14. Звери на свободе

Первые несколько дней прошли в восторженном опьянении, пиночетисты врывались в города, не встречая сопротивления, и неслись из конца в конец, обалдев от собственной инерции. Улицы ранним утром были ещё тихи, жители и представить себе не могли, что скоро у них под окнами будут маршировать колонны в сероватой форме. Первым делом захватывали административные здания, почту, мосты, выставляли кордоны у Панамериканской магистрали. Связывались с карабинерами – они должны были указать на логова миристов и любых других военизированных формирований. Левые отвечали моментально, отчаянно, но не могли они тягаться с ротами «настоящих» солдат, их первые контратаки выглядели мелким хулиганством от озлобления. Скоро их бригады и банды рассеялись, но большинство офицеров продолжало держать ухо востро и выслеживать врага. Некоторые всё равно проявили беспечность, за что потом поплатились: иметь дело с «летучими отрядами» чилийских партизан – дело не самое приятное.

В столице командование армии легитимистов, сплошь из социалистов и христианских демократов, чуть не захлебнулось желчью от возмущения и ужаса. Приказы полетели со всех сторон, как реплики в расходившемся парламенте, сея в войсках суматоху. Инициатива была утрачена. Пиночет воспользовался этим, чтобы немедленно послать на Юг подкрепление в виде авиации, танков, артиллерии. Перебросить всю необходимую технику через пространственный портал не представлялось возможным, перемещена была лишь малая часть. И то генерал от упадка сил свалился в обморок и пролежал без сознания полчаса, так что боевые действия начались фактически без его участия. Хорошо ещё, что схема была отлажена, а школы командирам тоже было не занимать. Приходилось полагаться лишь на тактику молниеносности. А внезапность без должного подкрепления – плохое подспорье. Пиночет только теперь понял, насколько небезупречен его план...

В других городах революционные атаки проходили с разной степенью успеха. Консепсьон внушал опасения – он мог стать слишком крупным куском и превратиться во вскрытую язву. Слишком уж сильно он был связан с борьбой левых в годы военного правительства, да и перед этим он имел яркую «революционную» славу.

Наутро в следующий день командование правых получило донесение, что в Консепсьон были переброшены легитимистские подразделения и также послана авиация. Было сделано предположение, что либо противник начал спешно готовиться к атакам на Юге благодаря недавно просочившейся информации, либо войска были переброшены точно таким же, метафизическим, образом... Это крайне, крайне настораживало. Генерал посчитал, что по предварительным наброскам нужно быстро выработать альтернативный сценарий: план действий, если Консепсьон действительно превратиться в цитадель марксистов.

В относительно близкий Лос-Анхелес оттуда тоже потекли людские резервы и оружие. Зато Талька и Линарес сдались почти без боя, в Сан-Фернандо, Чильяне и Курико пиночетисты держались крепко. В Ранкагуа после первого ослепительного успеха завязалась мясорубка, ведь для противника (а впрочем, для обеих сторон) было нетрудно перебросить дополнительные силы из Сантьяго.

Столица закипала боями чуть не в каждом квартале – теперь людям без всяких преувеличений было страшно выходить на улицы. Давешний комендантский час и первые ограничения сурового времени показались цветочками.

Вскоре случилось то, чего опасались самые умные офицеры. Первый залихватский запал пошёл на убыль. Легитимисты на удивление быстро пришли в себя: видимо, страх подхлестнул, и бились они с утроенной силой. В Сантьяго они даже потеснили пиночетистов и заставили их снова уйти в оборону, таиться в немногочисленных сокровенных местах. На Юге у генерала таких мест не было, а эскадрилья под командованием Руиса Даниау прорвалась через довольно хлипкий заслон Маттеи (основные силы были переброшены на Юг) и совершила налёт на Пайне, Ранкагуа, Ренго и Сан-Фернандо – силы пиночетистов были потрёпаны, и теперь их товарищи на Юге были от них практически отрезаны. Начинала сказываться растянутость фронта.

Больше всего расстраивала неожиданная многочисленность и грозность партизанских формирований. Капитан Контрерас чувствовала себя какой-то одураченной. С учётом политического развития страны за последние двадцать лет удивляться вроде бы не приходилось, но обида жгла и распаляла, тем более что и её рота почти сразу же начала ощущать чувствительность этих укусов – диверсий и атак. Население тоже разочаровывало: особого энтузиазма по поводу прихода пиночетистов люди не выказывали, а некоторые откровенно обзывали солдат в серых мундирах фашистами – и это консервативный регион?!

