Не судился, не привлекался, примерный мальчик из порядочной семьи, но главная загвоздка была в полном отсутствии свидетелей. Её подруга объяснилась мне в любви, писала  письма, приезжала на зону, но между нами ничего не было - я не мог прикасаться к женщине.
Последние слова он произнёс напряженно и глухо и, будто споткнувшись,  замолчал.
- Мне очень жаль женщину, которую ты не пощадил, – проговорила она, нарушая тишину. - Из вас троих она одна была настоящей. Она любила. Ты не любил свою девочку. Любя, не причиняют зло. В тебе буйствовало самолюбие, отвергнутая страсть. Девочка твоя не любила ни тебя, ни её. Она просто играла в любовь. Иначе она должна была кричать, вопить от боли, примчаться на суд, стать свидетельницей, участницей и защитницей.
- Ты осуждаешь меня, - произнёс он утвердительно.
- Я не пережила то, что пережил ты. Я не была на твоём месте. Тогда, на перекрёстке, я осудила тебя и решила, что таких, как ты, нужно убивать. Но сейчас я понимаю, что ни у кого из нас нет права лишать другого человека жизни. Это очень страшно. Да, осудить я могу, но разлюбить - никогда.
Она  почувствовала, как напряжение покидает его тело и душу. Сжимая её руку, он сказал:
- Ты умница, мыслишь как философ.
- Приходится, - рассмеялась она. – С кем поведёшься, от того и наберешься! Помнишь, ты прочитал мне стих? «Я медленно сходил с ума у двери той, которой жажду». Пришлось разобраться. Блок и ты, что общего? Но совпадение поразительное! Всего двенадцать строчек, а в них – целая жизнь! «И залила мою весну волною чёрной и бесшумной». Расскажи что было потом.
- Второй период своей жизни - семилетний, я протрубил от звонка до звонка. Мог выйти раньше, но пару раз сорвался. Жаловаться не буду, в обиду себя не давал, сам никого не задирал, но несколько раз смертельно оскалился и всё встало на свои места. Никому не удалось меня видоизменить, пришлось зауважать. Жесткость и оскал вошли в меня ещё до зоны. Посылками меня баловали, но я приучил себя к минимуму и всё, что получал, тут же выкладывал на стол. Терпеть не могу тумбочные запасы. Родители ждали меня домой, но я наотрез отказался вернуться в свой город. Я переписываюсь с ними, несколько раз отдыхали вместе - отец приглашал, встречались в Москве. На зоне так никто и не узнал мою подлинную историю. Последние годы шоферил, работал с охотой и это спасало меня и давало возможность переваривать прочитанное. А читал я много и разное. К тому же я попал не в самое худшее место. Думаю, что отец похлопотал, хотя он отрицает это. За безотказность и нетрепливость меня жаловали. Разрешали свободное время использовать по своему усмотрению. Моя увлечённость книгами вызывала уважение даже у самых настырных узколобых, правда, временами они порывались дискутировать, но я пресекал все попытки У меня была кличка: жилистый. Я не обижался.
     Третий период – тоже семилетний, провёл в свободном полёте, старался выровнять свою судьбу. К женщинам не приближался, но иногда используя их, позволял только одно, ты уже знаешь об этом. Крутился, как мог.  День работал, ночами читал, мыслил, изводил бумагу тем, в чём уже почти не сомневался. Учиться, несмотря на разговоры родителей, не захотел. Студент – существо наивное, хрупкое, неопределенное. В своё время и я был именно таким. Но к тому моменту я стал уже другим - тёртым, битым и затверделым. Один хороший человек помог мне перебраться в столицу и устроиться на работу. Я снял угол у добрых пожилых людей, они меня за сына почитают. Практически, всё что зарабатывал, тратил на них. Деньги меня никогда не возбуждали. Нужно будет сообщить им о своём уходе, знаю, что это их очень огорчит. Родителей своих люблю, ценю, скучаю. Материально они обустроены. Отец у меня - хваткий мужчина, не умеет раскисать, мама тоже сильная женщина. Так что порода у меня - что надо. Самосвал и я - побратимы. Эта машина стала моим соучастником, моим надёжным молчаливым дру¬гом. Мы с ним очень психанули, когда ты выплеснула мне в лицо: «Ты, со своим грязным самосвалом...»
