В дождь. Часть1

В дождь

«Ну и уходи!» - сказала полчаса тому назад жена, и он ушел. Николай и сейчас слышал и голос жены, и резкий хлопок двери.  Из-за открытого балкона наружная дверь с треском захлопнулась от сквозняка, а получалось, что он ушел, банально хлопнув дверью.
Выйдя из подъезда и решив идти на автовокзал,  он завернул к Иркиному садику.   Остановился у штакетного забора и  смотрел, как дочурка играет в песке. Ребятишки его увидели и подбежали к забору.

- Дядя, вам кого?
Ирка тоже прибежала, всех растолкала:
- Это мой папа! Ты за мной?

Николай отрицательно покачал головой и сказал, что за ней придет мама.

Автобусы шли через каждые полчаса, и ему было всё равно, на какой рейс  достанется билет. Можно и вообще не ехать. Кто его в Сосновке ждет? Может, Вовки и дома нет. И он подумал, что надо бы позвонить. Пошарил по карманам – двушки не оказалось. Подошел к мороженщице, но той за день так надоели искатели  двушек, что и глаза б на них не глядели. Ей вот с двадцати копеек сдачи нечем давать,  а они со своими телефонными разговорами. Дома не наговорятся!

Девушка, стоявшая за мороженым, молча протянула ему монетку. Николай поблагодарил и  предложил взамен пятак. «Ну что вы, - сказала она, - такой пустяк…» Он ещё раз поблагодарил и направился к автомату.

В трубке послышались длинные гудки, затем что-то щелкнуло, но на его «алло, алло!» никто не откликнулся. Монета пропала.


Может и лучше, что не дозвонился. Как бы он объяснил, что едет без Лены? К тому же мог сорвать их собственные планы на  выходной. А так дома – хорошо, нет – нет.  У него сегодня всё неопределенно.

В автовокзале было много детей, и Николай невольно смотрел на Иркиных ровесниц; не столько на них, сколько на  родителей, пытаясь угадать чужие отношения. И казалось, что у людей всё нормально: мирно разговаривают, улыбаются друг другу – простые человеческие отношения…

- Вам куда?
- В Сосновку, - очнулся перед кассой Николай, доставая из кармана деньги.

Он вышел на перрон, закурил. Небо, хмурившееся с утра, приняло наконец конкретное решение: пошел мелкий дождь.

Когда подкатил автобус, все поспешили к двери, но водитель её не открыл, а выскочил из кабины и скрылся в диспетчерской. Пассажиры чертыхались и каждый по-своему решал проблему: ждать у двери или спрятаться от дождя.

Дверь наконец открылась, пассажиры начали усаживаться. Николай вошел последним. Салон был полупустой, он увидел выручившую его девушку.
- Свободно?
- Пожалуйста, - сказала она.

Дождь стучал по крыше, стекал кривыми ручейками по стеклу. В салон поднялась диспетчер, молча всех пересчитала и пожелала счастливого пути.

Автобус тронулся. В салоне было сумрачно от темного неба, которое будто опускалось и опускалось на землю.
               …спускается небо на стропах дождя
               И никак не спустится.

А первые две строчки он забыл, хотя эти стихи написала Лена. Строки ему нравились, это были стихи о бесконечном осеннем дожде…

- Я вам должен две копейки.
- Да, вы меня просто  разорили, - улыбнулась девушка. – Мои средства хоть пошли вам на пользу?
- Увы! Я не дозвонился.
- Ну, это вы, наверно, чтоб не возвращать деньги.
- Честное слово. Их слопал автомат. Они, видно, были фальшивые.
- Бросьте! Фальшиую двушку автомат воровать бы не стал.
- Вы не переживайте, я заработаю и отдам.

Дождь продолжался. На предпоследней остановке Николай вопросительно посмотрел на спутницу, но она отрицательно покачала головой: не выходит. Ещё несколько пассажиров ушли в дождь, и  автобус почти опустел.

