Море 9-10 главы

Глава 9
Мне стыдно. Почему я не плачу. Между двумя острыми шпилями мачты иногда уменьшалось или увеличивалось расстояние. Скрипеть мачта начинала с самого низа, и треск отправлялся наверх. Заканчивался, кажется, там, на кончике. А я лежала на куче канатов между шпилями, и мне было стыдно. Разве так переживают смерть папы? Я вдруг подумала, что верно Лиля наверняка бы переживала больше и подолгу плакала. Почему я иногда забываю, что его нет. Перед отъездом, я даже не побывала на могилках у своих родителей. Солнце заливало всю палубу, и было очень душно и жарко, а мне так не хотелось вниз, в прохладу, а может и в шум, где слышно двигатели, звонкий Лилин смех, гремящую посуду. Ещё на протянутой верёвке от сложенного паруса висел мой комбинезон и закрывал лицо от солнца. Я неудобно и как-то изломано лежала на канатах в длинном Лилином белом сарафане, в том самом, в котором она была, когда я впервые увидела её в порту. Хотелось спать, но сон вопреки моим желаниям не приходил, и я иногда проваливалась больше в какое-то ощутимое дремотное состояние без мыслей и чувств.
Я закрыла глаза. Скрипит мачта, запах, дерево, шумит море, я вспомнила его наощупь, представила: вот волна несёт меня, несёт долго, от корабля, иногда подбрасывает и снова ловит, а мне и страшно и хорошо, я не боюсь утонуть, я боюсь тебя, Море… вот появилась верхушка Маяка. День, а он горит синим, и этот синий кажется на фоне дня тусклым и неинтересным, бесполезным даже, но всё же светится, и вот, знакомые очертания. Море несёт меня быстрее и шепчет… «сееееей-часссс», - «сееееееей-чассссс». Оно плавно принесло меня к берегу, я чувствую песок, закружилась голова от земли, я отвыкла чувствовать землю. Я иду, босиком, и идти мне тяжело, я хочу, чтобы и воздух нёс меня, как несёт вода. Вот, нужно взобраться на этот холмик, а я всё думаю, что это такая тяжелая грузная песчаная волна и она сейчас двинется и подхватит меня, но я сама взбираюсь, спускаюсь, и вот, могила папы, свежая. Рядом, заросшая ландышами, мамина. И так вдруг необычно легко. Я – легка, как пушинка, как пёрышко, словно что-то каменное во мне или тягучее и непонятное стало покидать нутро, словно моя внутренняя невидимая волна вытолкнула эту тяжесть.
Сначала озноб охватил плечи, потом закололо кончики пальцев, и как будто ноги облепила стая маленьких мошек с острыми носиками. В это время поднялся ветер, подбросил вещи, и в глаза, сквозь смежные веки проникло солнце. Подождав, когда солнце как будто исчезнет, я открыла глаза. По-прежнему надо мной скрипела мачта и расстояние между шпилями то увеличивалось, то уменьшалось. Озноб не проходил.
Море – это вода, она везде и нигде. Она – одно,  каждая капля. Как я одно и я касаюсь воздуха ртом и ладонью. Так и Море, как я, только больше,  и касается моего корабля и моего берега. Сейчас обволакивает бочку, взбирается с пеной на песок, касается суши, на которой папина мама сейчас вывешивает на веранде бельё, касается суши, где колышутся ветром ландыши мамы, где прорастает трава на могиле папы, где исчезает под зарослями холмик Корсара.  И где Лилина мама достаёт пирог из духовки и касается море рук Смотрителя, что омывает лицо.
- Дина!

Я вздрогнула, и стало не по себе из-за того, что я, кажется, только что не дышала.
Кто меня зовёт? Кто это? Лиля, розовощёкая, отошедшая после качки. Она склонилась надо мной, и я вспомнила ту Лилю, в порту, когда мы встречали корабль, а он не пришёл и ту Лилю, которую я тогда не любила, которая меня раздражала. Такая же, она сейчас такая же. Нет, осеклась я, и стало дурно. Это я сейчас такая же, как тогда.
- Дина, что ты тут делаешь? А мы там собираемся бутылку откупоривать. – Минутное раздражение прошло, а может, его и не было вовсе. Просто всё вдруг изменилось.
- Лиль, а зачем ты плывёшь?
- Что? – она немного опешила, потом пожала плечами и сказала: - ну, это же интересно, здорово, просто.
- А ты? – и как же было хорошо, что она и меня спросила, потому что я хотела услышать этот ответ, невразумительный ответ от себя самой, вслух.
- А я не знаю, - ответила я, - это решили за меня, как будто. 
- Да кто же за тебя это может решить? Не выдумывай!
Но внезапный порыв ветра почти не донёс её слов, проглотил, изжевал и растворил.

