Две коротких встречи с афганцами

               

                Встреча первая.

Была середина 1980 или 1981года, точно не припомню. Да, это и не суть, как важно. Мы с мужем работали в филиале Ташкентского научно-исследовательского института. Вот по линии Госстроя нам и было дано задание: провести научно-исследовательские работы на предмет определения возможностей улучшения жизненных условий в г. Мургабе.

  Мургаб находится на высоте 3650 м. над уровнем моря. То есть это – самая высокогорная территория Таджикистана. Этот город считается пограничным: где-то, далеко за горами проходит граница с Китаем.
 
  Летим через Хорог. Кстати, Хорог находится на высоте 2200м. У нас много всякого барахла. Мы должны соорудить там подобие здания из пенопласта, наклеить там кучу датчиков для измерения температуры внутри и снаружи. Прикрепить датчики на существующие здания. Ну и вести наблюдения, снимая показания каждый час.

   Но, это потом. А пока мы всё относительно аккуратно смогли разместить в небольшом самолёте АН-2. Пассажиров был полный самолёт, но было тихо. Только мы ворвались туда шумною толпой. На нас смотрели несколько осуждающе.
   Нас это очень удивило, ибо таджики в Душанбе в автобусе, например, встречая знакомого, сразу начинают интересоваться: «Нагз ми? Дуруз ми?» (Как ты? Как здоровье?) Всё бы ничего, но только один вошёл в переднюю дверь, а другой в - заднюю.

И теперь через весь автобус они ведут нескончаемый разговор о семьях, о друзьях, о работе. А если они не одиноки? Если и другие друзья или родственники встретились? Тогда, выходишь из автобуса с гудящей головой.

  Памирцы – другое дело. Это совершенно своеобразный народ со своей культурой, со своим, сильно отличающимся от «усреднённого», скажем, таджикского языка. Как и у русских, каждый регион имеет свой диалект, но язык один: все друг друга понимают. Хорогский диалект сильно отличается. И язык у них очень мягкий, созвучный украинскому языку.
 
  Судя по студентам, с которыми мне пришлось работать в техникуме, интеллектуальный потенциал у них выше, чем у равнинных аборигенов. Учились они отлично, и со второго курса попросили, чтоб их перевели в русскую группу: « Пусть там у нас будут тройки, но зато знания лучше, чем здесь на пятёрки».

 Их перевели, и они с успехом окончили техникум. В Хороге количество «образованных», т.е. закончивших средние и высшие учебные заведения составляет процентов 60, а может и больше от всего населения. Только вот работать негде, и многие уезжают в Душанбе.

  Ну, это небольшой экскурс. Итак, мы летим. Подлетаем к Хорогу. Самолёт набирает высоту 4200м. Ребёнок начинает плакать: болят ушки. Мать даёт ему грудь – хватает не надолго. Никто громко его не успокаивает. Матери дают конфетку, чтоб ребёнок пососал. Все переживают за дитя, и делают попытки ему помочь.
  Он пошёл по рукам: каждое новое лицо он с интересом рассматривает, потом опять хватается за ушки, и снова плач. Но, на несколько минут или секунд он отвлекается, - ему легче. И вот он то у одного пассажира, то у другого. Тот - ребёнка поразвлекает, достанет игрушку, другой -  к окошку поднесёт. Такая солидарность! Мы были поражены. Добавьте, что всё это в полной тишине или пара слов шёпотом.

  Самолёт летит на высоте более 4000м, но не над горами. Горы – выше. Пятитысячники!
Вершины – страшно остроконечные, хотя нам их мало пришлось увидеть. Самолёт летит по узкому ущелью, как машина, что едет в  тоннеле. Горизонтально лететь не позволяет размах крыльев: он больше, чем ширина ущелья. Поэтому, самолет летит боком, наклонно, одним крылом упираясь в небо, другим – в скалу.

 Причём скала так близко, что, если б можно было открыть иллюминатор, то можно было бы и дотронуться. Интересно чрезвычайно, но не скрою: страшновато. В любую минуту пилот может чиркнуть крылом о скалу.

  Но долетели благополучно. Нас встретило очень гостеприимно само высшее начальство Хорога. Как же! Гости из Душанбе! Нас накормили в правительственной столовой. Показали их гордость: абрикосовый сад. Просили угощаться прямо с дерева. Мы особенно не стеснялись, очень уж соблазнительные были оранжевые, прозрачные, солнечные абрикосы. Наелись, как ребята говорили: «от пуза».

 Теперь можно в ожидании машины осмотреть город. Городишко небольшой, вытянутый вдоль реки Пяндж. Правильнее сказать: он зажат между рекой и скалами. Но городишко зелёненький, приветливый, чистенький.  Местные жители очень гордятся своим городом. За рекой Афганистан. Оттуда часто приплывают жители прибрежных кишлаков. Говорят, что там – нищета.

 Просят хлеба, жестяных кружек, сахару, таблеток. Взамен дают ножи: красивые с резными костяными ручками. Ну, сколько жителям Хорога надо? У всех уже есть по паре. Догадались сдавать в ювелирные магазины для продажи в качестве сувениров. Всё какая-то прибыль городу. А ещё они вяжут изумительные по красоте и качеству высокие носки типа гольф – джурабы.