- А вы к кому в Сосновке?
- К брату?
- А кто ваш брат?
- Вовка. А, Климентов, Владимир, механиком в совхозе работает. Не знаете?
- Знаю. У нас все всех знают. Он ваш брат? – Она посмотрела на Николая. - Вообще похожи. Хороший у  вас брат.
- Вовка – хороший, - согласился Николай. – А вы откуда его знаете?
- Я у него учетчицей.
- А он сейчас дома, не знаете?
Девушка засмеялась.
- Учитывать личное время своего начальника в мои обязанности не входит.

На вокзале она сказала:
- Вам куда? Где живет ваш брат?
- Там, - показал Николай.
- Ну, пошли.

Дождь перестал, но это был уже не город. Здесь донимал не столько дождь, сколько его последствия. Их обувки никак не соответствовали окружающему ландшафту. Девушка шагнула первой, умудряясь находить в грязном месиве  твердые островки. Наконец они вышли на подобие гравийного тротуара, тянувшегося  вдоль добротных частных домов.

- Вот я и дома, - остановилась она. – Дальше не заблудитесь?
- Не должен бы…

Николаю хотелось сказать что-то ещё, но он не  нашелся, а девушка уже вошла в калитку  и, закрывая её  с  другой стороны, махнула ему рукой.
               
                2               

Когда Николай ушел, Лена уткнулась в подушку и расплакалась. Плакала долго, безутешно, и только вконец обессилев, села и тупо смотрела в одну точку невидящим взглядом. В душе было пусто и неуютно, как в  заброшенном доме. Почему дом оказался заброшенным, она не понимала, хотя смутно чувствовала в этом свою вину. Стычки с Николаем были уже не первый раз, и делая больно ему, она не меньше страдала  сама.

Лена писала стихи. Это было её отрадой и наказанием. Больше всего она любила те редкие минуты одиночества, когда можно было сесть за кухонный стол и остаться один на один с чистым листом бумаги;  взметнуться в высокий мир чувств, что-то там понять и записать на листе. Она посещала литературное объединение при  газете, её стихи хвалили, печатали, говорили, что ей надо писать больше, и на эти заседания она ходила как на праздник.  Домой возвращалась радостной, возбужденной, Николай даже немного ревновал её к  литературным заседаниям, на что она отшучивалась, что ревновать её к стихам – всё равно, что ревновать к Пушкину. Руководителем у них был известный в городе поэт, чьи стихи иногда появлялись и в «толстых» журналах, но ничего особенного Лена в них не находила. В душе она свои считала лучше. Жил Иван Петрович скромно, не нажил писательским трудом ни  славы, ни материального достатка, и глядя на его седины и усталое умное лицо,  Лена никак не хотела к итогу жизни  оказаться в его положении и считала,  что Ивану Петровичу просто не хватило  того «чуть-чуть», которое выделяет одного человека из тысячи других. И ей казалось, что  это «чуть-чуть» у неё есть.

Но из «толстых» журналов  неизменно приходили отрицательные ответы. Не то чтобы решительные отказы, но и настроения они не прибавляли. Иван Петрович ничем в этом помочь не мог и, видимо, не считал нужным. Просто говорил, что не надо расстраиваться, а надо работать. Много и упорно работать.

Лена и сама это чувствовала. Она пишет уже пять лет, а что у   неё есть? Несколько десятков стихотворений. А годы идут. Как-то, глядя в зеркало, она обнаружила у рта еле обозначившиеся черточки, и это поразило её, как громом. Как и все молодые люди, она не думала о старости, бессознательно делила людей на старых и молодых и относила себя безраздельно и навсегда к миру молодых. Но теперь она видела эти черточки каждый день и  понимала, что это будущие морщины.

