Оседлавший волну

Главное правило главбуха: «Бухать – так бухать».
Бурлящие мысли: этот бабушкин суп, когда стайки кипящих пузырьков подбрасывают на поверхность то монетку моркови, то лавровое письмецо, то кустик говядины. Джим внимательно смотрит на меня. Раньше он иногда высовывался из плаката… и качал головой. Вряд ли одобрял – иронизировал.
В сущности, запой продолжался всего-то трое суток. Молодой и относительно крепкий организм такой срок не вгонит в жестокую стадию изменения сознания. Позитивность и легкость подстегивали отправиться в магазин. Клеточки мозга водили хороводы на братских могилах и хлопали в ладоши в ожидании новой дозы. Внутренний запал, интуитивный стимул звали в прохладные, ароматные воды сидра, словно любимый человек гладил твое тело ладонью и шептал на ушко эротическое словоблудие.
Кипяток замерз в пустом стакане.
Органы остались плавать в колбе.
Где-нибудь построю дом на Грани,
Чтоб людишек не ходили толпы…
Запой следовало прекращать. Прервать как нежелательную беременность. Представьте, как изменится рынок секс-услуг, когда в оборот пустят таблетки для быстрого и безболезненного аборта. Чистые шлюхи в легальных публичных домах при наличии у тебя справки позволят кончить в себя. Долой резину и латекс! Родители детей, вступающих на путь половой жизни, могут снизить градус волнения: сеновалы и дачи не закончатся свадьбой по залету. Долой браки по ошибке! Если плод имеет генетические или физиологические отклонения, сотри и начни всё сначала. Долой несовершенный материал!
Засаленное одеяло свисало с кровати ломтиком сыра в бутерброде. Башни полторашек – сидр-сити – величественно стояли на столе как раз на линии наблюдения. Некоторые валялись под столом вместе со сраженным неловким пьяным ударом стулом. Вилка – не от провода, а обычная, столовая – дрыхла около удлинителя. Штаны буквой W тоскливо смотрели на уютное кресло с грязного ковра. Пути запоя неисповедимы.
Ощущая себя бесстыдным гинекологом, я стал готовиться к Последствиям. Опыт подсказывал, что это продлится несколько часов. Но кто же знает наперед? Ящерица организма порой выкидывает интересные фокусы: то приспосабливается к львиным дозам яблочного алкоголя, то ведет к просветлению через боль.
Агенты могли прятаться где угодно. Например, замаскированные под друзей они вчера опрокидывали со мной чарку за чаркой, смеялись, подстрекали идти за добавкой в ночник, а когда тумблер в голове щелкнул на «выкл», внимательно прощупывали и изучали меня… подетально. Потом составляли отчеты, наполненные несвежими мыслями, и отсылали вышестоящим инстанциям.
На потолке плясали белые лошадки дефектов штукатурки. Следующей ночью жду откровений.
Комната пустела, но через некоторое время вновь наполнялась миражами вчерашнего. Дружеские ужимки и лобызания. Весёлое видео, весёлые шутки, весёлые все, весёлое всё. Алебастр памяти зиял нестыковками. Стройные ёмкости из-под сидра косились и думали о чем-то опустошительном.
Запойные времена утром торжественной трезвости кажутся бредовыми путешествиями в иную действительность. Чем меньше алкоголя остается в организме, тем нелогичнее и абсурднее предстают вчерашние действия. Это нормально, это согласованные с Рамками Контроля путешествия в ответвления сознания, сформированного социумом. Предсказуемые американские горки отправляют детишек позабавиться. Не предполагается, что они будут открывать новые вселенные, изучать возможности своего воздействия в сфере мыслей, подниматься над примитивностью разума. Абсолютное большинство должно идти к отупению, к изменению превалирующей реальности. В идеале все, но не бывает стопроцентно корректно работающей Системы. Тут задача привязать человека к какой-либо страсти. Особенно ценятся личности. Для Агента большая удача – поймать Личность. Никакого познания – ты должен остаться один на один с демоном, который будет давать тебе иллюзию свободы, зациклит в граф он-¬¬ты-он.
Только с сидром они просчитались.
