Пятница, 13-е

Арнаутский забыл сон. Вообще-то Арнаутский уже много лет не помнил снов, а потому был уверен, что они ему не снятся. Но в пятницу утром, выходя из подъезда, он увидел чёрного кота, сидящего на пути. Арнаутский помедлил. Он вовсе не был суеверным, однако где-то в глубине души немного и был, и Эдгара По в детстве читал, потому чёрным котам не доверял. Пока Арнаутский выбирал маршрут обхода, кот внимательно следил за ним. Арнаутский шагнул вправо — кот бросился наперерез, и в это самое мгновение Арнаутский ощутил тревожное послевкусие забытого сна. Но, как ни пытался вспомнить сон, не получилось.

В обед неожиданно позвонила бывшая одноклассница Женя Лапкина, прозванная когда-то Лапкиной-Тапкиной. Они поделились друг с другом новостями об одноклассниках (вернее, делилась одна Лапкина, Арнаутского эти люди давно не интересовали), а потом Лапкина сказала, что у нее ностальгия, поэтому она хочет отметить свои тридцать лет (Представляешь? Тридцатник! Совсем старуха! — Ну что ты! Ты ничуть не изменилась!) со школьными друзьями, и была бы рада видеть и его. Арнаутский обещал быть всенепременно.

После неудачного брака Арнаутский почти не интересовался женщинами. Мужчинами, правда, тоже. Ему было хорошо одному. Он не держал даже собаку. Правда, у него жил джунгарский хомяк Степан. В лучшие моменты хомяка называли Степашкой, в худшие — Свиньёй.

В субботу Лапкина перезвонила:
— Знаешь, у многих неотложные дела, поэтому я решила не заказывать столик, а пригласить всех к себе. Будет небольшая компания, так даже лучше, пиши адрес…

В назначенный час Арнаутский с букетом из тридцати красных роз, который должен был восхитить всех одноклассниц, позвонил в дверь квартиры Лапкиной. Дверь открыла хозяйка. Первое, что бросилось в глаза, — помада цвета ростовских помидоров. Потом Арнаутский отметил некоторые возрастные изменения и, испугавшись, что Лапкина заметит его реакцию, сказал: «Ты почти не изменилась! Только стала ещё красивее!» Но Лапкина заметила, что он отметил. А он заметил, что она заметила.

Прошли в комнату, стол был накрыт на две персоны.
— Очень небольшая компания! — пошутил Арнаутский, протягивая букет, не сыгравший своей роли.

Лапкина, улыбнувшись, поблагодарила за цветы, но объяснять ничего не стала. Арнаутский почувствовал себя тигром, за которым громко захлопывается дверь клетки, и смело шагнул к столу. «Главное — ничего не обещать!» — решил он.

После нескольких тостов Лапкина стала намного привлекательнее. Помидорная помада то ли стёрлась, то ли перестала раздражать, и Арнаутский признался:
— А знаешь, Лапкина-Тапкина, ты мне нравилась в седьмом классе.
— Арнаут, меня так уже лет десять никто не называл! Правда, что ли, нравилась? Почему я этого не помню? А как же твоя Малая Арнаутская?

Так прозвали их одноклассницу Лену, отличавшуюся невысоким ростом.
— Ленка? Не, Ленка — в восьмом. В седьмом — только ты!

Лапкина нарушила табу на курение в квартире, и они дружно покуривали, попивая кофе. Выяснили, что у Ленки уже трое детей.
— А ты чего ж развёлся?
— Да я и не помню уже. Мусор, что ли, не вынес…
— Шутишь?
— Ха! Если бы…
— А чего ты мусор не вынес? В мусоре любишь сидеть? — Лапкина вдруг хрюкнула от смеха и стала похожа на себя же школьную.

Арнаутский подумал, что красная помада — это круто и сексуально!
— Ну, а ты чего же не замужем?
— Нету, Арнаут, достойных такой красоты! И интеллект, как ни прячь, вылазит в самый неподходящий момент.
— Да какой там у тебя интеллект? У тебя тройка по химии всегда была.
— Да. Да! Но и этого достаточно. А химия не помогает. Ну, не о ядах же с мужчинами говорить.
— Можно о спиртах ещё.

Лапкина опять хрюкнула, брызнув кофе во все стороны. На белой рубашке Арнаутского появились мелкие, как из пульверизатора, пятна цвета жжёной сиены.
— Ой, прости! Снимай! Я скоренько постираю с отбеливателем.

Арнаутский, снимая рубашку, быстро трезвел и думал: «Ну вот, началось!» Он втянул живот. Пока Лапкина отсутствовала, немного отдышался. Потом снова втянул.
— Толя, у меня к тебе дело!
— Ну, выкладывай! — сказал он понимающе, отметив, что Лапкина даже вспомнила, как его зовут.
— Ты не мог бы отвезти мою маму на дачу?

Арнаутский хорошо помнил Лапкину Старшую. Характером и фигурой она походила на немецкий танк Первой мировой «Мефисто». Такого поворота он не ожидал.

А Лапкина продолжала уговаривать:
— Я ей пообещала, понимаешь? А тачка в ремонте…
Арнаутский подумал, что тоже разбил бы тачку, если бы это могло избавить от Лапкиной-Мефисто.
— Толечка! Ну, я очень тебя прошу! Буду твоя должница на всю жизнь!

Через неделю Арнаутский вёз Лапкину Старшую на дачу вместе с шестью баулами и саженцами облепихи в багажнике. Забытый сон вспомнился сам собой: кто-то ломится в дверь, Арнаутский из последних сил подпирает плечом и одновременно крутит замок, но замок предательски прокручивается и прокручивается.