***

***
- А атаман то поднял шашку. Эээх, и понеслась сеча. А те, ну татары, бегууут, пятки сверкают и..
- Ванька, чего сидишь, тебя дед искал. Уши говорит оборвет!
Ваня поднял свои большие зеленые глазенки, стыдливо, будто прося прощения за что-то:
- бабушка, мне к деду надо. Но я вернусь скоро. Честное слово!
 все морщины на лице старухи словно перетекли в низ чуть выше подбородка и расплылись чем-то очень приятным и добрым. Она хлопнула его по спине и сказала:
- беги-беги, постреленок, а то ведь дед не шутит, точно, что оборвет,- немножко усмехнулась и стала шарить рукой возле себя, старясь отыскать свою палку.

Мальчик спрыгнул с лавки, еще раз оглянул старушку, тихонько вздохнул и побежал к дому.
За ним Прохор бежит. И кричит скороговоря:
- опять ты сказочки слушал, сидишь со своей бабкой весь день, а мы вон к речке бегали, вода холоднющая, Артемий полез, не холодно говорит, ко мне идите говорит, а сам трясется ха-ха.
- ничего это не сказочки! – обидчиво крикнул Ваня.
- не сказочки не сказочки, а от деда влетит.
- ну и пускай.
Прохор едва поспевал за ним
- тьфу на тебя, я к берегу пошел,- и пытаясь отдышаться побрел в сторону.
***
В этих краях весна приходит поздно. Деревья стоят мокрые, голые. Под ногами грязь и прошлогодние гниющие листья. Солнце стоит высоко. Тусклое, далекое, но такой невероятной прелести.
среди постоянно моросящего дождя, выдаются деньки, когда все вокруг словно рисуется в теплых тонах. Серость отступает, резкие линии размываются. Солнце печет, и в воздухе вертятся запахи прелые, сладковатые. А сам воздух мокрый, липкий, застоявшийся. Ветра почти нет.
И в такой день ты сидишь на лавочке, где-нибудь на краю своего хуторка, глаз от степи не отводишь, всматриваешься. И хочется так сидеть, пригревшись, целую вечность.
А рядом сидит женщина. Ее седые волосы собраны в платок. Глаза выцветшие, почти слепые тоже смотрят туда, далеко-далеко. Вот только она ничего не видит, но это для нас. Глаз может и не видеть, зачем же ему видеть, если все ее нутро знает и помнит эту степь, а степь знает и помнит ее.
Старушка ведет монотонный рассказ. О казаках, турках, походах. И ты баюканный, но не сонный, сам переносишься в эти рассказы.  восторженный, на коне, летишь, вперед, по этой степи, за каким-нибудь татаром, машешь своей нагайкой. Все, словно сон, блаженно.

***
- Ух я тебе сейчас и наваляю! Нянька я что ли, бегать за тобой. – большие кустистые брови на лице деда сморщились, лицо желтоватое, грубое состроило страшную гримасу. - Уже все отобедали.. эх Ванька. иди , вон в сенцах у меня сверточек тебе запрятан.
Мальчик опустил голову и тихонько побрел в сени. Он осторожно переступил через скрипучий порог и мышонком пробрался к ящикам, для чего-то выставленным друг на друга. Пошарил рукой возле стены и вытащил дедов сверточек. Спрятал себе под рубаху и скорее выскочил из дома.
 Так уж было заведено, что за стол семья должна садиться вместе, а коли не успел, так остаешься без обеда. Ваня опаздывал часто. И отец так злился, что попадаться на глаза ему в этот день не стоило. Тогда Ваня забирался в сарай, где у деда было что-то вроде мастерской, и там обедал, ковырялся в досках шилом, воображая себе что-то, бывало засыпал.
 Дед всегда ругал Ваньку за опоздания. Но, по настоящему, никогда на него не злился, уж больно любил внука. И с обеда собирал ему в льняную тряпку, лежащую всегда в большом кармане штанов, чего-нибудь съестного. Собирал украдкой, когда все уже выйдут из-за стола. Мать глаза на это закрывала, на то она и мать, но отец ежели увидит хоть краем глаза, то тут уж и деду доставалось. А он все отнекивался- «это я себе, это я себе. Вот захочу выпить, а закусить нечем будет». Но отец не верил и кричал, что мол хватит Ваньку под юбку то прятать, да носиться как гусыня за ним.
К тому же все знали точно, что дед ни капли в рот не берет с тех пор, как по пьяне, на праздник уж и не вспомнишь какой, коня своего в реке утопил. Ох и горе тогда было, и поклялся он, что больше черта этого к себе не подпустит.
***
Ваня сидел в сарае, развернув на табуретке свой обед, жуя и одновременно расчерчивая что-то на дощечке. Дед подошел к двери, наклонился, чтобы не удариться, и вошел внутрь. Сел к своему столу, напротив мальчика, весело улыбнулся и завел разговор.