 Раньше они были высочайшего качества, так как вязались из ячьей шерсти, то есть из хвостового волоса быков-яков. Быки-яки живут выше в Мургабе. Волосы их хвостов очень тонкие и мягкие достают до земли.  Когда пошла мода на шиньоны, то самые дорогие были не из людских волос, а из ячьих.

  А какие носки! Не передать! Лёгкие, шелковистые, тёплые и снег к ним не прилипает. А, если и образуется ледяная корка, они никогда не промокают. Вяжутся крючком особой очень простой вязкой по кругу. Вывязывается самый замысловатый рисунок. Вязка такова, что носки не сползают – это раз, не садятся и не вытягиваются – это два.

  К сожалению, уж не знаю с чем это связано, но в Хороге джурабы стали вязать из магазинной шерсти. Хорошо, если из пятирублёвой, но больше - из шерсти, что по три пятьдесят, то есть толстой и грубой. Такие джурабы толстые и тяжёлые, хоть и красивые.

  Несмотря на то, что окружение сплошь из скал, но трудолюбивые памирцы в скалах прорубают горизонтальные площадки – террасы, сеют там и зелень и даже пшеницу.

   Ну, наконец, пришла грузовая машина. Погрузились и поехали по узкой опасной дороге. Но, по большому счёту, нам к таким дорогам не привыкать. Ребята, естественно в кузове во главе с нашим руководителем – архитектором. Меня, как женщину, посадили в кабину.
Водитель, молодой паренёк. Едем, мне что-то говорить не хочется. Усталость сказалась.

  Вдруг, паренёк говорит: «Смотрите, какая красота! Какое небо! Какой закат! А тучи, как красиво плывут! Скоро снег пойдёт». Действительно, красота потрясающая! А я чуть её не прокимарила. Однако, откуда у него такой вкус? Я сейчас не могу передать, как он описывал эту красоту в красках и вполне квалифицированно. Естественно, я поинтересовалась.

 Оказалось, он несколько лет тому назад закончил с отличием (это характерно) Душанбинское художественное училище. Работать негде: в школе уже учитель рисования есть, в доме творчества тоже всё укомплектовано. Устроился шофёром, ездит, любуется красотами, рисует помаленьку дома.

  Тут наши мужчины стали тарабанить по кабине. Оказывается, они окоченели. Солнце село, и сразу стало невыносимо холодно. Паренёк достал термос с горячим чаем. Сказал, чтоб одели всё, что есть тёплое: «скоро снег будет». Мужчины одели всё, что взяли, водитель дал брезент, чтоб легли и накрылись.

 Мужчины, как могли, утеплились, а относительного снежного прогноза посмеялись. «Небо голубое, голубое! Только маленькие облака стремительно пролетают. Откуда придёт снег?» «Видели, была туча, как большое облако? Она скоро вернётся». Поехали быстрей! Немного проехав, водитель остановился. Начинался ветер. «Такой ветер – дальше ехать нельзя. Надо ждать». Вете

 Сквозняк. По совету паренька, мужчины встали вплотную к борту. Действительно, так ветер их меньше пронизывал. Опа! Откуда ни возьмись, прилетела, иначе и не скажешь, туча. Не тёмная, серая. И пошел снег! Повалил! Как в театре, какой-то ненатуральный. Сначала шёл крупными хлопьями, которые таяли, не долетая до земли.

 Снег шёл пеленой, мы подставляли ладошки, но ни одна снежинка до ладошки не долетала. Так интересно: исчезала в нескольких миллиметрах от поверхности руки. Потом повалила крупа, но и она не долетала до ладоней, а ведь они не были уж такими тёплыми.

  Несколько минут и всё: представление окончено. Мужчины допили остатки чая, устроились как можно уютнее у кабинки. Ветер так же мгновенно стих, и мы без приключений добрались до места назначения. Нас поселили в единственную гостиницу, построенную по всем нормам и правилам.
 
  Первое, что нас поразило – это промозглый, холоднющий воздух в комнатах. Мы оказались единственными постояльцами, поэтому, из экономии топлива котельную не топили. И теперь нас поселили в ледник. Правда, котельную сразу привели в действие, но прогреть….эти помещения немыслимо. По совету знатоков, я привезла с собой электрогрелку. Однако в этих условиях она оказалась малоэффективной.
 
  Валера с Сулимом выпили всё спиртное, что привезли. Георгия Ивановича забрали друзья в военный городок, расположенный неподалёку. И правильно сделали: он бы отсюда живым не уехал. У него было одно лёгкое и то неполноценное. В эту командировку, как мы позже поняли, ему нельзя было ехать.

  Вот теперь мы поняли, почему получили такое задание. Основные жители здесь киргизы или как они говорят: «кыргызы». Они живут в основном в своих круглых юртах. Там теплее и привычнее. В цивилизованных зданиях не выжить. Они имеют толстые стены: 60см толщиной, чтоб не промерзали. Но зато они и не прогреваются. Стены из цементо-песчаных блоков. На них-то мы и наклеили датчики со всех сторон гостиницы как внутри, так и снаружи.
 
  Не буду останавливаться на обследованиях и прочем. Соорудили мы и домик для экспериментов, около которого нужно было дежурить круглосуточно, иначе детишки всё растащат. Правда, потом мы выбрали из них «ответственного – начальника», и смогли хоть сходить пообедать. Сначала мы пытались готовить сами: время есть – дежурим посменно, но никак ничего не варится. День ушёл, чтоб сварить борщ, при этом мясо оказалось не съедобным.

