Ликующая ночь. Глава XV

                Глава 15.
        По возвращении из отпуска Гогорян неожиданно попал на поминки. Отводили сорок дней. Тягостная тишина не прерывалась ни одним разговором. Время от времени кто-нибудь бросал косой взгляд на Эдуарда, но никаких подробностей Эдик не услышал.

       Когда все встали из-за стола, начальник попросил Гогоряна зайти к нему в кабинет. Он начал разговор сразу с дела:
- Эдуард Борисович, Вы – самый близкий друг Байтингера, и поэтому я бы хотел, чтобы этим делом занялись Вы. Его жену врачи кладут в психиатрическую клинику, не в себе она. Старших детей пока забрала бабушка, а вот маленькую нужно отвезти и оформить в Дом малютки. Органы опеки настаивают. Мы выпишем Вам оплачиваемый отпуск, пока будете оформлять документы.
- Прямо сейчас?
- Можете и сейчас.

Эдуарда трясло, как в лихорадке. До него только сейчас дошел весь ужас произошедшего. Он на миг представил состояние Лели, и сердце сжалось от боли. Ехать на своей машине Эдик побоялся, взял такси.

     В квартире дежурили Герасимовы. Эдик отправил их в магазин, а потом и вовсе отпустил домой. На пороге Миша обернулся:
- Эдик, она ничего не ест, будь готов к тому, что придется кормить насильно.
- Накормлю. – Отмахнулся экс-муж.

     Лельку застал в том состоянии, о котором говорил начальник. Он присел к ней на кровать, погладил руки, исколотые до синевы, лицо. Она нехотя повернула голову, бескровные губы что-то прошептали. Эдик не был уверен, но решил, что зовет Сашу. От нее исходил запах немытого тела и еще чего-то специфического, должно быть медикаментов

      Подошло время кормить новорожденную. Лелька послушно повернулась на бок, сунув грязный сосок в рот ребенку, так же спокойно отнеслась к тому, что кто-то дочку забрал.

      В дверь позвонили. Пришла баба Маргоша. Она остолбенела на пороге, увидев Эдуарда,  потом решительно шагнула в квартиру:
- Тебя тоже заставили дежурить? -  ехидно процедила она.
- Вы не забыли, что это – моя квартира, и я здесь прописан? - Эдик решил сразу не давать соседке спуску.
- Не забыла, как ты жену рожающую бросил. Что рассчитывал, что умрет, а квартирка тебе останется с полюбовницей? – не сдавалась бабка.

- Ты зачем пришла? – зло прищурился хозяин.
- А что выгонишь? Другие выгоняли.
- Поможешь вымыть ее? – в голосе Эдика уже не было того напора и злости.
- Думаешь, не пробовали до тебя? Дерется.
- Сначала давай детскую перемоем, кроватку перестелим и девочку вымоем. Как назвали? – это он говорил уже на ходу, открывая дверь комнаты сыновей.
- Собирались Ниной. – Маргоша семенила следом.
- Раз собирались, то так и зарегистрируем. У меня маму зовут Ниной.
- Ты что, на себя записывать будешь? – от неожиданности бабка придержала мужчину за рукав.
- Мы не разведены. Она до сих пор моя жена, и дети тоже мои. – Эдуард с силой выдернул рукав рубашки из цепких пальцев соседки.
- Так Сашина мать возражать будет.
- Договоримся.

         Как Вы уже поняли, Эдуард никуда не захотел отдавать Лельку с детьми. Органы опеки были бессильны против штампа в паспорте о прописке и свидетельства о браке. По поводу Лельки тоже пришлось писать несколько расписок об ответственности, но, в конце концов, все уладилось.

          К тому же, Галина Васильевна подключила все мужнины связи, и Лельку стал наблюдать знаменитый профессор. С оформлением Нины тоже проблем не возникло. Галина Васильевна поставила только одно условие, чтобы дети считали ее бабушкой и регулярно приезжали. Эдуард не возражал, помощники ему сейчас были очень нужны.

       Три месяца прошли, как в страшном сне. Иногда казалось, что Лельке нисколько не лучше. Профессор утверждал, что лечение проводится на должном уровне, но больная не стремится поправиться, и причина только в этом.

        Эдуард давно вышел на работу, на время отсутствия нанимал сиделку, Маргоша безвылазно жила у Гогорянов. У старушки там были довольно большие интересы, хотя бы потому, что это вносило в ее скучную жизнь разнообразие. Столовалась она у Эдика, так что прилично экономила  свою  пенсию, кроме того, Эдуард ей платил и деньгами за помощь. Может и невеликие деньги, а все подспорье.

        Лелька прошла уже третий курс лечения. Теперь она поднималась, ходила есть на кухню, но по-прежнему была апатичная и вялая, почти совсем не разговаривала, если не считать разговором «нет» и «да», к которым ее вынуждал Гогорян.

          Надо отдать должное Эдуарду – терпение у него было ангельское. Чего ему стоило заставить Лельку регулярно принимать душ, воды она почему-то панически боялась. Первый раз и вовсе все закончилось скандалом. Лелька вырывалась и тихо взвизгивала.

           Не даром моя бабушка говаривала: «Даже самый худой мужик сильнее бабы». Хрупкий на вид Гогорян довольно быстро справился со строптивицей, и только вытирая ее, заметил, что Лелька его укусила.

           Через три недели она смирилась с необходимостью мыться и  не сопротивлялась, когда Эдик мыл ее. Однажды Эдик разделся и встал с ней под душ. На лице женщины он увидел кривую гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. Разве  прежняя Лелька не поняла бы, зачем к ней в ванну залез голый мужчина? Нынешняя Лелька тоже поняла: она намылила вехотку и стала мыть Гогоряна. Эдик был готов расплакаться.