Каждый день Маргарита втайне надеялась на перелом ситуации, выбивалась из сил, мозг у неё кипел, она чего-то ждала – но на следующий день всё повторялось заново с небольшими изменениями: снова бой с занятием новой старой позиции. Недельки через две это начало слегка раздражать, через месяц с небольшим – попросту осточертело. Они взяли Викторию, затем пошли в Трайген и Гальварино, понеслись на помощь капитану Тоцци в Лаутаро, в итоге взяли городишко, потом сдали, потом пошли в обход прямо на Темуко и продрались на окраины.

Мачи Долорес прислала Маргарите письмо со своим кузеном, что пробрался через тревожно замершие низкорослые кварталы и сказал часовым пароль – не иначе, шаманка прочла его внутренним взором. В записке говорилось, что мачи, поддержавшие её во время нгиллатуна (боже, кажется, сто лет уже прошло), не изменили симпатий. А кое-кого ещё ей удалось перетянуть на свою сторону, и они готовились к проведению ритуала, дарующего мощь наступающим войскам. Маргарита черканула краткие, но горячие слова благодарности, и индеец немедленно исчез, растворившись в дымном мареве замерших улиц.

«Разве что волшебство нам теперь поможет», – мрачно думала она. Не хотелось нападать на майора Бланко, но преподаватель из него был явно лучший, чем боевой командир. Она вроде не могла ни к чему придраться, особенно по своей неопытности, и держала язык за зубами, но чего-то не хватало: слаженности, расчёта в действиях, что ли?

Она грустила без Пилар – точнее, сейчас она не была способна на меланхолию, только на досаду или нервность. А она сама же замолвила словечко перед генералом, чтоб он отправил сержанта Астуриас в Испанию в составе батальона «Вирхен дель Кармен», в том числе, потому что она блестяще знает тамошние реалии, а в боях проявила себя храбрым солдатом, и, таким образом, рекомендуется к диверсионно-разведывательной работе! Что на неё нашло? Скорее, что нашло на генерала... но он всегда слишком восторженно относился к Франко: ясное дело, что был впечатлён его деяниями, но никогда ведь не имел с ним дела лично.

А каудильо лелеял весьма честолюбивые планы: он мечтал сделать богоизбранную Испанию (единую и неделимую) пионером новой европейской Реконкисты – ни много ни мало, поднять на щит расовую чистоту и культурную сохранность и подбить Францию с Германией на войну против чёрных. Но он ни в коей мере не был революционером, а задуманное им дело больше напоминало именно революцию – и посему Франко даже готов был благородно уступить место главного героя маркизу Примо де Ривере, перед которым, говорят, каялся, что не пришёл на помощь и не спас от расстрела. Хосе Антонио лишь долго смотрел на него своими прекрасными, холодными серыми глазами, чуточку приподнимались краешки его неулыбчивых губ, и он говорил, что на самом деле благодарен каудильо: пролитая кровь наделяет необыкновенной метафизической мощью. Тут уже и Франко был повод задуматься, а не отодвинут ли его в сторонку... Но вообще их отношения оставались для Маргариты загадкой. К тому же, если вернуться к планам, то описанная перспектива европейского «Белого похода» была отдалённой, надо было ещё завоевать саму Испанию. И вот Пиночет как сочувствующий тоже решил внести свою лепту. А она, Марго, теперь скучает без Пилар и только фантазирует, как та, должно быть, готовится к устранению некого политического лидера, выслеживая леваков помельче.    

Блицкриг не принёс моментальной победы, ну и что же, оставалось терпеть. Жители тоже поняли, что война продлится дольше недели, двух, пары месяцев, дольше полугода... Про несколько лет никто пока ещё не говорил, зарекался. Люди были напуганы, но многие остались – эти не желали бросать насиженные места, а быть может, упрямо надеялись, что война продлится недолго. Другие, настроенные более мрачно, собирали пожитки и любой ценой выбирались из Темуко, а потом бежали на юг, к Пуэрто-Монту – дальше бежать было некуда.

