Бирюки. Ч. 17

        Тоня не смотря ни на что продолжала ждать Петю, временами надеясь на чудо, временами впадая в отчаяние, уповая на то, что в конце концов он заскучает и придёт, а уж при встрече она сумеет объяснить, что произошла нелепая ошибка, недоразумение, что Тоня перед ним ни в чём не виновата. Он придёт, иначе и быть не может. Она же видела, как он любил её - не может так быстро всё забыться, остыть. Вечерами она чутко прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы: уж не Петины ли шаги, не он ли поднимается по скрипучим ступенькам крылечка и стучит в дверь? Но нет, это опять не он, а соседка Мария забежала за спичками. Тоня решила, что надо как-то действовать самой. Может быть сходить в Корзиновку к домой к Пете? Нет! На это она никогда не отважится! Вдруг он и говорить с ней не захочет, позору будет - не оберёшься, а уж сплетен и того больше.
       Тоня вырвала из тетрадки страничку и написала письмо, в котором подробно рассказала, как всё было на самом деле, а не со слов сплетников. "Петя, - добавила она в конце - если я тебе хоть немножко дорога, если ты меня ещё любишь, умоляю, приди! Я очень жду тебя. Твоя Тоня".
       Утром Антонина сбегала в корпус к Насте:
- "Настя, я тебя очень прошу, передай Пете записку".
       Настя, сотворив на лице кислую мину, всё же согласилась выполнить просьбу девушки.
       На следующее дежурство Тоня снова пришла к Насте на работу.
- "Настя, ты передала записку?"
- "Передала, передала".
- "Что Петя сказал?"
- "Да ничего не сказал, порвал письмо и выбросил в помойное ведро".
       Тоня шла по территории дурдома и не чувствовала под собой ног - они стали ватными и непослушными. Глаза ничего не хотели видеть, а уши слышать. Каким-то образом Тоня всё же добралась до бухгалтерии, сдерживая на пределе эмоции: хотелось выть и крушить всё вокруг. "В помойное ведро" - эти хлёсткие, жестокие слова вытеснили из головы все мысли, а из сердца - надежду. Тоня ощутила себя униженной, отвергнутой, растоптанной. И кем? Тем, кем была всецело, как ей казалось, любима. Она, в сущности, снизошла до него, она раздумывала, нужен ли ей этот мужчина и всё же склонилась к тому, чтобы связать с ним судьбу, а он без раздумий отшвырнул её, как паршивого котёнка. "Ну вот и всё...Всё! - подумала Тоня - Очередной жизненный крах."
       Той осенью октябрь на удивление выдался сухим и тёплым. Поздно вечером, страдая от бессонницы и одиночества, Тоня вышла во двор подышать свежим воздухом, сладковато пахнущим умирающей листвой. "Странно, даже умирая, природа приятно пахнет и красиво выглядит, в отличие от людей" - заметила Тоня. Она присела на скамейку, зябко кутаясь в пуховый платок козьей шерсти. Щедро усыпанное звёздами, небо, словно шалью укрывало засыпающую землю и живущих на ней людей.
"Драгоценный, искусно расшитый саван. И я здесь, как в гробу, словно заживо похороненная - не выбраться" - с грустью и тоской подумала девушка.
       Она долго сидела под кустом сирени, где ещё недавно целовалась с Петром. Или уже давно? Сто лет назад? Как же резко всё изменилось с той поры. Тоня старалась ни о чём не думать, гнала от себя какие бы то ни было мысли, но ей удавалось это с трудом. Установившуюся вокруг гробовую тишину лишь иногда нарушал лай собаки где-то на краю села. В этой нереальной тишине хорошо слышалось, как пожелтевшие листья сирени временами с шорохом осыпаются с куста, невесомо ложась на голову, плечи и колени девушки.
В зоне, за забором, как обычно по вечерам в тихую и сухую погоду, группа инвалидок затянула песню. Женщины пели слаженно, прочувствованно, на три голоса, изливая в песнях печаль измятых, надломленных душ. Вот уж кому точно было не вырваться из заточения до конца жизни.
- "Зачем меня окликнул ты в толпе бесчисленной людской" - затянула самая голосистая.
- "Зачем цвели обман-цветы, зачем закат горел такой?" - подхватили подружки.
" Зачем пришёл средь бела дня,
Зачем ушёл в скупой рассвет? -
Ни у тебя, ни у меня,
Ни у людей ответа нет". - разносилось эхом далеко вокруг.
       Слова песни кинжалом вонзились в Тонино сердце. До того дремавшая маленькой чёрной точкой боль, вспенилась, забурлила, распирая грудь, вызывая подобие рвотных спазмов, да и вылилась в безудержные рыдания. До сего момента, с трудом сдерживаемые чувства несчастной девушки, наконец-то нашли выход: Тоня рыдала во весь голос, не боясь, что кто-то увидит её слабой, раздавленной. Жестоко покинутая Петром, Тоня хорохорилась, бодрилась, не желая показать виду, как на самом деле ей тяжело, нарядная, ухоженная ходила на службу с гордо поднятой головой, улыбаясь и смеясь в ответ на назойливые, докучливые расспросы об её отношениях с Петром. Но вот струна лопнула и всё, что накопилось в душе, теперь изливалось бурными потоками слёз.
- "Тоня, Тоня! - вдруг она услышала рядом голос Аркадия Сергеевича. - Тонечка, ну что же ты так горько плачешь?" - он притулился рядышком на скамейке и приобнял Тоню за плечи.
- "Дай ка я тебе слёзы вытру". Достав из кармана куртки большой носовой платок, Аркадий Сергеевич стал тщательно и бережно вытирать ручьи из глаз и носа Антонины.
- " Тоня, не реви, перестань! Ну, прекрати уже! Эдак мне одного платка не хватит. Это всё из за кавалера? Он что, бросил тебя?"
- "Да! Бросил, бросил! Ну почему я такая невезучая, почему у меня всё через пень-колоду? За что мне это? Как же тошно, хоть в петлю лезь!"
- "В петлю?! Я тебе сейчас покажу - в петлю! Вот ввалю ремня хорошего, хоть и не отец, мозги быстро вправлю! Ишь, чего удумала! Молодая, здоровая, красивая, умная - что тебе ещё надо?! Вся жизнь впереди - не смей раскисать! Вот у тех, что за забором, у них, действительно, судьба - не позавидуешь, и то они за жизнь цепляются".