 На другой день Сулим отстранил меня, пожарил мясо, заложил лук, морковь и рис. Всё, кроме мяса, оказалось сыроватым, хотя варилось опять же весь день. Оказывается в силу разреженности воздуха, почти 3300м высота над уровнем моря, вода закипает при 90 градусах. Вот почему мы в гостях у киргизов ничего варёного не ели. Мясо только жареное.

 Вкусные кисломолочные продукты, но они отбили охоту ходить к ним в гости: такая нечистоплотность – выдержать трудно.  Едят из общей миски, постоянно суют туда свои пальцы, регулярно облизываемые. Мы стараемся брать с одного края, так хозяйка, предварительно облизав руки, придвинет нам с другого края. Мы перестали ходить к ним в гости, что их очень расстроило. Зато те, у кого мы уже побывали, ходили очень гордые. Они очень гордятся, что здесь побывал Александр Македонский.

  Ходит легенда, а может и правда, что при Македонском здесь ещё было много травы, цветов, кустарников и деревьев. И был райский край. Но, горы постоянно растут. Раньше росли быстрее, теперь рост замедлился, но геологи говорят, что каждый год высота гор прибавляется на несколько мм, иногда и на сантиметры. Так что со времён Македонского горы стали выше. Растительность теперь только один месяц, а то и меньше растёт: сгорает.

  А рано весной не растёт – холодно. Местные жители, таджики, спустились вниз, ближе к Хорогу. А сюда перекочевали беднейшие киргизы, спасаясь от воинов Коканда. «Киргизы – народ миролюбивый, воевать не умеет, убежали в горы. Потом всё выше и выше. Кто был богатый, мог платить дань, тот остался в Оше. Бедные пришли в Мургоб».

   Надо сказать, что они не только не воинственные, но и до безобразия ленивые. Пусть месяц предгорья в бурной, сочной траве, что ж они её не заготавливают для скота? Козы и коровы ходят по улицам, по дороге, собирая окурки. Мужчины киргизы много курят, но не настолько, чтоб прокормить окурками скот. Мургаб, как  Хорог,  вытянутый в длину.

Кибитки и юрты по обе стороны от центральной аллеи, которая берёт начало от сельсовета и тянется несколько сот метров, украшая городишко. Все благоговейно вспоминают того человека, который несколько лет упорно привозил из ущелья хилые деревца и кустарники и выхаживал их. Ему пришлось бороться и со скотиной, гуляющей повсюду.

 Тогда администрация огородила центральную часть улицы решётчатым забором. Вот и всё озеленение. За этим зелёным газоном тщательно следят, поливают. Деревца, конечно, хилые, но травка вполне приличная, да ещё и с цветочками. Это их гордость, только ухаживают, скорее всего, таджики. Просто, они не приучены к земледелию. Гены не те.
 
  Я это и на Иссык-Куле наблюдала, где климат такой благоприятный, что сунешь палку, вырастет чудесная вишня или гигантская чёрная смородина. Но, это в русских деревнях, а в соседних киргизских – пустыня.

  Через речку на том берегу расположился военный городок. Солдаты всю ветошь, которой протирают машины и прочее не сжигают, а выбрасывают в соседнее ущелье. Там её коровы с удовольствием поедают.

  Чем они кроме сигарет и тряпок в мазуте питаются не понятно. Трава кругом жухлая, сухая. Но молоко дают, и это основная еда киргизов.
 Невдалеке пасутся яки с шикарными хвостами. Это – золото! Ценнейшее достояние города, а то и области. Там люди круглый год ходят тепло одетыми, так как на солнце 60 градусов, а в тени, чуть ли не минус. Говорят так на луне. Так что в Мургабе лунный климат

 Если на солнце в течение нескольких минут можно сгореть – такая жара плюс разреженность воздуха, то стоит ему – солнышку зайти за тучку или облако, как мгновенно замерзаешь, и надо скорее всё на себя напяливать. Поэтому местные и ходят в халатах на таджикский манер, в чапанах.

 А мужчины, представляющие собой элиту - номенклатурные работники – ходят в серых замусоленных пиджаках поверх серой (когда-то белой) рубашки. И ни на ком мы не увидели свитера из чудесной ячьей шерсти.

  Лишь одну женщину увидели вяжущей что-то вроде свитера. Это была таджичка. Мы спросили у неё: «Почему другие женщины не вяжут – им же делать нечего?» «Эй, они работать «бл,бл,бл» (языком). Шерсть трудно будет. Вязать, стирать: пыль буд, э-э-это - засмеялась она (мы поняли: испражняются яки, пачкают хвосты) – сушить, бить, нитка делай…. потом – вязать.  Баба кыргыз сраза берёт, валяй, валяй – кошма буд. Под нога».
  Может от грязных ячьих волос, из которых свалены кошмы, у них такой смрад в юртах? А может, от чего другого.

  Как я уже писала: самим готовить оказалось сложно. Георгий Иванович отправился к своему другу-врачу, тоже командировочному, просить его, чтоб тот в свою очередь попросил военное начальство, чтоб нас поставили на довольствие только на обеды. Он уладил это дело. И за небольшую плату мы всегда могли вкусно поесть. Так что утром консервы, потом – нормальный обед, ну и вечером, что придётся.

 Валера с Сулимом страдали отсутствием спиртного. Всё, что привезли с собой, они выпили, а в здешнем магазине была только какая-то странная водка из яблок: производство Вьетнам. Ребята прозвали её «Хошеминовка».