Лена видела себя поэтессой. Но поэтессой молодой и красивой. Зачем слава старухе? А старость в её представлении начиналась у женщины  чуть ли не в тридцать- тридцать пять лет. «Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок…» Нет, она не считала, что это о ней. Какие ошибки… Не надо было выходить замуж? Может, и не надо. В последнее время она часто об этом думала, но к однозначному выводу не приходила. Замужество, рождение дочери представлялось ей то благом, то несчастьем в зависимости от настроения.

На последнем курсе многие девчонки, в том числе её подруги, выходили замуж. Лену эта проблема особо не волновала – её всегда окружали поклонники. Но в семейной жизни  она видела прежде всего помеху своему призванию, и на свои отношения с ребятами смотрела больше с познавательной точки зрения, как на материал для своих будущих книг. Именно так было на третьем курсе, когда у неё завязался роман с одним выпускником. Парень ей, конечно, нравился, но когда она однажды в шутку сказала, что забеременела, то растерянность кавалера вызвала у неё лишь горькую улыбку. Рыцарь исчез, но никакой трагедии не было, а просто была жизнь, которую она должна знать.


С Николаем было иначе. Она его, кажется, любила. Он заканчивал  строительный институт, она – технологический, девчонки выскакивали замуж, чтобы вместе распределяться, Николай настаивал на том же, а она всё раздумывала. Она видела, что Николай добрый и надежный человек. Правда, он далек от её литературных интересов, но, может, это и лучше! Если они оба будут витать в облаках, то  что это за семья?

Николай стал работать в строительной группе конструкторского бюро, а она технологом на заводе. Им дали сначала комнату в общежитии, а затем и квартиру.

С ребенком Лена хотела подождать, но когда однажды к горлу подступила тошнота, она сначала расстроилась, а потом смирилась: ничего, это тоже надо испытать.

По вечерам Лена брала тетрадку  и часто допоздна засиживалась в кухне. Иногда просыпался Николай, подходил к ней, обнимал и говорил,  что главное её произведение создается  не в сердце, а под сердцем, и так долго теперь сидеть ей нельзя, надо идти спать. Она и сама понимала, что принадлежит не только себе, но как же быть с главным делом её жизни?  И долго ещё не могла уснуть. Особенно тяжело было, когда проходили дни, недели, а в тетрадке не прибавлялось ни строчки. Ей казалось, что она проживает чужую жизнь…

Надо сказать, что на её работу всё это не влияло. Там она ровно и дельно выполняла свои обязанности технолога, и её ценили за спокойствие, прямоту , принципиальность. Работой она, конечно, не жила, но будучи человеком честным, так же относилась и к работе: честно и добросовестно.

Другое дело – дома. Здесь не было, как на работе, регламентированных обязанностей, временем распоряжалась вроде сама, и её раздражало, что это время  уходило, как вода в песок, а то главное, что должно было делаться, не делалось. Или делалось очень мало. Когда ей удавалось написать хорошее стихотворение,  она вся светилась радостью, зажигала своим настроением и Николая, и не было пары счастливее. Эту душевную неровность Николай относил на счет её положения будущей матери, был терпеливым и предупредительным.

Рождение дочери мало что изменило. Иринку она любила. Но в этой любви было что-то от тех необходимых обязанностей, которые она добросовестно выполняла и на работе. Всё-таки дочь в обмен на приносимую радость  требовала массу внимания, и теперь в её заботах нуждались уже двое: и дочурка, и муж.

У них всё чаще возникали ссоры без всяких видимых причин. И если раньше мирила ночь, то теперь и в интимной жизни что-то разладилось.
А время шло, и Лена со страхом смотрела на всё более обозначающиеся  черточки на лице.

О своих мечтах, честолюбивых планах она, разумеется, никому не рассказывала, а Николай смотрел на её увлечение литературой как на своего рода хобби, которое никак  не может мешать человеку в жизни. Пишет стихи – ну и что? У каждого своё: один собирает марки, другой – открытки артистов; один любит играть в шахматы, а другой – писать стихи. Обыкновенное дело.