Марго поняла, что много месяцев не возвращалась в привычный мир. Она заглянула туда робко, скользнула, приподняв краешек занавеса. Но и здесь не выдержала долго.

Погрешность оказалась невелика, Марго была вправе собою гордиться: какие-нибудь полчаса, и то никто в библиотеке не заметил бы появления девушки из-за колонны. Она с полминуты оглядывалась, пыталась уловить разницу, какие-то другие запахи, оттенки, флюиды. И у неё почему-то не вышло. Такое чувство, что граница сделалась совсем прозрачной, не существовало больше отличий. Только ссадина на щеке, не замазанная никаким тональником, вот что могло удивить: а её просто задела щепка, отколотая пулей. А сидят же тут люди, которые не могут и представить...

В голову не пришло ничего оригинальнее: она открыла фейсбук. Новые отметки «Нравится» под фото, новости – всё, как всегда, сначала радостно от неизменности, а потом – потом как-то скучно. Но нет. Она ошиблась, скучать не пришлось.

Давид Хауреги написал ей на фейсбуке с деликатным рыцарским извинением за беспокойство и не столь тонким, хотя подслащённым, вопросом «что делают на странице у такой красивой девушки фотографии диктаторов». Марго ненавидела политиканство в соцсетях, но иногда всё же не могла удержаться от «одиозной» публикации.

Вопрос поверг её в ступор. Первой мыслью было раскаяние в неосторожности. Второй – принципиальное наплевательство, «что хочу, то и публикую, демократия означает плюрализм мнений и симпатий». Затем следовали сомнения: сразу блокировать или снизойти до ответа. А если откликнуться – притвориться постмодернистом-нигилистом или огласить свои воззрения? Поколебавшись, слегка нервничая, Маргарита выбрала последнее. Хватит прятаться, в конце-то концов. Хватит мямлить, извиняться, ходить перед всеми на задних лапках, как делают сейчас популисты...

Она  написала довольно вежливое сообщение, где декларировала, что она – человек правых взглядов, и потому открыто выражает свои предпочтения. В ответ прозвучало что-то о преступниках, пролитой крови и «не задумывалась ли она над этим». Последовало контробвинение и заявление о нежелании продолжать дискуссию почём зря, «ведь каждый априори останется при своём мнении. Такие вопросы решаются в боевой обстановке, а не на просторах интернета, но поскольку такой возможности не существует, то я предпочитаю окончить спор и разойтись, вместо того, чтобы без толку тратить своё и Ваше время. Всего хорошего». Сообщение от противника последовало немедленно: «Значит, избегаешь дискуссии, потому что боишься увидеть, что в чём-то неправа?».

Марго вскипела. Казалось, больше ничего не требовалось, чтоб довести её до белого каления – только эта высокомерная убеждённость в своей непогрешимой правоте.

Она провалила миссию по сохранению спокойствия и знала это. Разговор превратился в перепалку с переходом на личности.

Испанец оказался умён и находчив. Он атаковал и парировал все её выпады, она же исходила злобой, видя, что проигрывает в словесном поединке, уступая практически во всём: в самообладании, в быстроте реакции, силе аргументов.

У неё дрожали пальцы. В горле забилась горячая струна, перекрывая дыхание. Прямо как тогда, на первом её допросе.

Маргариту пронзило чувство, до крайности напоминающее приступ похоти... Она жадно скользнула глазами по колонке чата: Пилар – онлайн! Какая удача! И пальцы её торопливо, громко застучали по клавишам.

- Ты – у нас?

- Где «у вас»?

- В физическом мире.

- Ага. А что?

- Ты ж в Испании? Где конкретно? Барселона? Или другой какой город?

- Нет, я в Мадриде.

- И как? Что делаешь?

- Курс молодого бойца, то-сё. Мне нравится!

- Чему учат?

- Прижимать всяких козлов.

- А-а.

- У нас начнётся то же, что в Чили, но людей для спецзаданий никто не отменял. Может, уделаю какого генерала.

- А потренироваться не хочешь?

- Опачки! Что за он?

- Сейчас кину ссылку.