Он замолчал, задумался. Ей показалось, что он устал от своего собственного рассказа, выдохся и обессилел от вновь пережитых воспоминаний. Она приложила ладонь к его груди и, ощущая биение его сердца, сказала:
- Это второе знакомство с тобой, такое же потрясающее, как и первое. Спасибо тебе за доверие. Можно я задам тебе вопрос?
- Задавай, - улыбнулся он.
- А та женщина на перекрёстке? Она в чём виновата?
- Меня взбесило: опять какая-то баба переходит мне дорогу, тем более, что я действительно очень спешил, опаздывал. Одним словом - нашло, наехало.  Я не оправдываю своего поступка. Сработал инстинкт травмы в подсознательном. Сознание не столько излечивает раны, сколько просто прикрывает их. Поэтому всегда существует опасность срыва. Наступает идентичный момент, и рана вскрывается. Но сейчас я бы склонил перед ней колена своего самосвала. Она непостижимым обра¬зом связала нас с тобой. Не появись она, не было бы повода для нашей встречи. Странные, затейливые звенья судьбы. У каждого из нас своя роль. Хотел бы я знать, что получила эта женщина взамен испуга и риска?
- Это тайна жизни, неподвластная нам, - тихо откликнулась она.
     Они замолчали, переполненные той сокровенной близостью, которая - объединяя дво¬их, делает их сказочно счастливыми. Сквозь полусон она услышала его голос - он звучал, как-то по-особому, просветленно. Нежно и вкрадчиво, растягивая слова, он произнёс:
- Как ты думаешь, девочка моя, может уже пора на что-то ре-шиться?
Она сразу поняла, о чём речь.
- Но тогда я не смогу сидеть рядом с тобой  в твоём оранжевом чудище.
- Будем путешествовать втроём. Испугалась перемены?
- Нет, с тобой мне не страшно. Втроём, значит втроём.
Однажды, осенним вечерам, после дальней дороги, съезжая на обочину, он предложил:
- Давай остановимся и передохнём, ты не против?
- Я не против, - улыбаясь, согласилась она.
- Хочу рассказать тебе настоящую, не выдуманную, байку из периода свобод¬ного полёта. Но сначала о другом. Первое время, находясь  за оградой, я ничего не хотел знать о той жизни, которая меня обманула и вышвырнула. Книги, которыми я был взращён, вызывали отвращение: никаких романов, никакой лирики, романтики, сказал я себе. Я предпочёл вариться в собственном соку, но вскоре понял, вернее почувствовал, что это опасно. Моё серое вещество требовало пищи. Моя родня, мои родители - люди мыслящие. Срабатывал генетический код. Как у Булгакова: «Как причудливо тасуется колода! Кровь!... Кровь - великое дело». Я решил вернуться к книгам. В пространном письме к родителям я объяснил своё состояние и попросил найти для меня книги, способные ответить на многие и многие вопросы. Это их обрадовало. Читал с удовольствием. Усваивал и запоминал  легко, без мук непонимания, отбрасывая всё ненужное. Это ещё раз подтвердило моё предположение: мой изголодавшийся мозг готов к восприя¬тию. Постепенно определился: меня заинтересовала психология, в большей степе¬ни глубинная психология, но в основном история развития челове¬ческого общества: его основы, его религия и философия. Бытует мнение, что философия  трудная наука. Я думаю, это для ленивых. Читать Платона, особенно его великолепные «Диалоги» - наслаждение. Философия наука подвижная, живая, она постоянно колеблется в зависимости от процесса движения самой жизни и познаётся не только умом, сердцем, но и собственной шкурой. У философов можно получить ответы на все вопросы. Практически всё охвачено этими гениями: Бог, любовь, время, разум, свобода, общество, опыт, личность, метафизика страсти, красота - её формы, её устремлённость в бесконечное. Вообще все философы подпитывают друг друга, но довольно своеобразно. Одни и те же исходные понятия, но один, утверждая - убеждает, другой - отрицая, тоже убеждает, третий - размышляя,  дарит сомнение, четвёртый - доказывая, вносит  хаос. Много ложного, надуманного, парадоксального. Читателю дано право выбора. Но как определить подлинное? Прозревая в меру своей чувствительности и собственного жизненного опыта, каждый извлекает свою Истину. Значит Истина не одна? Сколько же их? Вот вопрос, оголяющий нервные окончания. Я учился извлекать целостные сгустки умозаключений, гармонично мной ощущаемые. Для меня важно собственное внутреннее ощущение гармонии. Дисгармония – разрушительна. Ты – удивительное существо! Ты чутка необычайно. Да, я не любил. Я это понял давно, до тебя, но не хотел признаваться. Меня бесило: если не любовь, тогда зачем всё случилось? Раньше не мог, теперь скажу. Истина – в любви. Она гармонична. Идея любви одна из основных точек равновесия Бытия. Я обрёл равновесие и стал чертовски счастливым! Значит всё было не зря.
