Призывной возраст
Январские дни наступившего нового 1942 года были наполнены рядом новостей и событий.
Прежде всего, мы узнали, что с 26 по 31 декабря 1941 г. кораблями Черноморского флота и Азовской военной флотилии в районе города Феодосии была произведена высадка крупного десанта войск Красной Армии, которые освободили города Феодосию и Керчь, отбросив фрицев на Запад на расстояние около 100 километров.
Эта новость, подкрепленная сообщением, что на Западном фронте в результате продолжающегося наступления 30 декабря освобожден город Калуга, породила в моей душе мечтателя тайную надежду на скорую помощь Севастопольцам, которые вот уже как два месяца героически обороняются, находясь в блокаде. Мысленно я уже видел, как это должно произойти в самое ближайшее время.
Оба эти события совпали с наступлением моего 18-летия, что означало переход из разряда допризывников в разряд призывников. Поэтому я в один из дней первой же недели работы в ночную смену, после работы пошел в военкомат прямо в рабочей одежде.
Признаться, шел я туда, испытывая некоторые сомнения в том, как отнесутся к моей самодеятельности. Не покажут ли мне от ворот поворот. Однако встретили там меня весьма доброжелательно. После состоявшейся непродолжительной беседы мне было предложено написать заявление о направлении меня в танковое училище, что я тут же незамедлительно и сделал.
Возвращался я домой окрыленный благоприятным исходом. Теперь у меня появилась реальная почва для мечтаний. Я надеялся, что в самое ближайшее время меня призовут и скоро, совсем скоро, я сам приму непосредственное участие в военных действиях, а не только буду читать и слушать сводки Информбюро о победных реляциях.
Сводки же Информбюро в это время были, как никогда, бравурно обширными. В них перечислялись наименования не только малых городов, но и деревень и поселков, освобожденных войсками наступающих фронтов. И это происходило несмотря на зимние условия. Общее наступление теперь уже продолжалось на Северо-Западном, Калининском, Западном, Юго-Западном фронтах. Продвижение советских войск было хотя и медленное, но каждый день освобождались какие-то населенные пункты.
Все эти ежедневные сообщения поднимали настроение и вдохновляли, несмотря на физическую усталость, которая зимой ощущалась особенно сильно. И это не какое-то лозунговое, пропагандистское обобщение, а непосредственное реальное ощущение. Например, в воображении возникал образ недавно освобожденного станционного помещения с поврежденной аппаратурой, подлежащей замене. Я представлял себе, что именно вытачиваемые сейчас мной детали, в конечном итоге явятся при сборке теми составными частями электромеханического телеграфного аппарата Морзе, который там будет установлен. И то, что я видел за каждой выточенной деталью конкретный установленный аппарат, мне помогало отвлечься от всего постороннего. Я так увлекался этой воображаемой игрой, что забывал о времени. В результате оно пролетало так незаметно, что я даже удивлялся, когда наступал перерыв или заканчивалась смена.
Особенно ярко это проявлялось в ночную смену, когда в цеху находились только непосредственно работающие, и ничто не отвлекало от размышлений. Никаких посетителей, никаких разговоров - только равномерное жужжание станочных моторов.
Я не знаю, как было на других заводах, а у нас в ночную смену рабочий перерыв продолжался два часа. В это время нас кормили «обедом» за счет профсоюза в первомайских мастерских ныне тепловозоремонтных.
Отобедав, мы возвращались в цех, и так как у нас оставалось еще время для короткого сна, взрослые и пожилые рабочие куда-то уходили. Я же забирался в глубину цеха, где укладывался на решетчатую подставку для ног у станка и засыпал там, пока меня не будили, начавшие работать станки.
15 января меня перевели на самостоятельную работу, присвоив третий рабочий разряд. Это событие произошло буднично и незаметно. Никаких торжеств и поздравлений. Просто мастер принес мне наряд, выписанный на мое имя и, передавая его мне, сказал: "Смотри, теперь ты лично отвечаешь за выполненную работу".
Естественно, и на этот раз я ничего не делал, чтобы как-то ускорить процесс получения разряда: ни обмана, ни подношений, - чем я окончательно противопоставил себя сплоченной группе старожилов цеха, которые придерживались старорежимных традиций.
В нашей смене на крупных токарных станках, не считая меня, работали эти самые старожилы – все уже взрослые и пожилые мужчины, и, естественно, ни с кем из них у меня не было никаких дружеских отношений.
С детства я был приучен уважительно относится к взрослым: не мешать им, не отрывать их от дел, не соваться со своими наивными ребячьими вопросами, не перебивать во время разговора, а терпеливо ждать, когда они его закончат, не начинать первым разговор, особенно с незнакомыми, без надобности и т.д. и т.п. Я строго придерживался этих правил всю свою жизнь и придерживаюсь теперь. Потому-то в незнакомой компании я всегда, вначале молча, наблюдаю и прислушиваюсь к разговорам. Однако внутренне я готов вежливо ответить на все вопросы, если таковые будут мне заданы, или вступить в разговор и поддержать беседу, если ко мне кто-нибудь обратится. Но так как в цехе ко мне никто не обращался, то я, как говорится на языке жаргона: «всю дорогу» молчал.
И от этого я, по всей вероятности, здорово проигрывал, так как порой узнавал о полезных новостях, как по работе, так и по бытовым вопросам, с большим опозданием, а, может быть, и вовсе оставался в неведении. Особенно если это касалось материального вознаграждения или, например, «отоваривания» карточек продуктами. Всякий раз, когда я совершенно случайно узнавал о какой-нибудь подобной новости, я чувствовал себя очень одиноким, вроде какого-то парии (Примечание. «Пария» - отверженный, бесправный).
Однажды, например, сдав партию законченных деталей, в ожидании нового наряда, я стоял в сторонке и, молча, наблюдал за работой аса токарного дела, который доводил заготовку детали до совершенства. Шпиндель его станка вращался с бешеной скоростью, а суппорт с закрепленным резцом продвигался так медленно, что его движение было еле уловимо. И, несмотря на это, из-под резца струилась, закручиваясь в причудливые узоры, тонкая стружка, оставляя после себя почти полированную зеркальную поверхность. Такая обработка поверхности металла в наряде обозначалась одним треугольником. Это мое созерцательное любование классной работой нарушил донесшийся до слуха, заговорщицкий полушепот эвакуированных вместе с заводом старожилов. Только что вошедший в цех рабочий с бумажным кульком в руках спросил работающего за станком: «Ты что, не знаешь что ли, что в магазинчике дают по полкило яблочного повидла, просто так, без карточек?» - «Нет, мне никто ничего не говорил» - «Вот смотри. Я уже взял!» - и он, отогнув уголок бумаги, протянул ему сверток. «Иди быстро, а то там народ собирается. Могут разобрать все».
Добыть полкило яблочного повидла в дополнение к пайку сахара, выдаваемого по карточкам, мне показалось весьма заманчивым. И, конечно же, услышав такое, я отправился вслед за рабочим, так как до этого не знал даже, где располагается заводской магазинчик.
У магазинчика, расположенного внутри заводской территории, неподалеку от проходной, к этому времени собралась уже большая толпа, в основном, состоявшая из женщин, как мне показалось, домашних хозяек.
Одна из них, наблюдая как рабочие, оторвавшиеся непосредственно от станка, получают повидло вне очереди, вдруг подняла скандал: «Это безобразие!» - кричала она. «Так они все разберут. А мы здесь останемся ни с чем! Кто там впереди - не пропускайте всех подряд. Давайте только эвакуированным. Местным не отпускайте. У них и так все есть. Они живут в своих домах. А мы здесь голые. По чужим углам скитаемся». Все это она выкрикивала с покрасневшим от злости лицом и кое-кто в толпе ее поддержал. Кроме общего одобрительного гула голосов были слышны даже отдельные раздражительные реплики: «Правильно! Пропускайте только эвакуированных! Нечего им тут командовать. Пусть уважают очередь!»
Услышанное меня остановило. Я не полез к дверям магазина, как некоторые, расталкивая очередь, хотя мне очень хотелось полакомиться сладеньким. Кроме того, мне показалось обидным категорическое утверждение этих сварливых женщин о том, что всем местным живется лучше, чем им, эвакуированным. Мысленно я даже попытался возразить им: «Разве только эвакуированным сейчас так плохо приходится? У нас с матерью тоже, как и у вас ничего нет за душой, кроме работы. И живем мы в чужом, а не в своем доме. И в этом смысле, мало чем отличаемся от вас. Поэтому нечего нас делить на местных и эвакуированных».
Горестно рассуждая таким образом, понурый, я стоял в нерешительности, поглядывая на суетливую толпу вокруг магазинчика, пока не заметил, что у женщины, выходящей из его дверей в руках не только повидло в банке, но и цилиндрическая ребристая буханка «железнодорожного» хлеба. Похожий формой на кекс большого размера, такой хлеб выпекался в железнодорожной пекарне и был гораздо вкуснее городского, буханки которого были кирпичной формы.
«Как, и хлеб здесь дают?» - спросила ее одна женщина из очереди. «Да. Нужно только прикрепить здесь свою хлебно-продуктовую карточку», - ответила она, проходя мимо.
Эту, случайно подслушанную новость, я сообщил вечером дома. А на следующий день уже лакомился «железнодорожным» хлебом с яблочным повидлом, которое, оказывается, продавали и на следующий день, согласно имеющегося там списка рабочих.
Январь, вселявший вначале в нас уверенность в свершении больших событий, незаметно подошел к своему концу. Однако ни на военных фронтах, ни на производстве никаких существенных успехов, которые сулили бы устойчивое радостное настроение, к концу месяца, не произошло. Начавшаяся с такой помпой Крымская операция не получила своего продолжения. Войска высадившегося там десанта так и застряли на достигнутом в начале января рубеже.
Широко освещаемые новые операции, начавшиеся 7 - 9 января на Калининском, Северо-Западном, Западном и Брянском фронтах также не получили своего окончательного завершения. Кроме прорыва обороны противника и продвижения вперед на 90-100 км, что привело к освобождению ряда небольших городов, таких как Россош, Острогожск и мелких населенных пунктов, там ничего существенного не происходило.
Тоже самое случилось и с наступлением наших войск на Юго-Западном фронте, начавшегося 18 января с целью разгрома Донбаско-Таганрогской группировки.
Перевод меня на самостоятельную работу с присвоением рабочего разряда также никаких существенных изменений в рабочий процесс не внес. По-прежнему я вытачивал, в основном, те же самые детали. Только январская зарплата вместо 46 рублей увеличилась до 180 рублей. Естественно, что и на этот раз я ее ни с кем обмывать не стал, да мне об этом никто и не намекал, ни прямым, ни косвенным образом.
Февраль, с его морозными ночами и слякотными днями, завершился с еще меньшими военными успехами, если не считать фанфарное сообщение, что начавшееся 7-го января наступление Северо-Западного фронта, завершилось к 25 февраля полным окружением шести немецких дивизий в районе Демянска, после чего началась их ликвидация. Это сообщение, на первых порах, породило было надежду, что наконец-то произошло нечто такое, что, в конечном итоге, может привести к существенным изменениям на этом участке военных действий. Однако болезненное желание услышать в ближайшие же дни сообщение о ликвидации демянского котла, постепенно сменилось разочарованием: «Что же такое? Даже на это у наших войск не хватает сил!»
Ожидаемая мною февральская зарплата, которая по моим предположениям должна была превзойти январскую почти вдове, тоже принесла разочарование. Размер ее оказался на 100 рублей ниже, чем я ожидал.
Я был в недоумении: «Как же так? Ведь я старался не меньше, чем раньше. Да и детали, которые я вытачивал, мало чем отличались от январских. А результат такой мизерный? Правда, в феврале было меньше рабочих дней. Но не могло же это так сильно повлиять на общий размер зарплаты?»
