Наша гордость

Вот уже лет десять, как посчитай, в селе Никольском стало три  праздника. Два престольных: Никола –  весенний, Никола – зимний, а третий чисто деревенский – визит в деревню Николая Коршунова.

Кто-то из деревенских мужиков даже сбогохульничал, что в Никольском, аж три Николы отмечают, церковные праздники так-сяк скромно, а вот когда Колька Коршунов к старухе-матери на побывку из Москвы приезжает тут уже все село гуляет от мала до велика. И ни один день. Гуляют  только коренные, деревенские. Приблудных людишек, которых со всего бывшего Советского Союза в коттеджный поселок прибили волны разных политических катаклизмов, на этом застолье не жалуют. Ни про их честь это торжество: они с Колькой в школе не учились, лошадей в ночное не гоняли, не рыбачили, драться в соседние деревни не ездили, что они о нем знают?  Хотя – знают! Все наслышаны! Останови любого мальца на улице, которые ещё изредка встречаются в этой деревне и только назови фамилию – Коршунов, как сразу лицо его словно изнутри засветится гордостью за своего земляка. История Николая Коршунова – притча во языцех. Если же Колькиного деревенского товарища о нем расспросить, тот и вовсе грудь колесом выгнет: «Это, брат, наша гордость! Такой человек! Человечище! Сам всего достиг – всю Москву раком поставил. У него деньжищ ещё поболее Абрамовича будет, только он умный, нигде с ними не светится».

«Вот ведь кому повезло, одному из всей деревни – Николаю Коршунову. Видно недаром он на Николу Вешнего родился, сам Святой Угодник раскрывал перед ним все двери. Сызмальства Колька мечтал стать военным летчиком и стал им, благо здоровье от природы у него было отменное: ни пил, ни курил, во все спартакиадах участвовал и районных, и областных – по стрельбе, по лыжам, по футболу и волейболу и отовсюду только кубки и почетные грамоты, особенно в личных соревнованиях. Среднюю школу закончил с двумя «четверками»: одна по химии – не тот билет на экзамене достался, а другая по немецкому языку. В последней «четверке» Колькиной вины и вовсе нет. Не было у них в школе своего «немца» и язык преподавали те, на кого директор пальцем укажет, по принципу лишь бы урок прошел. На экзамен из РОНО, как назло, настоящая «немка» приехала. Чтоб ей, сучке, – ни дна, ни покрышки! Видела ведь, что парень на золотую медаль идет! Целый час она Кольку мурыжила с падежами и, будто одолжения делая, поставила «четверку».  А так наши бы преподаватели и по химии бы на «пятерку» натянули.

В летное училище Коршунов поступил легко: и медкомиссию прошел, и физо сдал, и вступительные экзамены на одном дыхании. Через два года он уже стал превращаться в легенду и деревенскую гордость. Портрет его в школе на доске почета повесили «Наши выпускники». Он в курсантской форме, улыбается как Гагарин, широко и лучисто. Учителя стали его постоянно в пример другим ставить: «Вот учился у меня Николай Коршунов – он …»

На каких самолетах Колька летал – деревенские мужики путаются, то ли на истребителях, то ли на стратегических бомбардировщиках, но в одном сходятся – где-то на Дальнем Востоке. Хорошо жил: охотился, рыбачил, до капитана дослужился. Квартиру трехкомнатную получил, жена-красавица, двое детей. А потом – разоружение, сокращение, дружба с Америкой взасос и со всеми остальными тоже: «Друг – Билл! Друг – Коль!»

Летный полк Коршунова сократили, самого Николая отправили на пенсию, благо он свои положенные часы налетал. Ну а дальше что? Военный поселок только и существовал за счет летного полка: детский сад, поликлиника, библиотека, кинотеатр, баня, кафе «Седьмое небо», магазины. Жили все, как одна семья и тут – бац – перекрыли кислород. Побросали тогда люди и дома, и квартиры, и гаражи, и подались на материк в поисках пропитания. Наш бывший летчик-ас в Москву подался: и к матери поближе, и вакансий в столице больше. 

