Полезность

Иван Кузьмич полусидел (или полулежал?) в гамаке и думал о себе и о Дубхе – альфе Большой Медведицы. Если с Дубхе ему было всё более или менее понятно, то с собой Кузьмич испытывал определённые затруднения.

Затруднения эти касались одного важного для него вопроса – как ему расценить, то, что он, Кузьмич потерял интерес к тому, что делают люди? Обозначить ли это усталостью и плюнуть на свою тревожную задумчивость, или же назначить мудростью – и тогда плюнуть на ту же задумчивость, но уже два раза?

Поворочав эту мысль слева-направо и взад-вперёд, Иван Кузьмич определил, что всё осмысленное человеческое творчество, так или иначе, подчинено очень странному и напористому постулату полезности.

Постулат этот лез изо всех щелей, и чуть ли не сиял на челе каждого встречного-поперечного. Он призывно орал со всех перекрёстков, из разных эпох и в любое время дня и ночи. «Съешь ложечку – это полезно!», «Будь полезен ближнему своему!», и даже «А ну-ка, дай ему по шее – для пользы дела!»

По негласному же правилу, непонятно кем установленному, во все времена однозначно считалось, что если свести, хоть какую пустую нелепицу к вышеозначенной полезности – то это всегда будет хорошо… При этом правда, кому точно будет хорошо, не уточнялось, но настоятельно прогнозировалось, что именно рьяному борцу и радетелю пользы.

От этой явной и наглой лжи, Кузьмича передёрнуло, будто холодом по кишкам прокатило. Пробежали по нервным каналам ледяные волны, и в каждой волне бурлило, пусть и не пережитое, но вполне осознанное воспоминание – то о войнах, то о каких иных бойнях, а то и непонятно откуда всплывшей инквизиции, с кострами, да всё с той же охотой на ведьм.
Море, да что там море, - вселенная крови, воплей и ужаса…

И что уж совершенно показалось Кузьмичу нелепым, так это то, что всё это делалось в угоду той лицемерной силы, что испокон веков расценивалась, как сила почему-то созидающая, и почему-то якобы приближённая к Самому! Им, якобы обласканная и привечаемая, и наречённая полезностью…

Вновь уставившись взглядом на Дубхе, Иван Кузьмич несколько успокоился и даже покорил себя за мрачную однонаправленность мыслей, решив всё ж таки отыскать в деяниях человеческих хотя бы какую и вовсе незначительную блажь, на которую не наложила свою загребущую лапу вездесущая польза.

Однако промучившись несколько долгих минут, за которые луна уже успела всплыть над лесом, Кузьмич так и не смог найти ни одного «чистого» деяния. И даже те поступки добровольных рабов полезности, которые непрестанно порицались, хоть той же моралью или Минздравом, и были причислены ими к разряду вредных, а то и губительных, так или иначе, творились совсем не по причине их полной бесполезности.

Мысли Кузьмича обогнули экватор его обоих полушарий, и вновь притихли где-то за мозжечком. Он покачивался в гамаке и, думая о том, что вот и Дубхе тоже прельщает учёные головы своей научной пользой, стал проваливаться в безмятежную дремоту…

Очнулся он через минуту…
Сердце ухнуло в пропасть и там притаилось, сжавшись от испуга…

Это уже потом, когда к нему вернулась способность рассуждать, Кузьмич отнёс своё видение на счёт необычных сгустившихся облаков, или тумана поднимающегося над лесом, и принявшим замысловатые формы…. 

В первую же секунду он явственно различил, как над ним навис чёрный силуэт страшенной бабищи, с раскинутыми в стороны лапами и с разинутой пастью полной луны… Иван Кузьмич закрылся от неё руками, проклиная себя за то, что своими рассуждениями, взял да невольно и приоткрыл её нелицеприятную и тщательно скрываемую тайну. Тайну Полезности….

Когда наваждение схлынуло, Кузьмич успокоился и, вытирая пот со лба, зло проворчал, глядя на луну: «Чуть не сожрала, чёртова прорва, - и немного помолчав, добавил, - Или сожрала?.. Давным-давно… Ещё при  рождении…»

Затем он вылез из гамака и решил, что ни об усталости, ни о мудрости сегодня больше думать не станет. А плевать будет целых три раза, и всё через левое плечо…