Сидр – перводвигатель алкоголя – дает власть смотреть на выпивку, на мир и на людей взглядом ученого. В такой момент разум выходит из-под контроля плоти и отрешенно наблюдает за ней, перенимая при необходимости ее боль и делясь грузом психозов.
Чтобы быть подготовленным, надо заранее сосредоточиться.
Я немного поел – с запойной голодухи ломка убийственно тяжелее. Бутерброд был до жадного пережевывания вкусным, только вкус в памяти не отложился; а вот вода, заботливо притаившаяся в чайнике, стала сладка как мёд.
Сидр, как и всякий алкоголь, перестраивает обмен веществ под себя. Но как всякий сидр, сидр гуманен и жёсток. Будет и фокстрот, и марсельеза. И взятие блокадного Ленинграда, и чума, уничтожившая Берлин, и совокупление Эвереста с Марианской впадиной. Непрочитанные никем книги, распятые на главной площади Карфагена. Девственницы, скормленные слепым гладиаторам. Моржовые усы, которые улетают на Юпитер искать колье Елизаветы Эдинбургской.  Розовая луна и печальная улыбка окна болезненной постзапойной ночью. Красные гирлянды укуренных глаз. Океаны чужих дверей. Молчаливая ярость непонимания всеобщего стремления к условности и банальности. Пламя чужих идеалистических выпадов, которое пожарники беспощадно заливают пеной: им платят за охрану стабильности. Домовые скрываются в комодах от борцов с несуществующим. Импичмент Богу, объявленный всеми думающими и свободными. Всеми, кто видит, куда катится этот навозный шар…
Джим смотрит в меня:
«Кто не выбирает себе королей, кто не выбирает себе рабов – тот выбирает».
вниз…
            вниз…
                вниз…
                вниз…
Толкаю железную дверь. А за ней кишащая тварями улица.



* * *
Грубые неотесанные лица. Как они могут веселиться? Это раздражает словно гвоздь, издевающийся над классной доской. Диснейленд в кунсткамере пустых тел.
Первая волна накрывает в столовой. Супчик, который должен был стать живительной подпиткой организму, превращается в проклятие. Потеют ладони. Ложка кажется орудием самобичевания. В не очень-то и тёплом помещении душно до потери сознания: сидр балуется с гомеостазом.
Жар…
           Озноб…
Жар…
           Озноб…
Жар…
          Жаааар…
Оззззноб…
          Жаррррр…
И не важно, знаешь ты или… отдадите мне всё, что есть… похоже, они требуют вскрытия… миленькой собачонки… праведников ужасно жаль… сволочь – это тот… кто боится собственной тени наркомана!.. зараза… уют и комфорт съедают на второе… тень… заряженная как пушка мужчины… и, не удержавшись, она мечтала… о паразитах и остальных епископах… озабоченных насыщением… и перенасыщением… ты бы и сам изошел слюной под одеялом... главное, вы щедро делитесь с собой… иногда можно, но не всегда… шерстяные чулки нуждаются в доверии… вы правы, его безмолвие ошеломляет в девственных лесах… она впервые чувствует, что может так себя… она хочет весь пляж, где мы нашли, наконец, тени розовых скал… она чувствует себя кривой… предсмертной страной…
День освобождения может не настать… никогда… день освобождения может настать… всегда… тогда взлетит всё вверх струёй революционного хаоса… не будет правых и виноватых – кто не с нами, тот против нас… а вы говорите: не убий… это надо душить в зародыше…
Столько всего. Столько всего. Поесть бы. Поесть бы как следует. Капли – это слезы. Слезы – это пот воспаленного мозга. Мозг – это магменная масса, рычащая перед великим рывком…
Мир без иллюзий таков, какой он есть: со сверкающим чешуйчатым покрытием… неплохо было бы умереть как вчерашние новости… под жалкими хитростями и уловками угадывается нежность… баба должна быть тёплая… как бабочка на стекле лампочки…
Вторая волна… Третья…
В «перигеях» волн можно впихнуть в себя пару ложек, или адекватно ответить кому-нибудь. Между амплитудами – передышка, внутренняя самоподготовка, покаяние перед сидром.