Сняли они с женой однокомнатную квартирку где-то у черта на куличках: жена дома с детьми сидит, а он в таксисты подался, потому, как никуда больше бывших вояк без прописки не брали, разве что ещё в охрану. С год, наверное, таксовал. Потом через знакомых устроился какого-то «пупка» возить. Тогда строительный бизнес только начал обороты набирать. Скупали у чиновников-взяточников за бесценок бесхозные многоэтажные дома, замороженные советские стройки. Те, что ещё коммунисты начали строить, но немного не достроили, рухнул их строй, и прекратилось финансирование. А дома-то стояли уже почти готовые. Оставалось лишь «мелочевка»: отделка, канализация, лифты, электропроводка. Вот тогда умные люди и придумали: брать в банке деньги в кредит под залог этого дома. Быстренько доводить его «до ума»,  и продавать квартиры уже поштучно, по рыночным ценам.  «Наваристым» этот бизнес оказался, через год фирма, о которой и знать-то никто не знал, уже собственный банк имела. 

Привез Коршунов как-то своего «пупка» в офис на совещание к генеральному директору – отцу-основателю этой фирмы на доклад, а его бос – бывший партийный работник, который кроме марксистско-ленинской диалектики ни хрена больше не знал, мало того, что дурак дураком, так ещё и с глубокого похмелья. Сидит этот боров в машине по'том обливается, руки ходуном ходят – пытается отчет составить. Смотрит в бумаги, как баран, на клубную афишу и только в рот себе освежителем пшикает то и дело, чтобы перегаром не воняло. Тут Колька возьми, да и по доброте сердечной и предложи ему свои услуги, дескать, Иван Иванович, дайте-ка мне глянуть, может у меня получится. Тот глянул на него, как-то пренебрежительно, вроде того, у меня, крутого перца, ничего не выходит, а тут какой-то шофер сиволапый в помощники вызвался. За десять минут ему Коршунов отчет сделал. Пошел «пупок» на доклад к генеральному директору. А через полчаса вызывает Коршунова охрана к Самому. Идет Колька «на ковер» и себя бранит за свою инициативность, видно, что-то в отчете напортачил, а Генеральный прямо с порога ему:
 – Ты этому идиоту отчет составлял? – и на его начальника кивает.
 – Я!
 – Образование у тебя какое?
А Колька ему по-военному, слова от зубов отскакивают:
 – Краснодарское высшее военное авиационное училище. Капитан запаса.
 – С сегодняшнего дня назначаю тебя моим замом! Принимай дела у этого балбеса.
Вот ни чудо ли это? Из простого водилы на такую верхотуру метнутся?
Знать, поспособствовал Кольки его небесный тезка – Святой Николай Угодник. А там и поперла Коршунову фортуна: и квартиры, и машины, и загородные замки, и чего только ничего…»

Тут мужики делают паузу, как бы давая время осмыслить масштабы произошедшего чуда, и поводят резюме:
 – Но, Колька, наш малый! Никогда не зазнается, каждый год нам праздник устраивает, не то, что наш гаишник – Головкин с одной извилиной в голове и та от фуражки – прямая, этот никакого землячества не признает, козел, а важен – через губу не переплюнет. А сними с него форму и дай ему кнут в руки, вместо полосатой палки, и получится пастух: пьянь, рвань, дурак и матершинник. Вся наша деревня Колькой гордится…»

Ещё за месяц до Колькиного приезда к дому его матери – тетки Матрены начинал наведываться народ, вроде бы как мимоходом,  начинали помогать по мелочам. Мужики носили воду из колодца, окашивали вокруг дома и огорода бурьян, занимались мелкой починкой загородки. Бабы сразу принимались за прополку грядок. Сама Матрена хоть и разменяла уже давно седьмой десяток тоже без дела не сидела: все скребла, мыла, сушила на улице перины, подушки, одеяло. Да и огород у неё всегда был образцово-показательным. Все на нем даже не растет, а бушует. 
 
