Прощай, кадетский корпус!

      Приближался выпуск из кадетского корпуса, и времени на разговоры с Дашей у Серёжи не осталось.

      Поскольку у него был красивый почерк, как у Софьи, ему поручалось вести важные записи в книгу «Звериады» от имени всей роты, поэтому он чаще других имел возможность почитать, что писали предшественники, узнать или вспомнить исторические моменты.

      Давая в книге оценку командирам рот, выпускники корпуса разных лет в первую очередь отмечали, что каждый из них старался довести свою роту до высшей степени строевой подтянутости и выправки, до совершенства всех строевых приемов. «Звериная» книга сохранила прозвища офицеров и ротных командиров, даваемые очень метко остроумной молодёжью. Тут были Петух, Кот, Баран, Морковь и Каланча…

      Сергей с удивлением узнал из «Звериады», что в былые времена, оказывается, в корпусе обучали и сочинению стихов, и игре на музыкальных инструментах. При нынешнем начальнике корпуса, Ф.К. Альбедиле, был воссоздан сначала духовой оркестр. Туда поступали мальчики, которые уже играли на духовых или ударных музыкальных инструментах. Затем появился оркестр балалаечников.

      Когда Серёжа рассказал об этом папе с мамой, Владимир и Софья ему отвечали, что хороший командир в перерыве между боями старается отвлечь своих бойцов, чтобы они вспомнили дом, своих близких, и балалайки, конечно, могут сослужить хорошую службу для поднятия настроения солдатам - бывшим крестьянам.

      А в январе 1885 г. кадет Михаил Третьяков, хорошо игравший на фортепьяно и имевший задатки композитора, сочинил марш в память совершеннолетия Цесаревича Николая Александровича. Государь Наследник выразил за это кадету свою искреннюю благодарность, о чём тоже была сделана запись в книге.

      Серёжа играл немного на пианино (в детстве мама их с Любочкой поучила), но в обществе предпочитал это своё умение не афишировать.

      Под 1891 годом в «Звериаде» был помещён изложенный с юмором и немного пародированный рассказ о посещении корпуса Александром III и Государем Наследником Цесаревичем Николаем Александровичем. Кадеты в пересказе выглядели немного похожими на чувствительных девиц-институток.

      Серёжа не присутствовал на встрече кадетами царственных особ. Тогда для приветствия Императора и Наследника Цесаревича были выстроены в сборном зале кадетского корпуса старшекурсники. А Сергей заканчивал всего лишь третий класс. Это было в тот суматошный и сумасшедший год, когда неизвестные украли Серёжу и держали в непонятном доме возле Хитровки.

      А оказывается, в это время император и наследник престола посетили 1-й и 2-й Московские кадетские корпуса вместе с Великим князем Сергеем Александровичем и военным министром П.С. Ванновским. Эти имена Серёжа знал по рассказам папеньки. Сергей Александрович был непосредственным начальником графа Воронцова, а с Ванновским и сейчас у Владимира Сергеевича шли какие-то переговоры, встречи и консультации.

      Сергей обнаружил, что в «Звериаду» ещё никто не догадался занести четверостишие, прославляющее Второй кадетский корпус:

            На приказы самый главный –
            То Второй Московский славный.
            Представителен собой –
            Корпус москвичей второй.

      И юноша записал его с удовольствием, вырисовывая особо тщательно буквы с завитушками. Вспомнилось, как они всей ротой маршировали и пели. Как бы ни надоедало вышагивать часами по корпусному двору, но хвалебные слова своему корпусу все выпускники будут вспоминать с ностальгией.

      Много рассказов в «Звериаде» было на тему пререканий кадетов с ротными командирами и офицерами, преподавателями. Но в описываемое время уже не было наказания розгами, уши уже не драли и не ставили провинившихся на долгий штраф. «Нравственное воспитание», главным образом, заключалось в том, чтобы кадет умел кратко отвечать на вопросы старших, держа руки по швам. Излишняя откровенность, правдивость почиталась признаком своеволия и разгильдяйства. Для Серёжи это было странно: в семье его воспитывали не так. Но в обществе надо принимать законы общества.