Перетянутые полотенцем глазные нервы. Вернуться бы обратно, выпить вина… Пропустить парочку стаканчиков… Потом догнаться. И снова Сидр… Мне тяжело. Я разбросан между предзапойным банальным уютом, страданием в столовой и бескрайней тарелкой запойного пьянства. Волна окунула мой мозг в вязкую холодную субстанцию. Разноцветные пятна сливаются в геометрические формы, которые перетекают друг в друга. Наверное, кто-то спустил с цепи солнечных зайчиков и лунных кроликов.
Под ногами плитка пишет: «За тобой ведется охота».
«Я настолько ценен для Диктатуры? Чем?»
«Это длится с сотворения мира! Никто не просил и не заставлял, но ты сделал себя символом человеческой ярости».
Прохожие расступаются, но я не понимаю, зачем они это делают.
Гудят автобусы и троллейбусы, здания и люди, птицы и лужи - весь рой города. А я всего лишь тихий одиночка, персонаж из другой сказки.


Асцярожна, дзверы зачыняюцца…
Взвизгнула тетка, прищемленная дверью. Тихо пукнул напуганный стукач. Кондуктор хищно принюхалась, выискивая необилеченных.
Все хитросплетения имеют единую пружину. Нелегальный сидр, употребляемый большинством пролетариев, изготовляли, обрабатывали и распространяли благодаря тайной поддержке Правительства. В сомнительных барах на каждом углу, на рынке у мужиков с вязким изможденным взглядом, а за крупные суммы – и в заведениях, претендующих на элитность. Тайные метастазы Контроля. Ярые и бескомпромиссные противники горят в памяти людской недолго, а заканчивают в лесной яме или за мусоркой в подворотне. «Несчастный случай. Смотритель оплошал. Виновные будут наказаны». Трусливые и скрытные, как паразитирующая плесень, расцветают и благородно отрыгиваются, высасывая аппетитные остатки из разлагающегося трупа человечества.
Одноглазая старуха за рулем переключала педали и ёрзала, словно оказалась на ведьмином кресле. Ехидное шипение – я увидел тонкую длинную нить, которую она перерезала ржавым секатором. Половинки безвольно опустились сварившимися макаронами, но через мгновение дерзко выпрямились, хлестнули старуху и сцепились в единое целое. Та взвизгнула. Зрачок развалился. Заколыхались нити кровеносных сосудов. Глаз вытянулся как раздавленный эллипс. Анафаза сменяется телофазой. Вокруг каждого зрачка формировался свой хрусталик, роговица, веки… Через миг два глаза плавали горошинками перца в застывающем холодце и подмигивали мне. Старуха, казалось, помолодела.
Дёргало и швыряло, но я прочно схватился за петлю, свисающую с поручня.
Он выбрил себе весь мозг, все шероховатости и неровности. Старался, поэтому не порезался. Не зная, что еще вытворить, залил это самоуничтожение бальзамом после бритья. Теперь сидит, блаженно взирая на других пассажиров. На лбу – бесплатный проезд. Подо лбом плавают брови. Ниже – две черных впадины, из которых сочится коричневый гной. Набожные старушки собирают его мастерками ногтей и штукатурят больные места. Когда застарелая боль каким-то чудом уходит, старушки хватают его, достают ножницы, секачи, сверла, стамески, перфораторы, клещи, шпатели и, толкаясь, разбирают по кусочкам, как дефицит утром на рынке. Фаланга – мужу от геморроя, мошонка – зятю от импотенции, ключица – дочке от бесплодия, леденец – внучке от кариеса, аппендикс – соседке от имбицилии.
Кондукторша забирает ловким точечным захватом бумажники. Завтра будет красоваться в итальянских черевичках (если не пропьет выручку). Одно дуновение трамонтаны может спутать все карты на Карте судьбы. 
