Хоботы роботов

Город плыл в море цветных огней. Город жил счастьем своих людей.
–Ты смотрел «Последнее искушение Христа» Скорсезе?
–Нет.
–Тогда что ты можешь понимать в развилках реальностей, вариациях жизни и смерти, и в том, что будет твоим последним искушением…– Черепков раздраженно отхлебнул из жестяной банки. Редкие прохожие возле «Центрального» бросали на нас недобрые, но сдержанные взгляды. В этом месте как нигде много людей разного сорта: от классических бомжей до рафинированных интеллигентов, от сбрендившей хипстерни до изорванных панков – перекресток сотен судеб и тысяч дорог. Такая среда помогает увидеть, как одинок и ничтожен твой огонек, несущийся со скоростью света к границам бесконечной вселенной.
Черепков дотягивал сигарету – впервые вижу его курящим – и старался казаться невозмутимым и обыкновенным, хотя я понимал, что его распирает немыслимая сила. Биологическое оружие – ящик Пандоры, наделенный специфической гениальностью. Его слова стреляли убийственной дробью и, наверное, доставляли немало беспокойства окружающему нас толстокожему скоту.
Оказывается, мы уже давно опирались на стойку в питейной на первом этаже. Я пропустил так много, что не хотелось даже расспрашивать. Тем более Черепкова отвлекла парочка старых приятелей, тоже коротающих вечер здесь за распитием слабоалкогольных напитков. Переливая сыворотку слов из пустого в порожнее, они вспоминали лихие годы… годы молодые с забубенной славой. Всё так, только за мишурой слов скрывались чёткие указания, которые Сигизмунд Сергеевич раздавал сослуживцам антидиктаторского фронта.
Вчера он нарисовал человечка с обеспокоенным лицом, которого сжимали две вертикальные линии. Я думал бы долго над смыслом картинки, но Черепков не был заинтересован проверять мою сообразительность и загадывать дурацкие загадки.
–Это Рамки Контроля, – сказал он. – Они сожмут каждого, кто вознамериться выйти за пределы. Живи, но не возжелай больше, чем то, что отсыпано конкретно тебе. Паёк раздаётся мудрейшими, не стоит выползать из детской коляски и пытаться маршировать.
Не смотря ни на что, знание протыкало отростки мракобесия гвардейской алебардой. Свобода распирала, как замерзшая вода пластиковую бутылку. Конечно же, изначально взятого сидра оказалось мало. С первых глотков новый, увлекательный мир затянул нас, а дальше – понеслось. Оглянуться не успели – четыре пустых «столпа творения» оппонировали взгляд.
–Какие звери рыщут по пепелищу дня?
Я пожал плечами. Черепков казался древним стариком, вырвавшимся из лап смерти. Он следил за тенями по ту сторону окна, словно ожидал нападения. Так ведет себя командир накануне войны. Пока небо чистое и мирное, но его нюх чувствует запах напалма.
–Победителей не судят. Только пуля спасла бы, если бы страшные силы собрали Нюрнбергский процесс над совестью. Вот Джордано Бруно настойчиво заставляли отказаться от совести! Когда-то я ехал с ним в одном общем вагоне. Специфический тип: пришлось перебраться от него в уютненький СВ.
Черепков засмеялся. Мне стало стыло и неуютно от этих звуков, хотя много кто еще смеялся вокруг, упиваясь дешевым пивком. Вскоре у нас появилось пару свежих бутылочек сидра. Не помню, кто сбегал за ними. Тусклые огни мерцают в коридоре памяти – некоторые углы остаются в объятиях темноты.
Тут я увидел то, чего никогда не видел раньше. Яркий мираж опустился с бриллиантового неба, превратив скудный мирок в вакханалию впечатлений. Я брел по пустынным улицам. Представлялись то маленький портовой городишко, то стеклянный мегаполис, то уютный уездный центр конца XIX века.
Поздно пришло понимание того, что в погоне за очередным глотком, я переступил границу, которую доселе запрещал пересекать. Телефон отрапортовал о полученном сообщении. Я лениво приоткрыл глаза. «В 22.30 меня забрали. Прощай».