Глава 10
- За глупыми мыслями у людей скрывается тишина. – Сказал Тюльпан и посмотрел на Эрнста так, что тот сконфузился, что-то буркнул и уставился в серую, всю в царапинах и пятнах столешницу. Лиля рылась в шкафах в поисках скатерти. В кают-компании, где перед обедом всегда стоял запах еды, сейчас было оживлённо и душно. Ждали Боцмана. Тюльпан забрал бутылку у Эрнста, который зубами пытался откупорить пробку, и сейчас смотрел на неё, пытался разглядеть текст в свёрнутой бумаге, пожелтевшей и постаревшей. На лестнице, ведущей к палубе, что-то со звоном упало, и Боцман отправил в кают-компанию морское громкое ругательство.
- Ой… - взвизгнула Лиля, - это я, это я оставила там ведро.
Я поспешила навстречу к Боцману, тот тёр бедро и не довольно что-то бурчал.
-Что за бардак на судне? Кто сегодня будет драить палубу?
- Это, это я! – вдруг вскочил Иван, которому заметно полегчало.
- Эх, братец, нет уж, люди с морской болезнью могут не только оставить ведро на палубе, они могут заблевать всю палубу. Так что, с твоим теперешним состоянием я не пущу тебя мыть это святое место. Справимся общими усилиями… без тебя, сынок.
Я посмотрела на Лилю. Глаза её горели, щёки постепенно становились алыми. А сама она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и тонкими пальцами, отправляя рыжие выбившиеся пряди за уши. Поймав мой взгляд, она только пожала плечами.
- Так! Ну что там? Бутылка? – Боцман закряхтел, и устало бумкнулся в единственное мягкое кресло в каюте. Немного вздрогнул из-за боли, которую ему принесло падение на лестнице.
- Да, Боцман!  Надеюсь, весь текст уцелел.
- А я надеюсь, что это наконец-то что-то интересное, а не чьё-то дурачество, как тогда.
-  Когда тогда? – спросила Лиля, усаживаясь за стол, кажется, геройский поступок поварёнка не произвёл должного впечатления на неё.
- О, милая леди, ваш брат с твоим отцом, Дина, когда-то решили разыграть меня. Написали глупую вещь, засунули в бутылку и выкинули за борт . Я, как ненормальный нырнул за ней, когда они меня позвали с криками «послание за бортом»… а когда открыл, узнал, что я, цитирую записку: «козёл безмозглый, морской ёж, и совершенно бездарный моряк!»
- Какой ужас… - произнесла Лиля.
- Неужели просто так, Боцман?  - улыбнулся Тюльпан.
Боцман невозмутимо повёл плечами и исподлобья посмотрел на Эрнста. Тот расхохотался.
- Он до этого разыграл нас, будто мы все подцепили морскую заразу, водяного волоса. У нас началась аллергия на цитрусы, а Боцман заявил, что это непременно водяной волос. Тогда многие матросы умерли от этой проказы.
 - Вы – сумасшедшие! – воскликнула Лиля, разведя руками.
- На море иногда бывает скучно! - улыбнулся Эрнст.
Ваня принёс чайник. И все как-то расслабились. Тюльпан поставил бутылку на середину стола, и на её горлышко присела муха. Почему-то она привлекла моё внимание. Бесшумное бесполезное создание, а видит она красиво. Папа рассказывал, что мухи видят так, как если смотреть через хрустальную вазу папиной мамы.
Запахло  крепким чёрным чаем. Тюльпан протянул мне бутылку.
- Ну что? Давай открывай!
Я взяла свою добычу. Было здорово. Любопытство иногда бывает таким необычным как сейчас. Мне и безумно интересно и в то же время хотелось протянуть этот момент интриги, потому что ощущение было очень похожее на радость.
- Открывай! Ну! – Лиля боролась с нетерпением, очевидно, у неё не было такого любопытства как у меня.
В итоге мы разбили бутылку.  Сохранить на память её цельность оказалось невозможным. Записка у меня в руках казалась хрупкой, и мои руки мне же ненадёжными в этот момент. Я отдала её находившемуся рядом Эрнсту.
- Странный ты человек! – воскликнул он и развернул записку, видимо не понимая, почему я сама не открыла её.
- Что там?
-Что?
Тюльпан склонился над жёлтой бумагой.

