Не плачь, моя радость

Состав долго не подавали. Пассажиры и провожающие нервничали, а завидя человека в фуражке или кителе железнодорожника, тотчас устремлялись навстречу и забрасывали его вопросами по поводу задержки поезда.
   - Черт знает, что такое! – сказал Борис Ильич, возвращаясь к жене и детям, - никто не может наверняка сказать… - Он недовольно поглядел на жену, хотел сказать еще что-то, но отвернулся, сердито сунул кулаки в карманы пиджака. Борис Ильич всегда помнил, что он человек образованный и достаточно воспитанный, умеет держать тон, присущий интеллигенту, и потому всякий раз, почувствовав раздражение, одергивал себя, сию же минуту замолкал и задумывался о чем-нибудь приятном. Вот и теперь он отвернулся от жены, чтобы не видеть ее скучной физиономии, но вокруг тоже были физиономии, тоже скучные или раздраженные, и Борис Ильич, глубоко вздохнув, поднял взгляд к небу в надежде  увидеть звезды: их загадочное мерцание, он помнил, успокаивает. Звезд Борис Ильич не увидел, не успел, ибо в это мгновение услышал сразу несколько счастливых возгласов: «Подают!» и ощутил, как перрон облегченно вздохнул, зашевелился, задвигался. Он не стал терять времени, подхватил два чемодана и, выдохнув от волнения хрипло: «Марш, марш за мной!»,  рванулся в ту сторону, где, по его расчетам, должен остановиться их, седьмой, вагон. Борис Ильич рассчитал верно: когда медленно катящиеся вагоны остановились, он увидел над дверью вагона цифру «семь», освещенную изнутри, а в проеме тамбура – молодую белокурую проводницу, которая через секунду спустилась на перрон, оправила форменную юбочку и равнодушно – отчего Борис Ильич внутренне возмутился – поглядела на Бориса Ильича.
   - Прошу предъявлять билеты!
   Борис Ильич со словами: «Лиза, ты приготовила…» повернул голову: жены за спиной не оказалось, не было и детей. Он стал смотреть по сторонам в надежде увидеть их тут же, однако не увидел. А его теснили, просили посторониться, говорили: «Не мешайте, пожалуйста!» Растерянный, он шагнул в сторону. Борис Ильич почувствовал совершенную пустоту внутри. «Вот так всегда: стараешься, стараешься…»
   Он ничего не сказал, когда подошла Лиза с детьми. Упорно молчал, устраиваясь в купе, а вещи укладывал в ящики нижних сидений так сосредоточенно, будто – не дай бог! – не так положит, вся поездка будет совершенно испорчена.
   - Боря, ты не закладывай далеко вещи, которые могут понадобиться в пути,- попросила жена тихим, кротким голосом. Но Борис Ильич и тогда не произнес ни слова, всем своим видом давая понять, что она виновата перед ним донельзя как. А она изо всех сил старалась загладить свою вину и только больше прежнего раздражала супруга. Наконец все устроилось, и поезд тронулся. Борис Ильич глянул на часы: «Ну вот, уже опаздываем на полчаса».
- Машинист нагонит в пути, - угадав его мысли, сказала Лиза.
- Детям пора спать! – строго произнес Борис Ильич, оставаясь неприступным. Он вышел в коридор и  стал прохаживаться там. И лицо, и ссутулившаяся фигура его выражали недовольство. Ему хотелось остаться одному, но это оказалось совершенно невозможным: в коридоре почти у каждого окна кто-то торчал, глядя в темное пространство. «Странные люди… Что можно увидеть в ночи из окна вагона?» Он вернулся в купе и, не раздеваясь, лег на свою постель. Но сон бежал от него. Он с завистью слушал, как посапывали мальчишки на верхних полках, спала и жена, отвернувшись к перегородке. «И вот так всегда: «Меня расстроит, а сама спит». Однако Лиза не спала, как полагал супруг, Она молча плакала. Лицо и подушка под щекой были мокрыми. Но Лиза не утирала слез и не переворачивала подушку, чтобы не обеспокоить мужа, боясь обнаружить свое бодрствование.. Потом она услышала ровное дыхание мужа и почувствовала облегчение. Ей вспомнилась молодость, студенческие годы и то, как ехала домой после первого семестра. Ехала к маме. Маму Лиза очень любила, и за всю свою жизнь ни дня не оставалась без мамы. И вот эта учеба в Ленинграде, вдали от мамы. Это было так трудно и длилось так долго! Лиза думала, что каникулы никогда не наступят. Но вот сданы экзамены, и через несколько часов в купе скорого поезда ей помогал устраиваться молодой парень по имени Лука. Лиза никак не могла произнести вслух это чудное имя, оно совсем не соотносилось с обликом современного юноши. Его льняные волосы прямыми прядями падали по обеим сторонам лица, закрывая маленькие розовые уши. А глаза были такие синие и такие лучистые, что, казалось, на что ни глянет Лука, все тут же светится синевой. Он увлеченно рассказывал о себе, своей деревне и деревенских жителях. Рассказывая, Лука жестикулировал руками, и волосы его рассыпались по лбу, скрывая синие озера.
   - А вы знаете, Лиза, нашу деревню в округе называют не Зареченская, как она есть на самом деле, а Смекалково. И знаете, почему? 
