Записки черноризника

Видение

 Помолясь, буквицу вензелем изузорим, чтоб око радовала! Да до трапезной по монастырской галерее вслед за игуменом, отведать, постуясь, с братией што бог послал. Ноне совсем не ожидаху, к столу -осерина остраханская от тамошних купчишек, греховодников, да беломорская белорыбица , соловецкими черноризниками в дар посланная. У меня проста деревянна ложка, из липы вырезанная на снуре к рясе подпояска болтается , у игумна на ручке ложки из кипариса  лягория - ангелы спасают заблудших. То - мы. Словоблудить за трапезой нам, писцам, епетимью на себя наложившим, не полагается. Пищу употреблять следует с молитвою и краплением оной допреж того. Мы то уже рассядемся, гомоня «Отче наш», а кропить –то дело игумна. Он, на пригляд за нами поставленный, один за всех отдувается, и в пост и когда приходит пора разговляться.
 
 Пригрезилось ноне со сна, што вчерась , я на кухне послушничал, из осертов икру паюсну давил да просаливал, и даже не спробовал, понеже мыслию далече был. Икра-чо чернила чёрна так же растекается , - а они суть мысль о вечном. Хотя нету полной уверенности што то было, я на воде святой на чёрной горбушке, постуясь, уж сквозь стены зреть стал, святые с картинок оживают да по келье расхаживают.
 Три книги мне к переписи предоставлено. Из Ветхого Завету , где про Адама с Евою. Из житий святых про то, как схимник -печерник с бесом силушкой тягалси и Евангелие от Матфея.

 За столом трапезной у меня на лавке место рядом с богомазом из иконописни Миколой, а сам я Фомой зовусь. Вот Микола за хрящ в осетриной голове берётца. А сам и молвит: « Чо-то у меня темпера на досках темнеет, наверно, грешу много!»- «А ты не греши-смотри, я ершишками пощусь, а ты осетрину трескашь!»-«Так по монастырскому уставу не возбраняться!Што на чтоле-тем и пощусь. Да и где ты очетра на столе узрел. Што-то блазит тебе, брат, мерещица!»-«То по монастырскому, а то по своему , подвижническу, я щас про сятого Власия времён Димитрия Донскова  переписываю, он, молясь, власяницу  таскал, акридами питался…» -«Э! Када то было! Уж и Мамая давно нет! Младенца   Димитрия  в Угличе , как агнца , зарезали…Нового самодержца на Русь надоть…»-«Ой надоть! А то мне  даве виденье было в келье –то ли явь, то ли навождение: возля лобна места на побитого  самозванца с дудкою да в шутовском колпаке да как его потом жгли да пушку пеплом заряжали, мне мститься стало, что чернила той гарью воняють!»- «Дык живёхонек пока, вчерась, сам видел с иезуитами по –латински молитвы распевал…  »

 -«Эй там! Черноризники! Попридержите блудливы языки! Трапезничать, а не брехню трёкать! Епетимью наложу, посажу  на голимые  хлеб с квасом!»- зыкнул игумен и мы притихли.
 И чо блажит-я и так на хлебу с водицей. До икононписни и книгодельни по галерее как по великаней трубе Архангела –топать. Гулко голоса черноризников перекатываются. Мы с Миколой не токмо на речку с удочкой пескаришек в омуту под ивовым плакун- кустом имать и тутока –рядком вышагиваем.
 -«А ты чо  мне про осетрину даве баял, на столе окромя налима со щукою, ершишек в ухе да сухарей с квасом ничо и не было! Лукавый тебе морочь насылает?» -«Што ты! Неуж не было, а я смотрю –ты вслед за хрящом уж и к утиной гузки примерился и винца из серебряна изузорена ковшичка , каких я отрадясь не видывал, хлебанул!» -« Ну что-то ты со своим печерником совсем в прелесть впал, как Евангелие переписывать будешь? Я ж , говею- месяц скоромного-соромного  во рту не было…»
   
 …Келья моя –чо та печера Власия. Ни встать в полный рост, ни ноги размять. За стенкою иконописня, там места поболе, и фортка есть –проветривать, штоб краски быстрее сохли. Если в обчий скрипторий аль в библиотеку перейти там попросторнее, но там нет уединения, мысли разбегаются, того гляди кляксу  посадишь, али титло прозеваешь вывести. Да и потому не в скриптории, а здесь, в келье, што теперь всё на печатный двор тащут. А в скриптории станок с винтовым прессом упьедисталили, с литерами возются. А у нас-так частны заказы для боярских детишек.
   
 Откупориваю я бронзову чернилку, затачиваю гусино перо, а мысли то мои далече. Предо мной книга развернута и в ей - картинка Адам с Евою , Древо райское, и  змей на ём.  Ева яблоко Адаму протягивает. Картинки уже две – одну скопировали в иконописне, красками раскрасили, мне только свободное место уставной кириллицей заполнить. Смотрю я на змея, а он сползает то ль ужом, то ль гадюкой, норовит ужалить…  Ой, скоко их таких на Яузе на песочке греетца, за кустами, куда девки посадски плескаться бегают! Ой, грех-мы с Миколою из -за ивова куста подглядвали за теми русовласыми русалками, как лёд сошёл да на вербе пушисты комочки  цветом позолотились, зазывая пчёл замоскворецких. И сам не знаеш, как согрешишь. На страстную седьмицу –то я на красну девицу  на базаре, где овощи для братии на медны деньги покупал, загляделся. А в прошлом году и того хуже- яйца свечоные, крашенные  пред алтарём рассыпал, заглядевшись на одну молельщицу.


 Потому може у Миколки на досках краска тускнеет, у меня писанина не клеется, што грех на грехе.
 «То не грех, Фомушка! - выступает из темного угла печерец Власий, - то естество природное.»

 И тут же  ксвозь стенку просочась, Миколка: «Слышь  Фома, Димитрий-то, сказывают бывший наш чудовский монах! У  патриарха Иова в прислужках-келейниках был …» И тут же волна набежала , кит пасть раззявил и Отрепьева с Миколкой  Левиафан поглотил. А он и оттудать продолжат: «Простой инок-черноризник, а царствовует. Вот нам бы так…»  Но тут соткался из келейного мрака ангел с шутовской дудкой и в раздвоенной шапке с бубенцами и  заглушил остатни словесы. Што такое! Чернилка тыквой набухла, а из той тыквы храм вылущился и стоит на паперти того храму Богородица с младенцем, не иначе корить почнёт, што  Евангелие не пререписываю, Миколкины бредням внимаю.  Идет будто плывёт Богородица, а на руках у неё  младенец – сияет весь.
 «Вот Фома , смотри , я матерь божия! Всем передай конец смуте на Руси пришёл! Склонилась Богородица над  Фомою и одной рукою младенца ко груди прижимает, другой гладит инока по волосам. – Спи! Проснеёшься –и расскажешь, как евангелист Матфей, про  Звезду Вифлиемску , хлев, вола, осла, дары волхвов…»