   Наш новый знакомый Володя Машков – спортивный врач и альпинист. Здесь он должен  изучать оптимальные возможности для солдат: сколько времени и с какой скоростью можно заставлять ребят бегать, чтоб было не во вред здоровью. Какие вообще физические упражнения можно или нужно делать. Всё потому, что в таком разреженном воздухе быстро не побегаешь – задохнёшься. Местные жители ходят степенно, не торопясь. Даже дети почти не бегают.

 Там категорически нельзя болеть простудными заболеваниями, но и уберечься сложно, когда такие резкие перепады.  Простуда сразу переходит в воспаление лёгких, и, если не спустить срочно вниз, в Хорог, то или летальный исход, или туберкулёз. В воинской части почти постоянно дежурит вертолёт. Беременным там нельзя рожать.

 Для этого их тоже спускают вниз. Когда не было воинской части, беременных женщин спускали на верблюдах. Они идут степенно, плавно. Достаточно спуститься всего на несколько десятков метров (по вертикали), и уже рожать более безопасно. Так вот и живут.

  Мы здесь уже почти неделю. Почему-то быстро всё стало надоедать. Как-то пошли мы на обед. Слышим грохот, земля сотрясается. Понятно. Из-за поворота дороги появляются….танки. Тут машины-то проходят один раз в сезон, и вдруг танки. Местные жители танков никогда не видели, но побежать, или пойти посмотреть – им неинтересно.
 
  Некоторые вышли из своих юрт, приложили руку ко лбу, закрывая солнце, посмотрели без особого интереса и вернулись к своим  подружкам - сплетницам.
  Несколько танков прошли без задержки. Спустя некоторое время появляется ещё танк. . Мы стоим на мостике через речушку у дороги. Танк останавливается около нас. Никто не выходит. Наконец, из кабины водителя вылезает паренёк. Маленький, чёрный, какой-то усохший.
 
  Из самого танка никто не вылезает. Поздоровался. Голос осипший.
  - Здесь можно найти чего-нибудь попить? Минералку какую-нибудь или лимонад?
  - Нет, здесь есть только Хошеминовка – водка Вьетнамская. Очень противная
  - Пить хочется. Вода кончилась, а тут жара – не приведи Господь. Умираем от жажды.А пожрать что-нибудь найти можно? Магазин-то есть?

  - Магазин есть, только в нём ничего нет. Вот придет машина из Душанбе, привезёт, что надо. Быстро разберут и до следующего приезда. Есть консервы рыбные – местные их не уважают. Рис. Макароны.
  Стали появляться и другие члены экипажа. Заспанные.


  - Решили спать днём. Во сне легче коротать время. А ночью холодно, не заснуть. Что за край такой?
  - Крыша мира!
  - Да, «мира». А мы вот на войну едем. Защищать Родину от моджахедов. Да только никак не доедем, гатство. То у одной машины что-то отвалится, то другая не идёт: что-то где-то заржавело. Не смазывали.

  - Да, ладно. - Вступил другой. - Столько лет техника без дела простояла. Четыре машины более или менее содержали: берегли для парадов. А остальные – чахли. Народ – то у нас какой? Надо винтик, пошёл  - взял. Надо чего? Вывинтил. И ведь механики всё вроде тщательно проверили, а мы не едем, а ползём.

  - Чего ты переживаешь? -  вступил третий. -  Оно, может и к лучшему: пока доберёмся, и война кончится.   
  - Надо что-то перекусить, да заняться делом. На карте обозначено как большое поселение, и мы на него рассчитывали. Знать бы, так в кишлаке хоть молока бы попили.

  - Ну, молока, в крайнем случае, у кыргызов можно будет попить. Они народ приветливый и гостеприимный. – Заговорил Георгий Иванович. – А пока давайте пойдём в воинскую часть. Там вас и накормят и напоят.
  И мы отправились в столовую. Я шла рядом с водителем, и у меня сердце сжималось от жалости к этому пареньку. Пожалуй, он моложе моего старшего сына, совсем мальчик.

  - Что ж это вас таких маленьких в танк сажают?
  - Так, а большой в эту клетушку не поместится. Будет сидеть, упираясь коленями в подбородок. Долго так не высидишь. Мне вот свободнее сидеть, и то ноги затекают, спина болит ужасно, особенно в начале пути. Начинаю потихоньку привыкать, втягиваться. Только вот, если мы в таком состоянии прибудем к месту назначения, то помощи от нас как от козла молока.

  - Ничего сейчас лицо ваше смажут, хлопья осторожно срежут – быстро всё заживёт. До свадьбы, точно.
  - Да, зажить-то заживёт, не хочется, чтоб шрамы остались. Чёртова машина. Моя кабина прогревается так, что ни до чего не дотронуться – сразу волдыри. Иногда кажется, что она раскалилась до красна. Главное – тесно, от жары ноги распухают, деревенеют, надо чуть-чуть размяться, а тут и заденешь за эту чёртову броню. Тонкая она что-ли? Это ведь модель ещё 1946 года. Т-54.
 
  Может я и спутала что-то. Пусть меня знатоки простят: столько лет прошло, а мне эти мальчики до сих пор вспоминаются. Живы ли они?
  Пришли в столовую во время. Георгий Иванович пошёл просить повара, чтоб накормил четырёх оголодавших солдатиков. И тут выяснилось ужасное: у него всё рассчитано и лишнего нет. К Георгию Ивановичу присоединились Валера с Сулимом.