Поэтому я решил, что в следующем месяце, для того чтобы понять в чем тут дело, буду вести учет работы по выполненным нарядам.
И что же я установил? Детали, которые мне давали вытачивать, имели мизерные расценки. Взять, например, 5-ти копеечные эбонитовые втулочки для изоляции. Хотя материал для их изготовления весьма мягкий и легко обрабатывается, но при этом требуется все же проведение не менее пяти операций: обточить стержень по общему размеру, на конце сделать уступ меньшего размера и снять фаску, просверлить отверстие, отрезать от общего стержня. Выполнение всех этих операций занимает, в общей сложности, много времени. При контролируемом напряженном труде мне, например, удавалось за 10 часов рабочего времени ночной смены изготовить их только 96-105 штук, т.е. заработать соответственно 4р.80к. или 5р.25к. А это означало, что если я буду вытачивать только втулки, то в месяц за 26-27 рабочих дней смогу заработать, соответственно, 136р. 50 к. или 141 р. 75 к.
К моему счастью, таких втулок в месяц мне приходилось вытачивать только 360-400 штук, на что уходило иногда до одной рабочей недели. И тогда вместо них в ход шли другие мало оплачиваемые задания как, например, нарезка болванок для изготовления жезл по цене 16 к., первоначальная их обработка под три треугольника, т.е. на нашем языке «обдирка». Выполнение такой работы позволяло заработать до 8-ми рублей в смену, а в месяц свыше 200 рублей. Затем шли более сложные детали, как например, основания для прицельных минометных планок по расценке 35 копеек за штуку. На них можно уже было заработать до четырёхсот рублей в месяц.
И, тем не менее, у меня при всем старании зарплата не превышала и в последующие месяцы 280 - 290 рублей.
По этому поводу даже состоялся неприятный разговор с матерью. Когда я отдавал ей февральскую зарплату, она, взяв деньги, вдруг вспылила: «Почему так мало? Сын моей коллеги работает токарем столько же времени, как и ты, а уже приносит домой зарплату по 500- 600 рублей. Ты, наверное, ее пропиваешь! Потому так мало отдаешь».
Оправдываясь, что ничего я не пропиваю, я показываю ей расчётную книжку. А она все свое: «Ты просто мог с ними договориться, поэтому они тебе там такое пишут». Последнее меня уже здорово задело. Хлопнув дверью от обиды, я ушел из дому.
В этот дождливый мартовский вечер я впервые после хлопкоуборочной эпопеи повстречался с праздношатающейся группой своих прежних товарищей. Раньше Волька заходил как-то ко мне домой, но узнав, что я поступил в 10-й класс вечерней школы, отстал от меня с приглашениями развлечься после работы. Леньку же я и вовсе не встречал после того как он удрал с хлопка. Теперь же, повстречавшись со мной, оба они здорово обрадовались этому. С ними был еще один суетливый и говорливый парнишка, который при знакомстве назвался Валькой.
Волька пригласил меня прошвырнуться с ними по улице. «И куда?» - «Да просто так. Куда глаза глядят!» И мы, поскольку земля еще не просохла, потопали по булыжной мостовой с проложенной трамвайной линией, в сторону Куйлюкского шоссе.
Вел нас туда Ленька. Почему именно туда я понял, когда, дойдя до первого же перекрестка больших улиц, он, остановившись, показал на маленький прикрытый ставнями проем в стене дома: «Пойдем туда. Там хозяин вечерами торгует сухачем. Глотнем по стаканчику».
До этого я никогда не пробовал сухое вино, и оно мне показалось отвратительной кислятиной. Пока мы поглощали эту гадость, на противоположной стороне улицы остановился пустопорожний грузовичок ГАЗ-АА. И тут вдруг новый наш керя оживился: «Братва не желаете ли вы прокатиться с ветерком?» - и, показав на полуторку, продолжил – «Тачка подана! Близко, пока не заведу, не походите. Затем скоренько сигайте в кузов». Произнеся это скороговоркой, он, не ожидая нашего одобрения, воровски озираясь по сторонам, направился к грузовику.
Я дернул Вольку за рукав и, кивнув в сторону ушедшего, спросил: «Кто он такой? Ты его знаешь?» - «Да, наш дальний родственник. Мать его умерла. Отец женился на другой, а он живет у бабки. Недавно освободился из детской колонии».
Слушая, я наблюдал, как Валька подошел к грузовику и скрылся в кабине. Понимая, что он совершает противозаконное дело, за которое по головке не погладят, меня вдруг охватило волнение. С этим ощущение внутреннего холодка, предостерегающего от опасности, я ожидал развития дальнейших событий, плохо представляя себе, как надо будет мне поступить в дальнейшем, если машина действительно заведется.
Однако машина не заводилась, как мне показалось долгое время. А затем, дверца кабины открылась, и я с облегчением увидел, как Валька, выпрыгнув из нее, быстро направился в нашу сторону. «Ничего не получилось», - как бы оправдываясь, проговорил он, подойдя к нам.
Мы еще постояли рядом с самодельной винной лавчонкой, не зная, чем можно еще занять себя, чтобы убить время. Но никто ничего не мог придумать путного, и тогда мы просто тронулись в обратном направлении по той же дороге. Начал моросить нудный, холодный дождь. Дойдя до места, от которого нам можно было разойтись к своим домам, мы остановились посреди улицы в нерешительности, обдумывая, стоит ли нам продолжать свой путь дальше.
Не зная почему, то ли с голодухи, то ли от усталости после работы, то ли в вино что-то было подмешано, но я почувствовал легкое головокружение. Я еле удерживался на ногах, покачиваясь из стороны в сторону. А затем вдруг все поплыло перед глазами, и меня сильно качнуло, и если бы ребята не успели вовремя подхватить меня, то я, наверное, свалился бы в грязь. Поддерживая меня под руки, они все дружно смеялись. Особенно усердствовал Ленька: «Смотри, как его развезло с двух стаканов сухача. Совсем окосел! Надо же! Как хлюпик - с двух стаканов!» При этом, пытаясь заглянуть мне в лицо, он приближал свое, злорадно хохочущее, почти вплотную к моему, и оно, как в кадре кинофильма, наплывало на меня, закрывая все окружающее. Перед моими глазами оставался только его широко открытый, в издевательском смехе, рот, на лоснящемся от капель дождя сытом лице. Это было невыносимо.
Чтобы избавиться от этого, я залепил по нему звонкую пощечину. Произошло это так неожиданно для всех, что никто не промолвил ни слова. А я, пошатываясь, молча, направился по проулку в сторону своего дома.
После этого случая, незаметно прошла рабочая неделя, которую я отработал в ночную смену. Поглощенный своими заводскими делами, я ни разу не вспомнил о происшедшем эксцессе в компании ребят. Напомнил о нем только Волька, который вновь заявился ко мне в воскресенье, ранним вечером.
Разбудив меня, отдыхающего после ночной смены, он стал вновь уговаривать пойти куда-нибудь развлечься. Не отошедший еще ото сна, недовольный его навязчивой бесцеремонностью, вначале я просто отнекивался. Затем, чтобы как-то оправдать свое нежелание стал приводить контрдоводы вроде того, что опять нас Лёнька приведет в какую-нибудь забегаловку. На что Волька ответил: "Нет, он с нами не пойдёт. Отказался". И, как бы, между прочим, без каких-либо эмоций, добавил: "Тогда он нам сказал, что просто ему не захотелось с тобой связываться. А то бы..." Я промолчал, не желая обсуждать это событие с Волькой. А про себя подумал: "Сдрейфил он. Духу у него не хватило. Наверное, еще не забыл, как лет пять тому назад я его швырял с кучи песка. Мне хорошо запомнилось тогда его растерянное выражение. Он никак не мог сообразить - почему все так происходит. Вроде как он выше меня и шире в плечах, а я его сбрасываю на землю, как пушинку, и не только его, а и всех остальных, кто пытался овладеть ее вершиной. Да и сам я тогда был поражен, с какой легкостью мне это удавалось. Раньше мне никогда не приходилось так мериться силой в борьбе с кем-нибудь из ребят-одноклассников.
Правда, до этого все они были свидетелями, как я однажды жестко расправился с одним из них. Это произошло во время перемены прямо в школьном коридоре. В тот раз мальчишки затеяли игру толкания, пытаясь, сбить друг друга с ног. В толкучке толпы один из нас с криком набрасывался на свою жертву и изо всей силы ударялся своим телом об него. А тот, теряя равновесие, падая, толкался о тела рядом стоящих девчат или ребят. Не знаю, участвовал ли в игре наш классный хулиган двоечник и задира. Но я, заметив, выбрал его в качестве своей очередной жертвы. А поскольку он был высоким и казался мне здоровяком, я, думая, что он как столб устоит от моего толчка на ногах, намеренно с большой силой набросился на него. А он, неожиданно для меня, свалился с ног. А вставая, разозлившись, обозвал меня бульдогом за мой курносый нос. За нанесенное мне такое оскорбление при всех ребятах и девчатах класса, вспыхнув, как обожженный огнем, я снова набросился на него и, теряя контроль над собой, теперь уже отдубасил его кулаками, раскровавив ему нос.
А с Ленькой в тот же год летом у меня произошел такой случай. На полянку, где мы постоянно играли, для какой-то постройки был завезен и свален большой кучей чистый, речной песок. Вот эта-то горка песка, примерно, метра три высотой и стала местом последующих ристалищ ребят.
Однажды привлекла она и нас, пятиклассников. Как-то ранним вечером, выйдя из дома на полянку, я не застал там никого из своих сверстников. Только возле горки песка возилась всякая мелюзга. Отойдя в сторонку, я уселся на траву в ожидании кого-нибудь из своих сотоварищей по играм. В это время у кучи появились ребята постарше и затеяли борьбу за овладение ее вершиной. Забравшийся первым, объявил себя владыкой этой высоты. Остальные же, услышав это захватническое заявление самозваного владыки, немедля бросились взбираться на горку, пытаясь его столкнуть оттуда. Лезли к нему со всех сторон с оглушительными криками. Хватали его за ноги, одежду и, стаскивая вниз, скатывались вместе с ним с громким хохотом. Успевшего забраться в это время на вершину счастливчика, вскоре ожидала та же участь.
Некоторое время я с интересом наблюдал за происходящей баталией ребят. Но потом на какое-то время отвлекся. А когда снова обратил на них внимание, то на вершине появился мой одноклассник Миша, который яростно отбивался от наседавших на него ребят, пытаясь из-за всех сил устоять на ногах на вершине. Некоторое время ему это удавалось. Но он был не особенно силен, низкорослый и худощавый, и его вскоре также спихнули с пьедестала. Однако ему удалось после двух попыток снова забраться наверх.
И вот тут-то появился высокорослый Ленька. Заметив его приближение к песчаной кучке, я также решил включиться в игру и направился к ней. Но я находился от нее на большем расстоянии и пока достиг цели, превосходящий всех остальных ростом почти на голову, Ленька с одной попытки завладел заветной вершиной. По его победоносному виду можно было догадаться, что он теперь не собирается никому уступать своего достижения. Всех тех, кто все же пытался посягнуть на это его право единолично находиться на вершине, он безжалостно скидывал вниз.
Взбираясь по песку на горку, я вовсе не был уверен, что смогу справиться с Ленькой. Наоборот, у меня было подспудное предчувствие, что сейчас я, будучи сброшенным с нее Ленькой, покачусь вниз, как и все остальные вверх тормашками. И, тем не менее, я карабкался вверх. Еще не достигнув вершины, я увидел Ленькины ноги и, распластавшись, без всякой надежды на победу, дернул одну из них на себя.
Ленька, взмахнув руками, покачнулся и опрокинулся, а я мгновенно приподнявшись на четвереньки, ухватил его за руку и крутанул в сторону откоса. К моему удивлению, Ленька, переворачиваясь вокруг продольной оси тела, покатился вниз. Вскочив на земле на ноги, он снова бросился ползти вверх на кучу. Однако теперь я был начеку. Не позволяя ухватиться за ноги, когда он доползал, делал шаг назад или в сторону, а затем хватал его за что попало и, закручивая, швырял вниз.