      Особое место в книге занимали рассказы о летних лагерях, проходивших в селе Коломенском, на берегу реки Москвы. При Александре II лагеря были заменены дачей, мальчики жили в деревянных бараках и отдыхали.

      В старших классах с этим периодом всегда было связано много приключений, о которых хотелось оставить записи потомкам. Серёжа поведал, как лазили через окно в сад, спускаясь со второго этажа на связанных простынях, как Лёшу Прозоровского застукал ротный командир, который как раз в это время вышел в сад погулять.

      Серёжу притягивала церковь Вознесения, стоящая на самом берегу и манящая своим необычно сказочным видом. Она немного напоминала ту, которая была у папеньки в подмосковном имении – такое же шатровое навершие, имитирующее деревянное древнерусское зодчество. Граф Воронцов на вопрос сына ответил, что архитектор, возможно один, или одна зодческая школа. Шестнадцатый век!

      Серёжа не стал рассказывать отцу, что летними сумеречными ночами их классом эта церковь была излазана и вдоль, и поперёк, и внутри и даже снаружи. В летних матросских рубашках с синими широкими воротниками они казались себе моряками неведомого корабля, который, рассекая волны, идёт в дальние страны, а они лазают по вантам.

      Однако Воронцов-старший по блеску в глазах мальчика понял, что здесь заключены какие-то мальчишеские тайны. Он спрашивать не стал. Захочет – сам расскажет!

      Летом кадеты ловили бабочек и жуков – и самостоятельно и по заданию офицеров-воспитателей. Серёжа вспомнил, как он наловил много-много бабочек, каждую насадил на булавку, и его коллекцию ставили всем в пример в корпусе. А когда мальчик показал коллекцию сёстрам, Люба сказала: «Фууу, какая гадость – мёртвые бабочки!» Вера пришла в восторг и решила сама наловить бабочек и сделать то же самое. «Я буду изучать насекомых, которые водятся в Москве! Моя коллекция будет ещё лучше!» А Динка заревела: ей стало жалко бабочек, когда она поняла, что эти красотки никогда больше не поднимутся в воздух, не сядут на цветы, не будут радовать девочку своим воздушным танцем. Ванюшка отозвался: «Подумаешь, бабочки!» Он не был естествоиспытателем в душе, как Вера и Серёжа.

      Однокашник Костя Мятлев отличился тем, что у него в тумбочке воспитатели нашли самое большое количество жестяных коробок от чая, куда он планировал сажать пойманных бабочек. Ну и грохоту было на весь барак, когда эта посуда посыпалась из тумбочки на пол! «Гром победы, раздавайся!» – шутили кадеты.

      Не все забавы были безобидными. Серёжа вспомнил, что кадеты из расформированного Новгородского корпуса привезли в Лефортово довольно опасную шутку, когда между пальцами спящего мальчика засовываются бумажки и поджигаются. Обжёгшись, кадет начинал дрыгать ногами, и это забавляло новгородцев. За такую забаву от командиров и воспитателей попадало, но, конечно, Воронцов никогда бы не выдал зачинщиков.

      Воспитатели были, в сущности, неплохими людьми и педагогами. Зимой долгими вечерами они показывали кадетам «волшебный фонарь». Серёжа-то знал эту чудную машинку – дома у Воронцовых она давно была заведена, а распоряжалась ею Любочка, показывая малышам картинки. А многие мальчики, прибывшие из дальних поместий, только в корпусе узнали, что это такое. Им, как Ванюшке с Динкой, было чудно, как это такие большие люди, звери, целые пейзажи помещаются внутрь такого маленького ящичка!

      Однако все любили посмотреть теневые картины, познакомиться с миром растений и животных, с характерными географическими зонами, с костюмами разных, современных и древних народов, с портретами исторических деятелей, с картинами исторических событий и проч.

      Конечно, с особым трепетом Серёжа смотрел на картинки, посвящённые русско-турецкой войне, генералу Скобелеву.