     Так вот, чтобы избежать мешанины и беспорядка, я решил употребить способ Мудреца Сократа: путём искусно задаваемых самому себе наводящих вопросов разоблачить себя. Кто я, что я? Почему всё так, а не иначе? Я выписал все интересующие меня вопросы. Методично отбрасывая всё, что цеплялось и не ложилось на душу, я научился точно находить искомое. Практика, вещь гениальная. Идея Сократа - «Путь самосознания, есть путь к постижению истинного блага» - стала моим девизом.
     Каждый из тех, кого я сумел прочитать, помог мне выстроить логическую цепочку моих поступков. Моя проблема высветилась совершенно в новом для меня свете, когда я проштудировал Фрейда и прочитал Розанова – «В мире неясного и нерешённого». Это вещь! Сплав интимного и трагического, бытового и пошлого.
      Моя сверхзадача была в том, чтобы разобраться в хаосе своих многочисленных я - раздирающих и рвущих душу на части, то есть: оправдать своё импульсивное, бессознательное я - подверженное страстям, инстинктам, влечениям; образовать своё сознательное я -сдерживающее эти импульсы, и укрепить защитное сверх-я.  На эти вопросы мне помог ответить Бердяев. Кстати, у него я нашел исходное булгаковскому – «кровь, наследственность, раса имеют всего лишь феноменальное значение», но вся эта данность может не сработать, если трусить, лениться, не постигать жизнь своим умом, не вгрызаться в неё, не ощупывать её со всех сторон. Подтверждая идею Сократа, Бердяев утверждает: «Главная движущая сила человека, необходимая для самопознания, - это творческий изыск себя, только себя».
Для себя я уяснил: поскольку общество, социум, само по себе, очень реакционно, агрессивно и корыстно, хотя и создано людьми,  человек вынужден - защищая свою жизнь, свою правду - вступать с обществом в конфликт. Но весь парадокс в том, что человек - суще-ство социальное и может реализовать себя только в обществе, которое использует его, диктует свои условия, а затем отторгает, не приз¬наёт, предаёт забвению, или уничтожает.
Я понял: чтобы не затеряться в жизни, устоять на собственных ногах и быть сильным - нужно иметь Бога в душе. Это - един-ственный источник независимости и свободы от власти этого  враждебного мира. Ты не думай, что я самодовольно претендую на категоричность и незыблемость добытых мной убеждений. Наверняка, что-то изменится во мне и вокруг меня, что-то откроется, и я постигну иное, теперь мне недоступное. По фактам, которые меня настигают, я далёк от Истины так же, как и в начале своего пути. Недавно открыл Анри Бергсона, - француз, блестящий стилист. Его способность концентрировать мысль – феноменальна.
     Он замолчал и после некоторого раздумья сказал:
- Нужно заехать к старикам, у которых я жил, забрать свои вещички, но глав¬ное книги. У меня приличная библиотека по философии, начиная от Платона, это основное моё богатство. Ты не против моего вселения?
- Тебе нужен ответ? - ответила она вопросом.
- Пожалуй, нет.
     Она смотрела на него, удивляясь очередной метаморфозе. Тот – меченый, вызывающий профиль и этот, которым она любовалась,  принадле¬жали разным людям. Она видела перед собой чёткие, выразительные линии одухотворённого лица. Это была дру¬гая красота, другая форма. Наверное, мне не хватит целой жизни, - подумала она, - чтобы узнать его до конца. Из скольких я состоит его истинное я? Мне ещё предстоит увидеть его в роли отца… И она заулыбалась, радуясь этой возможности и представляя, какую радость испытает он, когда сегодня вечером она сообщит ему о своей состоявшейся беременности. Пусть помучается, - решила она, сдерживая себя от желания сообщить эту весть немедленно.