Наваждение стремительно таяло, и сидр куда-то исчез. Скорее всего, его используют как вещественное доказательство. Вместо сидра передо мной лежала салфетка. Как раз проходила мимо уборщица и хотела смахнуть ее в тележку, но я буквально ястребом вырвал из клешней оранжевых перчаток, быть может, последнее послание друга.
«Есть один способ скрыться из нашей диктатуры. И ты знаешь, какой». Стрелка под посланием указывала на дверь у меня за спиной. То, что текст был написан корявыми кровавыми буквами, давало понять, насколько всё обернулось серьёзно.
Как завороженный кролик, я пошел туда, откуда выскакивали молоденькие официантки и зрелые продавщицы.
–Кто вам разрешил сюда входить? – огрызнулась тощая блондинка с яркой панельной косметикой.
–Черепков, – старался я быть спокойным и взвешенным.
Раскрашенное лицо озарилось лицемерной улыбочкой. Девушка засуетилась, одернула платье, поправила прическу, приподняла грудь и, обняв меня, зашептала на ушко, аки змея, обернувшаяся соловушкой:
–Может, как-нибудь заглянешь ко мне в каюту?
Шаловливый острый язычок щелкнул по мочке уха. Злость закипела внутри: сучка, да она хочет через меня приблизиться к Черепкову. Старая схема из базового арсенала дочерей Евы. Я прижался к блондинке, позволившей нагло облапать ее задницу, прошипел:
–Изыди, мразь, – и отпихнул к горе подносов. Вавилонская башня объедков обрушилась на пол. Вокруг загудел разбуженный улей. Официантка заревела, как девчонка, напрудившая в колготы. Зашуршали недовольства, забеспокоились другие тела.
Я поспешил скрыться, следуя по черепковской стрелке. Туман… туман… Продираясь сквозь него по бурелому, я чуял погоню, организованную неведомыми силами. Неужели, они настолько не хотели отпускать меня из нашей прославленной диктатуры? Представлялись высокие фигуры в белых халатах с сияющим глазом на лбу. Они наблюдают из серой дымки, слепят глаза, привыкшие к темноте обыденности, – становится неуютно и пристыжено. Их силе не интересны ни наивные вопросы, ни откровения личинок луковой мухи.
В заброшенном доме на пыльном комоде лежит треснувший значок с буквой «S». Пока так, пока начнем сначала. А ответа на вопрос, кто, всё-таки, сжег мост, к сожалению, не нашлось. Вылетели птички из разоренного кукушатника – я оказался в обрыганной, засранной туалетной кабинке. Телефоны на дверце сулили билетик в волшебную страну семяизвержения, а ниже распространители сидра жвачкой приклеили буклетик новинок, гарантирующих не меньшее наслаждение.
Аккуратно освободив согнутый гвоздь от крючка, я попал к умывальникам. Тут не настолько гадко, но краны капали, трубы ржавели, а треснутое зеркало показывало мою осточертевшую рожу. Зато опьянение сменилось ясной пронзительностью: я знал, что и как нужно делать, словно после безуспешных мытарств заграницей, набравшись житейской мудрости и цинизма, вернулся на протекающую родину.
Коридоры привели в небольшой бар, забитый веселым пьяным сбродом. Это были не омерзительные трупы из «Центрального», трупы без цели и идеи, а настоящие бойцы, братья по оружию. Лишь некоторые субъекты в шляпах и очках, которые, попивая из вычурных бокалов, зорко следили за окружающими, вызывали смутное опасение.
Музыкальный автомат бормотал: … и хохот фейерверков в небесных чащобах… и лопающиеся от электричества провода… полыхающие ели, пожирающие остатки обгоревших еретиков… каждому еретику – по столбу!.. каждому еретику – по столбу!.. а мне не надо столбов: я выдержал пытку и пою об этом во всё горло!..
–Что-нибудь налить? – бармен вертел в руке только что протертый стакан.
Я присел за стойку, чтобы не торчать посреди бара, – и так привлек слишком много ненужного внимания. Захотелось расслабиться, насвинячиться вдрызг…
–Сидра. Чего же еще, – весело сказал я, украдкой поглядывая на подозрительных посетителей.
–Опять трое Агентов дежурят. Никогда такого не было. Видно, вылавливают какого-то опасного преступника, – прошептал бармен, пододвигая выпивку.