Ждать ответа долго не пришлось. Да и командование Пилар было не против, тамошние офицеры держались в курсе гибкого взаимодействия с братским чилийским народом – Марго было достаточно сказать, что это приказ самого Пиночета, и Пилар отпустили без вопросов. Кроме неё, участвовал Томич, офицер с первого допроса, и Лемос, его товарищ. Оба – придурки и психи. Такие же, как она. Марго с мрачным мазохизмом смаковала ругательства в собственный адрес. Но это было единственным возможным проявлением мазохизма с её стороны – и сейчас, и в принципе.

Они все вчетвером прогулочным шагом шли по улице Алькала среди людского потока. А люди всё шагали сквозь них – туристы, местные, мужчины, женщины, дети. Полковник Контрерас и её спутники лишь чувствовали столкновение со сгущённым воздухом, забавное лёгкое препятствие. Вот вам и преимущества – в физическом мире они даже не призраки, а просто никто.

Но их присутствие не ограничивалось блужданием неприкаянных душ. Адрес быстро нашли, а в квартиру проникли в неё так же, как в ночь её первого боя, без ключей и отмычек. Поджарый чёрно-белый хаски, лежавший на ковре в гостиной, поднял голову и глухо зарычал на пустое место. Они не обратили внимания, не остановились, ног не вытерли.

Собак Маргарита не любила. Она относилась к ним со смесью подозрительности, высокомерия и неприязни. Считала их вульгарными, резкими, грубыми и угрожающими – слишком громкими, слишком суетливыми, слишком агрессивными, слишком напористыми, слишком вонючими. А ещё до сих пор помнила, как чей-то пёс гавкнул ей в самое ухо на пляже, когда ей было три годика. А потом её год таскали по психиатрам и лечили от заикания и нервных тиков.

Марго всадила в животное несколько пуль без особого трепета. Лемос, ухмыльнувшись, вынул корво (1) и тщательно, как в мясной лавке, отрезал лайке голову. То ли он дёрнул тело, то ли она была ещё жива и в последний раз трепыхнулась – неважно. Через минуту подарочек красовался в спальне на белом покрывале. Всё-таки Марио Пьюзо (2) подал шикарную идею.

Собаке – собачья смерть. С неё натекло порядочно кровянки, густой, тёмной, как свекольный сок. Как раз для красноречивого послания на стене зала: «Ты – следующий, коммуняка». Она и здесь не удержалась перед политической откровенностью.

Но чего-то явно не хватало. Убийства невинного животного было мало, железистый запах крови только сильнее взбудоражил. Марго махнула рукой и велела подождать. Интуиция не обманула, примерно после получаса болтовни и скабрезных шуток в замке начал проворачиваться ключ.

Они схватили сеньора Хауреги, не выходя из Иного мира и читая ужас в его глазах. Но в самый разгар «поучительной расправы» выступили-таки из небытия серыми оловянными солдатиками с искажёнными от хищного удовольствия лицами. Маргарита не изображала разгневанную тигрицу и храброго воина – она отпинала врага совместно с Пилар лишь тогда, когда два сержанта уже повергли его на пол. Потом предоставила им яриться. Вскоре резким тоном приказала прекратить и быть более сдержанными: «побить» и «убить» - понятия разные. Она и так слишком во многое их посвятила, когда приказала положить руки ей на плечи и щёлкнула зажигалкой. Их благоговейные лица не шли из головы. А генерал, если узнает...

Не узнает. Он слишком занят в столице выправлением своих просчётов, с ухмылкой подумала Марго. И ей почему-то было не стыдно за такие колючие мысли о нём.

Пилар была растеряна, возбуждена, она покраснела и, слегка задыхаясь, похохатывала. Ей, скорее, понравилось, чем наоборот. Она была уверена, что Маргарита, если что, её «отмажет», если командир задаст закономерный вопрос... Чилийцы. У них – свои счёты.

Марго вырвалась из клуба пламени и плюхнулась на койку в окраинной халупе. Из-за окна слышался тёплый стрёкот синей ночи, перемежающийся отдалёнными взрывами и очередями. Романтика, да и только. И ничего, что этот испанец – мелкая сошка, но вот бы добраться до самого Гарсона (3)... Последнее время Марго сердилась на генерала за его бессилие, за медленность событий, будто он мог ускорить время и переписать ход событий набело, с победой и светлым будущим. Вот только любые воспоминания о его унижении, травле, бесконечных судах вызывали у неё только одно желание: приступы горячей, болезненной нежности к дону Аугусто и желание перегрызть глотку врагу.