Таким же образом я расправлялся и со всеми остальными, кто пытался поддержать намерение Леньки сбросить меня с вершины. Продолжалось это до тех пор, пока все они, наконец, не убедились в тщетности своих намерений, и я не спустился непобежденным, самостоятельно с песчаной горки.
Все это промелькнуло в моей памяти, пока Волька пытался уговорить меня на этот раз направиться в сторону центральной части города. "Куда? Например, к дворцу Швейников “Красная Заря”. Это меня уже более устраивало. Я согласился. Когда же мы вышли на улицу, то там нас встретил Валька, который все это время поджидал либо выход одного Вольки, либо нас обоих. На этот раз я разглядел его более основательно, чем раньше. Он был, примерно, такого же роста, как и я, но судя по одутловатому, кажущемуся припухшим, округлому лицу, выглядел значительно полнее, чем я. А так как его мягкие, слегка расплывчатые черты постоянно озарялись блуждающей хитрой улыбкой, то он, в целом, имел добродушно-глуповатый вид.
Будучи с нами сверстником, тем не менее, из-за второгодничества отставал от нас по учебе на два класса еще до того, как попасть в колонию, а после освобождения и вообще забросил учебники. Поэтому в общении с нами, чувствуя свою неполноценность в образовании, он ощущал необходимость поддержать свой авторитет каким-то иным способом, постоянно придумывая и суетливо предлагая нам совершить какие-нибудь неординарные поступки, полагая этим самым поразить наше воображение.
Вот и на этот раз, когда мы, подойдя к дворцу швейников, удостоверились в том, что там в этот день не намечается проведение никаких культурно-массовых мероприятий, Валька суетливо предложил нам познакомиться с его кирюхой: "Мы с ним волокли срок в одной колонии. Его хавира здесь - во дворе. Он все балдежные места здесь знает. Найдет где нам погужевать. Подождите. Я быстро слетаю!"
Валька действительно поспешно юркнул в проход между домами, не дожидаясь нашего согласия. Да, собственно, мы и не стали бы возражать. Все равно делать нам было нечего. Стоим, поеживаясь от сырости, ждем. Наконец Валька появился со своим керей. Стали знакомиться. Валькин спутник, назвавшийся Колей, вопреки моему ожиданию увидеть какого-нибудь закоренелого бандюгу-вора, произвел на меня вполне хорошее впечатление. Подкупала его симпатичная внешность, приятный мягкий голос и вежливые манеры в общении.
Разговорились. Узнав, что я, только что переведенный на самостоятельную работу токарь, он тут же возвратился домой и принес мне учебник по токарному делу. На Волькин вопрос, где в это время можно потанцевать, он предложил пойти в парк им. Горького, куда мы и направились всей гурьбой. Пришли. Действительно, в парке работала танцплощадка, местом для которой являлась часть закулисных помещений и сцена летнего эстрадного театра, огороженная снаружи легкой фанерной перегородкой. Купив входные билеты, мы с Волькой вошли внутрь и попали в невероятную толчею. Яблоку негде было упасть - столько там набилось народу. Кое-как протолкнулись среди танцующих пар к противоположной от входа фанерной стенке.
Стоим, оглядываемся. Никого из знакомых по летней танцплощадке парка им. Кафанова. Все чужие - даже оторопь взяла. Я уже было собрался предложить Boлькe убраться отсюда подобру-поздорову. Однако он все же узрел в толпе свободную от танца девушку и пошел приглашать ее. Но ему не повезло - танец закончился, как только он подошел к ней. Когда же начался следующий - ее пригласил кто-то другой, и Волька снова остался без партнерши. Я же наотрез отказался помочь ему "разбить" пару танцующих чувих - не было настроения. Так мы простояли еще один танец. А затем к нам подошел наш новый знакомый и таинственным полушепотом произнес: "Пойдем, ребятки, одного пенька кинем. В случае если будет рыпаться, поможете обломать чмырю рога".
Сложившееся мнение, что воровской язык - это язык, устоявшийся и понятный абсолютно всем, кто "болтает по фене", т.е. говорит на воровском языке, является неверным. Да, есть известная группа устаревших за давностью терминов из воровского жаргона, которые в настоящее время используются в бытовом разговорном языке даже образованными людьми. Однако это вовсе не означает, что ими до сих пор пользуются и сами воры. Воровской жаргон для того и создается, чтобы быть понятным иногда только одной преступной группировке, а не всем остальным окружающим. Поэтому он постоянно изменяется. Каждая, территориально обособленная преступная группировка, время от времени, обзаводится своими специальными терминами, понятными только ее членам. Отсюда и сложилась терминологическая многозначность одного и того же понятия.
Поэтому из сказанного нам Коляном, я предположил только то, что он хочет свести счеты с кем-то из своих старых знакомых, так как выражения "обломать рога чмырю" и "пенька кинуть" можно было понять соответственно, как "усмирить плохого парня" и "подкинуть, поддать тумаков этому тупому, как пень, человеку. Исходя из этого предположения, склонившись к нему, также шёпотом полюбопытствовал: "А что у вас с ним раньше было?" Но он промолчал и, ухватив за рукав, уже тянул меня к выходу.
Мы вышли на улицу Куйбышева. Там к нам присоединился Валька и еще один парень, которого нам забыли или намеренно не представили. Теперь уже впятером мы медленно зашагали вдоль парковой ограды в противоположную от сквера сторону. В предчувствии предполагаемой драки с кем-то неизвестным, сердце тревожно замирало, как при всяком ожидаемом опасном мероприятии. По той же причине, наверное, молчали и все остальные, пока новичок с тревогой в голосе вдруг предупреждающе не воскликнул: "Вон он появился! Быстро за деревья. Сейчас мы его стопорнем".
Все разом ринулись с тротуара за стволы растущих вдоль арыка деревьев. Там, растянувшись цепочкой, каждый за своим деревом, мы стояли в тени в ожидании его приближения. Осторожно выглядывая из-за ствола, я с любопытством рассматривал медленно приближающегося к нашей засаде человека. При слабом освещении уличных фонарей мне удалось все же рассмотреть его. Им оказался не парень, как я ожидал, а мужчина лет тридцати. Одет он был в серый макинтош, с повязанным вокруг шеи белым кашне. На его ногах были начищенные до блеска яловые сапоги. Шел он неторопливой, вальяжной походкой, постоянно озираясь по сторонам.
По всему было видно, что человек просто прогуливается в ожидании, хотя заранее и не оговоренной, но для него желанной случайной встречи. Как потом разъяснил нам Колян, он искал встречи с какой-нибудь биксой, т.е. проституткой. И в этот момент в моем сознании все прояснилось. Услышанное мною слово, которое в последний момент выкрикнул новичок: "стопорнем", на жаргоне означало "ограбим". Значит, они держали нас с Волькой за Васьков. (Примечание: Васек - хороший товарищ, простодушный человек, которого легко обмануть). Они рассчитывали, что в случае сильного сопротивления потерпевшего, мы поможем им "обломать рога" их жертве, т.е. усмирить его. И все это были Валькины проделки. Это он втихаря подсунул нас в качестве подставы, т.е. соучастников, оказывающих помощь при совершении преступления. Вот жучара! Все-таки добился своего".
Пока я все это соображал, фланирующий дядя, не подозревая ничего опасного, поравнялся с нашей засадой. Далее произошло все так молниеносно быстро, что некоторые детали совершившегося, просто ускользнули из поля моего внимания. Помнится только, что меня бросило в жар от испуга, страха и стыда за совершаемое, когда я увидел, как первыми на него ринулись Колян и Валька. Они сбили его с ног и начали мутузить.
Находясь в каком-то ступоре от переживаемого, я перестал ясно осознавать, что и какие действия требуются сейчас от меня, и просто механически последовал к барахтающейся группе вслед за Волькой, дерево которого находилось впереди меня. Волька, по-видимому, испытывая подобное же состояние, подбежав, принялся пинать лежачего. Тот в ответ на это, страдальческим голосом, рассчитанным на жалость, взмолился: "Ребята, да что вы делаете?! За что бьете!? Берите, что вам надо. Не бейте только!" Услышав такое, подбегая, я дернул Вольку за руку, уговаривая скороговоркой: "Лежачего не бей ногами. Ногами не бей", - одновременно фиксируя происходящее. Кто-то, преодолевая сопротивление потерпевшего, одной рукой прижимает его к земле, а другой наносит удар по лицу. Двое других торопливо стягивают с него сапоги. Когда это им удается, раздается голос: "Обрываемся!"
Замечаю, что незнакомец, перемахнув через арык, устремился через дорогу в сторону улицы Шахризабской. В то же время, Колян рванул по Кубышевской, увлекая нас за собой. Добежав до улицы Гоголя, Колян свернул вправо в какой-то проезд и остановился. Куда делся Валька, я не заметил. Оставив нас с Волькой в этом закоулке, Колян сказал нам, чтобы мы его тут подождали. Сам же удалился, не соизволив доложить нам, куда он направился. Вернувшись же через некоторое время, он нас успокоил: "Прохоря остались у Кирюхи. Когда он их спустит, бабки вернет. А сейчас потопали по быстрому по хавирам, пока не влипли!"
По-моему, нас с Волькой мало интересовало, вернет ли его напарник ему бабки и когда. Мы были без этого рады, что Колян вывел нас, какими-то, одному ему известными путями, на Пролетарскую к трамвайной остановке. В конце недели Волька вновь уговорил меня сходить с ним на танцы туда же, в парк Горького. Я согласился, так как по пути решил зайти к Коляну, чтобы отдать его учебник. За прошедшие дни я успел его перелистать и кое-что почерпнуть нужное для себя.
То, что мы не знали, где он точно живет, нас не смущало. Свернув с улицы Чехова в тот проход, куда в прошлый раз свернул Волька, и, пройдя небольшое расстояние, мы попали в широкий двор, где играла ребятня. Подозвав одного из пацанов, мы полюбопытствовали - знает ли он, где живет дядя Коля, а потом попросили позвать нам его.
Мальчишка с радостью выполнил нашу просьбу, и через несколько минут появился Колян, на лице которого было заметно беспокойное выражение. Оглядываясь по сторонам, он поспешил увести нас со двора на улицу. По пути, торопливо, извиняющимся тоном, как бы, оправдываясь, он попытался нам растолковать, что пульнуть прохоря ещё не успели, что как только их керя забьёт, он не станет зажимать нашу долю. Я несколько раз пытался его прервать, но он пока не выговорился, не мог остановиться. И когда, наконец, мне удалось прервать его, я с лёгким раздражением, успокаивая его, проговорил: «Мы не за этим пришли, Колян. Никакой нам доли не нужно. Я просто принёс тебе учебник. Вот, возьми». – «Что не понадобилась? Толковая же книга. Я по ней экзамен сдавал», - с наигранным удивлением, пытаясь за этим скрыть свою радость облегчения, тут же зачастил он. А потом, изобразив на лице озабоченный вид, стал тут же прощаться, ссылаясь на то, что наш приход вытащил его из–за стола, и он не успел «похавать».
По его поведению было видно, что он на этот раз не очень–то рад встрече с нами. Однако меня это не огорчило. Думаю, что и Вольку тоже. Для нас было вполне достаточно одного того раза и перенесенного волнения. Поэтому мы, свободно вздохнув, продолжили свой путь на танцы.
В танцевальном помещении народу и на этот раз было битком набито. Однако Вольку это не смутило. Быстро сориентировавшись, он нашел себе партнёршу. Я же, как и в прошлый раз, стоял в сторонке и внимательно наблюдал за происходящим вокруг: кто, как и с кем танцует, кто также как и я, наблюдая, выжидает своего случая.