- Так не бывает. Так не бывает, слышишь? Зачем ты так делаешь? – я шептала морю.
Склоняясь, и чуть ли не вываливаясь за борт, я плакала и говорила с водой. Было слышно двигатели и как стучит на вышине мачты привязанный Боцманом флигель в виде Весёлого Роджера. 
- Дина! Дина, где ты? – Тюльпан поднимался на палубу.
  Я не хочу тебя видеть, Тюльпан. Не хочу. Я перепрыгнула борт и оказалась в шлюпке, она опасно пошатнулась, но осталась висеть.
- Дина… перестань.
Он ещё был на палубе. Ветер принёс запах только что прикуренной сигареты.
- Знаешь что! – крикнул он, - ты ненормальная! Ты…ты сумасшедшая психопатка! Какого чёрта так пугать? Где ты, я знаю, ты здесь.
Ну почему у меня две крайности: или реветь тихо-тихо или выть, как сейчас.
Тюльпан, услышав мой рёв, подбежал к борту и посмотрел на меня. В глазах его было безумство, а волосы смешно разлохматились.
- В чём дело? Дина? Почему ты плачешь?
Он задрал ногу, чтобы влезть ко мне.
- Нет! Стой на месте. Не садись.
- Да в чём дело? – он остался стоять, вцепившись тонкими пальцами в борт.
- Тюльпан…
- Что? Ну?
В это время к борту, как по команде прилипли все: и Лиля, и Эрнст, и Боцман, и взволнованный Ваня.
- Чего вы все здесь собрались? – закричал Тюльпан.
- Дина, что случилось? – спросила Лиля.
- Уйдите все! – снова крикнул Тюльпан.
  Боцман смотрел на меня так, как смотрит отец на свою дочь, словно у неё ангина или грипп.
- Нам уйти, Дин? – спросил Эрнст, чем удивил меня своим беспокойным участием.
Я кивнула. Тюльпан тяжело выдохнул и отвернулся.
- Нет! – крикнула я, - все снова обернулись,-  останься,- шепнула я ему.
Когда все ушли, Тюльпан докурил и снова взглянул на меня.
- Можно? – он указал пальцем на лодку.
Я отрицательно покачала головой.
- Ну, хорошо, пусть это будет твоей лодкой для одиноких и сумасшедших.
Я снова начала выть.
- Дина!
Голос Тюльпана в этот раз был таким резким, что я моментально перестала плакать, и, вдохнув глубже, сказала:
- Я хотела её убить, Тюльпан. Папину маму. В моём кармане были таблетки в тот день.
- Что? Кого убить? В какой день?
- «Таблетки, от которых можно умереть»  – Сказала я и добавила – послание из бутылки, «таблетки от которых можно умереть».
- Дин… - Тюльпан всё-таки спустился в лодку.
- Ты с ума сошла? Это просто чей-то бред.
- Нет, ты не понимаешь. Так было. 
 - Ну, хорошо, так было, но с чего ты взяла, что послание про тебя? – таблетки, предположим, мышьяк может быть у кого угодно в кармане.
- Ну, конечно, сам-то веришь?
- Ну, чисто теоретически, может же!
Вдруг на борт присела чайка.
- Берег? – спросила я у Тюльпана.
-Нет, - ответил он, - ещё далеко.
Тюльпан тоже взглянул на птицу.
- Они редко отлетают так далеко от суши. Они же не могут, у них, знаешь, этот, ну… - Тюльпан сбивчиво и удивлённо что-то рассказывал, широко раскрыв и без того огромные тёмные глаза.
- Я знаю. Я всё знаю. – Сухо ответила я.
- Ну да… - скептически заметил Тюльпан.
Вдруг сердце ёкнуло.
- Это ты? – сказала я чайке. Она словно превратилась в зоркую каменную скульптуру.
Моя чайка. Я когда-то принесла её Смотрителю.  Это она. Я узнала её.
- Как ты? – я потянулась к птице, но она взметнулась, и так неожиданно улетела, как и приземлилась. Только на бортике остались мокрые следы от птичьих лап, как доказательство того, что она - не иллюзия.
Тюльпан перепрыгнул и, оказавшись на палубе, сказал:
- Знаешь, ты и вправду ненормальная.
А море вдруг мерно и тихо что-то шепнуло, что-то большое и важное.

Палубу вечером мыла я.