Поэтому Маргарита решила выждать ещё дня три, а там отправилась на новую «миссию».

Но перед этим Пиночет всё узнал. Как, оставалось непостижимым. Но он заявился на фронт, монументальный и грозный в плаще пасмурного цвета, галифе и высоких сапогах. К ней он пришёл в последнюю очередь, выслушал рапорт, устало сел на табуретку у бедного шатучего стола и вдруг ляпнул на столешницу газету «Эль Паис». В конце газеты была размещена смачная статья с фотографиями. Отрезанная собачья голова на кровати, надпись тошнотно-багряными потёками на светлой стене и чьё-то лицо, похожее на сырую отбивную. И заголовок: «Злоба неизвестных фашистов обрушивается на жителя Мадрида».

- Да знаю я! Злоупотребление служебным положением и всё такое... Но этот идиот первый начал.

Тут уже генерал прыснул: до чего по-детски. А ведь кого-то разделали под орех.

- Это одним словом называется: ты оборзела.

- Так ты у нас нанялся защищать коммунистов?! – сварливым тоном спросила она.

- Нет! И всё равно, знай своё место.

- А что, если я набрешу Одланьеру? Хотя, ну да, ты же одним своим словом перечеркнёшь сорок моих. Конечно.

- Да бреши ты, что хочешь! Но всех не перестреляешь. В отличие от советских властей, я исходил из этого. А ещё – прекрати беситься. Нашла время! Куда ты потом рванёшь, в Сидней, в Преторию?

Марго вдруг стало весело и очень спокойно на душе даже странно.

- Да мне плевать, Аугусто, – тихо произнесла она. – Ты не знаешь, что это был за человек. Он говорил про Лондон, Гарсона, жалел, что ему дали отвод и расписывал, какое наказание он считает для тебя справедливым. Тебе процитировать? Не надо? Скажи спасибо, что я его вовсе не прикончила. Ты уже совсем нюх потерял, да? Гуманист записной стал, да? А я вот – не позволю. Не позволю над тобой издеваться! Если кто-то оскорбляет тебя – это оскорбление для меня лично. Надеюсь, ты понял. И говори что хочешь.

Она заметила, что при упоминании Лондона генерал как-то напрягся, а потом незаметно сник, словно слетел с него покров неуязвимости, и ей даже жалко стало за свои жёсткие, агрессивные интонации, что она заставила его почувствовать себя так неловко, пробудила дурные воспоминания. А генерал ничего не сказал. Он встал, и вышел, и отправился на другой участок, прежде чем снова улететь в Сантьяго.

Марго тоже ничего не говорила, даже самой себе, она занималась тем, что зовётся «остановкой внутреннего диалога». И через неделю всё равно отправилась в Лондон.

Сото, Линьерс и извечный Томич сомкнулись стеною за поджарыми плечами Маргариты Контрерас, которая, лишь только поезд тронулся, уткнулась носом в букридер, причём с таким выражением лица, что, казалось, ничто не способно сдвинуть её с места и оторваться от интриги сюжета либо от блестящего изложения идей и концепций. Чего из двух, солдаты не знали, оставалось лишь гадать.

- Выходим, - сухо скомандовала она.

Марго могла и не принимать участия в операции, просто ей так захотелось. 

- Гляньте, вон мусорные баки, чёрный ход там.

Хотя, Господи, какая им разница, чёрный, парадный... Они ведь только что вылезли из телефонной будки посреди Сити и шагали среди лондонских клерков, усмехаясь и вертя головами вокруг, как вороны, разглядывая легендарную столицу. Что может быть прекраснее?

Её спутники были адекватны везде, где дело не касалось войны, и теряли голову, чуть доходило до коммунистов. Линьерс был отпрыском ортодоксальной католической семьи, не вундеркинд, но парень неглупый. Сото попроще, его в школе задирали доморощенные комми, мол, его отец собственник и хорошо зарабатывает. У Томича была опереточная история с политикой, любовью и ревностью. Все они были посредственными учениками, отъявленными драчунами и из кабинета директора просто не вылазили – ну просто команда мечты. Но её при этом они слушались.