  - Послушайте, любезный, - это Валера так выступает.- Смотрите, сколько у вас солдатиков! Если вы каждому не дольёте по одной столовой ложке, то хватит не только на четверых, но и на десятерых.
 
  - А, если вы по две макаронине не доложите, то и второго хватит. На котлеты никто не претендует, но, если бы этот мальчик-водитель был вашим сыном, то вы бы свою котлетку отдали.
  - Вот и отдавайте свои, - отбрил повар.
  - Мы так и собираемся сделать, - в один голос заявили ребята.
 
  Я подошла к ним:
  - Ребята волнуются, чувствуют, что у вас что-то не ладится.
  - Повар жадюга – ему домой мало останется, не согласен ребят покормить. Мы решили свои порции им отдать.
  - Это хорошо, но ведь они – гордые. Могут не согласиться. Надо как-то поделикатней это проделать.

  Тут подходит один солдатик.
  - Я толком не слышал, но догадался, что ребята в Афганистан едут. Я первое съел, а второе им отдайте. - Повару: – мою порцию ребятам.
    Он ушёл, сказал ещё кому-то. К повару подошли ещё два или три солдата с той же просьбой. Повар растерялся. А пока мы тут решали этот вопрос, пришёл Георгий Иванович с каким-то начальством.
  - Накормить ребят из офицерского котла. Не рассуждать! Выполняйте!

 Он подошёл к ребятам, собравшимся уже уходить, порасспросил о чём-то. Ему сказали, что вот-вот должен ещё танк подойти. Тех заранее поставили на довольствие, натопили внеочередную баню. Второй танк как раз к бане успел. Нашим мужчинам тоже перепало с ними помыться, а меня отвели в офицерскую баню с сауной. Здорово! Хорошо, когда что-то хорошо кончается.

   После бани ими занялись врачи. Утром все вместе чинили что-то в танках. Вот и их «тех помощь» явилась. Но ребята уже справились. Теперь они выглядели значительно лучше. Их в дорогу накормили, дали продуктов, запас воды, и они продолжили свой путь.

  А у нас Георгий Иванович все же простудился, началось серьёзнейшее воспаление лёгких. Он бредил, задыхался и уже начал синеть. Всё развивалось очень стремительно,  и врачи уже боялись, что он не выдержит, пока подготовят вертолёт. Ну всё, уложили нашего больного, вертолёт поднялся. Потом Георгий  Иванович говорил, что стоило вертолёту немного спуститься, как он пришёл в сознание.  Ну, а дальше лечение благополучно завершилось.

                Встреча вторая.

  Я ехала в Москву на свадьбу младшего сына. Был 1984год. Ехала поездом, потому, что везла настоящие помидоры, ну и всякие вкусности к столу. Ехала в общем вагоне. В одном купе со мной оказались ребята – афганцы. Трое непосредственно в купе и четверо - напротив, на боковых местах.

 Их срок службы закончился, и они ехали домой. Вот только радости на их лицах не было. Сначала их общество мне не очень понравилось, и только уважение к тому, что они прошли такое испытание, меня примиряло.

  Во-первых, они сразу помчались в вагон-ресторан. «Ну, - думаю, - сейчас начнутся попойки. А ехать почти четверо суток». Однако они быстро вернулись. Все сели на свою полочку. А один подсел ко мне.

  - Понимаете, мать, отслужить-то отслужили, отпахали своё, да только тяжело нам сейчас. Ой, как тяжело: расстаёмся с друзьями. Просто, сердце кровью обливается. Понимаешь, мать, вроде как в бой посылаем, на верную гибель. Почему так?

  Тут подошёл другой паренёк:
  - Да, от тела как кусок отрываем. Простите, мать.
  - Да, за что же? Господи.
  - Ну, всё-таки: беспокойство вам доставляем.

  - Да, что вы, ребята? Пока всё нормально: никакого беспокойства. Вот, если перепьёте, да будете дебоширить – тогда, конечно. Но, и то: потерплю.
  - Да нет, мать. Ну что вы! Мы свою меру знаем. Да, знаете что? Почему-то пьём и не пьянеем.
  - Это хорошо, ребятушки, а то и проводы будут как в дыму иль в пыли. И вспомнить будет нечего. Прощанья с другом, вроде, как и не было.

  - Ну, ты молодец, мать. Как Вас зовут? Лариса Александровна? Можно – тётя Лариса? – Так роднее.
  - Ну, хорошо. Я - не против.
  - Мы, собственно в ресторан идём не напиваться, просто там можно посидеть всей кучей за одним столиком, наглядеться друг на друга. Ну, мы пошли: перерыв кончился. Да, тёть Лариса, за вещичками нашими присмотрите?

Они ушли. Мне тоже стало грустно: передалось их настроение. Вещички-то у них – маленькие чемоданчики, чуть больше «дипломатов». Но, как раз такие-то и легко, проходя мимо, прихватить. При боковых полках ведь нет места для вещей. И я что-то с расстройства, что ли, не догадалась предложить сложить их в купе под сиденьем.
 
  Возможно, я предположила, что они это истолкуют по-своему, дескать, не хочет бабка приглядеть за вещичками. Уж теперь не знаю, о чём я тогда думала, но я внимательно следила за всеми, кто проходит мимо: в туалет или в ресторан.

