Моя деревенская поездка

В августе, когда мы только переехали в Россию из Средней Азии, я, дрожа от нетерпения и предвкушая удивительные приключения, поехал  в русскую деревню, где родилась моя мама.
Ах, эти степи атаманские, ах, этот деревенский люд и девушки ядрёного здоровья! Ах, эта глубинка, воспетая в "Повестях Белкина"! Ах, это дорога, извилистая среди лесов и полей.
А после тряского автобуса КВЗ познакомился на речном трамвайчике по Иргизу из Пугачёвска с жителями разных сел. Для них это была привычная поездка, что сейчас в маршрутке по городу, а для меня скольжение теплоходика по глади реки, словно Сама Судьба гладила «белье»  воды, распрямляя волночки, заводя нос «утюга» в уютные бухточки. Со стороны – романтика, а для капитана – искривления фарватера.
Я уже познакомился с жителями Гусихи – пожилой женщиной с девочкой и дедом Лёшей и они, пожившие и повидавшие, легко читали мой вопрос в глазах: «Какие вы, русские от земли и от сохи?» И отвечали, несколько смущённые вниманием, весёлыми рассказами и смехом. И спрашивали, а как в Туркмении?
Как я мог интересно рассказать о ночных поездках в кабине ГАЗ-51 моего соседа Гены по прибрежным сёлам, где на каналах стояли земснаряды, углубляющие дно оросительных искусственных и естественных притоков Амударьи? Углубителям нужна была солярка, которую и привозил Гена.
Еще он брал ружье и стрелял по кабанам, лисам и зайцам. Не было поездки, чтобы он не привозил дичь и радовал этим маму. Об этом лучше писать.
...Села раскинулись на косогорах вдоль реки Иргиз. Речной трамвай подходил то к одному берегу, то к другому высаживая пассажиров. Гусиха была последним пунктом маршрута и мы уже за полдень пришвартовались к дощатому причалу.
Меня отвели к Романовым - дяде и тёте мамы. Женщины – мать и дочь – Ефросиния и Полина, всплеснули руками: «Господи, это Катин сынок!  Да как же она сама? Да что же сама не приехала?» Были еще девчонки и мальчишки.
Я все дни пребывания рассказывал о нашем житье-бытье в Туркмении, о сестрах, родных, двоюродных, разбросанных по городам Средней Азии, но те подробности, могущими удовлетворить женскую любознательность, от меня не дождались.
В первый день накормили жареной картошкой с луком, салом и яйцами, напоили холодным молоком, а после баньки – чаем с вареньем и сушками. Уложили на широкую кровать с периной и перьевыми подушками. Как сладко спалось в первую ночь!
Мне была предоставлена полная свобода выбора развлечений. И главное – купание в Иргизе, на берегах которого – заросли ежевики.
Надёжная советская школа на примерах литературных героев, а комсомол – героев пятилеток воспитывали из нас к пятнадцати годам достаточно самостоятельных людей. Уже на второй день я направился к председателю колхоза и потребовал работы. Меня приставили к комбайнёру, убирающему хлеб. Я должен был, стоя на узкой площадке, по наполнению бункера соломой, освобождать его специальной рукояткой. Уже не помню, то ли на веревке, то ли прикрепленной к раме комбайна.  Старался работать на полную катушку. Ведь интересно было ездить от края поля до края. Всё такое необъятное! И всё здесь пропитано историей маминой семьи. Они были в тридцатые годы прошлого столетия зажиточными крестьянами, имели коров, лошадей, запасы зерна и большие угодья земли. Таких раскулачивали, враз лишали дома, родины, семейных уз. И потянулись Романовы на окраины страны, к нехристям. Дивились обилию фруктов и овощей, их сказочной дешевизной. И оседали, заводя друзей среди мурадовых овезовых, мамедовых. Здесь советская власть была к приезжим мягче, как бы понимая, что это колонии, в которых нужны русские…
После первых дней работы я только добирался до кровати и спал как убитый до первых петухов. А уже на пятый вечер пришел в клуб, где показывали кино. Танцы меня не интересовали.
Именно на пятый день, в воскресенье,  в поле девушка из нашей бригады предложила в перерыв искупаться в Иргизе. Я думал, что нас наберётся несколько парней и девчат, но Шурочка схватила меня за руку и мы побежали вниз к реке. Она прямо в сарафане прыгнула в теплую воду:
- Прыгай, Вовка! В мокром-то  легче работать! Вон солнце-то!