В нос ударили запахи кухни: разогретое масло, зелень и овощи, груды очисток, креветки и рыба с Мэйфэра, пар от выварок, гудение мощных вытяжек. Фигура в белом колпаке даже со спины смотрелась самоуверенно, не говоря уж про повелительные интонации, раздаваемые поварятам.

- Надо же, как выслужился. Будете хватать, смотрите не обожгитесь, ребята, там плита.

Помощники и повара изрядно испугались: видеть эпилептика или сумасшедшего – не такое уж приятное и вовсе не обыденное зрелище. Они пятились, бормотали, кто-то потянулся к мобильнику, ропот, вытяжки, гудки клавиш...

Они просто подошли сзади и огрели Хулио Норьегу по башке, отчего тот и свалился в первых корчах.

- Сколько ты получил, скотина?! А?! Тридцать фунтов? Тридцать фунтов, да?! Чем ты получал, сволота, серебром, да?! Я отвечаю – серебром. Валите его, ребята!

Его крик напоминал визжание свиньи. В любом случае, человеческого в нём было мало. Однако нечего ожидать, если на голову тебе обрушивают приклад, а потом вдруг тыкают в причинное место ножиком со всего маху. Его потом пришлось пошевелить, чтобы выдернуть из срамной плоти несчастного эмигранта; который вызвал гнев капитана Контрерас.

Маргарита на пару секунд выпала из происходящего. Она ощутила противный привкус изжоги во рту, хотя ею не страдала. «Такое чувство, что я пьяная. Неужели я правда больная на голову, если теряю контроль? Нет уж, ничего не теряю, мои приказы чётки, и движения тоже. А что тогда получается? Я садистка?»

Марго отмахнулась от незваных мыслей: не время. Не выпускать этого субчика, сосредоточиться, отдаться огню, представить перед собой подвал улицы Лондрес, Лондонской, в честь того города, что посетили только что, надо же, Сото так впечатлился, что видел на углу красный double-decker (4)...

Норьега лишился сна на трое суток. Потом он превратился в отбивную. Потом ему на голову капала вода в течение ещё двух суток, эта практика была описана в книге про инквизицию, которую Марго стащила из необъятной библиотеки генерала. Потом Марго у себя в комнате, листая томик Хелен Спунер, закапала слезами все буквы в заглавии – «The General’s Slow Retreat», и сдавленно рыдала, кусая подушку, потому что слышала, как Аугусто отдавал распоряжения Хуану Пачеко, балагуру и верному вассалу, как он посмеивался и вворачивал свои южные крестьянские пословицы, ведь не отделаешься от родословной, он не коренной портеньо, предки его жили в Тальке и окрестностях... Наверное, критические дни скоро будут, иначе почему такие нюни.

Маргарита тихонько выла наедине, и потом гораздо громче выл Норьега, чилийский эмигрант в Лондоне, овчарка прокусила ему бок, но слишком много лаяла, её увели из-за глупого поведения. Капитан Контрерас была недовольна и заявила, что от гавканья перепонки лопаются, пришла пора электричества, и Норьега колотился и исходил дерьмом на бетонном полу подвала на окраине Темуко, колотился и исходил дерьмом на полу кухни в лондонском ресторане, он опрокинул на себя  и на Дженис кастрюлю с кипятком. Бедняжку девушку увезли в больницу, а Хулиана, на которого кипятка попало гораздо меньше, с тяжёлым сердцем, но уже решили уволить. Его конвульсии на кухне стали невыносимы. В конце концов, случай с Дженис показал, что они представляют опасность для других работников ресторана.

Он сначала был простым официантом, но оказалось, природа отпустила ему гораздо больше талантов – и эстетическое чутьё, и гурманство, и почти немецкое тщание в приготовлении блюд – кто бы ожидал от латиноса такой виртуозности? К тому же, многие знали, что он причастен к аресту Пиночета в Лондоне, Норьега с деланной скромностью посмеивался и отвечал, что просто выполнил долг любого цивилизованного человека.

Ещё пару лет, и он бы мог распрощаться с нынешним местом работы, открыть свой бизнес. Ведь его родители терпели лишения, жили на пособие, все их утра, дни, вечера и ночи были пропитаны неуловимым, но стойким душком унижения. А всё потому, что тупой невежественный солдафон с бульдожьей физиономией со слепой ненавистью и неразборчивостью кинулся преследовать левых. Но в цивилизованной Британии Хулиан продвинулся так, что и на родине ему б не снилось. Теперь же вся его карьера, казалось, была перечёркнута.