– Что там, Николай Егорыч, не звонил? – к слову интересовались бабы, которых непременно подучивали мужики.
 – Звонил! Он мне каждый день звонит. Это эти обормоты никогда не поинтересуются жива ли мать али уже подохла давно, – под «обормотами» тетка Матрена имела ввиду двух старших сыновей, которых тоже жизнь разбросала по разным городам области,  – Николай Егорыч, заботливый. Что ж ты хошь, милая, армейская выправка – все у него по полочкам разложено. Сулился на той неделе приехать.
 – Надолго?
 – Да кто ж его знает, как дела отпустят. Это только дуракам кажется, что деньги с неба сыплются, а за ними топотать нужно. Ой, боюсь я за него, девки! Сердце кровью обливается, ну как прибьют его где. Боюсь иной раз телевизор смотреть: вон их каждый день убивают этих бизнесменов. Говорю ему, сынок, ушел бы ты на покой – отоварился малость и хватит. Тебе теперь до конца твоих дней хватит, а дети пусть сами за себя похлопочут. Что тебе ещё надоть? Все есть: и дома, и квартиры, жена, как кукла разодета – гимназия у неё своя, мне ничего от тебя не нужно и пенсии, Слава Богу, хватает. Братьям твоим, дуракам, им чего не дай – все прахом пойдет. Вон о прошлый год купил каждому по машине, прямо из салона, с чеканчика – Митька свою уже разбил где-то спьяну, а Гришка, говорит, что поломалась его машина, наверное, тоже куда-нибудь втемяшился. Вы что думаете, что Коля, не мог их куда-нибудь пристроить в своей хвирме? Мог бы, только непригодные они ни к чему, только вредить ему будут. Добрый он, болит у меня о нем сердце, – тетка Матрена всхлипывала и лезла в рукав кофты за носовым платком,  – Я ещё у него, как кость в горле со своими причудами. Он мне по осени, когда приехал картошку копать, говорит: «Ладно, мам, не хочешь со мной жить или  с кем-то из братьев, давай, я тебя по всему Подмосковью провезу, и в какой дом ты мне ткнешь пальцем, такой я тебе и куплю. А я ему и говорю: «Куда я сынок от родных стен поеду? От родных могил? Что ж они бесхозные останутся? Думается, оторви меня от этой земли и зачахну я. Вот ведь какая, девки, дура!»

К концу недели в деревню приехали братья Николая – Дмитрий и Григорий – это был уже верный признак того, что вскоре пожалует и сам виновник торжества – деревенская гордость. В дом Матрены зачастила с визитами и Зинаида Прогоркина известная больше в Никольском под прозвищем Егоза. Зинка была не только одноклассницей младшего Коршунова, но и его первой любовью. Тетка Матрена знала это. Отношение Зинаиды и Николая расстроились, когда он поступил в летное училище. Хрупкая первая любовь не выдержала испытания временем и расстоянием. Уже' в восемнадцать лет Егоза выскочила замуж, но брак оказался неудачным. Затем она несколько раз повторяла безуспешные попытки наладить свою личную жизнь, нажила от разных мужей трех детей и вернулась в деревню к родителям. Тетка Матрена не осуждала её за это и даже была благодарна за то, что Зинка «егозила» вдалеке от её сына, не портя ему жизнь. Ещё неизвестно, как бы оно аукнулось.

