О Валентине Распутине

Впервые я услышал о Валентине Распутине, будучи учеником 7-го класса средней школы. В газетах и на радио Иркутска рассказывали о плеяде молодых иркутских прозаиков, которые громко заявили о себе в публикациях и на конференциях литераторов, их назвали «Иркутской стенкой». В конце 1971 года я побывал на встрече Валентина Распутина и Геннадия Машкина с начинающими поэтами и писателями в Доме литераторов, который тогда располагался в одноэтажном кирпичном доме на улице 5-й Армии, недалеко от старого моста через Ангару. Они выступали по очереди, причем Геннадий Машкин говорил более ярко и зажигательно, рассказывая об истории написания своей известной повести «Синее море, белый пароход».
В академическом НИИ, где я работаю, Совет молодых ученых в 70-е годы проводил встречи научной общественности с интересными людьми. В 1974 году на такую встречу был приглашен Валентин Григорьевич. Народа в зале собралось много, некоторые держали в руках только что изданную книгу повестей и рассказов Распутина «Вниз и вверх по течению». Валентин Григорьевич в тот день приболел гриппом, но собрался с силами и пришел на встречу; после он сказал, что это событие его вдохновило и грипп отступил.
Писатель выступал в течение часа или полутора о проблемах сохранения природы Прибайкалья, о драме жителей поселков, попавших в зону затопления водохранилищ. В качестве корреспондента газеты, он много поездил по области и встречался с самыми различными людьми, от облеченных властью до самых безответных. Став известным писателем, Распутин смог обращаться к более широкой аудитории, и это вдохновляло его. На нашей встрече, реакция аудитории была дружественной и созвучной выступлению писателя, но когда он заявил, что в бедах с потерей поселков виноваты ученые, нашлись возражавшие. Не ученые принимают хозяйственные решения, а экспертиза проектов делалась учеными добросовестно, заявили они. В научной среде, была и есть оппозиция волюнтаристским проектам — например, связанного с поворотом сибирских рек на юг, что удалось отменить.
На встрече, были вопросы к Валентину Григорьевичу — как ему удалось стать таким известным писателем, и ответ был довольно скромным: попал в обойму, помогла запоминающаяся фамилия. Вообще, следует сказать, что на какие бы высоты общественного признания он ни поднимался, в быту и среди простых людей он держался просто, не отгораживался ни виллами с охраной, ни стеклами лимузинов.
В узком кругу, мне довелось впервые встретиться с Валентином Григорьевичем в порту Байкал, в доме писателя Глеба Иосифовича Пакулова. Тот дружил с моим братом Генрихом   со времен совместной работы в геологоразведке, и мы как-то сидели у Пакулова в гостях. Внезапно вошел Распутин, лицо его было взволнованным и раздосадованным. Он сказал, что договаривался с одним местным мужиком об устройстве забора вокруг его дачного участка, а тот деньги взял, но ничего не сделал и запил. Помнится, писатель был так выбит из колеи, что вместо «столбики» упорно повторял «эти стояки», описывая, какие именно стояки он хотел и откуда надо было их привезти. Вообще в Порту Байкал в ту пору была непростая социальная обстановка, испорченная тем обстоятельством, что лов омуля — а там базировался целый рыболовный флот — был прекращен решением правительства на десять лет, многие остались без работы и спивались. Доставка же грузов на БАМ шла через новый причал в Култуке.
Валентин Григорьевич перестал бывать в Порту Байкал и в 80-м году купил дачный участок в Южном, возле села Бурдаковка, стал проводить свой летний отдых там. Его дача находится в ста метрах от моей, поэтому мы стали видеться часто, хотя в беседы не вступали. Он и не был склонен к шапочным знакомствам и пустым беседам о погоде и рыбалке. Когда я впервые встретил его на дачной улице, он поздоровался первым, вероятно повинуясь неписанному правилу здороваться со всеми, бытующему в сибирских селах. Это продолжалось, а в самый последний раз мы поздоровались на прогулке осенью 14-го года на довольно удаленной от дач лесной дорожке.
В первые годы проживания в Южном, Валентин Григорьевич перемещался на «жигулях» палевого цвета и держался занятым человеком. Быстро отстроил новый домик с гаражом, примкнув его к старому, и с улицы часто можно было видеть сквозь окошко, как он сидит за столом и пишет, мелькает его рука с авторучкой.  Несколько раз я сталкивался с ним на работах по установке водозабора. Весной, в начале мая, когда в заливе сходил лёд, нужно было заносить с берега в воду длинную тяжелую трубу водозаборника, и председатель обычно скликал дачников из близлежащих домов на помощь. Распутин откликался на эту просьбу, и вместе со всеми поднимал и тащил эту тяжелую железяку. Кажется, он даже брал на себя большую тяжесть, чем другие, что выдавало его недюжинную физическую силу.
Прошли годы, «жигули» Влентина Григорьевича отслужили своё, новую машину он заводить не стал, зато стал ездить на дачном автобусе, иногда с супругой, мало чем выделяясь на фоне остальных дачников. Посещал он и ежегодные собрания кооператива. В этом окружении, он никогда не вел себя подобно известным публичным фигурам, которые привыкли быть центром внимания, и не углублялся в книгу или газету. Несколько пожилых дачников  поддерживали общение и подсаживались к нему на скамейку, задавали вопросы о Байкале и экологических проблемах, показывали статьи в газетах. Он отвечал и был всегда внимателен. Когда таких людей рядом не оказывалось, он просто смотрел на людей, слушал их разговоры и думал о своем. Бывало, в павильоне остановки, где размещался и магазин, появлялись стайки молодежи с бутылками пива в руках, они устраивали шумные разговоры с матом, потасовки, забирались с ногами на скамейки. Дачники старались их урезонить, и Валентин Григорьевич тоже обращался к ним с увещеваниями. Кажется, эти молодые люди  даже не отдавали себе отчета в том, с кем они разговаривают.
Все рассказанные бытовые подробности мало говорят о той напряженной духовной работе, которую постоянно вел Валентин Григорьевич. Два публичных его выступления особенно запомнились мне.
В один из годов начала 90-х, он открывал фестиваль «Сияние России» в иркутской филармонии. Он говорил о «перестройке» как о стихийном процессе, грянувшем в нашей стране, времени, когда трудно сообразить, куда нас несет этим мутным потоком, но важно сберечь русскую уникальную духовность и культуру, оставить внукам чистую природу. Это не было какой-то программной речью, но отражало то, что мы тогда думали и чувствовали.
Вторым запомнившимся мне выступлением, три года назад, был рассказ Распутина о месяце, проведенном с Александром Солженицыным на его даче в Подмосковье, незадолго до смерти Александра Исаевича. Он рассказывал о идеях, которые пронизывали высказывания Солженицына - «как нам обустроить Россию». Кому передал свою неформальную духовную  эстафету Валентин Григорьевич, сказать трудно. Но память о нем — непременное условие того, что традиция великой русской литературы не прервется.