      Отцы многих мальчиков участвовали в освобождении Болгарии. Для Серёжиного года это было особое время. Некоторые из воспитанников успели родиться до войны, а другие, как Серёжа, появились на свет уже после заключения мира.

      Он думал о родителях: его отец воевал, был ранен (Серёжа видал на теле Владимира Сергеевича шрамы от былых ранений), а мать ждала отца с фронта и ожидала рождения сына. Но почему-то папа и мама никогда не рассказывали никаких подробностей, меняя тему.

      Узнать у товарищей, как их семьи пережили войну в ожидании младенцев, Серёжа не стремился: это значило бы влезать не в свои дела. Отец непременно сказал бы, что это некомильфо. Сергей давно усвоил, что всё, что касается Воронцовых, должно быть комильфо, и это обсуждению не подлежит.

      Но всё же какой-то флёр недоговорённости лежал на этой странице семейной истории, и юный кадет с жадностью разглядывал теневые картины, ища на них – вдруг паче чаяния покажется фигура его героического отца!

      На последнем курсе Серёжа сдружился с Митей Повалишиным, чаще всего они вдвоём дежурили и дневалили. Когда в корпусе встретились их отцы, то выяснилось: Митин отец Илья Фёдорович, как и Серёжин, Владимир Сергеевич, участвовал в польской кампании. Он, майор в отставке, служил тогда гусаром в Павлоградском лейб-гвардии полку, а нынче был земским начальником Рязанского уезда.

      У Повалишиных и имение было в Рязанской губернии, там жила матушка Дмитрия с тремя дочерьми. Старшая сестра Надежда в эту зиму вышла замуж за молодого человека чуть старше себя. Это была пламенная страсть! Варюшке было тринадцать, а Сонечке одиннадцать. Митя вспоминал их, особенно когда Серёжа рассказывал о своих сёстрах.

      Мальчики сближались всё более и невольно задумывались, нельзя ли породниться путём женитьбы на сестре друга? Но девочкам, конечно, рано ещё думать о замужестве! Когда ещё это станет возможным! Хотя теоретически ничего нельзя исключать.

      Чем ближе к выпуску, приходилось всё больше трудиться, но в особенности большое напряжение потребовали выпускные экзамены. Всех предметов было 18.

      Домашние экзамены начинались в апреле. По окончании домашних экзаменов производились публичные испытания, причем в корпус приезжала комиссия из разных военно-учебных заведений. В рекреационных залах заседала комиссия из всех наставников, наблюдателей, членов Ученого комитета военно-учебных заведений, родителей, родственников и посторонних лиц. Владимир Сергеевич, конечно, тоже был: и как офицер Московского военного округа, и как отец выпускника.

      На публичных вызывали только по несколько человек, но неудовлетворительная отметка на публичном экзамене могла все испортить.

      Серёжу вызвали по физике вычислять на доске траекторию снаряда, выпущенного из артиллерийского орудия. Когда он исписал всю доску и повернулся к экзаменаторам, краем глаза увидел, что отец готов сквозь землю провалиться. Значит, сын допустил ошибку. Какую же? Остальные члены комиссии сидели с добродушным видом. Граф Воронцов сказал:

      – Кадет Воронцов, проверьте, всё ли верно вы вычислили! – и лицо его побурело от прихлынувшей к нему крови.
      Отцу было ужасно стыдно. Серёжа за него переживал больше, чем за своё задание, поэтому никак не мог сообразить, где ошибся.
      – С каким знаком у вас получился результат? – задал Владимир Сергеевич наводящий вопрос.

      Голос его звучал весьма неприятно, что случалось очень редко и не означало ничего хорошего.
      – С отрицательным! – догадался Серёжа. – Сейчас!

      Он пересчитал, нашёл ошибку и исправил, чем показал, что делал выкладку сознательно.
      Однако генерал возразил:
      - В боевых условиях такая ошибка может стоить нескольких жизней! А то и орудие загубишь!
      Повисло молчание. Серёже вовсе не хотелось отвечать папеньке прилюдно: «Виноват, господин генерал!»

      – Я думаю, что хорошей оценки такой ответ достоин! – подвёл итог председатель комиссии, начальник корпуса Фёдор Константинович.
      Примерно так и проходили экзамены.