   Лиза пожала плечами, улыбнулась. Всякое слово и всякий жест Луки вызывали у нее улыбку. Она даже стеснялась этого, говорила себе: «Что это я?» Однако ей нравилось и в нем и в его рассказах все: бесхитростность, искренность, увлеченность. И она слушала с интересом. Хотя все, что он говорил о деревне и ее жителях, было немножко смешным.
   - Потому нашу деревню прозвали Смекалково, что там много смекалистого народу. Кого ни возьми, наверняка чем-то известен: то ли мастерством каким, то ли способностями необыкновенными, какими уж никак нигде не обучишься. Дед Платон, по прозвищу Мазай-погодник, погоду предсказывает не только на предстоящий день, а и на неделю, и на год. И никогда не ошибается. Больше того, подсказывает огородницам, на какой овощ будет добрый урожай, а какой лучше не высаживать: или сгниет, не созревши, а который и созреет, его вредитель сожрет. К нему из соседних деревень приходят посоветоваться насчет будущих урожаев. Из московского научного центра приезжала целая бригада. Весь день с ним беседовали, записывали что-то в тетрадки. А к Изобретателю – так Григория Ивановича Кобылина, нашего механизатора называют – приезжал американский бизнесмен. Григорий Иванович из списанного автомобиля – микроавтобуса – соорудил подводный «шагомер». С иллюминаторами на все четыре стороны, с вертикальными трубами: одна выхлопная, другая для забора воздуха. Наберет мальчишек полный «Краб» - так он назвал свое изобретение, и ездит с ними по дну реки. Мальчишки в иллюминаторы глядят, будто в окно в другой мир. Радость неописуемая!
   - Вы тоже пробовали на этой подводной лодке плавать? – спросила Лиза.
   - Вместе с мальчиками я не решился. А вот когда к Изобретателю приезжал американец, - тогда – да. Понадобился переводчик, а я немного кумекаю по-английски. Помогал их беседе, кое-как поясняя вопросы – ответы. Гость
 
долго беседовал с Кобылиным, ходил вокруг «Краба», внутрь залазал. Потом говорит: «Давай немножко поедем». Минут двадцать, наверное, ездили под водой. А когда выбрались на берег, он снова обошел «Краб» со всех сторон, покивал одобрительно, а потом и говорит: «Я покупаю твое изобретение, Григорий Иванович. Называй цену!» -  «Не могу я, - отвечает Григорий Иванович, - забаву деревенских мальчишек на доллары променять». Американец сначала не понял ответ Изобретателя. А когда ему объяснили, что, мол, Кобылин специально для деревенской детворы «Краб» смастерил, и продавать его не собирается ни за какие доллары, американец  долго качал головой, то ли осуждая Изобретателя за его альтруизм, то ли восхищаясь им.
   - Я никогда не радовался так знакомству с людьми, как рад знакомству с вами, - сказал он, прощаясь с Изобретателем.
   Лиза слушала Луку, и незнакомый прежде холодок подкатывал к ее сердцу. А Лука продолжал рассказывать, глядя в ее доверчивые чистые глаза, рассказывать вдохновенно и изобретательно. К концу дня Лиза, кажется, знала все о деревне, в которой жил ее попутчик, его родителях, сестрах и братьях, всех ее необыкновенных обитателей. Она полюбила их, как любил их Лука. И ей было хорошо от этого. И когда Лука сказал, что этой ночью он сойдет на своей станции, ей стало грустно: «А мне еще так долго ехать!».
   Ложась спать, она попрощалась с Лукой, пожелала ему всего хорошего в личной жизни и успехов в работе. А утром, когда она проснулась, то опять увидела Луку. Он сидел на своей неразобранной постели, на полу у его ног стоял чемодан. Лицо его побледнело и осунулось. Он смотрел на нее и растерянно улыбался.
   - Разве вы не сошли ночью? – спросила она, и сердце ее гулко забилось.
   - Я не мог… вы спали… Я хотел попросить, чтобы вы поехали…  со мной.
   Она долго молчала, уронив голову на грудь. Потом медленно подняла на него взгляд. В глазах стояли слезы.
   - Я не могу, Лука. Меня мама ждет. Честное слово, не могу.
   - Не можете? – удивленно спросил он.
   Поезд замедлил ход. Лука взял чемодан и вышел из купе..
   Весь остальной путь Лиза была тиха и грустна. А когда вышла на своей станции, и поезд покатил дальше, тихо заплакала…
   Борис Ильич спал крепко. А проснулся оттого, что яркое утреннее солнце, заглянув в зеркало их купе, бросило пучок горячих лучей в его лицо. Он сел на постели, огляделся, и тут увидел слезы на щеках жены, и чувство жалости шевельнулось в его сердце. Он склонился к ней, отер ладонью ее мокрые щеки, сказал тихо:
   -  Не плачь, моя радость. Я понимаю твое состояние: эта дорожная сутолока, эта публика, это равнодушие обслуживающего персонала могут вывести из равновесия кого угодно. Успокойся, дорогая. Твой котик с тобой, он не даст тебя в обиду.
   Лиза отвернулась к окну и стала смотреть на спокойные и величавые воды реки, берегом которой шел их поезд.