В последнее время Лена и сама стала сомневаться в своем призвании. Собственно говоря, какие-то сомнения были и раньше, но теперь их стало больше. Как-то в их литературный кружок пришел уже немолодой  мужчина и принес несколько рассказов. Иван Петрович раздал их кружковцам, чтобы они потом высказали своё мнение. Один из рассказов прочитала и она. Это было совершенно беспомощное повествование, о чем Лена и сказала на очередном занятии. Таково же было мнение и  других рецензентов. И только Иван Петрович, подытоживая сказанное,  нашел обтекаемые слова, и если и не обнадежил начинающего автора, то и не разделил максимализма  своих молодых подопечных, советовавших автору «бросить это дело». Потом Лена как-то спросила:
- Иван Петрович, а почему вы не сказали ему правду?
- А в чем, Леночка, правда?
- Но ведь из него никогда не получится писателя! Было бы ему лет пятнадцать, а то…
- Я и не говорил, что получится. – Иван Петрович задумался. – Видишь ли, раз человек принес нам рассказы, значит он считает их хорошими. Иначе бы он не пришел. Ты думаешь, мы ему доказали обратное? Сомневаюсь. Он видит их хорошими. Да, он графоман и скорее всего посчитает, что это мы ничего не понимаем. Но давай посмотрим иначе.  Человек пишет эти свои рассказы, надо полагать, с радостью. Имеем ли мы право отбирать у него эту радость? Может, я не прав, но я ещё знаешь что подумал? – Иван Петрович улыбнулся. – Уж лучше писать никудышные рассказы, чем пить первоклассную водку. Пусть пишет, если это доставляет ему удовольствие…

Тогда она с ним не согласилась. Но где гарантия, что у неё не то же самое? Может, и ей нравятся свои стихи, как тому свои рассказы? И, может, она тот же  графоман, хоть и несколько иного уровня?

Такие сомнения нападали на неё всё чаще. Мало ли кто в юности пишет стихи, думала она. Потом человек взрослеет, и это проходит. Пора бы и ей поврослеть. Конечно, с одной стороны – это был бы большой удар: бежит человек по пустыне  к озеру, а воды, оказывается, нет – мираж. А с другой стороны, перестала бы мотаться по пустыне в поисках воды и возвратилась в долину, где живут все нормальные люди. И перестала бы мучить и себя, и других.

Несколько раз Лена давала себе слово не прикасаться больше к бумаге, «бросить это дело». Но проходило некоторое время, и её неизменно что-то опять подхватывало и уносило туда, откуда не хотелось возвращаться к  обычной суете. А возвращаться приходилось. Так она и металась между небом и землей, и это её изматывало.

Кстати, от этого и Николай казался ей разным. Если она смотрела на него с «неба», где всё понимала и далеко видела, - он был хорошим; а если с «земли», то ему многого недоставало, солидной земной жизни  обеспечить он ни ей, ни себе не мог.

И вот теперь, вдоволь наревевшись, она сидела и перебирала, как четки, свои прожитые годы и пришла лишь к тому банальному выводу, что жизнь – чертовки сложная штука, и как всё будет дальше – совершенно неясно.

А пока надо было что-то готовить есть. Ирка вернется из садика, Николай придет, в чем она нисколько не сомневалась. Из-за чего они, кстати, поссорились? Саму перебранку помнила, но что послужило поводом? А, вот как было. Она сидела на диване и рассматривала журнал. Николай сел рядом и обнял её за плечи. А она убрала его руку. Что-то сказал он, что-то ответила она. И началось…  В конце Николай спросил: «Может, ты хочешь, чтоб я ушел?» - «Ну и уходи!» В общем, сплошной идиотизм.

Лена покачала головой и пошла на кухню чистить  картошку. Заглянула в ведро и вспомнила, что картошка кончилась. Нет, в магазин она с такой физиономией не пойдет. Сообразит что-нибудь и без картошки.
                (Продолжение следует)