- На что ты надеялся? Отвечай! На что ты, сука, надеялся?! На вознаграждение?

- Нет! Катись ты к херам со своим вознаграждением! Я бы всех вас поубивал, и тебя, и пособничков, и генерала вашего, да! Чтоб ты сдохла! Тьфу! – хриплым надсаженным голосом выкрикивал Норьега. Голос был сорван, казалось, со следующим воплем горлом хлынет кровь. И ещё он, конечно, шепелявил.

Солдат это только подстёгивало. И он получал новую порцию «забав», иногда лично от полковника Контрерас. Иногда его тело напоминало кусок мяса, выдранного из чьей-то дёргающейся туши, он так же противно вздрагивал на сером полу, непроизвольно биясь лицом о бетон. Впрочем, в этот момент он был слишком занят скулением и корчами, чтобы заботиться о сохранности облика. Человеческого в Хулиане совершенно не оставалось, и Маргарита ощущала ещё большую гадливость – не понимая, к кому: к предателю Норьеге или к себе самой.

В газетах потом появился этот таинственный термин – «чилийский синдром». Признанный либерал Густаво Контрерас озадаченно комментировал это за завтраком, синхронно запихивая в рот карамельный круассан из французской булочной. Альба интересовалась, с какими причинами могло быть связано девиантное поведение. Донья Элена качала головой. А второй их дочке не было дело до таких разговорах, она плевала на обсуждение, она была занята участием.

Однако как в пределах страны, так и за её границами было зафиксировано новое психическое расстройство. Пострадавшими были исключительно чилийцы, а связано оно было с кошмарами из эпохи Пиночета. Люди со слезами рассказывали о сновидениях, где их подвергали пыткам в застенках ДИНА. Причём сновидения бывали настолько реалистичными, что они просыпались с фантомными болями в местах воздействия, которые нередко сохранялись почти весь день. Многие пациенты ощущали себя настолько напуганными и парализованными кошмаром, что грозились покончить жизнь самоубийством.

Правда, на тот момент Марго только начинала, и никто из них пока не покончил с собой. Кроме Хулиана Норьеги. Он потерял нормальную жизнь и работу (жену, к счастью, нет, они уже два года были разведены и общих детей не имели). В конце концов после недели «развлечений» он потерял рассудок.

Тело Хулиана Норьеги нашли на осине в Гайд-парке, оно мерно покачивалось в такт ветру и шёпоту листвы. В рот ему были засунуты тридцать фунтов мелочью и торчали непристойным веником, как в трусиках у стриптизёрши. Шеф одного из лондонских ресторанов был мёртв. Посмертной записки он не оставил, однако и на убийство было непохоже.

Маргарита была благодарна «этой гринге Спунер» - ведь именно из её книги пару лет назад, когда только-только заинтересовалась генералом и читала всё подряд, она узнала, что в Лондоне на дона Аугусто донёс официант из ресторана, куда он заглянул перекусить.

И пусть он дал ей выволочку за того испанца, прижать и довести этого паршивого эмигранта было для неё делом чести. В тот вечер она ощущала смесь эйфории, успокоения и страшной усталости.

«Взгляда этого стукача я не забуду никогда», - подумала про себя Марго, свернувшись калачиком под одеялом. Картинки не столь отдалённого прошлого мутились перед глазами из-за сонливости, до сознания доносился только мерный стук дождя за окном очередной хибары.

«А зачем Аугусто знать, на самом деле? Я его защищаю. Пускай просто будет счастлив».
____________________________________________________
1.Кривой нож чилийских десантников.
2.Марио Пьюзо (1922-1999) - американский писатель итальянского происхождения, критик, сценарист и беллетрист. В его романе «Крёстный отец» присутствует сцена, где мафия «делает предупреждение» неугодному человеку путём подбрасывания ему в кровать отрубленной лошадиной головы.
3. Бальтасар Гарсон (1955) - известный испанский судья, который вёл дела Аугусто Пиночета и Владимира Гусинского. Кроме этого Гарсон выражал намерение судить Генри Киссинджера и Сильвио Берлускони.
4.Двухэтажный автобус (англ.)