Тетка Матрена относилась к категории тех русских женщин, которым всех жалко и которые все верят, сколько бы раз их не обманывали, а у Зинки, при всей её беспутности – была душа нараспашку, хоть и грешная, но открытая, светлая. Когда зимой тетка Матрена слегла с радикулитом и не могла ни сесть, ни встать, ни согнуться, ни разогнуться именно Егоза выхаживала её, топила печку, кормила скотину, горшки за ней выносила. Сыновьям Матрена сообщать об этом запретила. Боялась, что силком заберут её в город.

Несколько лет тому назад Николай забрал мать в Москву вставлять зубы, а заодно сделать операцию на глазах, удалить катаракту. Свою побывку у сына тетка Матрена рассказывала Зинки, как сказку:
 –  Вот, милая, живут люди! Домище – заблудишься, сколько комнат я даже и не знаю. Полы с подогревом, хоть спать ложись на полу, как на печке. Бассейн, гараж на четыре  машины, в доме прислуга. Я проснулась, вышла из своей комнатки, в уборную сходила, в ванную комнату – умылась, внучки зовут: «Бабушка, пойдемте, завтракать!» Попили мы с ними чаю, поговорили – хорошие девочки, ласковые, внимательные. Им, значит, в институт ехать – у каждой по машине, а сын с невесткой ещё раньше уехали. Что мне делать? Пойду, верно, в свою комнатку сон досматривать. Прихожу, а у меня постель какая-то девушка меняет, а я и спала-то на ней всего одну ночь. Я ей возьми, да и скажи это, а она: «Успокойтесь, бабушка, так положено!»
 – Тетя Матрен, я такое только в кино видела, – вздыхает Зинка.
 – Ты в кино, а я наяву! А потом, когда мне зубы вставили и глаза подлечили, повез меня, Николай Егорыч в ресторан. Что-то они там отмечали. Народу, мама моя милая, как на демонстрации и все такие нарядные, а меня хоть и принарядили дома внучки, а всё среди них, как белая ворона: ни ступить, ни молвить не умею, руки хоть отрубай, не знаю куда спрятать. Тогда Коля видит, что я совсем растерялась, взял у мужика микрофон, подошел ко мне, обнял меня и говорит на весь зал: «Познакомитесь, это моя  мама – Матрена Филипповна!» Тут мне все в ладоши захлопали, а мужик, видно, самый главный там, в костюме с длинными полами, подошел ко мне и ручку мне поцеловал, – после этого момента и Егоза и тетка Матрена непонятно почему, начинали плакать.

Ну, вот и свершилось! Мужики прямо перед домом тетки Матрены принялись сбивать столы. Прямо, как после войны. Долгожданный гость сказал, что после обеда прибудет. Все деревня ожила, как потревоженный муравейник. Все забегали, засуетились. Одни в дом тащат всякие там заготовки, разные тещины языки, помидоры соленые, огурцы, другие из дома: кастрюли, тарелки, чугуны. Кто-то спускается в подвал за картошкой, кто-то ему навстречу уже несет миску моченых яблок.

Матрена Филипповна сидит возле дома на лавочке и грустно смотрит в сторону большака:
 – Девки, вот скажите, зачем мне это нужно?
 – Ты о чем, тетка Матрен?
 – Да об этой вашей свистопляске. Он и так мать родную годами не видит, а тут ещё эта гулянка теперь на несколько дён.
 – Так ведь когда ещё вместе соберёмся-то всей деревней. Свадеб нынче не играют, а похороны уже надоели.
 – Ваша правда, девки! Вот помру я, тогда и вы отгуляетесь. За гармонистом-то поехали? В прошлом году не ахти был, ни одной песни народной не знает, так бестолочь какая-то. 
 – Сегодня, говорят, баянист будет – пальчики оближешь. Помнишь, мужика, что у нас в клубе  зажигал на День деревни?
 – Помню! Небось, цену-то заломил – мама не горюй?
 – Не дороже денег! – Девки помалкивают, что деньги на баяниста они собирали всем миром. Неудобно как-то перед Николаем  Егорычем, какой бы МИЛЛИОНЕР он не был. Хотелось внести и свою лепту
 – А все-таки, девки, я хоть и ругаюсь на вас, вертушек, а приятные эти хлопоты.