Танец ещё не закончился, когда моё внимание привлёк одинокий парень, быстро пересекающий пространство с танцующими парами. Он подошел к двум другим, которые стояли у стенки и стал им оживленно что-то доказывать, а затем, украдкой взглянув в мою сторону, чтобы убедиться на месте ли я, кивком головы указал им на меня.
Меня это насторожило. Достоверно я не знал, что это означало, и кто это такие: оперативные ли работники внутренних дел, расследующие тот случай грабежа; друзья ли того кирюхи, который стащил с потерпевшего сапоги; ревнивцы ли, обиженные на Вольку, отбивающего их маруху, или ещё что-то другое. Да меня, собственно, это в тот момент мало интересовало. Главное – я чувствовал, что нам грозит какая-то опасность.
Именно поэтому, когда Волька, по окончании танца вернулся ко мне, я ему с тревогой в голосе шепнул: «За нами наблюдают. Сматываемся втихаря». Не знаю, какое впечатление это произвело на Вольку, и что он почувствовал, услышав такое, но он тут же, без единого слова, последовал за мной.
Больше мы в этом месте не появлялись, не желая никаких неприятностей, которые могли бы там свалиться на наши головы. Втайне я надеялся, что Волька теперь успокоится и перестанет таскать меня по танцплощадкам. Однако как я ошибался! В следующее же воскресенье, через неделю моей работы в ночную смену, Волька снова потащил меня на танцы. На этот раз местом нашего вечернего развлечения он выбрал Шумиловский городок, который мы по-простецки величали "Военкой". Танцы в Шумиловском городке происходили в одноэтажном здании с зашторенными окнами, расположенном на центральной улице. Вход в зал был прямо с тротуара. Возле входа и дальше толпилась молодежь отдельными группками, которая с радостным шумом или подначками, встречала подходящих девчат.
Купив билеты, мы переступили порог входной двери, и сразу же очутились в полутемном, узком, вытянутом зале, набитом, также как в парке Горького, танцующими.
Я остался стоять у узкой стены рядом с входом, а Волька направился вглубь, вдоль длинной стены, подыскивать себе партнершу. Прозвучало несколько танцев, а Волька все не возвращался. Я уже стал беспокоиться, когда, наконец, он появился. И появился он не один. Вместе с ним подошла девушка, такая же рослая, как и он. Подумал: «Наконец-то выбрал под стать себе». Познакомились, и они стали приглашать меня пройти вглубь зала, где обосновалась группа девушек и парней их компании. Ссылаясь на усталость, я наотрез отказался, заявив, что мне лучше побыть на свежем воздухе.
Волька и его новая знакомая пошли к компании ее друзей, а я вышел на улицу, где уже не толпилось столько народу, как перед открытием зала. Только одинокая группка парней о чем-то таинственно переговаривалась недалеко от входа. Заметив меня, остановившегося сразу у входа, они отошли подальше, а затем и вообще, завернули за угол. От них до меня донесся только запах анаши. «Не боятся же вот так, в открытую, плановать», - подумал я.
Волька и его девушка вышли ко мне на улицу сразу же, как только прозвучала музыка следующего танца. На мой вопросительный взгляд они заявили, что им также надоело топтаться в душном зале, и они решили составить мне компанию и прогуляться на свежем, весеннем воздухе. Втроем, неторопливым шагом праздношатающихся, мы пошли вдоль улицы. Оказалось, что дом Волькиной знакомой находится на пути нашего маршрута домой, так что теперь Волька, прежде чем добраться до танцзала, мог заглянуть к ней, а провожая с танцев, по дороге остановиться у ее дома. В дальнейшем Волька, к моей радости, так и делал, перестав приставать ко мне с просьбой, составить ему компанию. Теперь для него я стал третьим лишним.
А тем временем теплый солнечный апрель сменил дождливый март. Казалось, вот теперь-то на всех фронтах наступление наших войск продолжится с новой силой. Но, к моему большому огорчению, этого так и не произошло до конца месяца. Наоборот, на всех участках линии фронта, начавшееся ранее наступление наших войск, постепенно превратилось в беспомощное топтание на одном месте, так и не достигнув конечных запланированных целей.
Особое огорчение мне доставляло то, что ожидаемая мною с таким нетерпением ликвидация демянского котла, несмотря на бесконечные усилия наших войск, так и не совершилась. Более того, находящимся в окружении немецким дивизиям, удалось прорвать кольцо и пробить коридор, по которому они могли теперь общаться с войсками основной линии фронта.
Огорчало также и то, что до сих пор не сбылась надежда на оказание помощи обороняющимся героям города Севастополя войсками Крымского фронта. А ведь казалось, что они вот-вот должны были сделать это. Я терзался сомнениями: "Сил что ли не хватило или умения? А ведь как хорошо все начиналось!"
Первомайские праздничные дни в этом году совпали с субботой и воскресеньем. Отмечал я этот праздник в гостях у Вольки, в компании его друзей-соседей и новой подруги.
Гости собрались задолго до наступления вечера, когда его мать еще возилась на кухне, готовила к столу что-то из закусок. А мы, чтобы не скучать, затеяли игру в шашки навылет. В этот момент к нам подошла мать Вольки и пожаловалась, что у нее не получается аккуратно нарезать что-то тупым ножом, и нужна либо мужская сила, либо острый нож. Она попросила Вольку пойти помочь ей. Волька же доминировал в игре, ему не хотелось надолго расставаться с нами. Поэтому, наклонившись ко мне, он шепотом спросил: "Твоя финка с тобой? - и после моего утвердительного кивка, - Дай её мне на время. Она же у тебя остро заточена. Я быстро помогу маме нарезать, что ей там нужно. А вы пока поиграйте тут без меня".
Последствия необдуманного Волькиного поступка сказались позднее, когда мы уже завершали свое застолье и были слегка под хмельком. Пользуясь случаем, что я остался в одиночестве во время танцев, мать Вольки, подсев ко мне, завела душеспасительный разговор по поводу финки: «Да зачем она тебе нужна? Нося её с собой, ты можешь только сам попасть в беду. Нужны тебе эти неприятности? Это же опасная вещь. Отдай ее лучше мне...» и далее в этом же духе.
Вначале я сопротивлялся, пробуя ей объяснить, что финка нужна мне только для самообороны, и ни для чего другого. Но она не слушала меня и продолжала настаивать на своем. При этом в глазах ее было столько боли, столько страдания, как будто беда уже свалилась на мою голову. Я не выдержал этого взгляда и отдал ей свою финку. Заглушая досаду от расставания с желанной вещью, мысленно я утешал себя, что сейчас она мне уже не столь необходима, как в осенне-зимнее время. Сейчас я все равно прихожу и ухожу с завода в светлое время, да, к тому же, меня вот-вот забреют в армию. Однако на душе все же оставалось огорчение от случившегося. И чтобы окончательно развеяться, я вышел из душного сада на уличный ветерок.
Выходя из Волькиной калитки, я обратил внимание, что кто-то после меня, в темноте поспешно прошмыгнул в нее с улицы. Оглянувшись, увидел, что чуть в стороне, на скамейке, сидит одинокий человек. Подойдя поближе, я увидел малознакомую мне девушку из соседнего дома, которую пригласила в нашу мужскую компанию Волькина мать, чтобы нам не было одним особенно скучно, а, скорее всего, чтобы мы поменьше приставали к Волькиной пассии.
Бесцеремонно, молча подсев к ней, как к старой знакомой, с которой чокались во время выпивки за столом, я без какой-либо задней мысли, положил ей руку на плечо. И как реакцию на этот мой поступок, тут же в ответ услышал: «Еще один мучитель появился!» Произнесено это было так горестно и с какой-то безнадежностью в голосе, что мне стало жалко ее. – «А что, разве тебе дружеское объятие кажется мучительством?» - тихо, вкрадчивым голосом, не снимая руки с плеч, переспросил я ее. – «Да вы все одного только и хотите», - теперь уже с какой-то ожесточенной решимостью прозвучал ее ответ.
«Почему это все?», - упрямо возразил я, осторожно снимая руку с ее плеча. «Не могут все хотеть одного и того же. Люди все разные. Я вот, например, хочу узнать, кто ты такая, где живешь? Учишься или уже работаешь?» – «Учусь в школе. Твоя мама у нас в 8-ом классе классная руководительница. А живу я вот тут», - кивает головой в сторону закрытой калитки в глинобитном заборе. – «Ну, вот видишь, как здорово все получилось! Оказывается, ты обо мне все знаешь, а я только с тобой сейчас по-настоящему и познакомился. Разве это не чудесно? Ты девчонка, что надо, и я с тобой хочу дружить. Теперь-то мы можем дружить друг с другом. Правда, ведь? Ты согласна?» - «Куда я денусь?» - «С завтрашнего дня я работаю в ночную смену. Ты же ведь знаешь, что я работаю на заводе токарем?» - Она молча кивает, в знак согласия. – «Вот смотри, какая у меня несмываемая черная масляная окантовка под ногтями и мозолистые огрубевшие пальцы и ладони». Говоря это, я прикасаюсь к тыльной стороне ее ладоней и слегка поглаживаю их, чтобы она почувствовала это сама. Она не отнимает своих рук, проявляя покорность.
Мы поговорили еще об окончании 4-й четверти, о предстоящих им экзаменах, и она стала прощаться. Я не возражал, меня уже стала тяготить девичья наивность школьницы. Однако, тем не менее, я пообещал встретиться с ней снова в следующее воскресенье.
Как всегда неделя пролетела незаметно, и после дневного сна, вечером, я снова отправился к Вольке, узнать, как и что у него за эту неделю произошло. Однако на этот раз его дома не оказалось. Он уже удрал на свидание к своей девушке. Зато моя новая знакомая уже поджидала меня на той же скамеечке.
В этот вечер она более оживленно поддерживала беседу, по-детски восхищаясь разными пустяками. Мы даже прогулялись с ней до пустынного участка улицы. Но по-прежнему она все также продолжала препятствовать моим попыткам обнять и поцеловать ее. Несмотря на миловидное личико, на котором так счастливо сиял ее задорный взгляд, все же демонстративно разыгрываемая ею девичья наивность, постепенно стала мне досаждать. Невольно вспомнились наполненные страстными объятиями и поцелуями прежние встречи с моей зазнобушкой. Мне стало откровенно скучно. Проводив ее до калитки, ссылаясь на утомление, я распрощался с ней до новой встречи.
Во время короткой дневной встречи с Волькой в следующее воскресенье, он с торжествующим таинственным видом человека, приближенного к секретным новостям, поведал мне о начавшемся новом большом наступлении Красной Армии. О том, что наши танки уже, якобы, достигли Харькова.
Не раз обманутый в своих надеждах на военный успех наших войск, я на этот раз отнесся к Волькиному сообщению скептически. Уж больно новость была хороша, и я боялся в нее преждевременно поверить. Хотелось самому удостовериться в этом из сводки информбюро. Поэтому я с особым нетерпением ждал подтверждения. Однако ни в этот день, ни в последующие несколько дней в сводках не было никакой информации по этому поводу. Может быть, я пропустил что-то, касающееся этого факта, но мне хорошо помнится, что ожидая подтверждения этой новости, меня очень огорчило сообщение, что наши войска оставили Крым, а на Харьковском направлении началось наступление немецких войск. А затем начало твориться что-то невероятно-тревожное. В последующие дни сводки запестрели сообщениями, что наши войска вынуждены день за днем отходить на новые позиции. Поползли слухи, что наши армии снова попали в окружение.
Все эти новости основательно портили настроение. А тут еще и на работе возникли неприятности.
Ранее я уже упоминал о сложности вытачивания детали к минометному прицелу. В последние дни вытачивание этой детали занимало у меня почти все рабочее время. Мне это так надоело, что теперь я рад был бы наряду на более дешевую, но менее трудоемкую работу.