–Серьезно? – легкий холодок обслюнявил лопатки.
Бармен пожал плечами. Небритое лицо сквозило пренебрежением к неведомому преступнику:
–Ходят. Слухи.
Я взглянул на Агента, который сидел ближе остальных. Он улыбался и смотрел в окно. Как энтомолог, поймавший бабочку своей мечты и боящийся наслаждаться ее красотой, чтобы она не стала как все: приевшейся и обыденной.
Бар «Запчасти души» всегда открыт для отчаявшихся путников. Время работы: круглосуточно; санитарный день: любой вторник месяца.
Сидр закончился незаметно, я попросил обновить стакан. С каждым глотком заведение нравилось мне всё больше и больше. «Обновления» понеслись как лошади на ипподроме.
Изрядно набравшись, я, не помню как, познакомился с пьяным парнем с неадекватными глазками по имени Витольд. Судя по всему, такой не гнушался никакой работой, хотя выглядел статно, аристократично. Он помог мне снять небольшую комнатенку в гостинице неподалеку от «Запчастей». Всё, как положено: с плакатом Джима Моррисона и полным холодильником сидра.
Горизонт разорвало пополам – это солнце садилось.
Закрыв дверь на замок и убедившись в безопасности нового жилища, я дал волю чувствам.


Бойтесь рейшерского марлакума! Бойтесь рейшерского марлакума! Марлакум всех порвет. Холодные щупальца тянутся к вашей печени, щекочут петлю Генри, лакают желудочный сок.
Опрометчиво отдаваться с потрохами за серебристые монетки, золотую слюду возможностей. Кривые аристократы целуются с возвышенными нищебродами. Фиолетовая птица с пластмассовым лицом расправила крылья – и полились перья трепещущими дротиками.
Разрыдались голодные свиньи-копилки. Они чувствуют приближение убоя. Еда накануне имеет привкус крови. Поговаривают, что это твоя кровь. Кровь, которая будет хлестать шелестящими бумажками по поцарапанному паркету. Обезумевшие отруби пророчески шепчут про миры непревзойденной красоты, где в реке чистейшей амброзии купаются похотливые русалки. По вечерам они выходят на берег и косы их сияют в лунном свете, как запретные дороги, ведущие к первоначальному отрешению.
Вся эволюция от амеб до млекопитающих становится летописью на лоскуте протухшего листа капусты. Как же он сладок и приятен! Как дым… Завтра ты в фате этого дыма примешь обручение с вечностью. Всё изменится настолько, что подумают, будто не изменилось ничего.
Отрубленные руки, перебирая пальчиками, окровавленными сороконожками вертятся в поисках заветных кошельков.
Бойтесь рейшерского марлакума! Бойтесь!
Страх и трах – вот, что движет человеком.
Поэзия героев и бескорыстных разбойников, отрываясь от засыпанных перхотью страниц, превращается в яблоневых плодожорок. Совращенные идеалисты окунаются в прелести материализма и удивляются, как глупы были они. А совращение – дело пустяковое.
Пропеллер возможностей отрубает рудиментарные уродства. Видимо, заложено это в самой сути, в основе, в фундаменте. Дома фундамент не меняют. Смотрят пустыми повзрослевшими дырами. Иногда появляются, правда, в них осмысленные образы и силуэты, мечтательные облака, птицы ностальгии, цветущие вишенные деревья, храп под новогодним столом, брутальные семяизвержения и стоны в безысходных тупиках.
Даже в золотых домах прячутся углы, где скапливается мусор. Как бы хозяева ни старались, ни выметали клубы истерических грехов, ни отдраивали пятна стыдливой краски, есть места, куда не проник веник, не просочилась половая тряпка.
Захочешь – найдешь.
Хоботы роботов впиваются в чужие порезы как обезумевшие чупакабры.
Подёнки-романтики исполняют последний танец: красивый и безумно печальный. Они и двигают всю эту разваливающуюся телегу со стогом сырого сена и скопищем грызущихся муравьев.
Кто не хочет умирать – тот не умирает. Мало таких. Рейшерский марлакум свое дело знает.
Закат разлился розовой улыбкой.
Там ходят люди, радужно смеются.
Закат их травит, словно волчье лыко,
И, хрупкие, они как блюдца бьются.