- Ты улыбаешься? - спросил он. - Я не кажусь тебе болтуном? Ты не устала, тебе не скучно?
- Посмотри на меня, разве на моём лице есть следы усталости и скуки?
- Девочка моя, ты талантлива во всём! - смеясь воскликнул он. - Так вот, дальше о другом. Такие понятия, как мистика, эзотерика, астрология, меня не занимали. Сведения об этом я отбрасывал не за¬думываясь, но похоже, что жизнь внесла свои коррективы, уничтожая моё неве¬рие и доказывая моё невежество. Я считал: если я в это не верю, значит, это не существует вообще, но, оказывается, оно существует независимо от моей веры.
     Как-то раз, в самый раз, в самый разгар грибного сезона - за три года до встречи с тобой, я возвращался с карьера, усталый сверх меры. На обочине я заметил женщину в пла¬ще, с корзинкой в руках, такая маленькая женщи¬на, похожая на старушку. Ещё издали я увидел, как она, подавшись вперёд, взмахнула рукой, голосуя. Сейчас тебе: никаких попутчиц, - подумал я. Но, при моём приближении, она быстро опустила руку и отступая назад, отвернулась. Я проехал мимо, но меня удивило её поведение. Ведьма! - подумал я и, давая задний ход, открыл кабину.
- Ну и что ты тут из себя изображаешь? - спросил я её.
 Улыбаясь, она смотрела на меня. Глаза жёлтые, как у кошки, и на старушку ни¬как не походила, мне она показалась молодой.
- Ну раз вернулся, подбрось до ближайшей деревни, - сказала она и, легко взобравшись в кабину, уселась рядом со мной.
Меня от чего-то разбирало раздражение и любопытство, и я довольно резко сказал ей:
- Если голосуешь, то какого черта опускаешь руки и пятишься?
     Немного помолчав, она спокойно ответила:
- Когда увидела поближе твои глаза, решила не вводить тебя в искушение.
- В какое ещё искушение? На тебя что ли, можно позариться?
- Сам знаешь, какое искушение. Одного убийства вполне достаточно.
     Я опешил и даже в некоторой степени испугался.
- Что ты мелешь? Какое убийство? Кто ты такая?
- Ты не кипятись, не обо мне речь. Ты сидишь сейчас живой и здоровый благодаря двум женщинам.
     Я остановил машину.
- Выкладывай всё, раз начала, а то...
Перебивая меня, она рассмеялась.
- Волчище, но я не Красная шапочка и не бабушка, тебе меня не проглотить. Показывай свои ладони,  прежде левую. Ну так и есть: линия - её на¬чало - чистая, ясная, ничего не предвещающая, но вот она, раздваивается, расщепляется. Тебе на роду был предназначен маленький кусочек металла – пуля … Но ты выкрутился, тебя спасла твоя воля. А вот на правой ладони, видишь? - линии соединились чуть заметным прерывистым отрезком, но это следствие, а вот и причина: узелок, с него всё и началось, всё и перекосилось. Узелок сердечный - две женщины отвели от тебя пулю: одна мёртвая, ты распоря¬дился её жизнью, другая живая, но по душе - тоже мёртвая.
- Какая пуля, причём здесь пуля? - прорычал я, глядя ей в глаза. Надо сказать, что память у меня отличная: всё увиденное и услышанное, я запоминаю на¬мертво. Я помню каждое её слово, каждый её жест.
- Ты парень сообразительный, умом не обижен, - продолжала она спокойно, - голова у тебя ясная, зельем не замутнённая, подумай сам. Пока ты кантовался за оградой казённого дома, шла война и пуля, предназначенная тебе, попала в другого парнишку.
     Я сидел совершенно ошарашенный. Она посмотрела на меня и, улыбнувшись, спросила:
- Ну что, голова прояснилась? Продолжать дальше?
- Да, да ... продолжай, - ответил я, боясь спугнуть её.