      Когда экзамены кончились, выпускники присутствовали на молебне по случаю окончания курса в Корпусном храме, освящённом во имя Архистратига Михаила.

      Затем Серёжа и его товарищи ждали приказа о выпуске и о переводе в другие учебные заведения. Молодые люди, уставшие и полные волнения, сидели тихонько, дремали после обеда в пустом верхнем классе, куда водили их всегда в классные часы, чтобы не шалили в ротах. Уже вечерело, как кто-то закричал из коридора в приоткрытую дверь класса: «Вышли!» Слово это, подобно электрической искре, потрясло их. Молодые люди в исступлении вскочили со своих мест и с криком: «Вышли!» — выбежали в коридор, где уже раздавались возгласы: «Вышли! Вышли!» На этот крик выбежали дежурные офицеры и учителя. Узнав причину суматохи, они старались унимать выпускников, которые ещё громче кричали: «Вышли! Вышли!» Крик этот повторился в классах, и кадеты начали выбегать в коридор, что и вынудило офицеров и учителей, оставив выпускников, броситься в классы, чтобы удержать в порядке младших кадет.

      Опомнившись, все наперебой стали спрашивать: кто первый закричал «Вышли!»? Где приказ? Послышался вскрик: «Приказ у меня!» — и кто-то первым бросился вниз по лестнице, остальные за ним, толкая и опережая друг друга, как бы боясь, что на последнего не будет распространена высочайшая милость. Выбежав на кадетский двор, мальчики окружили читавшего приказ, целовали священный листок и передавали его из рук в руки, обнимали друг друга и поздравляли с окончанием корпуса.

      Минут через пять уже никого не было на дворе, все разбежались: кто в роты, кто к родным, кто в квартиры, нанятые по случаю выпуска из корпуса.

      Серёжа побежал в роту за шапкой, где нашёл его Николенька Бутов, окончивший первый класс. Они бросились друг к другу на шею и долго не могли проговорить двух слов. Наконец младший сказал: «Теперь я остаюсь здесь круглым сиротой, но дай Боже тебе счастья!» Сергей ответил: «Ты становишься старше! Ты сможешь опекать младших кадетов, подружишься с новенькими! Не грусти и не скучай! Твои родители в Москве остаются, а я еду в столицу!»

      Серёжа прижал Николку к сердцу и тоже пожелал ему счастья.

      Воронцов держался молодцом: он старший. Но в душе ему было немного боязно отправляться совершенно одному в новую жизнь!

      Серёжин отец собирался в ближайшие месяцы по заданию министра Ванновского в Приморье, для выработки проекта железнодорожного пути. И у генерала Воронцова возникло предложение к сыну: не хочет ли тот связать свою военную карьеру с Востоком? В Петербургской академии Генерального Штаба открылся Восточный факультет, где изучались японский, китайский, корейский языки. Грядущие военные действия прочно связывались с тем далёким регионом.

      Но Воронцов-младший отказался.
      - Папенька! Я всё же решил в артиллерию!
      На это крёстный Бутов резонно отвечал:
      - И в Манчжурии артиллерия пригодится!

      Были перед выпуском и разговоры с Фёдором Константиновичем Альбедилем. Старик утешал Серёжу, который расстраивался, что не с кем будет в Петербурге поболтать по-итальянски.
      - Ничего, если нам что-нибудь очень важно, оно обязательно сбудется, кадет!

      Начальник корпуса подготовил все бумаги для перевода воспитанника в Петербургское Михайловское артиллерийское училище, и к выпуску из корпуса оттуда пришёл ответ, что Сергея Владимировича Воронцова готовы принять на двухлетний курс обучения.

      А Дмитрий Повалишин поступил по совету своего отца в недавно образованное Константиновское артиллерийское. Это были два училища, между курсантами которых существовало юношеское соперничество. Михайловское считалось более престижным, зато в Константиновском подготовка по некоторым воинским дисциплинам была сильнее. Митя и Серёжа обещали друг другу встречаться в городе по выходе в увольнительную.