Как тяжело… Как больно… Постигаешь, выворачивая внутренности. Светлые пятна прыгают, обнажая бесформенные мутации. Они предлагают погадать. Появляется гигантская Книга Перемен, скрипит зубами шевелящихся страниц. Пятна становятся монетами. Подбрасываешь их: а вдруг прочтешь? Прорывается лазерный лучик истины сквозь бруксизмы и треморы, ознобы и комки тошноты…
Решки седлают орлов. Гордые покорители внутренних империй, верные лишь тирану. Он сидит, хмурит брови и повелевает уничтожить непокорные или неугодные ему цивилизации. Орлы с воинственным клекотом взмывают в полыхающее северным сиянием небо. Решки возбуждают птиц шпорами – и гибнут народы. Матери омывают младенцев в лужах крови; цари пьют отравленное вино; друзья обмениваются ножами в спине и рвутся к заветным источникам; девственные монашки раздвигают ноги перед потными портными, которые, обливаясь грязью и слюной, взбираются на нежные тельца; уточки с невинными голубыми глазками душат цепким клювом уснувших селезней; старухи варят суп из обоев; а старики охотятся за мусоровозами наперегонки с облезлыми котами и трехногими шавками.
Книга сопит тяжелым дыханием туберкулезника.
Скручивается пустой желудок, захлебываясь соляной кислотой. Смех еще разливается вдали, но это уже не смех радости, а истерическое безумие перед лицом рейшерского марлакума… Или Того, кто скрывается за его маской…
Советы мудрости льются тяжелыми маслянистыми струями в отказывающие органы и блекнущее сознание. Лихорадка сменяется секундными озарениями. Произошла решительная перемена…
Строятся города – и тут же вымирают, бессильные против чумы. Чума всюду. Смотрит со страниц каждой паршивой газетенки. Бугристые рожи политиков бредят про индексы доу-джонса и цену барреля сырой нефти, а из лопнувших бубонов стекает желтоватый гной. Они слизывают его, как ни в чем не бывало, как будто никто не замечает, и улыбаются, и говорят про штаммы новых вирусов, которые должны очистить планету от ненужного второго сорта, про станки, которые печатают разноцветные бумажки, про ценности культуры рыгать фекалиями и свободу вшей на самоопределение, про свою могучую, стабильную, ненасытную власть…
Это марлакум! Он впивается и уничтожает меня!
Тревожные голоса откуда-то извне…
Где? Где мое удостоверение Агента? Где?
Плачут батюшки, запивая водку святой водой.
Плачу я. Плачу…
В моей жизни не осталось места ничему устаревшему. Без колебаний. Радикальное перерождение.
Тщательно всё обдумайте. Поскольку изменению подлежит множество аспектов вашей жизни, они могут повлечь за собой множество далеко идущих последствий.
Марлакум щелкнул по первой доминошной костяшке.
Люди помогут преодолеть сомнения и страхи. Если вы правильно подготовились к переменам, результат будет весьма эффектен.
А-а-а-а… Разум вертится в прецессии. Мясорубка постижения. Путь к садам Гесперид. Полет в Вальгаллу. Тысяча и один Я сгорели, и пепел посеял урожай нового дня. Босоногий ангел с серпом спустился в нашу юдоль, а значит, начались дни жатвы.
Страницы смялись дерзкой моделью галактики.
Не удивляйтесь, если вдруг окажется, что ваши мысли и чувства полностью преобразились. Вы вполне можете поставить под сомнение постулаты, которые раньше принимали на веру. Вашим прежним идолам может не найтись места в вашей сегодняшней жизни.
Скрипы, шорохи… Сороконожки ползают как обнаглевшие инвалиды. Стучатся почтальоны погибших империй – обглоданные голуби с синими фуражками и плотными сумками, из которых торчит информация.
Говорят, что нужно ждать сигналов из тазика. Частота волн выбрана таким образом, что…
обрывается…
пробелы… точечки, крючки.
Агенты стоят за дверью!
                Нет! Они не найдут дороги сюда. Добровольное заточение бесконечно удаленной точки.
Поскольку перемены касаются глубинных вопросов, смысл жизни и система ценностей могут измениться довольно резко. Вы будто сбросили старую кожу, чтобы явить миру ваше истинное лицо.