  Смеркается. В вагоне полумрак. Свет ещё не включили. В соседнем купе ехал молодой парень. Здоровый такой, огромного роста, но весь какой-то не складный. Как подросток, который ещё не оформился: висят огромные руки, плохо сгибаемые ноги. Он мне напомнил какого-то переросшего подростка

  К тому же он вырядился, как для выступления в цирке. Петрушка! На нём был комбинезон двухцветный: одна половина жёлтая, другая – синяя. Скажем, мне такое сочетание цветов не только не нравится, но и просто, раздражает. Но, тут уж – дело вкуса. К тому же парень оказался самовлюблённым и развязным. То есть весь его облик был неприятен.

  Вот и мои попутчики. Сели все плотненько против меня, один остался стоять, опираясь на полки.
  - Вот нас теперь на одного меньше. Осиротели мы. Какое-то опустошение.
  - А вы отвлекитесь маленько, а то вас на всех не хватит. Скажите: что у вас ценного в чемоданчиках, если не секрет, конечно.

  - Да ничего там особенного нет. Мамам по платочку. Вот, смотрите, какие красивые. А ещё. Будете смеяться?
  - Ну, если смешно, посмеюсь с удовольствием.
  - Да новенькие солдатики сказали, что теперешняя молодёжь на порнуху падка. Ну, мы и понакупали этих открыток, может продадим, будут деньги на первое время. Не знаю, что там эти молокосы находят? Ну, голые и голые. Что? Никогда голых не видели?

  Тут вмешался наш сосед, потихоньку пристроившийся к стоящему афганцу.
  - Дашь посмотреть? Может куплю парочку.
  - Нет. Подрасти, пацан. Нам сейчас нельзя, чтоб деньги в руки попадали: пропьём.
  - Ну, молодёжь пошла. Приехала к нам новая смена: кидаются на всё. И арабские рубашки им подавай, и порнуху, и даже наркотики. «Крутые» такие! Пороху не нюхали, а офицеров не слушаются.

 Тут опять попытался влезть а разговор «Петрушка». Что-то начал весело рассказывать, как они офицера накололи.

  - Заткнись, клоун! Не трожь офицеров! – Обращаясь, ко мне. – Знаешь, мать, им труднее нашего. Они ж за каждого из нас отвечают. Их даже в увольнение не пускают, так мы им сигареты покупаем. Наш офицер поначалу с осторожностью брал сигареты, думал на дисциплине скажется. Потом привык. Был у нас один офицер, молоденький, видать только со студенческой скамьи: в военной академии учился. Всего-то на пару-тройку лет нас старше, а мы его «батькой» звали.

  За любого солдата готов жизнь отдать, своим телом прикрыть. А, главное, умный был! Наперёд знал, что моджахеды задумали. Сколько раз, только благодаря своему уму, дару просто, он нас от смерти спасал. Господи, помоги ему выжить!
  - Ты про молодёжь хотел рассказать, - вступил один из них.

  - Да, так вот прибыла к нам смена, глядь, а они, паскудины, наши пули раздают детишкам афганским. А дети так около наших орудий и маячат. Говорить умеют только два слова: «НА» и «ДАВАЙ». Вот они и крутятся с рубашками, с наркотой, фотками. А чем солдату платить? Снарядами, пулями.

  - Предупреждали, говорили, что завтра эта пуля в тебя же и попадёт, будь ты хоть в какой  рубашке. Сам помирай, коль невтерпёж, а нас зачем подставляешь? Не поняли, пришлось проучить.

 - Да, тёть Ларис, хлебнули мы, - вступил другой. - У меня дед любит войну вспоминать. Говорят: не все это любят. А дед говорит: если я не расскажу, то кто вам правду расскажет? А вы запоминайте, и своим детям и внукам будете говорить, как прадед воевал, честь ни семьи, ни Родины не опозорил. Много интересного рассказывал: и хорошего, и плохого. Без этого не бывает.

 И меня провожал, всё убеждал, что надо, чтоб границы были надёжно защищены. Чтоб Пакистанцам к нам не пробраться. Политически грамотный дед. Только вот я думаю: в ту войну им было легче. Там было ясно: кто – враг, кто – свой. Кто – солдат, а кто мирный житель. А тут, как разберёшься? Они все на одно лицо, все с бородами из-за которых и лица-то не видать.

 Все смотрят злыми глазами: не знаешь, чего от него ждать. Раз я с другом разговаривал с таким. Говорит: «урус карашо». Стал уходить, обернулся и в секунду нож в шею другу всадил. Кинул нож и растворился. Где его искать? Кручусь, верчусь, как зверь загнанный. Даже выть по-звериному, начал. Потом взвалил на себя товарища, еле дотащил до своих.

  Он замолчал, смахнул слезу. Паренёк, сидевший рядом, всё гладил его по плечам, по спине. Другой - достал  бутылку, протянул товарищу.
  - На, глотни. Всех не оплачешь. На всю жизнь хватит. Мы же, тёть Ларис, полтора срока оттрубили. Видать, правительство одумалось: стало лучше готовить новый контингент.

 Да к концу нашего срока не успели. Нас призвали в армию, две недели в учебке продержали: только и успели понять, как из автомата стрелять, да из винтовки. И кинули как слепых котят. Ничего толком не объяснили. На месте постигали эту нелёгкую науку.