Водят хоровод восемь глаз старухи за рулем. Гудит ток – забытая мелодия для флейты. Подошла цапля с отрубленной головой. Из трубки шеи жалобно смотрел голубой шарик. Ощипанные пыльные крылышки придерживали табличку «Подайте на сидр». По законам Диктатуры цапли-попрошайки не имеют никаких социальных прав. Специальные отряды отлавливают их и направляют в психиатрические здравницы. По мере необходимости коллегией докторов цапля может быть признана нежизнеспособной, тогда ее ждет умерщвление (эвтаназия, по-научному) – мясо цапель нежно, оно подается в лучших ресторанах за огромные деньги. Причем цапли-богатеи очень любят заказывать в качестве второго плоть неудачливых собратьев. Это считается своеобразным признаком подтверждения торжества эволюции.
Я покачал головой. Голубой шарик принялся тереться о мою ширинку. Старуха-водитель затянула: «Стабильно жить, стабильно помереть. В чем счастье-то еще?..» Замочек стал расползаться – пришлось шлепнуть ладонью по зарвавшемуся шлангу. Цапля обиженно зашуршала перышками. Остальные пассажиры ехидно загудели, стали поливать ее словесной грязью, соревноваться, кто метче плюнет. Коллоидное тело кондуктора похлопало меня по плечу, будто я сделал чужую работу и унизил цаплю вместо него.
Сидр нужен… Нуждающийся в нем – да получит сторицей за терпение и смирение… Не стоило так делать, но я достал из-за пазухи фляжку. Пассажиры насторожились. Жадные взгляды раздели, изнасиловали и выпили меня до капли. Низменная масса алчного отродья. Коллоидные ложноножки поползли под одежду, схватили за складки джинсов. Булькающий стон зависти; ничего не стоило дернуть и разорвать эти жирные нитки. Несколько червячков свалились на пол и растворились в общей грязи.
Сидр идет к тебе, птичка… «Вы не имеете права! – завизжала водитель. – Не имеете!» – и дальше звуки неисправной бензопилы. Размножившиеся глаза заполнили всю голову и переползали уже на одежду, отпочковывались и выпрыгивали в открытое окно. Катались на дворниках. Качели под потолком устроили из какой-то ленты. Перегрызли в одном месте изоляцию и кайфовали от секундных ударов током, пока Большой Глаз, мутировавший из семи маленьких, не прикрыл эту лавочку, установив доступ к току только за определенную плату ресничками. Глаза одной матки-глаза готовы были убить друг друга за лишнюю ресничку. Кровавые прожилки и желтые пятна росли на зараженных ненавистью участках.
Серной кислоты бы им – вмиг прозрели.
Стоило первой капле коснуться голубого шарика – он надулся и стал жадно впитывать сидр. Табличка шлепнулась на пол – зачем она уже? Перья словно наполнились живительным золотистым окрасом, встопорщились, заколосились восторгом.
…и нам… и нам… и нам… – зашептались вокруг, кто-то жадно сглатывал, как проститутка-нимфоманка. Не получите ничего. Пустая фляга отправилась обратно в карман. Цапля чмокнула меня в щеку холодным шариком, разбила молоточком окно и выпрыгнула на мостовую.
Я устало прошел по салону и упал на одно из четверки задних сидений. Коллоидный кондуктор, бормоча «зря-зря-зря-зря-зря», пересчитывал деньги. Мелкие сошки и важные суки, прыщавые морды и немытые волосы, перегарные усы и поношенные шляпы, расцарапанные щупальца и комковатые тела – я постарался максимально отстраниться от них. Поднял глаза, напротив сидел старый таракан, истекающий слизью. Нос туфля машинально отъехал вбок, чтобы клейкая лужа не изгадила его.
Дышалось тяжело, и сердце рвалось вперед воинственным капралом. Канонада в висках. Сухость в горле. Волна изменила мои планы и намерения. Активности и бескомпромиссности пришел ожидаемый крах. Мыльный пузырь самоуверенности лопнул – только брызги остались, да и те быстро высохли. Слезы отчаяния постучались в заднюю дверь глаз.
А сидра больше не было. Всё как-то сразу обрушилось и утонуло в беспощадной волне… Мелкие сошки, важные суки, перцы, торчки, молчуны – вы отодвинулись очень далеко.
Стряхнув с брюшка крупный ком облепленной пылью слизи, таракан говорит:
–Мне выходить.