- ты небось с мальчишками на речке бегал? Тетка Шура на Артемия то ругалась сейчас, кричиит, слышно на всю округу. Мокрый весь пришел. Отчего же мокрый? Неужто в воду уже полезли? Так холодина, – громко засмеялся, - ну ничего, это ерунда, мы, мальчишками еще, тоже в воду, даже зимой, и все не по чем, здоровее были.
- не деда, я не с ними был,- жуя и все так же сосредоточенно расчерчивая свою доску сказал Ваня.
- а где ж ты был тогда?
- я на лавке сидел, той что возле бабушки Вои.
Голос его немножко дрогнул, глаза из под бровей  украдкой скользнули на деда, желая увидеть в чертах его лица одобрение или усмешку. Дедово лицо замерло. Ваня поднял голову, чтобы лучше присмотреться. Глаза смотрели уже не на него, а глубоко и словно сквозь. Каждая морщинка застыла. Дед был тих и задумчив. Таким Ваня его никогда не видел, и поэтому с любопытством разглядывал это новое лицо. Деда глубоко вздохнул и снова улыбнулся.
- Прохор говорит, что она сказки рассказывает, и все не правда. А я ей верю, - Ваня нахмурился, в руках его что-то захрустело, и он высыпал из ладони орех.
- А что же она рассказывает?
-Ну разное. Про походы, про турков и татаров. Про то как ногу в стремени держать удобно, про .. да много про что..
-Дурак твой Прохор. А ты бабушку то эту слушай. Слушай да запоминай. Она дурного не скажет.
-Деда, а муж то ее где? Умер давно?
- Да не было у нее мужа никогда.
- Как же? Я видел, у нее шашка висит, такая шашка знатная. Вот только меньше чем у тебя .
Дед посмотрел на Ваню внимательно, словно задумавшись, и сначала нехотя, а потом размеренно и с интересом стал рассказывать.
***
Шашка эта, внучек, ее. Славная баба была, настоящая казачка, ничего не скажешь. Я как сейчас все помню. Глазища огромные, черные, и блестят особенно. У наших баб они вон, как солнце,светлые , яркие. А у этой звериные. Носик прямой, тонкий, и сама она вся прямая, тонкая. И словно нахмурена всегда была. Лицо строгое. И смотрит на тебя прямо, страшно, а глаз не отведешь.
Отец у нее уважаемый был, строгий, никто ему поперек никогда не говорил. А в деле воинском равных ему нет.
 Бывало мы, мальцами, устроим бои, а она к нам. Мать ее ругает, чтобы та шла стирать, убирать. Да и мы ее от себя гнали. Чего с девченкой возиться. Ох и глупые были. А выросла она, похорошела, и не она к нам, а мы к ней.
Раскрасавица. Вот только не такая как все. Чудная больно. Не могла она с матерью ужиться. Не готовила, не убирала, и учиться тому на отрез отказывалась. Сбегала
 Выпросила у отца жеребенка. Тот посмеялся, а она сама, никого не слушая, потихоньку и выучилась с ним ладить. Конек этот, стрела был. При ней рос.
Помню, как сейчас же помню. Семнадцатилетняя, скачет, и все дрожит, и все дрожат, восторг, и душа замирает. Волосы она никогда тряпкой не убирала. Высоко завяжет, да заплетет. У ней волос как земля цветом, да толстый, точно конский. И коса толстенная такая. Все девушки завидовали.   
Отец ее стал было учить шашкой махать. И оказалась способная.  Только шашка отцова большая была. Батька ей подарил меньшенькую, и та в самую пору пришлась. А в ней, ну точно, что зверь жил, так махала. И день и ночь с конем по степи.
А парни за ней увивались, ох не дай господь. А девке то уже и за муж скоро. И тут пришел один свататься. Из семьи хорошей. Отец рад, мать рада. А она то и говорит, мол извини папаня, а я за муж не пойду. Отчего же не пойдешь? А она взяла его за рукав и начала, что щуплый, кривой, на коне дурно сидит. И так его и сяк. И сказала она тогда, что пойдет только за того, кто сможет ее одолеть. Билась она.. эх, Ванька, получше любого казака. И не дождаться от нее было уступки. Она все росла, и все силела.
 А тут поход собрался. На турков. Она туда. Как хотите, говорит, а я с вами пойду. Посмеялся с неё тогда атаман. А она не отступала. Кричит, голос у нее твердый, басовый, что любого из казаков его одолеет. А атаман все смеялся, пригрозил ей, говорит ступай дура домой, а то голову снесем. А она прыгнула на коня своего и говорит, сносите голову, не уйду. Тут кинулся на нее казак один, парень шустрый, да дурной больно. И так к ней и с другого бока, а никак не подойдет. Она его раз чиркнула, два чиркнула. А он все никак. И хохочет же дура. Атаман подивился, взял с собой. И стала она во все походы с казаками. То к туркам, то татар гонять. И была наравне со всеми.  А одолеть ее никто не мог.
 Только ей в любви признаваться, а она на коня и за шашку. И когда бедняга уже еле дышит или того и гляди брыкнется, она отпускала. И хоть бы что ей. Все время цела, невредима.