Но я разделся до трусов и нырнул.
Надо сказать, что на затоне Амударьи и каналах я хорошо плавал. А нырял, подражая Ихтиандру из кинофильма «Человек-амфибия» - надолго и глубоко. Когда вынырнул у Шурочки под боком, она из-за переживаний набросилась на меня с кулаками:
- Дурень ты, городской! Ишь, чего выдумал, нырнул как водяной!
А потом обняла меня и прижалась:
- Когда уезжаешь, милок? Пошли сегодня в клуб? Там новый фильм привезли.
Я оттолкнул её и вовремя, на берегу, действительно появились желающие освежиться в реке. И тогда я поспорил с ними, что вынырну на другом берегу реки.
- Вот брехун городской, - засмеялась Павлина, красивая и недавно вышедшая замуж женщина. – У нас Сенька Чумовой пытался, да не смог, чуть не утонул!
Я набрал воздуха и нырнул.
Под водой главное – не паниковать. Кажется, что плывёшь долго, но, на самом деле, оказываешься недалеко. И, конечно, главное, плыть и плыть, забыв о времени. До конца самых крошечных пузырьков в лёгких! Но и  меня в этот нырок стал  одолевать страх. Но я гнал его, ожидая, что вот-вот головой и руками уткнусь в противоположный берег. И во что-то ткнулся, скользкое, илистое. Вынырнул. Да в метре у того берега. И что-то рядом стало всплывать.
Сначала рога, потом хвост… Так я нашёл пропавшую корову Ильиных, что в трёх домах от Романовых. И стал знаменитостью. Но ещё и по другой причине.
В тот вечер киномеханик заболел и в зале начался гул недовольства.
Я вышел на сцену перед экраном и сказал, что смогу показать фильм. Со мной в кабину пошла Шурочка. Она восхищённо смотрела на все мои действия:
- Вот какой ты! Как же всё умеешь?
- У меня мама в городском парке культуры и отдыха работала, я  помогал киномеханикам на лекторской площадке.
Шурочка подбежала:
- Оставайся или нет, возьми меня с собой в город!
- Да куда ж я…
- Ах ты малышок! Тады проводи меня сегодня…
Мы всю ночь гуляли с ней по селу, берегу Иргиза, лежали на сене на убранном поле и всё время говорили и говорили, пока нас не нашла мама Шурочки. Она встала на краю поля, подперев бока руками:
- Вы что это удумали? Хорошо батя спит, а то бы сейчас с ружьем да солью по вашим задницам.
Но мы невинно встали с земли.
- Да мы так, да мы просто, - промямлил я.
Мама Шурочки успокоилась:
- Вон Романовы уже у меня были, искали своего племяша. В следующий раз уж не примут.
Я попытался пошутить:
- Тогда я к вам приеду!
- Эх, простодыра ты!
Я улыбнулся, мама так всегда мне говорила.
За десять дней я заработал на обратную дорогу и даже на подарки своим. Ну и, конечно, родичи загрузили меня провизией.
Шурочка с петухами пришла на пристань. Романовых я отговорил провожать, мол, не привык. А девушке был рад.
На прощанье она протянула мне венок из соломы:
- Сохранишь?
И поцеловала меня в губы. Не по-киношному, а так, стыдливо и легким касанием.
И на это услышала от односельчан, наблюдавших с катера за нашим прощанием: «Ну, Шурка! Ну, Голубева!»
Но не злобно. Я ещё носил ореол труженика, ныряльщика и киномеханика.
Так и затерялась та поездка в памяти моих дней. Надолго оставаясь светлым островом простых и человечных чувств и поступков. И только сейчас я понимаю, что вся наша жизнь состоит из таких островов. Чем больше их, тем сильнее ощущение своей нужности в Этом Мире.
А о Шурочке я узнал из газет. Она была делегатом комсомольских съездов, окончила сельскохозяйственную академию в Москве и долго работала в министерстве сельского хозяйства РСФСР.
Несколько лет назад она нашла меня в Интернете и мы по телефону  долго снова говорили обо всём на свете, словно лежали на сене в поле, вдыхая аромат земли и труда людей. А потом я узнал, что Шурочка уже тогда была смертельно больной и вскоре после нашей беседы умерла в Германии от  рака.