Киваю. Ни на что сил больше нет. Внутренняя дрожь разрушает сложные мысли. Троллейбус останавливается. Мы с тараканом проталкиваемся сквозь поток втекающих-вытекающих туш. Крики и гнусные проклятия за испорченные слизью пальто, шляпы и аппетит. Я страдаю как невольный соучастник.
На остановке очень ветрено. Волна уничтожает все смыслы и ориентиры. Таракан молча стряхивает слизь. Я дрожу рядом, стараюсь рассмотреть его: сколько полосок на брюшке, каким цветом отливается хитиновый покров, оценить длину усов и густоту щеточек, но информация застревает где-то посередине между органами восприятия и мозгом. Дезертировавшие нейроны застреливаются, не дожидаясь поимки особистами.
…Вестибулярный аппарат ни к черту… Частоты пульса зависят от дозы… Мне не хватает дозы… Боль моя… Ты покинь меня… А северный ветер всё также поет… Всё также поет, но меня рядом нет… А он всё поет и рыдает навзрыд…
–Пойдем со мной, помогу, – слизь всё равно стекает с таракана тонкой струйкой, но уже поменьше. Кукарача протянул лапку, я безвольно взял ее, и он повел меня, как маньяк обколотую транквилизаторами девочку, по каким-то тропинкам.
Серость наползала плотной жижей. Цветные вспышки пугали причудливой геометрией. Оскаленные лица выскакивали из-за углов подсознания. Добрый старый таракаша вел меня, хрустя панцирем и шелестя седыми усами. Местность, поросшая кривыми деревьями и нахохлившимися кустами. Заброшенная велосипедная дорожка, мутная речка течет. Лужи… Лужи… Захотелось упасть и лакать грязную воду, чтобы валяться и мучиться еще больше.
Остановились. Таракан достал из тайника стеклянную бутылочку. В этот момент он показался мне ангелом, ниспосланным Великим Сидром. Клочья слизи колыхались как перья божественного тумана. Такой добрый. Такой святой… Но Волна сбила с ног, и я рухнул на асфальт. Таракану пришлось наклониться надо мной, разжать капкан губ и влить благословенную жидкость в глотку. И чем же я отличаюсь от нищей цапли?.. Шеф-повара со сверкающими как лезвие разделочного ножа глазами уже шепчут на ухо Агентам: вон того хотим, он стал бы украшением сегодняшнего стола; может и сам диктатор со свитой заглянет отведать…
Возвращение стирает негативный опыт, блокирует уничтожающие личность переживания, искажает воспоминания в приемлемую, принимаемую разумом форму.
Идем по дорожке, пьем по очереди. Доброта и умиление качают меня в блаженной колыбели. Молчание – лучшая беседа.
Я вспоминаю никчемный троллейбус. Размножившиеся как баптисты глаза взялись устроить дискотеку. Газонокосилка раскромсала счастливую цаплю на корм бродячим псам. Они смотрели и причмокивали, зацикленные в сладеньком гниении.
Тебе будет плохо, когда сгорит топливо и безработные истопники выйдут на забастовку. Парочка принятых штрейкбрехеров спасет ситуацию, но ненадолго. Новая доза топлива, иначе – крах и заблеванное тельце под забором.
Погост зовет кровавыми устами земляники.
Каждый шаг что-то менял во вселенной. Жаль, что разум не выдержит подняться так высоко, чтобы увидеть Великие Связи. Источник понимания одаривал постижимыми сознанием, но невозможными для произнесения или написания откровениями.
Мы снова остановились. Едкими химикатами тревожило впечатление механичности происходящего. Набранное на сломанной печатной машинке завещание сломанного мозга. Там – уютная запертая комнатка, строчки бегут по клетчатой бумаге. А Здесь таракан отшвырнул пустой бутыль.
–Я гермафродит, – усы возбужденно зашевелились, он стал двигать лапками, будто танцевал.
Вот черт, угораздило на такого нарваться. Видно, долго у него потомства не было, раз он весь слизью истек. Фасеточные глаза уставились на меня. Гипнотизировали? Я почувствовал себя жалким никчемным существом, достойным лишь удара каблуком по голове. Таракан был в сговоре с сидром! Цепкие лапки схватили за плечо. Лучше бы я не выходил, лучше бы не смилостивился над цаплей.