Сменила сарафан на шаровары. Да в степи пропадала по неделям. Бог его знает, где была, что делала. Но так она выучилась, что с завязанными глазами умела. И степь она нашу знала, как себя саму, каждый кустик, каждую травинку.
 Со временем совсем зачерствела. Не то чтобы злость в ней была, нет. Рубит страшно, изувечит. А увидит на дороге пса беглого, так и ластится с ним, и покормит из своего. Да и не грубая, движения плавные, вроде на коне, скачет, бьет татара, а смотришь, и словно лыбедь по воде рассекает. И залюбуешься на это, а тебя сзади, тух, по голове. И ты обернешься сам, начнешь бить, а в голове все она, птица.
Ох и грозная пташка. Эх, а погляди, имя то какое. Воислава! И словно предначертано ей было стать такой. А все шушукались, мол крестить то ее не хотели, что за имя такое чудное, не церковное, и ругался отец с попом. А не хотели.  Другое имя у нее в крещении. Не помню сейчас какое.
***
Да вот только, Ванютка, баба она всегда бабой остается. Тут уж природа. и никуда от этого не деться.
Вот, Савелий. Он занимается, делами.. эх  ма, да ихними то делами. Все стряпает. Тьфу. Зато как стряпает, бабы к нему ходят узнают, что да как положи расскажи. Ну так, а он то все равно мужик. бочки с вином, одной рукой уносит, поди еще потягайся с таким, здоровая скотина.
Приехал к нам казачек кубанский. При атамане жил. Друга что ль хорошего сын. Да не помню, говорю, давно было. Славный казак плечистый, грудастый. Красавец. У наших волос потемнее будет, а он  пепельный. На бок переложенный этак необычно.  Увидел он нашу Воиславу. Да влюбился. И все отирался возле нее. Она в степь, он за ней, она во двор, он тут как тут. И говорит что-то без умолку. Он парень на язык то ловок был. Слушаешь его, ну так дурак же, несмыслица, а все равно интересно. И смешной, глаза бегают, задорные, зайцами.
Только Воя что-то еще больше посмирнела. Хмурой она всегда была, а тут, совсем не улыбнется. И слова не скажет доброго. То бывает подкольнет шуткой кого, да только не обидно это было, а теперь если уж и скажет что, сквозь землю проваливаешься.
Месяца два бегала она от него. Целый день из хаты не выходит. Рано утром, когда не в моготу станет, в степь со стрелой своей сбегала. Лишь бы на глаза этому не попасться. А возвращалась когда, он при ней был. Находил что ли.
Приходит он к ее отцу. Свататься. А отец головой качает, говорит, что никогда он не имел власти над ней, а сейчас старик, и уж совсем ничего не значит. Ступай свататься к ней самой, она одна себе хозяйка.
Приходит он к ней, да говорит, мол женой тебя хочу. Упала она перед ним на колени, завыла: уезжай, тебе нельзя здесь.  А он на отрез отказывается. Выгнала тогда она его, сказала только, чтобы завтра на коне был, утром, возле ее забора. 
***
Всю ночь девка ревела. На утро выехала она за двор. В белой рубахе. Волосы распущены. Лицо синее, вспухшее.  Смотрит, казачек уже тут. Подъехала к нему и спрашивает, не уедет ли он восвояси. Он ее за руку поймал, не уеду говорит без тебя никуда.
Ну а она ему, мол победишь меня, буду твоей рабой, а не победишь, так голова с плеч.
И началась у них битва. Да только она бьет, он увертывается, и не наступает на нее. Смеется. И долго это продолжалось. Измотала она его. Удары он пропускает, весь исчиркан. А она кружит все казачка. Тот свалился с коня. Она тоже спрыгнула. Подходит к нему, опустилась, чтобы слышно было, да так тихонечко ему шепчет: люблю я тебя, мочи нет, с тех пор как появился ты у нас, как же мне дурно было, и ветер мне не сладок, и воля мне неволя; только мое слово закон, а ты не справился.. не быть мне твоею женой. Достала нож, да перерезала ему шею, а сама все время шептала «люблю я тебя, мочи нет как люблю».
Лежит, глаза закрыты, лицо блаженно, желтое. Солнце было яркое. Последние теплые денечки осени. Все вокруг багровеет. Вот и трава побагровела..
С тех пор бросила она воевать. Запрятала ружья. И дальше своего двора не выходит. Ослабела пташка.. ослепла.. глаза, как сейчас помню, смолистые были.  только слезы соленые, вот и вымылась смола то.
Ольгой что ли крестили.. ну и бог с ним. Все не вспомню.
***
-дед, она правда его любила?
-ну раз сказала, что любила, значит любила.
-а зачем убила?
-сказала же, что убьет, если не победит.. вот и убила. А на слове она тверда, как камень. Знаешь, Ванечка, слово, оно ведь дороже всего.. Ступай от сюда.
Ваня неохотно встал, медленно собирая шкорлупу от ореха с табурета, обернулся на деда.
- вон отсюда! – закричал дед.
Ваня выскочил и побежал к реке.