Братья Коршуновы к матери приехали на рейсовом автобусе и теперь томятся в ожидание чего-то неприятного, как напроказившие школьники: пронесет или нет? Спросит ли брат о судьбе машин или дипломатично промолчит? Стыдно! Школьные учителя, которых Николай велел непременно доставить, отдельно от народа отдыхают в тени лозинки. Их всего-то осталось – четверо: директор школы Федор Кузьмич - физик, Лариса Николаевна – математика, Вера Ивановна – преподаватель истории и географии, и Мария Гавриловна – химия, биология. В прошлом году Коршунов подарил им всем часы: золотые, памятные, с гравировкой. Причем каждому часики достались индивидуальные, сразу видно, что человек выбирал, о каждом учителе вспомнил. Все учителя при часах, только у одной Марии Гавриловны – классной руководительницы Николая часов нет – их ещё по осени пропила её внучка. Стыдно! Из-за этих несчастных часов она и вовсе не хотела идти на это торжество, но, как Матрена Филипповна, скажет, «девки» уговорили.

 – Едут! Едут! – проносится по деревне, словно вихрь радостный и одновременно тревожный клич. Три машины: два «навороченных», сверкающих на солнце полировкой черных джипа и один микроавтобус осторожно сворачивают с большака на грунтовку. Джипы едут впереди, микроавтобус сзади.
 – Девки, ставьте, верно, картошку варить – без неё стол сирота. Пока разгрузятся, поздаровкаются – аккурат подойдет. Да пюре пожиже делайте – само загустеет, сварите, потолчете, шубой старой накройте, чтобы не остывало, –  командовала  Матрена, глядя, как машины уже маневрируют между грузных лозинок и покосившихся черных деревенских сараев.
Тяжело идут, будто крадутся по минному полю, но грозно и напористо, как танки. За рулем одного из джипов сам Николай сидит, а рядом с ним его «друзья», но все прекрасно понимают, что никакие это не друзья, а его личная охрана – крепкие подтянутые парни. От деревенских мужиков ничего не скроешь.
Колька только взглядом укажет, глядь, один уже ведра схватил за водой в колодец побежал, второй мужикам стал помогать столы ставить, остальные трое – машины разгружать. Одеты все просто, по-спортивному: футболочки, ветровочки, кто в мокасинах, кто кроссовках. Деревенские мужики к Колькиным «друзьям» с пониманием относятся – статус у их земляка таков иначе нельзя. Колька сам хорош никаких закидонов: футболка поло, джинсы потертые, кожаные сандали. Мужику за полтинник, а ни живота, ни двойного подбородка, жилистый, спортивный.  Мать расцеловал, с братьями и мужиками обнялся, первой  из баб к нему Егоза на грудь прыгнула: ласковая, горячая, доступная, нарядная. Бабы глядя на такую страсть, заулыбались – поздно, ушел поезд, а ведь был шанс у дуры – самая красивая девка в округе была. Глянулась она Кольке в молодости. А теперь, как ты не наряжайся, не приукрашивайся, а былой красоты не вернешь и прожитых лет не спишешь. Да Зинка и сама это понимает, ей бы хотя бы сынка-оболтуса куда-нибудь пристроить через Кольку. Малому 24 года – самый первый в деревне шалопай. Но и с ним ничего не выйдет. Есть у Кольки на деревне свои глаза и уши. Тоже его одноклассница – Светка Соболева, та в городе живет и с Николаем Коршуновым по скайпу часами болтает, поэтому и знает он всё: и про пропитые часы  внучкой Марии Гавриловны, и о разбитых братьями его машинах, и о похождениях сына Егозы, но про это ни одна душа в деревне не ведает. Тайна.

Продолжение http://www.proza.ru/2015/03/18/1198