–Я гермафродит, но мужская функция у меня атрофировалась. Я хочу, чтобы ты был оплодотворителем.
Замечаю, как внизу появилось какое-то отверстие, клокочущее как жерло разбуженного вулкана.
Кровь бурлила, совокупляясь с проникшим в нее сидром, словно подавала пример мне. Мои желания ничего не значили для тела, я попал в грамотно расставленные ловушки Контроля. И самое страшное, что неотвратимое, жгучее желание, как ребенок порочной любви крови и сидра, родилось и затрепетало горячими, возбуждающими толчками. Таракан намекал на «продвижение по служебной лестнице», обещал бонусы и преференции на новом «интересном местечке».
Тело безвольно отдалось Контролю, последним бастионом стояла крепость в глубине сознания, но ее уже поливал огненный дождь. Свистели стрелы, ворота трещали от ритмичных ударов.
Слаженная, грамотная операция против меня. Оставался лишь один путь ухода.
Гнилая вода лизала фригидные камни набережной.
Небо цвета анархии. Вспыхивают желтые квадраты чьих-то личных мирков: каждую минуту несколько новых.
Пляски северного ветра вокруг впавших в анабиоз деревьев.
Угрюмая сосредоточенность. Холодная мизантропическая обособленность. Я иду около своего тела. Ноги пружинят и несут его, куда глаза глядят, а я как умелый водила вальяжно корректирую курс.
Когда-нибудь из этого неба посыплется снежная кокаиновая крупа. Поначалу осторожно, неуверенно; затем поток будет нарастать; и вот уже первые люди, заметившие неладное, останавливаются, смотрят в недоумении на щедрое запыленное небо. Самые смелые ловят языками кокаиновые снежинки, поднимают ладони, улыбаются радостно-радостно. Ветер ворчливо наметает сугробы. Автомобили едут медленно. Водилы сигналят, открывают окна, недоумевают. Снегоуборочная машина стоит посреди дороги, постепенно покрываясь белой, искрящийся в золоте фонарей шапкой. Оранжевый коммунальник бросил ее к чертям собачьим и побежал на электричку: он соскучился по родной деревне и старенькой больной маме.
Дети забыли про интернеты, планшеты, айфоны, контакты и лепят кокаиновых снеговиков и снежных баб, которые тут же женятся, и у них рождаются задорные снеговята. А взрослые кувыркаются вместе с детьми. И впервые и те, и другие видят друг друга. Взрослые вспоминают, что такое бескорыстное чистое детское счастье, и обнимают своих наконец-то обретенных сыновей и дочерей. И они смеются. Смеются как раньше.
Налёты чёрствости и золу спаленных сердец уносит кокаиновый снег. Гаснут синие капельницы телевизоров и вороньи глаза кнопок «power». Да будет так отныне и вовеки веков. Аминь…
Я же несся в машине по дождливому шоссе. Дорога виляла зигзагообразными лучами огней. Разговор не клеился: я клея выпил слишком много – и он утратил свои важные свойства. Я люблю щедро делиться собой, но сейчас зациклился на странных мыслях. 
Барахлил мотор, а внизу пульсировала боль. Я не из тех, кто исходит слюной под одеялом, глядя на великих и достигших многого. Сам я спускаюсь по мере сил на то дно, которое дает необходимый толчок, чтобы совершить Скачок ввысь. Пододеяльные любят говорить о высоком, о Системе, о том, как они вне ее. Трусы. Просто восхищаются, а сами – ни-ни… Даже, я бы сказал, умные трусы.
Мертвым тесно среди живых, вот они и пытаются нас вытеснять. Не обязательно навязчиво: много способов есть… Вези меня, человече, я послушаю рассказы о твоей жизнишке, и даже расскажу о своей. Мертвые легко поймут друг друга. Главное не притвориться слишком сильно.
Впереди пока еще некрепкий, но явно предвещающий бурю, хор голосов начинает запевать: «Мир Детей! Мир Детей!..»


{ХОБОТЫ РОБОТОВ}[http://www.proza.ru/2015/03/16/2021]