        Этой же ночью он осуществил свою давнюю мечту. Он лег с Лелькой в постель. Он и до этого спал в этой же спальне на раздвижном кресле. Но теперь он демонстративно положил свою подушку рядом с Лелькиной и сказал: «Я буду спать здесь».

           Наивно было ждать ответа. Он долго лежал в темноте и просто держал ее за руку. Он не помнит, что его разбудило посреди ночи, но  в его объятиях спала Лелька, его прежняя Лелька, а не тот полутруп, что занимал эту кровать почти четыре месяца.

       Нет, утром чуда не произошло. Все было почти по-прежнему. Неделю, другую, третью. Только однажды ночью он услышал тихий шепот:
- Мне холодно.
- Иди ко мне.
Лелька скинула сорочку и нырнула под его одеяло. Она соврала. Была она тепленькая и  … Эдик прошептал:
- Ты тепленькая. Это где ты замерзла?

               Именно в эту ночь он понял, что не зря столько страдал и мучился. Лелька была его женщиной, по сути, не по факту. Она и днем изменилась. Все время озиралась, как будто что-то потеряла. Эдик решился на разговор:
- Ты кого-то ищешь?
- Дети.
- Олежка с Сашей у бабушки.
- Ты меня обманываешь, его нет.

             Впервые Лелька заплакала. Через несколько минут рубашка на плече Гогоряна промокла. Он прижимал Лельку бережно и уговаривал. Он чувствовал, что она его понимает, уже понимает, что ей трудно смириться с потерей, что для нее Саша – это муж. Пусть поплачет. Боли надо дать выход.

       Чтобы как-то разрядить обстановку Эдик принес фотографии сыновей. Лелька поставила их на тумбочку возле кровати, туда, где они стояли прежде, должно быть вспомнила.

         Все понемногу налаживалось. Чтобы как-то отвлечь жену от тяжелых мыслей Эдик привез мальчишек. Он с удивлением наблюдал, как сразу преобразилась Лелька, ругал себя за то, что сразу не послушался профессора, который настаивал на том, что реабилитировать надо, опираясь на сохранные функции, в данном случае на материнский инстинкт.

             Этот инстинкт творил просто чудеса, и через полгода Лелька стала собой. Нет, конечно, кое-какие странности остались, но это было очевидно только для тех, кто Лельку знал прежде.

        Сексуальная жизнь четы Гогорян была на редкость гармонична. Вот если бы можно было повесить плакат в  полнеба: «Я счастлив» - Эдик бы это сделал без промедления. Возможно, это было связано с предшествующими событиями, а может Эдик был внутренне настолько эмоционален.

      Ему было достаточно ее улыбки, когда он открывал ей дверь, ее объятий, когда он сам приходил поздно. А вечера, когда они ужинали вдвоем, наполняли его сердце ожиданием чуда. Он с особым удовольствием наблюдал, как Лялька набирается сексуального опыта, требует тех или иных полюбившихся ей ласк, как терпеливо делает так, как нравится ему. Она всеми силами души пыталась показать, что она его любит и ценит его заботу. Он платил ей тем же.

    Одним из способов выразить свои чувства стали стихи. Никому в жизни пилот Эдуард Гогорян не признался бы, что написал хоть строчку. А ведь написал, пусть не шедевр, но чувства в них – через край. А Лелька рифмовала быстро и интересно. Обнаружилось это случайно. Супруги собирались на юбилей к коллеге Эдика, Лелька подписывала открытку. Эдуард стал читать, заглядывая через плечо.

                Из глубины веков, из Трои, из Микены
                Пришли в наш мир  Прекрасные Елены.
                Из глубины веков они несли с фурором
                Красу очей, ланит и нежность взора,
                Таланты разные и к пению пристрастье,
                Способности к притягиванию счастья.
                Одна из них живет сейчас меж нами,
                Окружена любимыми друзьями…..

Эдуард прокомментировал:
- Ляля, надо писать из Микен.
- Знаю, но тогда не рифмуется, – плевать она хотела на правила русской орфографии.
Часто на столе или на тумбочке в спальне они оставляли друг другу стихотворные записки.

         Но самым дорогим посланием он считал подарок жены на его день рождения:
                В нем шпаги блеск и звон булата,
                Шипение шампанского вина.
                Королевским именем когда-то
                Нарекли родители тебя.

                И оттого такой ты строгий
                И на челе величия печать,
                Умен, талантлив ты по мненью многих
                И мы не станем это отрицать.

                Ты крест несешь за предков и поныне,
                В тебе играет голубая кровь.
                Ты не умеешь жить наполовину.
                Зачем тебе нужна полу любовь?

                А на земле таких, как ты, немного
                И потому твое стремленье ввысь,
                Там ты почти под крылышком у бога,
                Но только слишком этим не гордись.

                Пройдут года и серебристой птицей
                Твой лайнер ввысь умчится без тебя
                А чтобы ты не тосковал без неба
                У тебя есть дружная семья.
В период депрессии, когда Лелька уезжала на неделю навестить могилу матери, в голове у мужа родились такие строки:

                Таких, как ты на белом свете больше нет,
                Не может просто быть на целом свете белом,
                Пишу о том на черной краске мелом,
                На белом черным я фломастером черчу,
                Пою и плачу и кричу: «Таких, как ты
                На белом свете больше нет…»

Таких шедевров, больших и маленьких, серьезных и шутливых, строгих и непристойных у них накопился целый альбом. Супруги снабдили каждое стихотворение рисунками, часто неприличного содержания. Альбом наряду с постелью считался делом интимным и посторонним не показывался. Он был просто пазлом в картинке семейной жизни Гогорянов, в целом счастливой семейной жизни.