В один из таких дней, когда я с утра снова получив наряд на эту деталь, стал настраивать станок для ее изготовления, то обратил внимание, что на револьверном полуавтомате, который стоял за проходом несколько наискосок впереди меня, тоже ведется подготовка к работе. Этот станок, вот уже месяц после его установки, бездействовал. Теперь же его настройку проводил незнакомый мне рабочий средних лет. Меня это заинтересовало. Я раньше не видел, как такой станок действует. Поэтому, время от времени, стал поглядывать в его сторону. Наладка станка полуавтомата продолжалась очень долго. Я уже запустил свой станок и стал обрабатывать одну деталь за другой, а наладчик полуавтомата все еще возился с настройкой. С гордостью подумалось: «За это время я успею совершить столько операций, что вряд ли полуавтомату представится сегодня возможность догнать меня, если он будет вытачивать такую же деталь».
На некоторое время я так увлекся своей работой, мысленно соревнуясь с полуавтоматом, что забыл про него. Когда же, выбрав свободную минутку, снова взглянул в его сторону, то он уже работал полным ходом. Готовые детали сыпались в поддон одна за другой. А наладчик стоял рядом, повернувшись вполоборота к станку, с равнодушным видом поглядывал за моей работой. Почему он делал это, я понял только после того, как тщательно присмотрелся к детали, которую вытачивал станок. К моему удивлению оказалось, что полуавтомат вытачивает, как и я, тот же самый вид детали. Только я произвожу лихорадочно-быстрые движения при замене одной операции на другую, после замедленно-плавной ручной подачи суппорта с инструментом, а наладчик спокойно стоит рядом со станком, посматривая на его ритмичную работу, время от времени подхватывая падающую готовую деталь для проведения замера ее параметров. А затем, если имеется несоответствие, останавливает станок и что-то подкручивает.
Наблюдая четкую, быструю работу полуавтомата, я про себя отметил, что за время, пока я вглядывался в процесс его работы, им были изготовлены одна за другой две детали. За это же самое время я успел бы произвести только половину операций на одной детали. Такое соотношение повергло меня в смятение. Я понял, что моя самоуверенная попытка соревноваться с полуавтоматом, потерпела позорное поражение. Я почувствовал, как от осознания этого меня охватывает грустное разочарование. В таком состоянии, я как-то невольно взглянул в лицо наладчика. Но уловив, как мне показалось, в его взгляде высокомерно пренебрежительное выражение, поспешил отвести свой взор в сторону.
Продолжая выполнять свою работу с упавшим настроением, я старался в ту сторону больше не смотреть, и постепенно отвлекся от грустных размышлений. Только собираясь на перерыв, снова невольно бросил взгляд в сторону полуавтомата, который всё ещё продолжал работать, хотя наладчика ни рядом, ни в цехе не было видно. Это меня насторожило, и я пристально стал наблюдать за процессом работы полуавтомата. В этот момент проходной резец, закрепленный в револьверной головке, производя обдирку, совершал равномерно-поступательное движение. Вдруг, в какой-то момент он, еле заметно для глаза, вздрогнул, затем, как мне показалось, слегка отклонился от горизонтали вниз. Мелькнула мысль: «Это какой- то сбой. Наладчику следовало бы уточнить параметр настройки этого резца». Но я спешил, так как сильно задержался. И с мыслью: «Ничего, сейчас наладчик вернется с обеда и сам разберется», - выбежал из цеха.
Когда же вернулся с обеда в цех, то токарный полуавтомат бездействовал. Больше до конца своей работы на заводе, я не видел, чтобы на нем кто-либо работал.
Свою партию планок к минометному прицелу я, с лёгкой душой, отнес на стол ОТК только после обеда на другой день. Остаток этого дня я посвятил подготовке к выполнению заказа по другому наряду: нарезал и кернил новые заготовки. А когда на следующий день приступил к работе, то проходящий мимо станка рабочий сказал мне, чтобы я подошел к бракеру в ОТК.
Такого со мной ранее никогда не случалось. Да и бракера, как его назвал тот рабочий, я никогда ранее не видел, даже когда он оставлял на столе изготовленные мной детали. Поэтому я направился к столу с некоторым недоумением, размышляя: "По какой такой причине я вдруг понадобился бракеру? Какая у него вдруг появилась нужда во мне?" Подходя к столу, я неожиданно для себя, увидел, что за ним восседал тот самый человек, который, как я вспомнил, беседовал с моим наставником Кучеренко, во время получения мною первой зарплаты.
Этот человек, с торжествующим видом, молча, показал мне рукой на проволочную корзину для мусора, до половины наполненную забракованными планками. Меня даже пот прошиб, когда я увидел их количество. Так же молча, как и он, нагнувшись, я достал из корзинки несколько штук и стал производить замеры различных участков своим штангенциркулем. Все размеры оказались в пределах допусков, установленных нарядом, кроме одного: размера диаметра цилиндрической части детали, обдирка поверхности которого производилась проходным резцом и являлась самой легко контролируемой операцией в ней. Поэтому я удивился, когда установил, что в отбракованных деталях отклонение в этой части от заданного размера, вместо разрешенного допуском плюс-минус три десятых миллиметра, составляло более целого миллиметра, что заметно было даже на глазок. Пробурчав себе под нос: "Нужно быть в стельку пьяным, чтобы не заметить этого", - я молча уставился в лицо бракера, надеясь увидеть в нем какую-нибудь тень сомнения или наигранного сочувствия по поводу случившегося. Однако встретился со злорадно-торжествующим взглядом с еле сдерживаемой улыбкой. Мне даже показалось, что он, ожидая моего возражения, так и хочет произнести: «Ну, что скажешь, сосунок? Здорово я тебя, комсомольца, уделал? Впредь будешь знать, как противопоставлять себя коллективу!»
Постояв какое-то мгновение, бодаясь с ним взглядом, так ничего и не сказав, я повернулся и молча пошагал к своему станку, преодолевая порывы гнева, готового вырваться из моей, находящейся в смятении, души. И что я мог сказать этому, по-возрасту годящемуся мне в отцы, мужчине, имеющему, наверное, инженерное или среднетехническое образование и большой стаж работы. К тому же, разве мог я тогда допустить, что такой взрослый человек, кадровый рабочий, мог додуматься до такой подлости, чтобы отыграться над пацаном. По своей наивности, я полагал, что такое могло произойти только в компании уличной шпаны, не имеющий ни стыда, ни совести и готовой сотворить другому любую гадость.
Так, впервые мое идеализированное представление о том, что деловая и общественно- политическая жизнь взрослых построена исключительно на справедливых отношениях как друг с другом, так и между руководителями и рядовыми исполнителями, столкнулось с суровой действительностью, напрочь опрокинувшей сложившееся у меня мнение. Естественно, что это вызвало в моей душе глубокое разочарование и потерю желания трудиться в данном коллективе! Тем более что на следующий день во время перерыва, проходя мимо доски объявлений, я услышал, как кто-то произнес (по-моему, это был все тот же бракер): «Остановись! Прочти! Это тебя касается!» Я взглянул на доску. Там был приколот листок «Молния». Пробежав текст глазами я уловил смысл его содержания, в котором сообщалось, что я бракодел, и к тому же выполняющий месячное задание не более чем на 85%. И еще какая-то ерунда, которую я не стал читать. Во время чтения я чувствовал, что на меня смотрят во все глаза, поэтому сделав усилие над собой, придал своему выражению невозмутимый вид, и, отвернувшись от доски, продолжил свой путь, как ни в чем не бывало.
В столовой, когда я не успел еще завершить свой обед, ко мне подошел молодой парнишка и сказал: «Поторопись, нас ждут. Во дворе перед входом в механический цех сейчас состоится кустовая комсомольская летучка. Ее будет проводить секретарь заводского комитета комсомола».
Действительно, у входа в цех нас уже ждала группа из трех человек: двое молодых в рабочей одежде, третий - более взрослый, интеллигентного вида, в чистом костюме. Сразу видно, что из-за письменного стола. Он и предложил нам отойти в сторонку и устроиться на чистом воздухе, на клочке зеленой травы, растущей вдоль забора.
Речь свою он начал казенным, газетным языком: «Как вы знаете, идет война, и там на ее фронтовых полях наши отцы и старшие братья, не жалея свих жизней сражаются с коварным агрессором, вероломно напавшим на нашу Родину. Поэтому наш долг, долг молодых комсомольцев, находящихся здесь в глубоком тылу, состоит в том, чтобы помочь им. А это мы можем сделать, только повысив свою производительность труда, с тем, чтобы как можно больше выпускать продукции, которая необходима для восстановления разрушенных железнодорожных станций и непосредственно для воинов, сражающихся на фронтах. Именно поэтому я хочу, чтобы каждый из вас сейчас выступил со своим предложением, что нужно нам сделать, чтобы повысить свою производительность труда. Кто желает выступить? Прошу!»
Мне не было известно, в какой степени его выступление касалось остальных, так как они были из строгательно-шлифовальной группы станочников, располагавшейся в других подвальных комнатах. Да и секретарь ни словом не обмолвился о том, что кто-то из нас не выполняет своей нормы и, следовательно, что это касается непосредственно кого-то из нас. Просто был общий разговор о повышении производительности труда. Но мне-то было ясно, что проведение летучки связано с выпуском "Молнии". Поэтому я не стал прятаться в кусты. Я сразу же отреагировал на его вопрос и попросил слово. Нет, не для того, чтобы прямо пожаловаться на то, что меня подставили. Об этом я не стал говорить, хотя страстно желал с кем-то поделиться своей обидой. Но раз персонально обо мне не было сказано ни слова, и даже косвенным образом не намекнули об этом, свое выступление я также как и секретарь, начал издалека. «Мы все хорошо понимаем, что от нашей работы здесь в глубоком тылу зависит снабжение наших войск там на фронте. Поэтому, как можем, стараемся добросовестно выполнять свои обязанности, хотя у нас из-за недостатка опыта, не всегда хорошо все получается. Однако нужно отметить, что не во всем выполнение планового задания зависит только от нас, от нашего старания, причем, добросовестного старания. Например, как бы я ни старался, разве я смогу выполнить в срок задание на своем станке, устаревшей конструкции, когда нормативы обработки детали рассчитаны для револьверного полуавтоматического токарного станка. Вот и получается, что я трачу два с лишком дня, чтобы изготовить партию планок к минометному прицелу, и получаю за выполненную работу гроши, тогда как на полуавтомате та же самая работа вместе с настройкой станка, может быть выполнена за половину рабочего дня. Причем с минимальной затратой усилий, так как станок, как я заметил, может работать даже в отсутствии наладчика. Где же тут, скажите, справедливость? Хотелось бы мне спросить у составителей рабочего плана, каким способом они предполагали выполнение такого плана?»
Мое выступление сопровождалось гробовым молчанием. Никто не произнес ни одного слова. Я не услышал ни одного слова и ни одной реплики и после того, как закончил говорить. Только секретарь, как бы куда-то спеша, торопливо произнес: «Если нет больше желающих, тогда на этом все. Можно идти по своим рабочим местам». Казалось, что меня должен был бы устроить такой результат: никто меня ни в чем не упрекнул и ничего плохого или укоризненного в мой адрес не сказал. Наоборот, все сделали вид, что ничего серьезного не произошло, поэтому не о чем здесь и говорить. Но у меня почему-то все кипело внутри, и было желание, чтобы разговор был продолжен, и в результате него я мог бы высказать все наболевшее за это время, в том числе, и правду о забракованных деталях. Мне хотелось кричать, что они вовсе не мои, а со станка полуавтомата... Но было уже поздно. Дело было сделано. Формальности все соблюдены: выпущена "Молния" с заметкой, осуждающей бракодела, проведено комсомольское обсуждение, с виновного взысканы материальные потери...