  Все сидели и молчали, думая каждый о своём. Уже ночь. Скоро к Волгограду подъедем. Там ещё двое сойдут. Встретятся ли они когда-нибудь в будущем.
  - А говорят, что в Афганистане свои в своих стреляют, - нарушил молчание «Петрушка».- Это – правда?

  Ребята, как бы, вспыхнули. Всколыхнулись как-то странно. Молчание. Потом, один из них упавшим голосом с каким-то резким оттенком, твёрдо сказал:
  - Да, и такое было. Да-а, - протянул он. И на моих руках есть кровь наших русских ребят. Только, кто поможет смыть её? Кто виноват? Жестокое время.
  Молчание. Ребята, естественно знают эту историю, а может и сами были участниками.

  - Распускают слухи, толком не разобравшись. Обливают нас грязью. А мы должны жить с этим. Да-а! Привезли нас – слепых котят, и сразу в бой. Что за бой, мы не поняли. Кто-то невидимый косит наших ребят. Старшина говорит, чтоб прижимались к земле. Жмёмся.

Стрельба утихла. Только пошевелимся – опять очередь. Старшина говорит, чтоб потихоньку, помаленьку придвигались к нему. Ну, мы осторожненько, по сантиметру приближаемся. Вот и старшина. Рядом яма.

  - Вались, ребятки в яму пока. Там будем думать.
  - Скатились в яму. Сидим там. Один солдатик говорит: «мы ничего не видим, подползут сверху, кинут гранату, и всем каюк».
   «Правильно рассуждаешь, солдатик. А что предлагаешь? Рыть траншею – окоп? А в какую сторону? Я связался, обрисовал обстановку. Сказали: «Ждите подмогу». Только вот не объяснили, что за подмога и откуда ждать»
.
  Ну, сидим, ждём. Прислушиваемся. Тихо. Вдруг шум. Нарастает быстро. Летит вертолёт. Зависает над нами и из него высыпаются в чёрных комбинезонах, на лицах маски чёрные и с автоматами наперевес. Этого ещё не хватало. Никак - американские десантники! «Нет, не выйдет» - решили мы, да и перестреляли почти всех.
 А те, что живыми приземлились, кричат нам: «Твою мать! Оборзели? В кого стреляете?» Вот уж, действительно: «Твою мать!» Что ж не предупредили, чтоб встречали десант?  Почему не предупредили, что теперь десантники будут в американской форме? Или наша форма теперь такая? Но мы-то знаем других десантников.
 Вот такая ужасная история. Кто-нибудь за неё ответил? Солдатики виноваты. Да мы и по сей день мучаемся. И до конца дней будем переживать. А ребятки молоденькие все такие, да хорошенькие. Зря погибли, совсем зря. Вот так вот, паря. Никто в своих не стрелял. Хотя… как посмотреть. Федь, расскажи ты.

 - Тёть Ларис, устали? Может, приляжете, отдохнёте?
 - Ну, что вы, ребята. Я с интересом слушаю. И с горечью. Просто, я боюсь, что вам трудно всё это ворошить? Боюсь, больно вам сделать. А то бы порасспрашивала обо всех подробностях.

  - Больно нам, конечно, всё это вспоминать. Но вот с вами нам захотелось выговориться.
  Проходит кондуктор.
  - Волгоград! Подъезжаем! Приготовьтесь! Стоянка – десять минут. Волгоград! Готовьтесь!

  Ребята, обнялись все вместе.
  - Посмотрите за вещичками?
  - Постойте, ребята. Давайте сюда ваши чемоданчики. А то народу колготиться будет много, не услежу.

 Они положили рядом со мной свои чемоданчики, и вышли в тамбур. До Волгограда ехали ещё минут десять. Я выглянула. Через остеклённую дверь видно было, что они так и стояли, обнявшись. Бутылка водки ходила по кругу.
  Вот и Волгоград позади. В наше купе вошла женщина примерно моих лет. Её место было надо мной. Бельё она брать не стала. Расстелила что-то из своего чемодана и полезла спать. Ребята все ещё стоят в тамбуре. Я решила на всякий случай предупредить женщину.

   - Сейчас придут ребята. Они стоят в тамбуре. Выпившие. Не ругайте их. Они возвращаются из Афганистана. Сейчас расстались со своими друзьями. Очень переживают. Потерпите, пожалуйста.
   Женщина охотно согласилась. Начала охать. Жалостливая оказалась. Ребят не было довольно долго. Вот, наконец, и они. Всё ещё хлюпают носами, не стесняясь своих слёз.

Как вошли, один паренёк сразу начал.
  - Бедный Федя! Что с ним будет? Как его встретят?
Другие зашипели: «Тише. Люди спят». Тут свесился «Петрушка»: «Ну, что проводили?»
  - А! Ты ещё не баю-бай? Слышь ты, у тебя случаем бутылочки нет? А?
Тот замялся. «Денег мне не надо, а вот, если тройку открыток дадите, то найду».
  - Вот она, современная молодёжь! На, выбирай! Жмот раскрашенный.
  - Федя вам не успел рассказать свою историю. Если хотите, мы вам расскажем. Она короткая. А новая тётка возражать не будет?

Женщина свесилась с полки. «Рассказывай, милок, рассказывай». Потом спустилась и села рядом со мной. Ребята выпили по половине бумажного стаканчика и «Петрушке» налили. Нда! Открытки взял, а от водки не отказался. Ребята и нам предложили за «помин душ». Чувствую, что моя попутчица бы не отказалась. Но, коль я отказалась, то она составила мне компанию.