- Ты преуспел, заматерел, многому научен, набрал силу и злость, но с тебя эта накипь сле¬тит. Тебя воскресит, выведет на чистую дорогу любовь. Через твою жизнь проходят только две женщины. Об одной ты знаешь, а другая крепко тебя зацепит, околдует, да так, что не сможешь ты оторваться от неё, и не сможешь её забыть до конца дней своих. Её любовь станет твоим светом, твоей силой. Такое редко бывает, уж я-то знаю.
- Да, врать ты научилась! До какого ещё конца оторваться? Любовь женщины, противно слушать, - усмехнулся я.
- Не ухмыляйся, жизнь тебе предстоит долгая и цельная. Будешь счастлив и удачлив. Богат не будешь, богатство не по тебе, но достаток будет. Судьба тебе за что-то подфартила, у неё свои законы. Одиноким не будешь. Дети - два маль¬чика и одна девочка - войдут в твою жизнь. В них твой смысл, твоя судьба. Это смирит тебя с потерями.
- Кто ты, откуда ты родом? - спросил я её.
- Зачем тебе знать о моей жизни. А родом я из той деревни, к которой ты меня уже почти подвёз, - промолвила она и, легко соскочив с подножки, пошла по проселочной дороге быстрым шагом, не оглядываясь. Я долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.
     Он замолчал, нахмурил брови и задумался. Она посмотрела на него и спросила:
- А та, которая околдует тебя, что станет с нею, об этом она не сказала?
- Причём здесь она, ладони же были мои, - ответил он, продолжая хмуриться.
- Не  напрягайся, - сказала она, - я и так знаю. Она родит тебе двоих маль¬чиков, похожих на тебя, и одну девочку, вместо себя. Просто она умрёт раньше тебя.
Он повернул к ней лицо, на котором сквозь смуглость, проступила ядовитая бледность. Растерянно, потрясённо он смотрел на неё глазами, полными испуга и недоумения. Никогда раньше она не видела у него такого лица и таких глаз. И это но¬вое, незнакомое лицо обрадовало ее.
- Не дрейфь, ещё не вечер! - воскликнула она, рассмеявшись, впервые употре¬бив его словечки. - Кто-то же должен умереть раньше. Меня устраивает то, что это буду я, потому что жить без тебя я не смогу. Да, твоё предназначенье - наши дети. Ты будешь хорошим отцом.
     На какую-то долю секунды их обоюдное пространство перекосилось от мгно¬венной, ещё не осознанной щемящей тревоги, но тут же, будто почувствовав свою неуместность, медленно, плавно вернулось в своё прежнее состояние, тем самым подтверждая сказанные слова – еще не вечер.
     Дорога, освещаемая фарами, завораживая и увлекая, стреми-тельной белой лен¬той уносилась в неизвестность, в ночь. Глаза встречных машин, словно солнеч¬ные близнецы, рвались навстречу и, ослепляя, исчезали за спиной. Состояние сла¬дкой безмятежной умиротворённости заполнили всё её существо. Как прекрасна ве-черняя дорога - думала она каждый раз, когда после долгого рабочего дня, они возвращались домой усталые и счастливые. В такие минуты её охватывало ощуще¬ние наивысшего блаженства. Мужчина, от одного взгляда которого у неё перехва¬тывало дыхание, был рядом. Вот мгновения, ради которых стоило родиться, жить и умереть. Большего она не желала. В нём был сосредоточен смысл всей жизни. Пусть будет всё, лишь бы он был рядом.
     Два человека, соприкасаясь душой, прижавшись к друг другу, летели в бесконечность, где не было ничего, кроме их высокого чувства, кроме их близости.
Железное чудище, с оранжевыми боками, с глазами убийцы, носилось по доро¬гам огромного города, по большакам, по ухабам, по слякоти и бездорожью. Палило солнце, раскаляя металл, дожди и ливни заливали дорогу, тучи пыли окутывали его могучее тело, хлестали ветра, налипали снега, заносили метели, сковывали морозы, комья глины и грязи портили его красу, но Оранжевый Самосвал не сдавался, не утрачивал своей мощи и силы. Он всегда был готов к долгой и трудной дороге.

Лето 2000 года