Вот так закончилась эта рабочая неделя дневной смены. Естественно, что настроение в этот субботний вечер, да и воскресенье было, что ни на есть, отвратительное. Мне не хотелось в эти дни выходить даже из дома. Тем более что Волька в середине недели был призван в армию, а с кем-то другим мне встречаться не хотелось.
В ночной смене работала только половина людей дневной смены. Кроме одного мастера смены, в цехе не было никого из начальства. Отсутствовала группа и пожилых рабочих - асов токарного дела, за которыми персонально были закреплены их станки, и они имели возможность все время работать только днем. В связи с этим, работать в ночную смену было гораздо спокойнее: никто не подглядывал за твоими действиями и не отвлекал посторонними разговорами от выполняемой работы. Мастер смены, после раздачи рабочим нарядов, тоже куда-то исчезал на всю ночь. Одним словом, ничто тебе не напоминало об имевших место неприятностях в дневную смену. Жизнь, как бы, замыкалась только на тебе самом и твоих переживаниях. А я настолько в них углубился, что никак не мог успокоиться - таким чудовищно-несправедливым казался мне поступок, который был сотворен в отношении меня.
Из-за оторванности от подспудно протекающей жизни коллектива цеха, я не был в курсе его новостей, и мне казалось, что никому я здесь не нужен, никому до моих переживаний нет никакого дела. С тоской вспомнились дни занятий в дневной школе, где все тебя знали, и ты всех знал. Эти воспоминания внезапно пробудили желание снова пойти куда-нибудь учиться. Даже пусть в школу ФЗО (школа Фабрично-заводского обучения), так тогда назывались профессионально-технические училища, для того только чтобы оставить завод.
Однако вскоре я понял, что ошибался, думая, что до меня никому нет дела. Просто из-за своего застенчивого и необщительного характера, я не мог знать того, что знали остальные. А они, по всей видимости, знали и горячо обсуждали между собой происшедшее в цеху ЧП - ведь листок «Молния» был повешен для общего обозрения.
Во всяком случае, я почувствовал, что в рабочем коллективе появился интерес к моей личности. Так, уже после окончания ночной смены второго дня, значит в среду утром, ко мне подошел молодой рабочий и предложил пройтись, отметиться на курсах всеобуча в качестве представителей заводского комитета комсомола. После минутного колебания я решил не возражать, и мы отправились на стадион "Пищевик", который в то время располагался на месте ныне действующего плавательного бассейна им. Митрофанова.
На стадионе полным ходом шло обучение ребят призывного возраста навыкам поведения в строю. С огорчением подумал, что сейчас нам также предложат присоединиться к какой-либо группе, и мы, вместо отдыха, до обеда вынуждены будем шагать в строю и выполнять разного рода команды. Однако мой ведущий, подойдя к группе армейских командиров, издали наблюдающих за ходом строевых занятий, с кем-то переговорил, а затем, вернувшись, объявил: Ну, вот и все. Дело сделано. Теперь можно идти по домам отдыхать.
Этот же человек после смены в ночь с субботы на воскресенье, предложил мне пойти выпить с ним пива. Чтобы не обидеть его, я согласился и с этим его предложением. Утомленные ночной работой, мы, не переодеваясь, как были в замасленной одежде, медленной походкой направились в центр города. Однако ни в одной из известных ему уличных забегаловок, вплоть до сквера, в это воскресное утро пива не оказалось, и мы так и разошлись по домам не солоно хлебавши.
Кто был этот рабочий, ненавязчиво предлагавший мне свою дружбу в трудные для меня дни, за каким станком и в какой комнате он работал, я так и не осмелился его спросить. Он же не посчитал нужным мне это сказать. А появлялся он всегда у моего станка откуда-то из-за спины. И, тем не менее, проявление с его стороны столь дружеского расположения в то время мне очень помогло, и не только его одного. В ту же неделю моей работы в ночную смену, минут за двадцать до ее окончания, вдруг у станка появился сменщик. Неожиданность его появления застала меня врасплох. Я еще обтачивал деталь, и на рабочем месте был беспорядок. Извиняясь, я торопливо стал укладывать все свои шмотки в свое отделение нашей общей тумбочки. Он же, улыбаясь, стал мне помогать. А затем, открыв свое отделение, достал резец, и со словами: «Вот возьми. Этот резец хорошей закалки. Он поможет тебе ускорить работу. А если, что нужно будет еще, не стесняйся, бери. Смотри цифровой код моего замочка», - и показал набор цифр, который его открывает.
И, тем не менее, несмотря на проявление ко мне дружеского внимания со стороны отдельных лиц, придя в понедельник на работу в первую смену, я чувствовал себя объектом пристального внимания. Поэтому, стараясь ни на кого не глядеть, быстро прошмыгнул к своему станку и, настроив его, стал заканчивать работу, по полученному ранее наряду. От сосредоточенной работы, которой я пытался заглушить в себе неприятные воспоминания, примерно через час-полтора, меня оторвал громкий, похожий на скандал, разговор у стола ОТК.
Оторвавшись от обтачиваемой детали, я взглянул в ту сторону. Поднимаясь со стула на ноги, из-за стола встал бракер и, жестикулируя, что-то сердито выкрикивал вслед идущему в мою сторону, как я узнал впоследствии, новому мастеру цеха. До меня донеслось: «Что вы хотите сделать? Нельзя это давать ему!» А тот, неся в руках небольшой мешочек, уже с решительным видом, подходил к моему станку. Удивленный происходящим, я не успел еще сообразить, что к чему, как он, кинув к моим ногам мешок, громыхнувший жестянками, скомандовал мне: "Убирай это, - показывая рукой на настройку станка. - Быстро найди во дворе деревяшку подходящего размера. Обточи ее по размеру внутреннего диаметра вот этого цилиндра, - достает из мешка и показывает мне медный цилиндр. - Потом в инструментальной возьмешь мелкую наждачную бумагу, и, надевая цилиндры на деревяшку, зажатую в кулачках передней бабки, хорошо отшлифуй все цилиндры. Когда сделаешь, принесешь мне".
Я не стал ничего уточнять. Тут же достав штангенциркуль, замерил им внутренний диаметр цилиндра и выбежал во двор, где было достаточно всякого барахла. Отыскал там деревянный брусок, из которого можно было выточить болванку диаметром 60 мм - таков был внутренний размер цилиндров, прихватил в инструментальной раздаточной наждачную бумагу и приступил к работе. К обеденному перерыву все 20 медных цилиндров были гладко отшлифованы. Таким образом, я заработал за половину рабочего дня 35 рублей, так как стоимость шлифовки одного цилиндра оценивалась в 1р.75к. На этой же неделе мастер снова подкинул мне внеплановую, хорошо оплачиваемую работу по обточке какой-то крупнокалиберной детали. При этом он указал мне старый станок, на котором я должен был выполнить эту "грязную", как он выразился, работу.
Действительно, легко обрабатываемые массивные чугунные детали, при их обточке, обволакивались облачком мелкой, как пыль, стружки, которая оседала на ближайших к резцу поверхностях станка и чернила руки как уголь. Однако, несмотря на то, что я весь перепачкался, обтачивая эти чугунные детали, я был переполнен чувством признательности к нашему новому мастеру, который защитил меня от бесчестных нападок со стороны бракера и теперь стремился поддержать еще и материально, чтобы как-то загладить несправедливость.
Протирая станок после завершения обточки чугунных деталей, я заинтересовался, почему мастер назвал этот станок "старым". Поэтому, когда обнаружил во время его протирки прикрепленную табличку, я постарался, насколько было возможным, очистить и ее от слоя грязи, пыли и коррозии. В результате мне удалось прочесть, что станок изготовлен еще на Императорском заводе в 1880 году. Можно представить себе, насколько я был поражен такой стариной. Ведь в это же время в проходном коридорчике в наш цех стоял без действия станок новейшей советской конструкции марки "ДИП", что означало "Догнать и перегнать". В свободное время я как-то попытался разобраться, хотя бы приблизительно, что можно на нем делать. Однако он был настолько сложным, что мне это оказалось не под силу. Наверное, из-за этой своей сложной конструкции он и стоял пока в бездействии. Видимо, не нашелся такой специалист, который бы смог его освоить.
В эти же дни в нашу подвальную комнату был спущен по лестничным ступенькам и другой какой-то станок незнакомой мне конструкции. Теперь уже, воспрянувший духом от проявленной ко мне заботы стольких людей, пробегая мимо на обед, я осмелился спросить у кого-то из начальства, стоявшего рядом, что это за станок? Этот человек, ласково взглянув на меня, улыбнулся, и голосом, в котором проскальзывала приятная для слуха доброта, назвал его марку и неожиданно добавил: "Когда установим его на место, станешь на нем работать. В результате всех этих проявлений по отношению ко мне знаков доброты и внимания, у меня снова появился интерес и желание выполнять любую работу, невзирая на расценки.
Повышенное внимание со стороны взрослых с этих пор стало проявляться не только по отношению ко мне, а и ко всей молодежи цеха. Появившийся на другой день в цехе большой начальник, по-видимому, секретарь парткома, также провел по этому вопросу пятиминутку, так тогда называлась короткая беседа начальства с подчиненными. И он прямо рекомендовал руководству цеха проявлять к молодежи больше внимания, а старшим товарищам постоянно делиться с ними своим опытом, используя для этого каждую возможность в процессе рабочего времени, чтобы знакомить их с новыми сложными приёмами обработки деталей. Начальнику цеха продумать вопрос об организации практических семинаров по изучению теории механической обработки металлов и создании условий для учебы учащихся вечерних школ и курсов повышения квалификации, освобождая их от ночных смен. В заключение беседы он сообщил, что наш завод по значимости отнесен к военным, и все его рабочие забронированы от призыва в армию: "Поэтому все, кто отныне получат повестки, предлагаю приходить и сдавать их мне".
Внимательно слушая и отмечая каждое его слово, я тут же мысленно прикидывал, какое это могло иметь практическое применение ко мне. Информацию об обмене опытом пожилых рабочих с молодыми, я оценил весьма положительно, так как всегда стремился к познанию нового. Второе, касающееся освобождения учащихся от ночных смен - воспринял с грустью, как запоздалое. Третье, касающееся сдачи ему повесток о призыве в армию - с опасением, как могущее разрушить мою главную мечту - стать военным. Поэтому тут же про себя решил - ни в коем случае никому не показывать повестку до самого последнего момента.
Помнится, что во исполнение рекомендаций вышестоящего руководства на следующий же день Кучеренко, получив новый наряд, громко подозвал нас троих молодых к своему станку, чтобы показать, как нужно перенастраивать станок для нарезки ленточной резьбы на большом по диаметру стержне. Не вдаваясь в подробности, он открыл капотную крышку, прикрывающую приводные и распределительные шестерни отдельных механизмов станка, и коротко сказал: "Для этого нужно поменять местами вот эти две шестерни", - и стал откручивать, крепящие их гайки, разводным ключом. Вся операция по перенастройке заняла не более пяти минут.
Однако безмятежное рабочее настроение продолжалось недолго. Уже придя на следующую дневную смену, мы узнали, что сегодня цех находится в простое из-за отсутствия металлических стержней. От такой новости сердце екнуло в предчувствии новой большой беды, так как из отрывочных разговоров пожилых рабочих между собой я понял, что связывают они это с положением на южных фронтах. А там действительно продолжалось отступление наших войск, и немцы стремительно приближались к берегам Волги и Северокавказским городам. До этой новости у меня еще теплилась надежда, что начавшееся наступление немецко-фашистских войск будет обязательно остановлено на реке Дон. Однако почему-то этого не случилось. От этих новостей, разговоров и печальных дум настроение резко поползло вниз. Даже обещание начальника цеха, что стержни просто задержались где-то из-за перегруженности железнодорожной линии, не очень-то успокаивало. Казалось, что все эти события могут привести к краху.