  - Федя с одного села, можно даже сказать, с одной улицы с погибшими ребятами, его земляками. Наше правительство больше посылало в Афганистан русских, белорусов, украинцев. С Республик, таких, как Таджикистан, Узбекистан не брали. Они похожи на моджахедов: путаница может произойти.

 Ну, так нам объясняли.  А ещё, обратили внимание, что лучше отправлять сёлами: срабатывает землячество, то есть братство, взаимопомощь и прочее. Тут они не ошиблись. Вот и из Фединого села всех призывников отправили в Афганистан. А друзьями у него были три брата: двое близнецов. Эти – старшие.

 И на полтора-два года младше них – третий брат. Любимчик всего села. Парень – золото. И руки, и голова – исключительные. Школу окончил с золотой медалью. Выигрывал там всякие конкурсы, олимпиады и чего-то ещё. Отца у них не было: трагически погиб. Тоже мужик был, что надо. Вот их троих: близнецов и Федю первыми забрали: возраст подошёл. К нам в бригаду они и попали.

 Храбрые ребята были, с выдумкой. Близнецы были – не разлей вода. Всюду вместе. Мы им говорили, ходите в разведку хоть порознь: хоть один жив останется. Нет! Только вместе. Но, как-то всё у них получалось. Даже несколько слов выучили, понемногу общались с местным населением.
Однажды, пошли они в разведку. Было известно, что где-то тут есть банда моджахедов. Но, ведь не будешь весь кишлак сносить с лица земли. Вот и отправили их, может, удастся что-то выяснить. Бродили по кишлаку, бродили, вроде купить что хотели. А у ребят интуиция уже выработалась, потрясающая.

 Зашли в одну кибитку. Хозяин прямо извивается, угодить хочет. Подозрительно. Усадил чай пить. Лепёшку дал. Вообще-то там нищета беспросветная. Ну, сидят, чай пьют, о жизни пытаются говорить. Как хозяин отошёл один из братьев говорит: мой затылок чувствует чей-то взгляд. Ненароком, как бы между прочим, вглядись в потолок. Только осторожней.
 Ну, так вроде жильё осматриваешь. Один спросил, где туалет и вышел. Потом вернулся, говорит: «Точно,
здесь кто-то есть». А пока один выходил, другой вставал, они местами поменялись.

 Близнецы: поди, узнай, где кто сидел. Вот Колька-то и говорит:» вижу четыре глаза. На нас вперились. Точно, они. Как они, гады, туда пролезают: там и чердака-то нормального нет. Осиное гнездо тут. Что делать? Если вдвоём выйти, они нам в шеи со спины ножички свои кинут и всё. Это в лучшем случае.

 А в худшем: заберут обоих в плен». А это,знаете ли, много хуже смерти. Они издеваются: режут долго и по частям. Сначала уши, потом нос, пальцы рук и так до конца. Наши старались в плен не попадать.

 Надо идти. Сидеть тоже долго рискованно. Они, видать, тоже думают, что делать. Колька хозяину дал понять, что чай наружу просится, и вышел. Они договорились, что Колька скажет координаты и, если брату будет грозить беда, то тот пустит ракету – есть у нас такие: «беру огонь на себя». И тогда вступит артиллерия. Так всё, как было намечено, и случилось.

 Моджахедов уничтожили и с ними Колькину половинку. Он стал один за двоих. Всюду кидался первым. Но ему везло, пули как бы обходили его. А тут появляется младший братишка. Колька думал, что брат пошёл добровольцем, стал ругать его за то, что тот оставил мать. Оказалось всё не так. Только отметили совершеннолетие, тут же пришла повестка из военкомата.

 Мать куда только не писала: пусть сын служит, только не в Афганистане. Один сын погиб, и даже тело не прислали, другой там воюет. Оставьте единственного кормильца. Отказ за отказом. Уже и председатель писал, и от всего села писали все те, у кого уже взяли сыновей: просили только за него. Не помогло. А как пришёл младший брат, фортуна от Кольки отвернулась, и он погиб. А младший погиб перед самой, самой демобилизацией. Вот так-то, «крутой попугайчик»,  и из артиллерийских пушек по своим солдатикам стреляли.
   
   Только он замолчал, как из соседнего купе, раздался заспанный голос: « Долго будете ещё болтать? Спать пора. Завтра на работу идти».
  - Всё, всё, кончили, извините. – сказали ребята и стали собираться в тамбур.
 
 В Тамбове расстанутся ещё с одним, в Рязане – с другим. До Москвы, доедут двое. Там расстанутся. Последний афганец поедет в Ленинград. Выходя из купе, паренёк наклонился ко мне и шёпотом говорит: «Федька - дурачок чувствует себя виноватым. Говорит, как он будет смотреть в глаза Колькиной матери и другим односельчанам. Почему он один - и выжил, а их трое - и все погибли. Будут думать, что он – трус и прятался за их спины. Ну, не дурак?»
 
 Я уснула; не знаю, когда они вернулись из тамбура. После Тамбова они тоже легли и спали до самой Рязани. После Рязани они уже в купе не заходили – так до Москвы и просидели в вагоне – ресторане. Один раз забежали, дали нам по кулёчку конфет, взяли несколько открыток, и больше до Москвы мы их не видели.