Перепечатанные истины потеряли первозданный смысл. Истрепались как парусиновые штаны. Зияющие дырки кто как скрыл заплатами из подручных материалов. Грубые стежки, пестрые соцветия, ёлочки зингеров и остеохондроз ленивых педантов. Я слышал, старое надо выбросить. Пора выйти в люди в новом, прочном, стильном, безупречном…
Это удивительный, волнующий момент, но он может вызвать также страх перед потерей безопасности. Не волнуйтесь. Имейте смелость жить более полно, и наградой вам будет чувство уверенности в себе, самозащищенность.
Голоса Агентов стрекотали болезненным реквиемом. Они всё-таки добрались сюда… Думаю, среди них предостаточно и тех, кто предан Диктатуре, и продажных двустволок.
Говорят про беззащитных ублюдков.
Им нужны вожжи, узда и ярмо.
Непозволительные постижения. Противозаконные исследования.
Я показываю удостоверение. Вижу – буквы стираются; но Агенты смотрят на меня, а не на ксиву.
Можно запустить цирроз…
Тромб…
Пережать один сосуд в спинном мозгу… Пусть отправляется в путешествие навсегда.
Я надеваю очки без стекол и выключаю Агентов одного за другим. Пустота чавкает черной дырой. Из ладоней струится сидр. Образ Диониса висит недолго, но доставляет приятные переживания.
Жизнь кидает из плена в плен, из тлена в тлен. Жжет йодом и смазывает вазелином. Парное молоко запиваешь этиловым спиртом. Одной ноздрей нюхаешь мамкину титьку, другой – чью-то волосатую задницу. Мне говорят, что болит голова, что мысли в ней тешат коварства. Они расплодились в экспериментах и жаждут переворотов и революций.
Чеховское ружье, настало твое время.
Авангардные штучки гипоталамуса.
Агент говорит, зачем оставлять тебя наедине с непознаваемым? Он прилипает ко мне и целует трепещущую обнаженную душу. Вопль восхищения разрывает глотку.
Хитрые захваты нервных окончаний. Черепков предупреждал об этом.
И что? Самых важных слов никогда не вспомнишь…
Потуги победить швырнули на измазанную болезнью постель. Перераспределение жидкостей уничтожает основы основ. Мне шепчут о необходимости просыпаться с ноющей ненужностью, убить выжившего из ума Сизифа. Дряхлое тело они берут на себя. Отключить атавизмы внесистемных настроек, удалить аппендикс идиллических порывов. У Застоя много красивых титулов. Они как броские заголовки, откровения повидавших жизнь свиней, источник целебной мочи.
«Ядерные взрывы, разрушающие сознание. Возвращение к первоначальному сумасшествию… Ты этого хочешь?»
У меня есть возможность противиться Контролю.
«Контроль всюду. В тебе и во мне. Мы лишь отлаживаем его работу. Чиним Рамки, которые любят ломать твердыми лбами».
Слова превратились в бессвязное звукоподражание… Дикий смех. Аплодисменты… Эка он красиво сказанул. В этих словах заложено великое литературное наследие… Песня с глубоким философским смыслом… Оратор от бога… Она подходит и засовывает руку мне в трусы. У меня р-р-раз – вскочил как молоденький дубок… Мы близимся к созданию искусственного интеллекта… Мария, я люблю тебя… Сынок, я люблю тебя… Господи, я верую…
Агент протягивает кассету с извращениями. Он похож на толстого прыщавого подростка… Марлакум ядовито усмехается… Бойтесь рейшерского марлакума…
Изнасилование девушки с полиэтиленовым пакетом на голове. Часть первая. Пилотная серия идет на ура. Продажи попкорна озолотили кукурузных магнатов. Рабы стирают тела до мозолей, жаря белую хрустящую массу.
Перепончатолапые гогочут…
Часы застрелились…
Инеспоктр подваился занчокм. Флешебееньная съкёма с вреоттела. Стуатя Ратбсва игарет гмин Унеижния, Депсоитзма и Кока-колы… Пьеро цуелет Буаритно и они пшляут кнакан на миогле Мавльины. Пес Аратмон глмутися над пьняой клоодой Брарбааса. Пьеро мкаает ксутитсую бродоу бвышего нчанальика в сомлу и поиджгает. Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
«Они полностью отдаются Контролю, как нимфоманка-девственница вышедшему из тюрьмы уголовнику. Готовы ползать под ногами и вылизывать подошвы, лишь бы их унижали и ограничивали, засаживали булаву глубже и глубже. С радостью заплатят за это порванным платьем и измазанными вагинальной жидкостью трусиками. Жирные устрицы гематом – еще! еще! Властвуй надо мной!»