И опять от всех этих грустных размышлений отвлек меня тот же товарищ, с которым я ходил на стадион «Пищевик». На этот раз, подойдя ко мне, он предложил пойти на товарную станцию, где на путях стояли составы платформ с еще неразгруженными заводскими станками, и поискать, нет ли там зажатых в суппортах резцов. Я согласился. И он повел меня, но не к главному входу с проходной, через который мы попадали на территорию завода, а к боковому ограждению. Там, через достаточно широкий проём в заборе, мы, неожиданно для меня, вышли на станционные железнодорожные пути со стоящими на них платформами. Вначале я был поражен осведомленностью этого киевского парня, около года назад прибывшего в Ташкент и знающего его лучше, чем я - коренной его житель. А потом, подумав, сообразил, что для него, как и для всех эвакуированных из Киева людей, знакомство с приютившим их городом, началось именно с этих самых железнодорожных путей товарной станции.
Заскакивая на платформы и осматривая станки, я обнаружил около пяти резцов самокалов и один с победитовой наваркой, чем остался весьма доволен, так как этим самым значительно пополнил свой личный инструментарий. Несмотря на то, что на следующий день, как и обещало начальство, материал для заготовок на завод был доставлен, и мы приступили к нормальной работе, настроение так и осталось тревожно-натянутым. С фронтов продолжали поступать краткие сообщения об отходе наших войск на новые, заранее подготовленные позиции. Один за другим цех покинули более половины взрослых кадровых рабочих. Все они, в том числе и мастер, который взял меня под свою защиту, добровольно отказались от бронирования и были призваны в ряды Красной Армии.
С их уходом цех обезлюдел и одну-две недели из-за молчащих станков выглядел молчаливо-грустным и пустынным, пока в нем не появились - фзушники. Почти весь их последний выпуск составляли молодые, физически здоровые девчата, на фоне которых двое парнишек выглядели довольно тщедушными и болезненными.
Мастера цеха заменил инженер из конструкторского отдела, который первые дни с любопытством прохаживался вдоль станочных рядов и изучающе приглядывался к работающим на них людям. Когда же этот человек хлипкого телосложения, да к тому же в очках, проходил мимо оставшихся старожилов-кадровиков, то они, как я заметил, либо вовсе не смотрели в его сторону, либо поглядывали на него с ухмылкой. Оно и понятно, стоять за кульманом, вычерчивая чертежи деталей к какому-либо аппарату - это дело одного порядка. В этом он мог быть непревзойденным специалистом. Однако между замыслом конструктора, запечатленным в чертеже, и практическим воплощением его в жизнь, лежит огромная пропасть, как в теоретических знаниях, так и в практических навыках. Видимо он и сам понимал это и удивлялся своей судьбе, которая таким образом распорядилась его жизнью. Поэтому-то он ничего ни у кого не спрашивал, а просто, как бы стесняясь самого себя, молча проходил мимо.
Наблюдая за новым мастером со стороны, я почувствовал его состояние. И мне по-человечески даже стало жалко его. Поэтому, когда он в очередной раз поравнялся с моим станком, я вежливо обратился к нему с просьбой помочь мне определить правильную очередность операций при обработке детали. Я рассказал ему, как сам собираюсь делать это. Расплывшись в счастливой улыбке, он внимательно, без единого замечания выслушал, и согласно радостно закивал головой, одобряя мое решение. По всей видимости, мой поступок благотворно повлиял на его настроение: "А как же? Он уже оказался нужен и здесь!" Да и я был доволен тем, что без единого замечания получил "добро" на свою работу от нового цехового мастера.
Напряженно трудиться в жаркие летние месяцы, особенно в июле и августе, в условиях подвального помещения, плохо проветриваемого, душного и сырого, из-за постоянно льющейся на резцы и стекающей на цементный пол, мыльной, охлаждающей эмульсии, было, на мой взгляд, намного тяжелее, чем в холодное зимнее время. Постоянно ощущалась потребность проветриться и подышать свежим воздухом, там, наверху.
И вот в один из этих тяжелых дней работы в первую смену, после обеда, я вдруг почувствовал, что меня стало знобить. Открытые участки рук покрылись мелкими пупырышками и стали похожи на кожу ощипанной куриной тушки. Однако я продолжал трудиться, преодолевая недомогание. Озноб прекратился, но зато стала повышаться температура, которая становилась все выше и выше. Тут я уже не выдержал, и, подойдя к мастеру, спросил его, что мне делать, я, кажется, заболел. Он, как мне показалось, без особого желания отослал меня в заводской санпункт, подсказав, где он находится. Однако попросил меня привести в порядок станок, прежде чем я покину цех.
Санитарный пункт находился в глубине заводского двора в одноэтажном глинобитном домике, состоящем из двух комнат и прихожей. Дежурный врач, а может быть фельдшер или медицинская сестра, я не уточнял, выслушав мою жалобу, дала мне термометр, а сама вышла в другую комнату. Возвратилась она минут через десять и, посмотрев на шкалу термометра, встрепенулась. На ее лице было одновременно и удивление, и недоверие, вызванное подозрением в совершении мною во время ее отсутствия, какого-то незаконного действия с градусником. Под ее укоризненным взглядом я снова почувствовал себя маленьким ребенком, которого отчитывают за несовершенный им безобразный поступок, заранее не веря никаким его оправданиям, только потому, что дети - все обманщики. От этого мне стало очень обидно. Обидно потому, что меня все еще принимают за малыша-обманщика, хотя я считал себя взрослым рабочим парнем.
Невзирая на мой обиженный вид, врач потребовала, чтобы я хорошо протер бумажной салфеткой под мышкой, и сунула мне термометр под руку, предварительно хорошо встряхнув его. При этом ее лицо настолько красноречиво отображало злорадное торжество, что не нужно было быть психологом, чтобы догадаться, что сейчас произойдет в случае правильности ее догадки. Мне стало даже как-то неловко за неё. За её такое бездоказательное и ничем не обоснованное недоверие к незнакомому человеку. А так как я не знал какую температуру показал градусник, то подавив свою обиду, молча, ожидал, что же будет дальше, слегка опасаясь того, что она, сославшись на военное время, может отправить меня в цех к станку. Так же молча, настороженно сидела и врач, изредка сердито поглядывая в мою сторону и на часы. Через пять минут она потребовала передать ей термометр и пристально уставилась на его шкалу, а я на её лицо, в ожидании того, что же такое необычное меня ожидает. Переведя несколько раз взгляд то на меня, то снова на термометр, она с озабоченным видом приложила ладонь мне ко лбу и проговорила: "У тебя температура почти 41 градус, а по виду этого не скажешь! Давай-ка ложись вот тут на кушетке и полежи, пока я сделаю запись в журнале и подготовлюсь взять кровь на анализ".
Ложиться я отказался, так как после подвала, в прохладном помещении санпункта я почувствовал значительное облегчение. Отвечая же на ее вопросы, я не забыл упомянуть и о том случае, когда мне во время сбора хлопка пришлось напиться стоячей воды из канавы. Почему-то мне казалось, что это и послужило причиной моей болезни. Слушая, она в ответ на это мое утверждение только скептически покачала головой и сказала: "Анализ покажет". Потом взяла кровь из пальца и снова села за стол писать справку об освобождении на три дня, включая день ее выдачи. Отдавая мне справку, она заботливо спросила: "Как ты себя чувствуешь? Сможешь самостоятельно дойти до дома или вызвать скорую, чтобы тебя забрали в больницу?" - "Не нужно скорой, - забеспокоился я, - сам доберусь как-нибудь". - "Хорошо! Выйдешь на работу, зайдешь ко мне".
Я вышел из санпункта, и, опустив, голову пошагал домой по самому солнцепеку вдоль заводских и складских заборов, где не росло ни одного деревца или кустарника, и не было тени. Голова кружилась, в ногах дрожь. Подумалось: "Ведь я на самом деле могу не добраться до дому. Если сейчас со мной что-нибудь случится, то даже помочь будет некому - вокруг ни души. Чтобы убедиться, что и в самом деле в эту пору вокруг никого нет, я поднял голову и увидел впереди фигурку человека в военной форме, шагающего мне навстречу. "Ага, все-таки кто-то еще есть. Поможет, в случае чего", - взбодрился я, продолжая свой путь, время от времени поглядывая на приближающегося встречного человека.
Когда же мы сблизились настолько, что стало возможно различать отдельные детали одежды, мне бросилось в глаза, что форма его одежды не наша, не нашей Красной Армии. Особенно отличался головной убор. По своей конфигурации он был схож с рисунком польской конфедератки. И тут я вспомнил недавнее сообщение, что польские части генерала Андерса отказались сражаться совместно с Красной Армией против немецко-фашистских войск и перебрасываются на Ближний Восток. "Но, почему он здесь один и так странно озирается по сторонам? Не шпионит ли он? Или просто возвращается с какого-то любовного свидания... Вот если бы была возможность проследить за ним... "
В это время польский военный, чтобы избежать столкновения с пьяным пошатывающимся человеком в замусоленной одежде, стал переходить на противоположную сторону улицы, а у меня в глазах замелькали тёмно красные пятна, и я, чтобы не упасть, остановился и прислонился к забору. Так я и стоял несколько минут, пока не прекратилось мелькание в глазах темных пятен, и постепенно не поутихло головокружение. Из-за слабости в ногах, у меня возникло сильное желание сесть прямо на землю и посидеть в узкой полоске тени около забора. Совсем уже было собрался сделать это, но вдруг вспомнил, как, будучи еще десятилетними ребятами, мы возвращались домой после продолжительного бесцельного блуждания по привокзальным станционным путям. Мы шли по такому же солнцепеку и по этой же самой улице. Тогда, изнемогая от жары и усталости, мы присели около забора в небольшом пятне тени от росшего за ним дерева «вонючки», так мы называли дерево Айлантус, за его резкий, приторный запах. Шедший вслед за нами мужчина, тогда, по-видимому, из сочувствия к нам, посоветовал: "Ребятки, напрасно вы сели. Вставайте! Не сидите! А то совсем разомлеете. Лучше соберитесь с силой и пройдите это голое место. А там уж, у арыка, в тени и отдохнете". Послушавшись тогда совета этого мужчины мы, без особой охоты, встали и, превозмогая усталость, пошли за ним. И правильно поступили. Добравшись до тенистой улицы, мы словно воспрянули духом!
Вспомнив это, я собрал остатки своей воли в кулак, и из последних сил пошагал дальше. Но прежде, потакая своей слабости, я наметил ориентир, где в случае, если не хватит духу продолжать идти дальше, присяду и отдохну. Однако, дойдя до намеченного ориентира, я не стал садиться, заставил себя идти еще дальше, до следующего, выбранного мной ориентира. Так, шаг за шагом, отмеряя расстояние, по намеченным впереди ориентирам, которое я должен был преодолеть - за ним другое, потом и третье - я добрался до прохладной тенистой улицы жилого квартала с журчащей водой в арыке. Там я почувствовал, как свежий прохладный воздух придал мне новые силы. Поэтому снова передумал садиться, а продолжил свой путь дальше, до самого дома. Вот там-то я, уже измотанный в конец, в изнеможении свалился в кровать.
Выйдя после болезни на работу, я выбрал время и забежал в санпункт. Его хозяйка на этот раз встретила меня любезно и с материнской заботливостью осведомилась: "Ну как, отлежался? У тебя был приступ тропической малярии. Вот возьми. Я выписала тебе рецепт на таблетки акрихина. Попьешь их в течение пяти дней, потом придешь снова".
Следующий приступ малярии меня застиг также во время работы в дневную смену через 14 дней, а затем повторился снова через столько же дней. Эти приступы малярии так меня измотали, что я во время их еле-еле таскал ноги, так как сильно исхудал, а тело окрасилось от таблеток акрихина в желтый цвет.
