Про съемки и Евтушенко

Случайно попала на запись программы «Вслух» про современную поэзию. И вот, когда нас, публику (и немножко экспертов), рассадили на правильные места – что само по себе оказалось делом непростым, – мы узнаем, что на программу должен прийти сам Евгений Александрович, а также Вера Полозкова – в роли его визави.
Ждали долго. Режиссер программы решила время не терять, попросила желающих почитать стихи. Это было прекрасно…
Но ждать пришлось еще. Понятно – встречи, пробки и все такое.
И вот, наконец, он пришел. В студию его ввели под руки – ампутированная нога это не шутки. Посадили в гостевое кресло. Мэтр располагался, доставал книжки, очки, прилаживал рядом палочку-трость. Всматривался сквозь яркий свет в сидящих в студии и вопрошал, хитро улыбаясь: «Так где здесь моя жертва?» Видимо, предполагалось, что Е.А. будет слушать и оценивать молодых поэтов…
В это же время в студию впорхнула Вера Полозкова. Понимая, что ведущий (Александр Гаврилов) задерживается, Вера очень дипломатично начала любезный разговор – о том, какой показалась Москва, как воспринимаются современные москвичи, сильно ли отличаются от тех, что были раньше и т.д.
И Евгений Александрович доверительно и как-то душевно подхватил это приглашение к общению. Мы не понимали, идет съемка или нет. Очень надеюсь, что это снимали. Он говорил обо всем. О том, как он и Беллочка были молодые и как любили друг друга, о том, какой же все-таки извращенец тот прокурор, что так подробно расспрашивал Клинтона об интрижке с Моникой Левински, о том, что он, конечно, понимает, что процентов 70 его текстов нехороши, но если взять сухой остаток – книжки три-четыре, то они потянут – огого! – кило на два с половиной, а это уже немало. И о многом-многом другом. И когда какие-то подробности мне показались неуместными или нелепыми, пожилой сосед, увидев вопрос в моих глазах, сказал: «Он над бездной и может говорить обо всем. Все – ценно».
Но тут в студию вбежал Гаврилов, одновременно здороваясь, говоря что-то в микрофон режиссеру, на бегу входя в курс дела и пытаясь переключить внимание публики и всех остальных на себя «Ну что, начинаем?».
Надо было видеть этот тяжелый и недоуменный взгляд Поэта. Он повернулся к Вере:
–     Это кто?
–     Это наш ведущий.
Евтушенко – Гаврилову:
–     А почему Вы опаздываете? Да еще так бестактно прерываете нас?
–     Евгений Александрович, простите меня, я знаю, мне нет оправдания, но у меня есть причина. Сегодня ужасный день. Помимо всего прочего – эти ужасные пробки.
Вера:
–     Да, Евгений Александрович, Вы же знаете, Москва– это ад.
–     Но я же смог приехать раньше Вас. К тому же мне не говорили, что будет еще ведущий. Я должен был беседовать с Верой…
–     Да, но у нас формат программы, мы не можем его нарушать.
–     Мне не говорили про формат. У меня еще встреча в 19 часов. Я не могу опаздывать И вообще, он (в сторону Гаврилова) мне не нравится…
Молчание. На трибунах стало совсем тихо…
Гаврилов сделал решительный заход:
–     Евгений Александрович, у меня все же есть особое объяснение – я очень хотел послушать Вас в Госдуме, и поехал туда же, в надежде, что успею обернуться одновременно с Вами. Но вот, дорога подвела.
Маэстро был непреклонен.
–     Я ухожу. Мне все это не нравится, – и стал собирать вещи.
В студии повисла огромная, тяжелая пауза.
И все тот же мой пожилой сосед произнес, как-то уж очень проникновенно:
–     Евгений Александрович, дорогой! Мы Вас очень просим, не уходите!
Поэт вскинул в публику все тот же пронзительный взгляд, как будто услышав то, что хотел услышать. Вера подхватила:
–     Евгений Александрович, дорогой, мы все очень просим..
И долго обводя глазами зал, Мэтр произнес:
–     Вера, только ради Вас…
Он положил обратно вещи, и программа началась.
Ведущий задавал вопросы – одному и другому, и они отвечали.
Потом звучали стихи – и В.П. и Е.Е.
Все это можно будет увидеть в программе, вроде бы осенью.
Запомнилось замечание маэстро к Вере: «Мне так нравятся Ваши стихи, правда, очень. Но можно сказать одну вещь? Вера, не пишите мат, он Вам не нужен. Это Вам не идет… А стихи у Вас прекрасные»
Я слушала его и, наверное, впервые понимала, какой он сильный актер. И насколько это было большой добавкой к его успеху как поэта. И, конечно, харизма, та самая, которая несет и ведет человека по жизни, поднимая на профессиональный Олимп.
В какой-то момент Маэстро засобирался и заспешил,отказываясь снимать ритуал завершения программы.
–     Мне надо быть в 19 часов на другой встрече, – повторял он. – Я не могу опаздывать, поймите, это неправильно, и мне тяжело… Нет, вы не понимаете...  – И каким-то надтреснувшим и уставшим голосом – Да поймите же, наконец, я умираю…
Его провожали под аплодисменты, о которых режиссеру не пришлось просить. Провожали почтительно и с пониманием – можно сколько угодно спорить о качестве и поэтичности его текстов, но то, что это уже Легенда и носитель Эпохи, и мы были свидетелями исторических моментов – вне всякого сомнения.

P.S. Когда Маэстро ушел, Александр Гаврилов, обращаясь к публике, произнес: "Сейчас в Госдуме к Евгению Александровичу выстроилась огромная очередь. И знаете зачем? Руку поцеловать..." 

28.05.2014