Я захлопнул дверь. Пустые коридоры изогнулись гиппократовыми луночками. I wonder how, I wonder why, yesterday you told me ‘boat the blue-blue sky. And all that I can see is just a yellow lemon tree…
В клокочущей пасти с алыми пульсирующими миндалинами теряется что-то очень важное. Ковровая дорожка невычищенного языка вяло валяется, как селедка на краю мусорного бака. Дворники в подвале разливают чернила и пишут похабные и гнусные истории человеческой деградации.
Порывы красноречия, опьянение влюбленности, жажда приключений – задумчивые малолетние аутисты – сданы в приют для беспризорников. Три раза в день овсяная каша, три раза в день профилактическая порка, три раза в день под конвоем фригидных теток прогулка по дворику. Тогда краешком глаза, чтобы злые суки не заметили, можно полюбоваться рваной приятностью неба. Неважно, серой, как нестиранное белье, желтой, как засохшая сперма, или безмятежно голубой, как клочок ностальгии по счастливым моментам детства.
Рушатся стены, превращаясь в пыль воспоминаний. По этой пыли, как по кофейной гуще, будешь потом гадать, придумывая то, чего не было, и, искажая то, что было. Такая уж податливая эта пыль.
Пластмассовая суета лопнула перетянутой струной и хлестнула по угасающему кострищу. Обрывки стен и деревянных конструкций сползлись в коллаж магического реализма. Я пошел и выбросился с балкона…
Слезы запорошили глаза.
Марлакум, ты не властен надо мною!
                Марлакум, ты не властен надо мною!
                Я властен над тобою… Раб...
Ветер уносит тяжелое марево. Почки наигрывают ирландскую фольклорную мелодию. Гомеостаз приводит себя в порядок после буйства стихии. «Ничего, починим… Конечно, прежнего не воротишь – но… Перемены приносят что-то новое. Верим – лучшее».
Непросто снова становиться человеком, так долго прожив в чужой шкуре. Люди-люди… Трещины на блюде…
Смятение не дает однозначно оценить, что принесла тебе буря, какие ценные обломки кораблекрушений: золотые дукаты? бочки из мореного дуба? свитки в водонепроницаемых ящиках? коралловые искусности? бутылки с ромом или призывом о помощи?
Важно не забыть, не налепить на себя снова блеклых одеяний стабильной банальности и примитивного приспособленчества. Важно не возгордиться, потому что гордецов не любят – их накажут потом еще страшнее. Размажут манной кашей по плинтусу бесполезности, запихают в клоаку безумия и отравят соплями ложных опят.
Мыслеслов навалилась лавина, разных разностей бешеный сток…
Появляются вкусы, запахи, тактильные ощущения.
Какое наслаждение провести пальцем по шершавой крышке стола, обязательно поймать занозу и разглядывать ее с детским, казалось, утраченным любопытством. Холодное пламя улицы: пыльное, бензиновое… и что-то чувствуется в нем свежее, свободное, доставленное издалека, как привет от друга, который давно не писал и почти превратился в зыбкое воспоминание.
Тают странности за далью мглистой…
Слюна поит родником пустыню. Это маленькое чудо. Она вкусная, сочная, как никакая иная влага на земле. Когда-нибудь здесь будет сад. И соловьи будут петь по ночам, а цветущая вишня благоухать. На самом высоком дереве совьет гнездо ветер и будет рассказывать истории об иных мирах и неведомых существах, которые сожрали сами себя, все, до единого…
Пустились в полет сладкие качели, и я вслед за ними. Переливчатое щекотание воздушило и нежило, а встреча с истомой закружила в дивную круговерть – и отпустила приятным послевкусием. Вот-вот должен был начаться бесплатный сеанс от студии Союзмультфильм.


{IN VIVO}[http://www.proza.ru/2015/03/17/476]