Уже шла третья неделя сентября. Освобожденный от работы врачом санпункта во время очередного приступа, я возвращался домой по пустынным жарким улицам. Из-за болезненного состояния на душе было муторно. Мне все представлялось в мрачном свете: "Почему у меня такая нескладная судьба, - думал я с огорчением. - Все мои друзья и сверстники давно уже в армии, и только я один еще разгуливаю на гражданке. Что они там, в военкомате совсем забыли, что ли про меня, - недоумевал я. Или, на самом деле, меня забронировала от призыва администрация завода. Надо бы сходить в военкомат и узнать, что они там думают на мой счет. Может быть, потеряли мое заявление с просьбой о направлении в танковое училище?"
Придя домой, я, как и во всех подобных случаях во время приступа, свалился в лихорадочном состоянии в постель, и проспал до позднего утра следующего дня. Проснулся я, когда дома уже никого не было. Завтракая без аппетита, я брезгливо перебирал нарезанные кусочки хлеба, оставленные мне на тарелке. И вдруг обратил внимание, что из-под неё выглядывает листок бумаги с крупным печатным словом "ПОВЕСТКА". Учащенно забилось сердце.- "Наконец- то дождался! "
Читая текст повестки в радостном предчувствии, я как-то даже не сразу врубился, что мне предлагают явиться в военкомат с вещами уже завтра к 10 часам утра. Когда же до меня это дошло, то я в волнении стал соображать, что мне предстоит сделать за предоставленный мне один свободный день. Ну, прежде всего, конечно, нужно оформить свое увольнение. Неплохо было бы также сфотографироваться. Сделать еще что-нибудь больше этого мне вряд ли удастся.
Озадачив себя таким образом, и кое как перекусив, я нашел чистую белую рубашку и, одев ее, спешно вышел из дома. Уже будучи на улице, я понял, что еще полностью не оправился от трепавшей меня восьмичасовой лихорадки, так как ощутил сильную слабость и разбитость во всем теле. Поэтому, чтобы сохранить силы и время, решил сфотографироваться по пути на завод, а не ехать в центр города. Однако и в этом случае мне все равно предстояло сделать большой крюк, так как ближайшее известное мне фотоателье находилось на перекрестке улиц Привокзальной и Госпитальной, сразу же за мостом через Салар.
В фотоателье изготовить мне фотоснимки за один день отказались: "У нас минимальный срок три дня, - категорически заявила приемщица. - А вон там, на том берегу Салара, напротив трамвайной остановки, расположился фотограф одиночка. Он может сделать снимки тебе сегодня же!" Ничего не поделаешь - на нет и суда нет. Пришлось направиться к фотографу кустарю-одиночке. Увидел я его еще издали. Он расположился прямо на открытом воздухе, на месте, свободном от времянок-лавочек и киосков. Все его имущество состояло из повешенного на столбиках панно, рядом с которым стояла табуретка, а чуть далее деревянная коробка фотоаппарата на штативе треножнике. Рядом находился упаковочный ящик для переноски всего этого имущества, одновременно приспособленный для обработки фотоматериала в темноте.
Услышав мою просьбу, фотограф, пожилой мужчина, без лишних слов, согласно кивнув, усадил меня на табурет перед панно, снял крышку с объектива фотоаппарата, и, накинув себе на голову и аппарат темное полотно, стал направлять его на меня, передвигая ножки штатива. Затем подправив фокусировку, вместо матового стекла, вставил большую деревянную кассету с фотопластинкой. Молча проделав все это, он сказал: "Внимание, снимаю! Прошу не шевелиться!" Церемонно, взявшись за крышку объектива, снял ее и совершив круговое движение рукой закрыл объектив. - "Все, молодой человек,- заявил он мне. - Ваше фото будет готово через три часа!
Удовлетворенный, что успешно покончил с одним делом, я поспешил на завод, чтобы и там успеть сегодня же завершить все формальности своего увольнения. Опасаясь, что цеховое начальство может мой призыв в армию затормозить, я, минуя его, сразу завернул в отдел кадров. Показав инспектору военкомовскую повестку, с наивной уверенностью, полагая, что она должна для него, также как и для меня, являться обязательной для неукоснительного исполнения, я почти потребовал от него документ об увольнении. Однако кадровик, вместо того чтобы поторопиться, невозмутимо и, как мне показалось, с некоторой долей интереса к моей персоне, продолжал изучающе рассматривать меня. Затем, помолчав, вдруг мягко так проговорил: "Куда так торопишься? Успеешь еще... Вначале вот возьми обходной листок и пройдись, собери подписи всех, кто здесь указан. И только уж потом приходи ко мне за справкой".
Растеряно уставившись в обходной, я с тоской стал было думать, что, вряд ли мне сегодня удастся обойти всех, кто в нем указан. - "Ну, что стоишь? Ты же торопишься! Беги, подписывай, пока все на месте, а то действительно не успеешь за сегодня. Разбредутся кто куда", - подбодрил меня ласково дядя кадровик. И я, вздохнув, побежал.
Вначале все шло гладко. Все были на месте и, услышав, что меня призывают в армию, подписывали обходной без дальнейших разговоров. Небольшая заминка произошла только в инструментальной раздаточной. А дело было в том, что одновременно с переводом меня на самостоятельную работу, мне выдали пять жестяных жетонов, с выбитым на них номером, который соответствовал моему табельному номеру. По этим жетонам я мог получать в инструментальной раздаточной необходимые мне для работы инструменты.
Помню, что в первый день я взял по одному из жетонов самый простенький штангенциркуль, а остальные сунул в карман. А когда, дня через два, мне понадобились измерительные шаблоны, я недосчитался одного жетона. Тогда я подумал, что, наверное, он куда-нибудь завалился или просто выпал из кармана. Но так как я считал, что раз номер жетона соответствует моему табельному, то никто другой пользоваться им уже не сможет. Поэтому меня и не встревожила его потеря. Мне же лично для работы вполне хватало и четырех. И вот теперь, направляясь к окошку раздаточной, я вспомнил о своей недостаче и призадумался: как же и перед кем мне теперь придется отчитываться за потерю жетона. "Ладно, - решил я, - спрошу об этом раздатчицу. Однако в беготне по заводу я совсем забыл про перерыв и вспомнил об этом только тогда, когда подошел к окну раздаточной. Не учтенная мною потеря времени огорчила меня. Однако ненадолго. Я тут же решил в этот час сбегать к фотографу.
Чтобы сократить путь я направился туда, как и до этого шел на завод, не по улицам, а по железнодорожным путям. Подходил к фотографу я с некоторым опасением: не рано ли? Однако здесь мне повезло. Мои снимки уже подсыхали, разложенные на газетном листе под солнечными лучами. Рассчитавшись с фотографом, я с удивлением стал рассматривать свое изображение на фотоснимке. Я не узнавал себя. Мне казалось, что на фотографии кто-то другой с исхудавшим лицом и выпирающими скулами. "Как Николай Островский во время болезни незадолго до смерти", - подумал я, и поспешил сунуть снимки под рубашку за пазуху, чтобы не мялись.
Вернулся на завод я уже после окончания перерыва. Подойдя к окну раздаточной, я положил на его полку штангенциркуль и два шаблона. А рядом с ними обходной листок. Постучав, со спокойной совестью стал ждать, когда кто-то подойдет. Раздатчица - молодая, миловидная женщина-толстушка, низкого роста, вышла из-за стеллажей и неторопливо, с равнодушно-деловым видом, направилась к раздаточному окну, еще не видя, кому она понадобилась на этот раз. Однако, подойдя вплотную и увидев обходной лист и меня, она изменилась в лице, на котором появилась непонятная мне озабоченность.
Молча взяв лежащие на столике измерительные инструменты, она удалилась для того чтобы разложить их по местам. Вскоре она появилась снова, но вместо ожидаемого мною подписанного обходного листа, неожиданно с сердитой решимостью заявила: "3а тобой еще тестер, - и добавила, - твой жетон там висит".
От удивления я застыл с открытым ртом, не зная, что сказать. Я не только инструмента такого диковинного в глаза не видел, но само слово тестер слышу впервые (тестер - комбинированный электроизмерительный прибор). В голове сплошная сумятица мыслей. Что же делать, что делать? Надо же что-то сказать в свое оправдание. Но как, и что?
В полном замешательстве кое-как сообразил спросить: "А что это такое? Что с ним делают, с этим тестом? По-видимому, мой растерянный вид, да и искренне прозвучавший вопрос, с какой-то жалобной ноткой в голосе, произвел на нее впечатление. Раздатчица, ничего не ответив, отвернувшись от меня, вдруг крикнула куда-то внутрь: "Дуся! Сходи в сборочный. Попроси наладчика... Пусть зайдет".
Я же, ничего не понимая, продолжал нудить: "Вы хоть скажите мне, что с ним, с этим прибором я должен был делать? Что он собой представляет?" Но она не отвечала на мои вопросы, а только досадливо переводила взгляд с меня на коридор, откуда должен был появиться тот, за кем была послана Дуся.
Наконец, в противоположном конце коридора появился высокий светловолосый красавчик-мужчина. Приближался он, не спеша, с играющей улыбкой женского обольстителя на губах, заранее уверенного в своем успехе. Уступая ему место, я отодвинулся от раздаточного окна чуть в сторону. Не обращая на меня внимания, он, облокотившись на выступающую часть столика, просунул голову в окно и певуче-заигрывающим голосом проговорил: "В чем дело, красавица ты моя? Зачем я тебе понадобился так срочно, среди бела дня, моя ненаглядная?" Я ожидал, что сейчас между ними произойдет любезная беседа, и досадливо поморщясь, приготовился уже к терпеливому ожиданию ее конца. Но вместо этого вдруг услышал строгий голос раздатчицы, требовательно прервавшей его велеречивое излияние: "Хватит шутить! Давай неси тестер!"- "Какой такой тестер? - наигранно капризным голосом произнес наладчик, Разве я у тебя его брал?" - "Неси без разговоров. Я знаю, что ты с ним работаешь! Неси, давай тестер!" - вновь требовательно прервала его раздатчица, и как бы подчеркивая, что принятое ею решение - окончательное, подписав обходной, протянула его мне вместе с пятым жетоном, который я считал потерянным. Я торопливо, чтобы не передумала, схватил и то, и другое, прошептав: "спасибо", быстренько ретировался. Правда, успев на прощание взглянуть в лицо, смотревшего в этот момент на меня наладчика с хитровато-лукавой улыбкой.
Успешно завершив все формальности, связанные с оформлением увольнения, я вернулся домой в этот день в шестом часу вечера, уставший, еле волоча ноги. А там уже вовсю кипела работа по сбору необходимых мне в дорогу вещей. Не зная, в какой район страны меня направят, мать и тетя, споря и переругиваясь между собой по поводу той или иной, выбранной ими вещи, что-то шили или подшивали и укладывали в простенький старый баульчик. Я же, перекусив, в изнеможении завалился спать, чтобы к утру окончательно избавиться от последствий перенесенного приступа. В девять часов утра следующего дня, попрощавшись с тетей, я с матерью отправился в военкомат. Там уже с аналогичными повестками собрались несколько человек, а к тому времени, когда двери военкомата открылись, нас уже было десять.
Начальник отдела без лишней канители, отобрав у нас повестки и паспорта, выписал направление в в/ч , расположенную в городе Чирчике. Старшим группы он назначил 28-ми летнего парня, который оказался среди нас, 18-ти летних пацанов, он один и знал, как нужно было добираться до указанной в направлении воинской части. Вручая ему направление, военкомовский капитан предупредил, что он обязан привезти всю группу в военную часть сегодня же. Таким образом, из военкомата наша группа вышла уже военнообязанными, с правом бесплатного проезда на всех видах транспорта до места назначения.
Не оборвать в былое нить. Часть седьмая
© Copyright: Дмитрий Питиримов, 2015
Свидетельство о публикации №215031500601
Свидетельство о публикации №215031500601
Рецензии